Сóда Йóин. Энциклопедия маньяков, серийных убийц и их жертв

ПЕРВАЯ: ...ВИКТИМОЛОГИЯ ДЕТЕЙ Сóда Йóин — донорское сердце. Город снега, циклов безумия, построек-коробок, скрипучих качель. Город детей. Могила взрослых, сыреющих от кровопотерь. Бытовые товары, услуги и смерти. Проклятия. Пустота, прилипшая к подошве, чёрные коты у перекрёстков, привкус копчёностей под зубами. Какао в жестяных банках было местным деликатесом, а суп в брикетах продавался на каждом шагу. Школы славились жестокостью. Столичные журналисты были готовы рвать глотки за любой репортаж о прелестной старшекласснице, спрыгнувшей с крыши, или за интервью с восьмиклассником-наркоманом из неблагополучной семьи. Они бросались на говорящие потроха. На всё то, что умирало, потому что не хотело жить. Доставали кости из кровавых луж, подносили к ним микрофон и пытали, пытали, пытали. «Как у вас дела?» — первым делом интересовалась женщина с блокнотом и ручкой. «Мать притащила в дом мужчину, — кашлем отвечал позеленевший ученик. — Отчима, или что-то вроде. Привела ко мне и двум сестрёнкам — восемь и девять лет. В декабре 2001 он их зарезал. Обеих. Можете предположить, как у меня дела?» Затем по школе запускали психологические тесты. О познании психотропных веществ. На выявление склонности к суициду. По вопросам качества выпечки в местном киоске на колёсах. Разношёрстные аспекты, их не угадать. Школьники отвечали предельно нечестно и с фломастерными картинками. Как же сильно они любили портить статистику загадками и недомолвками. Как же сильно журналисты восторгались их виртуозностью. Недавний тест (о вреде курения и редкой смены постельного белья) Ли Феликс, десятилетка с ангиной, пропустил. Как и прочие обследования. Пациентом ещё не стал. Он переехал в Сóда Йóин неделю назад. Даже не успел распаковать последнюю кладезь газет и одежды, хотя ужасно старался. Он тихо сидел перед тарелкой. На тесных кухонных стенах подмигивали календарные даты и тикали часы. Пахло соусом. Мама погладила тёплые волосы Феликса, — бережно, почти как полукруглой расчёской-зеркалом, — и щёлкнула около уха: — Не клюй носом, Ёнбок. Свалишься в свои звёздочки с молоком. — Не-ет, — запротестовал Феликс. Он еле-еле выбил эту упаковку хлопьев в дешёвом масс-маркете. — Просто молоко слишком тёплое. Невкусно. — Ты болеешь, — напомнила мама, копающаяся в телефонном справочнике. Нахмурилась: — Добавить ещё и мёд? — Пожалуйста, не надо, — взмолился Феликс. — Тогда без жалоб. Феликс заёрзал в попытке достать ногами до пола. Непривычно. Ни мягкого татами, ни низкого столика. Даже дышать здесь было в новинку — и немного больно от горячих батарей. Кажется, отопление тут преобразовалось в жизненно важный тотем, которому сплошь и рядом поклонялись. Своего рода орган каждой квартиры. — Какой номер ищешь? — поинтересовался Феликс, незаметно выплюнув молочную речку в раковину. — А наш домашний телефон уже вписали в справочник? — Естественно. Ищу... — мама задумалась, прикурив сигарету. — Семью Хван. Ой. Вооружённая лопаткой, она рванула к плите. Пробежка обошлась ей в искривлённое лицо и потерянное самообладание. Мама привычно застыла, выдохнула дым, но каким-то чудом обернулась и предложила: — Можешь сам позвонить. Пригласи их на ужин. Феликс покорно дополз до стационарного аппарата. Снял трубку, намотал провод на палец и уткнулся в цифры. Крутанул пару раз дисковой набиратель номера. Рукава горчичного свитера собрали в себе галактику крошек. Феликс недовольно отщипывал хлеб от ткани, когда услышал деловое: — Алло. — Ой, — опешил он. — Ма-ам. Ответили! — Чего кричишь? — погрозились там, на другой полосе зимы, далеко-далеко (откуда-то из соседней квартиры). — Можно подумать, это я звоню рано утром. Блин, Тотали Спайс пропускаю. Кто ты? Грабитель? Стоишь под моим окном? Я вызываю полицию. Говорил ровесник. Не больше десяти лет. Голос был чуточку неразборчивым из-за поп-корна, который мальчик жевал вместо завтрака. Феликс спешно выпалил: — Я друг. — А. Ладненько. Чего звонишь? — Вы придёте на ужин? — Нет. — Приглашаем вас на ужин, — пошёл в неуверенную атаку Феликс. — Я Ёнбок. — Хорошо, мы будем. Я Хван Хёнджин. Всё? Тут просто Кловер болтает. Ты что, не знаешь её? Посмотри телевизор. Пока! И он действительно отключился. Показушная безразличность или манера речи? Феликс хмуро вслушивался в гудки. Мама, развесив уши, долго расхаживала рядом и сминала дочиста выжженный окурок. Не удержалась наконец: — Что сказали? — Придут, — уклончиво ответил Феликс. — Кто взял трубку? — Хёнджин. Так он назвался. Попросил меня включить Тотали Спайс. — У нас нет телевизора, — мимоходом заметила мама, — но мы его купим. Обязательно. Так-так, надо доготовить ужин. Доел? Тогда разбери коробки. Только прошу тебя, Ёнбок, — она коснулась его плеча, — будь аккуратнее с вещами сестры. Я тебе верю. Всегда она так. Феликс соскочил на пол и поплёлся к себе. Прикрыл дверь, запнулся, покорно повалился на матрас. Его новая комната была меньше, чем спичечный коробок: серая краска, наклейка на потолке, сохранившаяся от прошлых жильцов, хитросплетение паутины, на которой можно было сушить футболки. Феликсу нравилось. Первый ящик комода он закономерно переоборудовал в тайник для лекарств. На подоконник закинул фигурку Дораэмона. Из коробок соорудил временное мусорное пристанище. Довольно отряхнувшись, Феликс выпил чай с ромашкой и улёгся, свернувшись калачиком на матрасе. Не сразу заснул. Он не знал людей Сóда Йóин. Когда родители везли его сюда, он разглядывал зимние поля кукурузы, тёмный свет, хвойные