Призрак

В конце зимы, хотя правильнее было бы сказать вначале весны, случилось еще одно выдающееся событие — в Шервуде завелся новый Робин Гуд, он же новый Сын Хэрна, и об этот тут же растрезвонили на все графство. Подумалось вдруг, что Локсли в свое время тоже начал эту карьеру ранней весной, а через полтора года, незадолго до Михалова дня… ему ее закончили. Даже о факте, не говоря уже о подробностях дела, вспоминать было слишком больно. До сих пор. И Гай решил отвлечься от тяжелых мыслей, занявшись выяснением личности свежеиспеченного короля Шервуда, и к Остаре окончательно утвердился в своем подозрении, что это не кто иной как единственный наследник графа Дэвида Хантингтона. Только пока не знал, как это неопровержимо доказать. В первую очередь шерифу: — Гизборн, вам что, так в голову ударило ваше участие в расследованиях коронера? Уж лучше бы вы продолжали пить, честное слово! То, что он берет вас с собой на правах гончей собаки, не дает вам оснований для вывода, что вы тоже умеете думать! Однако, несмотря на такие заявления и всяческие демонстративные сомнения, де Рено «Королевского Дьявола» в Ноттингем все же вызвал. И получилось так, что доказательства причастности Хантингтона объявились сами. Но это было уже потом, а пока Гая занимало кое-что еще: такие призраки как леди Саутвелл и лорд Мейли больше к нему не приходили. С одной стороны это было прекрасно, но с другой… Гай чувствовал, что это все как-то связано с Локсли… ну то есть Робином. От этого «привидения» ничего добиться не удалось: только вопрос на интересующую тему задавал — считай разговор закончился. И еще Гай не понимал, почему тех призраков он видел как живых и наяву, а вот Локсли в таком виде — только во сне? Означало ли это, что те были, так сказать, всамделишными, а этот лесной стервец — нет? Но если это так, тогда чем он был и что из этого всего следовало? Даже спросил напрямую: «Ты живой или мертвый?», но ответа не последовало никакого, а сам адресат сделал вид что его тут и вовсе нет. Только не помогло — запах леса и ягод все равно был. Больше Гай этого вопроса не задавал. Но все чаще думал, что ничего не поменялось — как был этот стервец его головной болью, так и остался. И независимо от своего вида и состояния, да и имени тоже. В начале апреля случилась для Гая некоторая неприятность личного характера, которая ненадолго его отвлекла — пришлось тащиться к матери в Керклис, куда она неизменно уже много лет приезжала зимовать, то есть жить там с октября до мая. Отвертеться никак не удалось, потому что три письма подряд да еще и с припиской от настоятельницы… Что же им от него надо-то? Да причем ни жить ни быть, ни есть ни пить. Неужели деньги кончились? Как в обители выяснилось — в самом деле закончились, хотя леди Гизборн все же изобразила для приличия, что соскучилась по своему блудному сыну. Выражалось это в том, что она засыпала его ничем не значащими вопросами по поводу всякой ерунды. Гай, зная свою матушку, еще по дороге мысленно приготовился к потоку болтовни и всем этим прыганиям с новости на новость и с темы на тему, перемежающимся жалобами и упреками по поводу и без. Это надо просто пережить как непогоду. Но вот же интересно, Локсли… ну, то есть Робин, с ним «не поехал»… Догадывался он, что ли, что тут будет? А черт его знает, может, и догадывался… В этот раз «непогода» затянулась — и основательно. Матушка ныла и нудела без остановки, Гай с каменным выражением лица делал вид, что слушает. Все эти жалобы он знал наперечет, и они никогда не менялись. И все бы ничего, но после своего обычного репертуара, она опять начала отчитывать его за беспутную жизнь и допытываться, то почему он никак не женится и не заведет семью. Гай в очередной раз напомнил, что предыдущая попытка, предпринятая им на эту тему, почему-то восторгов не вызвала. И у самой же матушки. На что та ему возразила, дескать, кандидатура была не подходящая и со всех сторон. Пришлось сказать, что кандидатуры подходящие в виде приличных девушек из хороших семей за таких как он замуж не выходят. А если и выходят, то по чистому недоразумению, что в его случае приравнивается к чуду господню, то есть никогда такого не было и вряд ли сподобится. В ответ на это леди Гизборн («И пока что последняя в этом роду!») разразилась тирадой, что так жить дальше невозможно и надо что-то делать, и что ей самой недолго осталось — она чувствует приближение смерти, и мысль, что ее единственный сын остается неприкаянным и без семьи, доставляет ей невыносимую боль. В общем, все как обычно в последние лет пять. Гай тяжко вздохнул. Очень хотелось послать свою мать к матери чертовой, но… тогда будет скандал на который сил нет, а даже если бы и были, не было желания тратить их на это. Желание