aeroplanes

земля сыра и поддаётся легко, орошённая скорбным плачем осенних туч, скрытая надежно от вездесущего глаза луны ветвями деревьев. кора их чернее его мыслей и небесного полотна ночного. огонькам самолётов не пробить купол иссохших ветвей, гулу далекому не отозваться в земле сырой. земля могильная предлагает вместо савана прелую листву прошлогоднюю. мысль о течении времени скором забирает последние силы. едва вскопанная могила кажется самой уютной на свете. звёзды смотрят на него искоса и никак не могут собраться в созвездия, все кружатся непоседливо, вот-вот норовя сорваться. небосвод, исцарапанный ветками острыми, ссыпает их в прорехи редкие, по неосторожности будто деревьями оставленные, щедро раскладывает по растянувшимся рядом с ним на холодной земле лужам. звёзды хихикают, мерцают блекло, и все никак-никак-никак-никак не соберутся в созвездия. огоньков самолетных не видно, но он знает, что они там, далеко — в ночи, в исцарапанном небе, занимают место звёзд непоседливых. он, кажется, слышит переговоры пилотов. он, кажется, видит будущее. что-то пойдёт не так, что-то уже идёт не так, что-то нужно оставить в этой сырой промерзлой влажной земле, похоронить без почестей, осыпать прелой листвой и упавшими звёздами, забыть-забыть-забыть-забыть. это что-то не даётся осязанию и осмыслению, ускользает ловко из памяти и холода пальцев. и он остаётся покорно в могиле, заменой этому что-то вызвавшись добровольно. и тогда далекий гул затихает насовсем. гаснут огоньки самолётов.