деревья, рельсы и вагонетки. Почему-то ему казалось, что люди здесь будут такими же. Ледяными. Поголовно лезущими под поезд или сразу в гроб. Что-то Феликс слышал от прохожих, что-то вычитывал в редких путеводителях и старых криминальных сводках. Потом случилось жуткое — он встретил местную сумасшедшую. От неё веяло надрезанными венами, фаршем и грязными бинтами. Женщина затащила его в переулок. Вцепилась в ладонь потрёпанными когтями и вякнула полушёпотом: «Думаю, мне стоит покончить с собой. Подскажешь, чем себя задушить? Нет так нет. Можно я выбью тебе глаза?» Рассмеялась, выпроводила из переулка, съехала по стенке вниз и стала приманивать кошку-невидимку, чтобы разорвать её на куски. Так и сказала напоследок. Убью. Покурю и убью. А потом приду к тебе с ножом. Тогда-то Феликс и уяснил: Сóда Йóин воспевает насилие. Хван Хёнджин, возможно, поприветствует его кулаком в челюсть. Одноклассники, наверное, закроют в туалетной кабинке и подожгут её. Учителя будут нещадно жмуриться, лишь бы не замечать очередной полутруп. В какой-то момент, в неуловимый миг, потянуло летом, мягким хлебом и духами для девочек. Ей-богу, наконец-то. Феликсу снилась старшая сестра, Ли Бао, но для него она была всегда Оливией. Две родственные души. Шумные, проказливые озорники. Они выдумали себе имена, чтобы прошлые соседи считали, что в их семье четверо детей — значит, грохот и несносные вопли казались более оправданными. Сколько суматохи было... Прыжки через скакалку на балконе, догонялки и пятнашки, бессонные ночи. Они обманули мир. Они были счастливы. А потом Оливия ушла. Пришлось проснуться. Раскашлявшись, Феликс открыл глаза. Несчастный одинокий ребёнок, сам не осознающий, как много в нём снега. Он лежал в темноте, на боку. Из носа густо натекло — матрас покраснел. Нехорошо. Неожиданно. Липко. Феликс спешно воткнул в нос салфетку и приподнялся, опираясь на локти, когда расслышал возню за дверью. — ...прекрасно выглядите, госпожа Хван. Я приготовила овощи и рыбу, — щебетала мама. Феликс запаниковал. — Секунду, я разбужу сына, пусть поздороваются. Она грозой влетела в комнату и получила такой же молниеносный взгляд. Феликс вспыхнул и угас. Не успел притаиться под одеялом, как мама подняла его за шкирку, пригладила торчащие волосы и виновато прошептала: — Думала, ты поставишь будильник. Что с носом? — Упал на коробки, — уклонился Феликс. В ужасе понял, как именно выглядит: пижамный, мятый, точно ёж со старой футболки. — Я похож на чучело. Мама! Я не пойду! — Отставить пререкания. Он ещё сильнее разволновался: — Что такое пререкания? — Иди встречать гостей. Не бойся. — А если... — Ёнбок. Феликс смирился. То ли сам, то ли благодаря энергичному подзатыльнику. Потирая опухший глаз и поправляя окровавленную салфетку, он на слабых ногах вышел на кухню. Ему нешутливо казалось, что встреча с жителями Сóда Йóин — это выбор между топориком и горстью таблеток. Гарантированная гибель. — Здравствуйте, — выдавил он, с трудом перебивая стук настенных часов. Как-то раз Феликс свалился с горы кирпичей. Измазался весь, запылился. Разбил лоб и молочный зуб. Естественно, что на заброшенной стройке находили трупы, а Феликса бы не отыскали, если бы не удача. Если бы не конфетный след, пунктирно вы́сыпавшийся из дырявого кармана. Сладкая тропа довела Оливию до места кирпичного обвала. Проложила путь желейными бобами и леденцами. Помогла сестре выкопать руки и ноги брата. Но если бы не счастливый случай? Под обломками и сыпучей крошкой его совсем было не разглядеть, а дух вышибло так, что тот выскочил из тела, будто пружина из дивана. Будто сустав. Сейчас всё случилось примерно так же. Хитро. Больно. Нечем было дышать. — Ещё раз привет, — улыбнулся ему мальчик, скромно державший две банки какао. — Вот, держи. Надеюсь, любишь такое. Трёхцветная кофта с высоким горлом. Засечка на подбородке, как от ломтика упавшего зеркала. Родинки и высыпания на щеке. Большие зрачки, которые крутились по траектории перевёрнутой восьмёрки. Ничего страшного. Ничего смертоносного. Обычный мальчик. Феликс вздрогнул — это мама подтолкнула его в спину. Поближе. Он опустил голову и послушно потянулся, забирая подарок. Пробормотал в удивлении: — Классные носки. — Спасибо, — покраснел Хёнджин, не пряча вышитые на пятках миски рамёна. Кивнул на тяжелеющую салфетку. — Упал? — На коробки. — Синяк будет. — Не будет. — Мило. Феликс снова затих. Хёнджин был смущён не меньше, но старался вести себя церемониально: щёлкнул жестяной банкой, пригласительно выставив руку. Пришлось сломать язычок, стукнуться напитком и сделать глоток. Своеобразная гадость. Она осела во рту шоколадным порошком, отчего-то напоминающим лекарство. Наверное, всё дело в тепле. Молоко, масло, мёд. Любая прогревающая вещь вселяла в Феликса уверенность в болезни. Он даже супы не любил. Только сухие звёзды в тарелке, только мороженое и только сок из холодильника. — Ну как? — с надеждой уточнил Хёнджин. О. По-детски трогательный вопрос. — Мг-х, — неопределённо протянул Феликс. — Восторг. И обрадовался, когда женщины остановили их знакомство открытием вина в тетрапаке. Выплёвывать какао не решился, но по инерции скорчился. Хёнджин был увлечён носками, которые так кстати похвалили, поэтому не заметил гримасу. — Давайте есть, — предложила мама, потрошащая запечённую рыбу. — И сплетничать, — добавила худощавая женщина. Вчетвером они расселись за столом. У Феликса всё ещё не получалось достать ногами до линолеума, а Хёнджин кое-как уместился на тесном стуле. Тут же принялся разглядывать кухню. Жёлтая