было совершенно другое — свернуть свой визит и убраться побыстрее. Однако ничего не вышло, потому что леди Гизборн решила оставить в покое (на время) личную жизнь своего сына и начала рассказывать монастырские новости, от которых и при хорошем-то настроении у Гая уши вяли. В следующие полчаса он узнал кучу совершенно бесполезных вещей и оказался в курсе самых разных событий и обстоятельств. Например, большой розарий за клаустером вымерз, и теперь монахини закладывают новый. Старый ясень на дальней аббатской ферме, которую отвели под приют для калек, сломался в зимнюю бурю, аккурат на Сочельник. И упал на крышу дома, проломив ее. Да еще начался пожар, унесший две жизни. В общем, оставаться там стало совершенно невозможно, и все уцелевшие обитатели переехали сюда и обосновались за странноприимным домом. А весной затопило винный погреб, но куда хуже, что на монастырской пасеке пчелы чем-то заболели, и обитель лишилась трех ульев. В саду тоже случился убыток — зайцы объели всю кору у молодых яблонь. Из хорошего же только одно: приехавший на Пасху какой-то родственник аббатисы недавно был на Континенте и оттуда привез ей в подарок пару больших серых кошек. Эти коты теперь предмет особой гордости обители, потому что больше ни у кого таких нет… — Нельзя быть такой бесчувственной скотиной! — Ну что взять с котов? — Гай! Ты меня вообще слушаешь? Ах, то было уже не про кошек, а про него самого… и когда успела? Хотя это не важно… И почему сразу бесчувственной-то? Яблони вот жалко. И винный погреб тоже. — Ты абсолютно не интересуешься ни людьми, ни их жизнью… Вот делать ему больше нечего? Да у него эта жизнь людская во всем ее разнообразии на каждом судебном разбирательстве — не знаешь куда деваться. От самих людей — тоже. — Тебе плевать даже на собственную мать, тупой ты чурбан! Доколе я буду шить тебе камизы, как это должна делать твоя законная супруга? Я хочу увидеть внуков или хотя бы пару бастардов от какой-нибудь из твоих бесконечных баб! И умереть спокойно, а не в одиночестве в запертой келье, как сумасшедшая, сидя на цепи как собака! И ведь воды никто не подаст!… Все, визит надо сворачивать, вернее, надо было сворачивать еще на «бесчувственной скотине», иначе точно будет смертоубийство. Этого Гаю еще не хватало, и так не знаешь как расхлебать уже существующую кашу из семейных проблем. И наскоро попрощавшись, он отбыл обратно в Ноттингем на службу… чтоб ее! По дороге отступившие было вопросы вернулись вновь, и Гай весь оставшийся путь до Ноттингема всю голову сломал, пытаясь хоть что-то понять. Однако кое-что из вожделенных ответов он вскоре получил и, как ни странно, при непосредственном участии Роберта Хантингтона, чтоб ему пусто было! Вместе с доказательствами, что графский сын и есть новый Робин Гуд. Но до этого случился визит в Лифорд-Грандж, потому что соглядатаи шерифа донесли о подозрительных визитерах. Видимо, леди Волчья голова вознамерилась отдать легендарный меч своего «божественного» супруга его преемнику. И Гаю стало окончательно ясно, что она преодолела свое горе, смирилась со смертью Локсли, похоронила его и оплакала. Для нее это дело было закрыто и сдано в архив. Все. Итак, она нашла силы собрать себя обратно из кусочков и жить дальше, а вот Гай… Ну не смог он, не смог! Не получилось у него! Только притворяться наловчился, но зато хорошо. Ладно хоть так, что ли, если уж на другое его не хватило. Оставалось утешаться мыслью, что со временем, когда-нибудь, может быть… Но после свистопляски с Альбионом понял, что нет. Вот нет — и все. Ведь тогда он корчился на полу не от своей, а от чужой боли, отлично осознавая при этом чьей конкретно — Локсли. И картины перед глазами мелькали жуткие до невозможности, только вот к геенне огненной, которая по мнению церковников ожидала всех грешников и этого стервеца в том числе, они имели мало отношения. Не было там огня, а ледяной ужас был. В общем, когда Гая отпустила эта почти невыносимая боль, вывод он сделал совершенно определенный, только невероятный до невозможности. Даже поначалу сам себе не поверил, но по всему выходило, что Локсли был все-таки жив! Только где он? Из своего видения Гай запомнил очень немногое: жуткий холод и сырость, запах крови, гнилой соломы, мышей и мочи… Тусклый свет откуда-то сверху… Подземелье? Может, это замок Беллема? И еще мельком увидел фигуру в темных одеждах и рожу, при этом совершенно не понятно — мужскую или женскую… Но точно не барона. И вдруг опять пахнуло лесом и ягодами. «Локсли, где ты, сволочь? Найду — сам убью!» «Тебе… очень больно было?» «Ч-что?» «Мой меч, Гай… он сильно тебя поранил?» «Не важно! На вопрос ответь, мерзавец! Ты в замке Беллема?» А в ответ только тяжелый вздох: «Ты опять зовешь меня Локсли…»