лампочка, сырные стены, пирамида кружек. Запах кетчупа и гороха. Зелень, исхудавшая в горшках. Фейерверк средств для мытья посуды: кусок хозяйственного мыла, металлическая губка, скрученное полотенце. Феликсу на секунду стало стыдно за дешевизну и сердитость кухни, но Хёнджин оглядывался с безобидным любопытством. И сопел. Очень смешно сопел. — Ты болеешь? — тихо спросил Феликс. Хёнджин осторожно качнулся в его сторону, бросая сокровенное: — Да. — Я тоже, — горячо выпалил он. Слишком горячо и пугающе близко, случайно — Хёнджин вздрогнул, отодвинувшись. Неловко-то как. — Дважды нельзя заразиться, — буркнул Феликс. — Извини. И понял. Хёнджин такая же новинка. Решил, возможно, что ему вцепятся в ключицу. А он неплох. Весь ужин Феликс тайком поглядывал на него сквозь прозрачную кружку. Ел едва тёплые овощи и гадал, какой же его новый знакомый на самом деле. В голове стопками собирался портрет Хван Хёнджина — чуть-чуть схожести с вампиром, детская неуверенность, за секунду перешиваемая в решительность, но так же быстро расползающаяся на нитки, и слежка за матерью (чтобы ничего не свалила со столешницы). Выглядело довольно взросло. Хёнджин старался. Не царапал вилкой по тарелке, держал ровную осанку, вслух не жаловался на кинзу и фасоль. Подавал солонку или бутылку с горчицей за мгновение до того, как его об этом просили. Словом, наблюдатель. Значит, били. Когда-то давно — сейчас он сидел без намёков на контуры синяков. Может, все кровоподтёки под кофтой? Феликсу стало не по себе. Не давала покоя мысль, что у Хёнджина больной отец-алкоголик. Отец-основатель жестокости. Отец-чудовище. Вино разливали по бокалам и скатерти. Пили быстро, так быстро, что вскоре всучили детям по пломбирному стаканчику, ложки, чашку орехового M&M’s и намекнули испариться. — Идите поиграйте. — На улицу? — Феликс с надеждой взглянул на свою гигантскую куртку. — Можно? — Стемнело, какая улица, — резко отрезала мама. — Завтра погуляете. Слушаться и повиноваться. После ухода Оливии только это и оставалось. — Пойдём, — расстроенно позвал Феликс. Хёнджин поблагодарил за еду — ой, ого, — и потянулся по следам, крепко держа стаканчик мороженого. Феликс включил свет в комнате и закрыл дверь. Обиженно плюхнулся на матрас, подтягивая старенькое одеяльце к сердцу. Он не играл на улице уже несколько месяцев. Надеялся, что в Сóда Йóин мамин запрет перейдёт в милость, но сам себе наврал. Он старался задобрить. Исправно убирался, пил клейкое молоко, прятал вырезки из криминальных новостей, не выдавая любопытство к маньякам и серийным убийцам. Лишь единожды ошибся. Мама нашла его, дрожащего, напуганного, с кровавыми от надкусов губами, перед экраном, на котором крутили документальный фильм о голливудских похождениях Чарльза Мэнсона и его семьи. Тогда-то телевизор и исчез. Пинком со второго этажа, кажется. Опомнившись, Феликс рывком поднял голову и поискал Хёнджина. Тот уже пару минут прижимался к стене. Храбрился, хотя волнение стучало на зубах. — Прости. — Ничего, — попытался улыбнуться Хёнджин. — Я просто расстроился. Ладно, давай знакомиться нормально, — Феликс сел, скрестив ноги, и достал сущность, которой не терпелось выйти и погулять. — Я Ёнбок. Хёнджин кивнул, не сдвинувшись с места. — Иди сюда, — Феликс похлопал по матрасу. — Крошек пока нет, можешь не бояться. Недавно переехали? — Неделю назад. Не знаю, когда они, — Хёнджин замолчал, потому что женщины расхохотались на кухне, — успели познакомиться. У меня был грипп, а мама всегда сидела рядом. Наверное. — В аптеке, — заверил Феликс. — Ну, так мне передали. У меня ангина. Остаточное. — А что всё-таки с носом? — Дурацкий сон. Такое бывает, но обычно утром. И я очень-очень волновался. Готовился к тому, что вы плохие. Заснул, правда... Хёнджин присел на край матраса, вдруг перебивая таинственным шёпотом: — Тебе тоже это говорили? Про Сóда Йóин. Город детей, могила взрослых, сыреющих от кровопотерь, бытовые товары, услуги и смерти. Феликс не сам сочинил. И даже не думал смеяться над драматизмом слов, как, например, его бывшие одноклассники, узнавшие, куда именно он переезжает. — Сам догадался. Не скрывая восхищения, Хёнджин увереннее спросил: — А про Бан Чана слышал? Голова заработала на высоких скоростях. Был некий Чан, но его магазинчик давно замело снегом, а в подвале паразитировали местные ведьмы. Скука смертная. Другой Чан работал на мебельной фабрике. Расчленённое тело увезли, а дух, как поговаривали окрестные дети-лгуны, продолжал блуждать по зданию, прыгать на кроватях, гудеть в окнах. Всё не то. — Нет, — сдался Феликс и уязвлённо, но заинтересованно развернулся. — Кто это? Хёнджин мрачно просиял: настало его время. — Знаю только, что ему одиннадцать, он постоянно сбегает из дома и может спокойно сломать кому-нибудь руку, — Хёнджин воткнул ложку в мороженое, собираясь с мыслями. — И с ним лучше не дружить. Интересно. Были психопаты, с раскаянием целовавшие землю, под которой лежали убитые. Были школьницы, которые не поделили шкафчик; обеих доставили в больницу с порезами. Были неестественно добрые учителя и слишком бездушные доктора, а Хёнджин сделал загадку из какого-то Бан Чана, который всего-то мог сломать руку. Феликс почему-то спросил: — У него совсем нет друзей? — А? — удивился Хёнджин. — Не знаю. Должны быть, наверное. И много. С такими не скучно. За окном пошëл снег. Феликс и Хëнджин интуитивно на него взглянули: серость, бельмо, чернота. Видна была коробка-постройка по-соседству. Видна была детская площадка, на которой изредка играли даже днём. Неинтересно, наверное. Хëнджин долго смотрел на скрипучие качели, а потом спросил: — У тебя-то есть какие-нибудь игры? Моргнув и перестав усиленно думать о стае детей, которая блуждала по тёмным улицам — у костров в бочках, под поездами, злые и жестокие, как обычно, — Феликс скромно почесал затылок. — Ну... И достал из коробки водный тетрис с колечками. Девчачий. Внутри, под слоем пузырящейся воды, ютился блестящий кот. Не разбился даже. — Оу... — Ещё кроссворды есть, — горестно объявил Феликс. — Колода карт. Неполная. Положил тетрис на пол, зажал мягкую кнопку, запустив волну колец. Хёнджин сосредоточенно ткнул в другую. Сощурился, снова надавил. Ещё и ещё. Ему понравилось. Он перестал разговаривать, хмуро сражаясь, а Феликс с неожиданным рвением сопереживал и поддерживал. Пломбир в стаканчиках растаял. Было забавно. — Не получается, — разочарованно вздохнул Хёнджин. — Как можно собрать все кольца вместе? — Можешь взять себе. Для учёбы. — Правда? — смутился он. — Только верни, — спохватился Феликс. — Тетрис не мой. Моей старшей сестры. — Верну, — Хёнджину пришлось поклясться на мизинцах. — Когда научусь. — Когда вернётся, — сказал Феликс. — Когда Оливия придёт домой. Тоска по ней была хуже смерти. Он наизусть вызубрил эту историю, секрет об эльфе и лесе, но боялся делиться, а Хёнджин сразу посерьёзнел. Чуял такое. Сокровенное. Сакральное. И зловещее. — Она сбежала? — А с тобой можно поделиться секретом? — Естественно. — Её увели, — быстро ответил Феликс — словно выпустил джинна из лампы. — Я так думаю. Родители говорят, что она ушла, но обязательно вернётся. — Странно. — Угу. И вся их жизнь была странной, висевшей на тонкой бельевой верёвке. Как футболка, за которой никто не следил. Но Оливии и Феликсу везло. Как-то раз им преградил путь услужливый мужчина, раздававший конфеты на палочках. Предложил сходить и посмотреть на коллекцию кукол. И они пошли. И они пошли! В их рюкзаках гремели маленькие парфюмерные мастерские. Оливия всегда давила просроченный пробник в руке и грозилась выжечь обидчику глаза, а Феликс с размаху бросал флакон, отворачиваясь и жмурясь. Такая у них была команда. И то конфетное пугало они сами здорово перепугали: куклы всë-таки были, их платья и парики вымокли в одеколоне. В тот день Бао и Ёнбоку влетело за порчу имущества. Через сутки другие брат и сестра пропали в том же районе. Незнакомые мальчик и девочка (потому что дети Ли были сами по себе) заполнили собой все пачки молока, таксофоны, рекламные столбы. А Оливия и Феликс забрались на пыльный чердак, стукнулись лбами, прижавшись друг к другу, и огорчённо подумали: «Мы, кажется, не предотвратили убийство». Хëнджин прикусывал то костяшку кулака, то ложечку, внимательно слушая. Вздохнул: — Сумасшедшие, — и при этом выглядел невероятно воодушевлённым. — Ты так спокойно об этом говоришь. — Привык, — уклончиво ответил Феликс, потому что – да, адаптировался и больше не боялся. — Ты, наверное, тоже можешь что-нибудь такое рассказать. — В моём городе из интересного только история, когда мальчик вылетел с батута и сломал обе ноги. Со мной ничего подобного не случалось. Феликс улыбнулся: — Оливия говорила, что это я притягиваю приключения, а не она. Может, ещё наткнëмся на волков посреди школы и сорвëм уроки. На кухне вдруг свалилась пепельница. Вдребезги. Криков не последовало, значит, вечер закончился. — Мне, видимо, пора, — грустно сказал Хёнджин. — Приятно было познакомиться. Погуляем завтра? — Да, — почти всхлипнул Феликс. — С тобой меня отпустят. — Тогда зайду за тобой утром. — Стой, — он ухватился за рукав тёплой кофты, на выдохе спрашивая: — Ты знаешь, что такое пререкания? Хëнджин не на шутку задумался. Помотал головой, принялся барабанить по виску, выстукивая точки-тире. Затем сообразил и уверенно сказал: — У меня дома есть словарь. Поищу. Отчего-то стало пусто — как после громкого празднования оказаться в тесной комнате без игрушек. Феликс сбито попрощался. Помог найти шапку и госпожу Хван, каменно сидящую на подоконнике с сигаретой, неловко обнял Хёнджина напоследок. Потом долго висел на шее плачущей мамы. Спрашивал, как прошёл ужин, хотя сам всё видел — она рассказала. Рассказала другой матери об Оливии. — Сейчас папа вернётся, — напомнил Феликс. — Пора спать. — Встретишь его? — Встречу, — поклялся он. — Ты у меня такой добрый, — мама потрепала его взмокшую макушку, — такой славный. Феликс с трудом выпроводил её с кухни. Убрал со стола, подмëл осколки. Услышал шорох замочной скважины и кивнул папе. Тот шёл с рамкой, свечкой и спичками. Молча. Феликс поджал губы, нерешительно постоял рядом, но всё-таки не сдержался и убежал в комнату. Забрался под одеяло и заплакал. Его убивало папино безразличие. Его расстраивала мамина измученность. Он всё ещё был их ребёнком. Он не мог сказать так, как говорила Оливия: «Ну дура у тебя дочка, чего плакать». Не умел успокаивать. Не знал, как подступиться. Г-споди, каким одиноким он себя чувствовал — особенно в темноте, особенно с метелью за окном. Феликс еле дожил до утра. Переоделся в чистое и сухое, прожевал медовые звëздочки, помыл лицо гелем из пузырька с весёлой этикеткой, криво натянул шапку и бросился на улицу. Тут же врезался в нос Хëнджина. До боли. До крови. С радостью. — Извини-и-и, — спешно заголосил Феликс. — Нормально, — глухо пробормотал Хëнджин, но на снег всё же сел. Хрустнуло плечо. — Сейчас пройдёт. — Что делать, что делать... — Феликс рылся в карманах и дырах куртки в поисках салфеток. Трясся весь. От счастья. — Онемел? Нос онемел? Чувствуешь его? — Порядок, — упрямо заявлял Хëнджин, силясь встать. — Помоги, пожалуйста. Куда ты так летел? Меня чуть не откинуло. Феликс положил ладонь на свою холодную куртку, нащупывая горячее сердце, чтобы искренне сказать: — К тебе. — Зачем бежал-то? — Меня могли остановить, — он потянул Хëнджина за язычок молнии, уводя подальше от своего сероэтажного корявого жилища. — Тебе не кажется, что дом смотрит на нас как на кусок мяса? — Не казалось. До этой секунды, — Хëнджин осторожно высвободился из хватки и зашагал рядом. — Недалеко есть лес, клуб аркадных игр, поля под кукурузу и заброшенные здания. Куда пойдём? — К полям. Почему они не убирают кукурузу зимой? О, хочешь историю о пшенице, которая в полнолуние перебегает с места на место? Хëнджин, подумав, согласился. Феликс принялся сбивчиво, мистически рассказывать. Они оба выглядели нездоровыми, но быстро ушли со двора и оказались на белой дороге. Замерли, притихнув. Пелена. Серость, бельмо, чернота. Ветер разил ментолом. Поëжившись в неудобных куртках, пошли дальше. Спустя полчаса мимо впервые проехал автобус, везущий школьников в спорткомплекс. — Какой яркий, — недовольно прошептал Феликс. — Мы пришли. Лохматая полоска стеблей немного почернела и погнулась. Поле казалось бескрайним, а даже если края существовали, то были острыми. Феликс впечатлëнно закивал. Его мозг уже предполагал, где могло лежать тело и где прятался убийца. В теории. Искать улики в таких острых краях — хлопотное дело. Бедные следователи. — Ты не боишься постоянно думать о таком? — внезапно спросил Хëнджин. — Как ты понял? — Не знаю, — он пожал плечами. — По тебе видно. Феликс уставился сначала на Хëнджина, который и впрямь видел перед собой нездорового из-за гриппа ребёнка, которого липучкой тянуло к расследованиям, а не больного изгоя. Затем шмыгнул носом, поправил шапку и ответил: — Не боюсь. — Круто. Пошли ещё дальше. Замëрзшее озеро, красная школа — замученный изверг, — киоски и палатки, закрытая закусочная. Горка. Было шумно. Дети в леденцовых шарфах и шапках носились, как зайцы. Феликс с укором посмотрел на Хëнджина, который зачерпнул безобразного вида снежок, но не сумел остановить поединок. Пришлось вооружиться варежками. Мирные броски мигом превратились в травмоопасные. Феликс хотел убить повеселевшего Хëнджина, но случайно сбил с ног пигалицу четырёх-пяти лет. Так, что с неё сорвался один ботинок. Сбежали не сговариваясь. — ...думал, на меня прям там набросятся, — задыхался Феликс, прижимаясь спиной к какому-то шершавому зданию. — Погони нет? — На меня наехали коляской, но я не остановился, — плевался рядом Хëнджин. Добавил: — И не оглядывался. Он, шатаясь, рухнул в снег и устало рассмеялся. Феликс уселся на корточки. Опустил лицо к земле, и жар покатился по горлу. Невероятное чувство. Родное. Хотелось покоситься в сторону и заметить край большого розового пуховика, но Феликс не позволил себе огорчиться. Её здесь не было и быть не могло. Взбодрившись от озарения, Феликс вскочил и стал разглядывать обломки здания, разбитые трубы и гудящие от ветра окна. Жуткое место. На верхушке догнивала вывеска с поплывшей чашкой лапши. Порыжевшую монтажную пену выклевали птицы. Трещин и сколов — море. — А где мы? Хëнджин распахнул глаза. Потемнел от осознания: — Я не запоминал дорогу. И начал кашлять. Очень тяжело. Очень плохо. — У тебя горло открыто, — заметил Феликс. — Не лежи на снегу. — Помоги встать, — тихо попросил он. Ну, вот. Конец веселью. Феликс взволнованно перебирал стратегии по выживанию, вытягивая руку, когда услышал прямо над макушкой медленное: — Кто вы такие? Как-то раз Феликс свалился с горы кирпичей. Как-то раз ему преградил путь услужливый мужчина, раздававший конфеты на палочках. Как-то раз он потерял сестру в масс-маркете, после чего ни разу её не видел. А испугался впервые. По-настоящему. Феликс задрал лицо кверху. На подоконнике сидел мальчик. Дырявые кроссовки, — зимой! — толстовка с капюшоном, распахнутая дублëнка, треснувшая в плечах. Взгляд был кинжальным. Ледяным. — Эй? Немые? Феликс не мог пошевелиться. Хëнджин с трудом, но самостоятельно приподнялся, качнулся вперёд. Теперь он был ближе к подоконнику. К мальчику, который продолжал сверлить их взглядом. К потенциальному страху. Хëнджин защищал. Он рвано дышал. Напоминал иконку, лежащую в раковине и залитую мутной водой. — От одного до десяти, — шепнул Хёнджин, — шанс того, что мы встретили Бан Чана в первый же день прогулки. Такое случалось. Вроде бы невозможная ситуация, однако: — Девять, — неуверенно сказал Феликс. — Давай уйдём. Он не опасался взрослых, не мучился, лëжа под камнями, но дети были другим видом пыток. Он, в общем-то, грезил о друзьях. Но мечтать — не быть готовым. Феликс хотел испечь печенье, представиться в тёплом классе, покраснеть, но знать, что всë сделал правильно. Не так. — Ты Бан Чан? — спросил Хëнджин. Феликс чуть не стал душить его от страха. Мальчик удивился и спрыгнул на землю. От него пахло дымом, деревьями, морозом — улицами. — Верно. Я что, знаменит? Не дождавшись ежесекундного ответа, он полез в карман и достал какую-то пачку. Задумчиво повëл уголком по горлу, и Феликс мог поклясться, что по его шее поползла такая же линия. — Лови, — Бан Чан лениво бросил упаковку Хëнджину. — Таблетки. Минут на десять кашлять перестанешь. Вы чего такие зашуганные? Натворили чего? — Просто гуляем. Бан Чан многозначительно хмыкнул. Уходить он не собирался. Просто спрятал сухие руки в дублëнку и принялся угрюмо втыкать в небо. Нервировал. Осознанно. Потом пнул жестянку дырявым кроссовком и вяло пояснил: — Я жду пачку. Она мне досталась боем. Хëнджин достал полупустой блистер, но остановился. Нерешительно протянул таблетки обратно. — Мне не нужно. — Обижаешь, — щëлкнул языком Бан Чан. — Можешь заплатить, если есть чем. Феликса он теперь уверенно игнорировал. — Нечем, — наконец сказал Хëнджин. Сверху посыпался снег: кто-то выглянул со второго этажа. Некто забавный и растрëпанный зажал в зубах кислый леденец-светофор, неразборчиво прокричав: — Парнишки, не тряситесь при виде Бан Чана. Свесился из окна и бросил вдогонку: — Его в детстве собака в голову укусила. — Хан, — буркнул Бан Чан. Снова обратился к двоим: — Можете слепить мне снежок? — Не делайте этого! — завопили сверху. — Не делайте! Феликс и Хëнджин быстро переглянулись. Напряжение в мышцах разгладилось. Ненормальный испуг висел в душе вверх тормашками и не знал, когда ему теперь выскакивать. И, мать честнáя, это было так волнующе. — Ты, — Бан Чан ткнул в Феликса. — Ты в варежках. В долгу не останусь. Взыграл азарт. Зачерпнув снег, Феликс нелепо скомкал его в шар, принялся шелушить, добиваясь красивой формы. Бан Чан вырвал снежок, дружелюбно подмигнул и швырнул оружие прямо в лоб голосящей жертвы. Тело с треском повалилось на пол. Леденец-светофор выпал из окна и трагично воткнулся в сугроб. Бан Чан, отряхивая руки и насвистывая, преспокойно зашагал к двери с расшатанными петлями. Обернулся, отсалютовал: — Спасибо. Ладно, бывайте. И закрылся. Феликс молча окостенел. Хëнджин сжал блистерную упаковку, гадая, стоит ли добираться до таблетки. Мороз крепчал. Из чуднóго здания доносился гул, как из подземелья. Манил. Странно, но — манил к себе. — Что будем делать? — наконец спросил Хëнджин. — Найдём взрослых, — ответил Феликс и едва не откусил язык, когда по его шее покаталось деревянное йо-йо. Катушка была колючей. — Ты чего?! Оживший мальчик со второго этажа широко лыбился, демонстрируя снежное пятно на лбу. Хан, значит. Он подтянул йо-йо обратно и нацелился на зубы Хëнджина. Догадливо прищурился: — Вы что, потерялись? — Да. — Жаль. Очень жаль, — Хан стал крутить игрушку, пока нитка не разорвалась пополам. Йо-йо улетело к разноцветному леденцу. — Упс. Чанбин меня прикончит. Он стремительно вскочил на подоконник, опасно дëрнулся, лавируя, во всеуслышание произнёс: — Завещаю вам свою коллекцию кока-кольных крышек. И прыгнул. Феликс даже не моргнул, а Хëнджин накрыл глаза ладонями. Раздался хруст — то ли кость, то ли конфета. Поднялся ветер. Фантики заскользили по сугробам. Из рукава спрыгнувшего мальчика потекла красная струя, быстро впитывающаяся в снег. Очень яркая. Очень неестественная. Феликс не спеша подошёл, склонился над телом и заметил ехидную улыбку. — Хан Джисон, — улыбка сильнее растянулась. В губе затряслась скоба от степлера. — К вашим услугам. Вы в ужасе? — Нет. — Тю, — расстроился Джисон. — У тебя из рукава что-то льëтся. — А, это томатный сок. Для эффекта, — он перевернулся набок, пружинисто поднимаясь. — А с ним что? Бледный Хëнджин не шевелился. — Испугался, — внезапно разозлился Феликс. — Зачем ты это сделал? — Полегче, — тут же стушевался Джисон. — Я так со всеми новичками поступаю. Чонину достался трюк с пулей из глаза. Для Сынмина пришлось нехило сымпровизировать, но и этому камню получилось потрепать нервы. Я хорош, знаю. Боже, потыкай своего друга, он впечатлился. Хëнджин впечатлился ещё сильнее, расслышав заветное слово — друг. Кашлянул: — Мы пойдём. — Ребята, — Джисон энергично давил энтузиазмом и беспечностью, — хотите лапши? — Обойдëмся. — Это лапшичная, — он влюблëнно взглянул на разваленное, заметëнное зимой здание. — Так хотите? — Нет. — Халява, ребят. Ребя-ят, — Джисон передвигался скачками, не отставая, и позвякивал гостеприимством. — Ну что вы так. Я пошутил. Неудачно. Каюсь. Не так уж я хорош. Стойте! Хëнджин уводил послушного Феликса за руку, но затормозил и обернулся. — Чего тебе? — Думаю, мы подружимся, — искренне заявил Джисон. Затрещал: — Я спихну на вас улетевшее йо-йо, но Чанбин вам ничего не сделает, может, запомнит и через год отомстит, но я бы не стал доверять его памяти, она как сдутый шарик, на который ещё и наступили... Он не договорил — его снесли животным рыком: — Прикончу. Такое действительно случалось. Вроде бы невозможная ситуация, однако: — Чанбин, нет, я щас разрыдаюсь от страха, — Джисон с ветерком скрылся за углом здания и вопил уже оттуда. — Познакомься, это... э-э.. я не знаю имён, но при них точно нельзя меня лупить. Это некрасиво. Чанбин, зловещий парень в чёрной шапке и расшнурованных ботинках, гаркнул, смотря исключительно за угол лапшичной: — Не смею вас задерживать. Уходите. — Не уходите, — пискнул Джисон, наспех доставая последний козырь. — Они заблудились. Надо же, сработало. Чанбин только сейчас соизволил обратить внимание на бледного от болезни Хëнджина. Затем на стучащего челюстью Феликса. Вдумчиво уточнил: — Правда потерялись? — Угу, — зажмурился Феликс, уже с трудом удерживая себя от детских слëз. Почему-то хотелось извиниться. — Мы гуляли. Мы случайно. — Дела, — сухо прокомментировал Чанбин. — Ладно. Будете лапшу? Джисон выглянул из-за угла и мученически ахнул, когда понял, что они согласились. Обиженно хмыкнул. Снова спрятался. — Ищи йо-йо, — сердито приказал Чанбин. — А вы за мной. Феликсу страшно не хотелось отпускать руку Хëнджина. Он до последнего не разжимал пальцы и обрадовался, когда его осторожно потянули по следам на снегу. Втроём они прошли за скрипящую дверь. По стеклу. По коридору, на потолке которого блестели тёмные загадки — кем-то нарисованные звёзды хмуро отражали отблеск пуговиц, застëжек, батарей и труб. Холод вился в щелях. Феликс выдувал облака мороза, как жевательные пузыри. Естественно, думал, куда могли бы запрятать труп и сколько здесь тайников для убийцы. Хëнджин покосился на него, спокойно угадав мысли. Покрепче сжал руку. — Сколько вам лет? — спросил Чанбин. — Мне скоро одиннадцать, — гордо ответил Феликс. — И мне, — добавил Хëнджин. Поговорили. Лапшичная была всем сразу: одна комната — прачечная с протекающей крышей и спящими кошками, вторая — кухня со сколоченным из досок холодильником. Повсюду кирпичи, везде снег. Откуда-то доносилось похрапывание. И тепло. Только почуяв дымку сырного бульона и жар обогревателя, Феликс недоумëнно осознал, что кровь едва в нём циркулировала. Дурак. Так нельзя. Он же погибнет. — Сюда, — Чанбин плечом распахнул дверь. — Знакомьтесь. Не, лучше я сам. Это... Бан Чан. В той же толстовке, с карандашом за ухом, укутанный в плед. Он, видимо, помогал делать уроки, но заснул с открытым ртом. Ким Сынмин. Похож на предводителя мудрых детей из старинной настольной игры. Он комкал вырванный из тетради лист, чтобы закинуть его на язык отрубленного Бан Чана (горка неудачных попыток облепила пол). Ян Чонин. Тощий, сердитый, весь в соплях. Он плакал, потому что Бан Чан помогал ему делать уроки, и злорадствовал, потому что Бан Чан заснул с открытым ртом, а Сынмин всë-таки бывал метким. Хан Джисон. Будто человек, вечно воюющий со стиральной машинкой: всклокоченный и энергичный. Он пытался забраться по пожарной лестнице, но снова спрыгнул в сугроб под кинжальными взглядами. Ли Минхо. Какая-то безразличность на грани безумия. Он красиво пялился в одну точку, слушая музыку из потрëпанных наушников. Со Чанбин. Экскурсовод по коридорам, в которых он сам стабильно плутал, и проводник на тот свет. Он скомандовал: — Садитесь, — и пнул подлокотник зелёного дивана, сгоняя оттуда кота. — Это Суни. Самый разумный человек тут. — О, — по-особенному нагло — потому что снисходительно — протянул Сынмин, — так ты ставишь себя на один уровень с нами? Я потрясён. Или ты сам забыл, что умнее кота? — Завались, — Чанбин безобидно на него замахнулся, вкрутил кулак в затылок, отразил все удары. — Где коробка лапши? Сынмин в гробовом молчании указал за диван. Любопытное место. Постеры с фильмами закрывали дыры в стене. Вместо ковра постелили расцарапанную картонку. Иногда на ней катались, заменяя ледянку. На шатком стуле грелась электроплитка — на электроплитке шаталась сковорода с ложками, палочками и мутной водой. Феликс не понимал, что испытывает: отвращение или интерес. Инфекции научили его не касаться грязных вещей. Рассудок противился. — Разве это место не заброшено? — спросил Хëнджин. — Откуда электричество? Джисон снова мелькнул в белом окне и сказал: — Мы купили лапшичную у городской кошатницы за пару стекляшек. И, довольный ответом, он сам себе разрешил забраться внутрь, лечь на диван и вырубиться, при этом предусмотрительно развесив уши, чтобы ничего не пропустить. Чанбин мысленно огрел его по голове. Джисон, кажется, это почувствовал, потому что свалился с дивана. — Вот и ладненько, — заключил Чанбин, доставая чашки и чайник. — Острое любите? Феликс и Хëнджин уселись рядом с обогревателем. Остальные тут же подтянулись. Джисон позабыл, что спал, и оказался в эпицентре лапшичной готовки. Его затолкали обратно на диван. Он ворчал и ворочался на пружинах, солидно утыкаясь в пособие для чайников: как расследовать убийство и не быть убитым самому. Чанбин грел воду и разламывал сублимированную лапшу. Сынмин что-то рассказывал. Феликс не слушал, потому что ощущал, как долго на него смотрел Минхо. Пытливо. С претензией. Затем тот снял потрëпанный наушник и в лоб заявил: — Трупов здесь нет. Феликс растерянно улыбнулся. Минхо не повторил. — Виктимология детей, — вдруг сказал Сынмин. — Начинается, — закатил глаза Чонин и обвëл костлявыми руками широкую полку, лежащую на стопках энциклопедий, справочников и словарей. — Можно хоть не за столом? — Виктимология — это наука о жертвах, — важно пояснил Сынмин для Хëнджина, который был единственным, кто не успел достаточно разузнать доктрину о жизни и смерти. — Я читал, что пишут об этом взрослые. Оказывается, чаще всего жертвами становятся мужчины. Представляете? Не мы. Но по моему скромному мнению, взрослые ошибаются. Или они просто не знают о существовании Сóда Йóин. Город детей, как же. Мы здесь не задерживаемся. Чанбин никак не реагировал на монолог и неторопливо заваривал лапшу. Чонин и Минхо дружно играли в гляделки. По-видимому, им не впервой такое слушать. А Феликс не мог оторваться. Он узнал рекордное количество терминов и не на шутку разошёлся, споря о классическом выборе жертв. Обогреватель мирно шумел, вызывая зуд и лёгкое недомогание. Лапша была вязкой, но вкусной. Кожа не болела от холода. Слёзы, даже от тепла, не наворачивались. Вдруг кто-то подвинул Феликса и сел рядом. — Так и знал, что вы здесь окажетесь, — Бан Чан разминал щёку, на которой остался узор от пуговицы, и больше не казался пугающим. — Порядок? — Порядок, — кивнул Феликс. Незаметно толкнул Хëнджина в бедро, подбадривая. Тот выглядел уставшим. Домой не стремился, но периодически потирал раздражëнное горло. Не отрываясь от еды, Бан Чан напомнил: — Таблетки. Хëнджин торопливо достал пачку, но не успел вернуть её хозяйской руке. — Съешь. Полегчает. Зашуршал блистер. Разлилось какао. Снег сорвало с крыши. Тема маньяков и серийных убийц невообразимым образом перешла на обсуждение прелестных бессмыслиц. Чонин не любил рис, Чанбину нравились модные журналы. Они слишком охотно выдавали секреты, и секреты теряли свою сущность. Минхо снова напал на Феликса: — Ты постоянно смотришь влево. Будто кто-то должен стоять рядом. Окрестив Минхо экстрасенсом, Феликс почувствовал, как Хëнджин толкнул его в бедро — для поддержки, — стал скрести пятно на джинсах и признался: — Здесь не хватает Оливии. — Тебе не хватает Оливии, — отрезал Минхо и вдруг стал как-то мягче. — Твоя сестра? — Да. Старшая. Она... — Феликс лихорадочно думал, как выдать секрет горстке неизвестных слушателей. — Вы только не смейтесь, но её увёл в лес эльф. Джисон первый покатился со смеха. И последний. Бан Чан и Чанбин синхронно уничтожили его одними взглядами, по самую макушку вбив в напольную плитку. Можно было ощутить вкус крови, брызнувшей из висков. Как томатный сок. — Прости, — Джисон виновато потупился. — Продолжай, — попросил Сынмин. ...Ли Бао. Оливия. Никто её не знал, но всем она понравилась. Девочка, что вкалывала в волосы заколку-сердце и постоянно теряла водный тетрис. Она ушла, исчезла, сбежала. Умерла. Феликс уже не мог однозначно выбрать ужас, который с ней случился. Родители сказали — обязательно вернётся, и он ждал. Боялся, что придëт и не придёт. Она будет другой. Он изменится. Кто кого перерастëт? Когда стемнело так, что звёзды в коридоре больше не отражали свет труб и батарей, Бан Чан опомнился: — Отвести вас домой? Хёнджин засыпал. Феликс кивнул за них двоих. — Пойдём по железнодорожному переезду, — Чанбин погасил свет и повёл всех к выходу. — Мы всегда так делаем. Пробегаем по 78-й улице до рельсовых путей. Страшновато, зато быстро. Не бойтесь, но по одиночке там не лезьте. Лапшичная скрипела, выпроваживая. Её полностью укрыло темнотой. Ей подходило. Феликс надел варежки и взял ладонь Хëнджина, чтобы согреть. Улицы были странными. Впервые Феликс не думал о мертвецах под слоистыми снегами и не искал в окнах подозрительных девочек, моливших о помощи. Он держал Хëнджина за руку, защищая. Слушал, как Джисон пытается перелаять собак. Наблюдал, как Чанбин твёрдо сворачивает, сокращая пути. Как Чонин бросается к каждым качелям. И всë было хорошо. — Вот блин, — Бан Чан почесал затылок. — Поезд стоит. Я надеялся, что переезд будет пустым. Короче, покарабкались. Чонин, ты первый. А вы смотрите и запоминайте. Чонин швырнул рюкзак через вагон, а сам играючи пролез под ним и закричал с обратной стороны: — Торопитесь, пока не засекли! — Это незаконно? — удивился Феликс. — Я бы сказал, что так делают те, у кого нет мозгов. Отчитывать потом до конца жизни будут, если увидят. И родителям позвонят, — заключил Сынмин. Это не помешало ему, заснеженному, оказаться рядом с Чонином. — Чёрт, давайте быстрее. Там кто-то ходит. Минхо даже не снял наушники. Чанбин ругался под нос. Хëнджин зацепился курткой, но его мигом достали. — Я буду последним, — пояснил Бан Чан. — Не переживай. Феликс будто проходил грань, ступая на путь потустороннего. Он делал вдох только каждые три секунды. Минхо посветил мобильным телефоном в его лицо и с неожиданной доброжелательностью потряс за плечо. Он почти улыбнулся, пока на его голову не прилетел тяжёлый, увешанный цепями рюкзак. — Очень смешно, — оскорблëнно зашипел Минхо, явно намереваясь отпинать рюкзак, Бан Чана и весь мир, но вовремя заметил опасность. — Чан, Чан, сюда бегут! И мы бежим! — Не поймают, — закричал Джисон. Первый во всём — первый рванул вдоль поезда, трижды падая и чудом не раскалывая нос. — А-а-а! Выяснилось, что Хëнджин и Феликс превосходно бегают. Им приходилось останавливаться и пропускать вперёд Чанбина, потому что они совершенно не знали, где находились. За спинами бесцельно, небезопасно мигал фонарик. Неслись так, будто на них выпустили собак. Неслись под настоящими звёздами. Неслись так, что начали до тошноты хохотать. В итоге потеряли Минхо. Тот лежал, укрывшись снегом, ​на всю громкость слушая AS THE WORLD FALLS DOWN , и ни о чём не беспокоился. Стало не до смеха — но совсем чуть-чуть. Чанбин и Бан Чан кое-как всех собрали. Отругали. Повели. Провели (до детской площадки или как дураков) и довели (до дома или до горячки). Останавливались у каждого кота, чтобы погладить, и иногда пересчитывали точки на небе. Вечно ошибались. Феликс указал на сероэтажное корявое жилище: — Мне сюда. Хëнджин рядом живёт. — Кто? — сбито спросил Джисон. — О, боже. Господи. Дьявол! Мы же до сих пор не знали ваших имён. Приятно познакомиться. Хёнджин неловко пожал шесть рук. Назвал фамилию, возраст, любимый цвет. Всё, о чём успели спросить. Феликс ушёл в себя. Ли Ëнбок. Феликс. Ли Ëнбок. Или Феликс. Ли Ëнбок. Феликс. Ли Ëнбок. Бан Чан осмотрел дома. Уродливые занавески, пепельницы на подоконниках, сетчатый забор. Показалось, что с грустью. Он махнул на прощание, наконец доставая шапку и пряча покрасневшие уши. — Ну, а мы пойдём обратно в лапшичную. С грустью смотрел уже Феликс. И снова этот кошмар — тёмная комната без игрушек, конец праздника. Сейчас его встретит мама с окурком и потëкшей тушью. Сейчас его не встретит папа с объятиями. Бан Чан размеренно зашагал к себе, в другой мир, который он купил за стекляшки. Но замер, остановив сразу Чанбина, Минхо, Сынмина, Чонина и Джисона. Хмыкнул: — А тебя-то как зовут? Как-то раз Феликс свалился с горы кирпичей. Как-то раз ему преградил путь услужливый мужчина, раздававший конфеты на палочках. Как-то раз он потерял сестру в масс-маркете, после чего ни разу её не видел. Всегда Феликс. Почему-то никогда — Ëнбок. И поэтому: — Меня зовут Феликс.