Салют, Денис

Нижний Новгород, 2018, сентябрь Юные, новоиспеченные знакомые, которых общество окрестило бы тиндер-боем (также известный как Алексей) и тиндер-герл (также известная как Арина) неловко поглядывали друг на друга, хихикали, ужимались, переговаривались фразочками из мемов и непорядочно много времени уделяли обсуждению съеденной в ресторанчике кесадильи, что дала старт поверхностному разговору о латиноамериканской кухне. В вербальный поток они вошли только дома у Арины. Легкости позволил случиться темный тянуще-медовый стаут в объеме трех литров. Обстановку разряжал еще и желтоглазый черный кот, напоминавший кота-бегемота. Днем ранее Арина попросила свою соседку по квартире погулять ночку где-нибудь. Та долго упрямилась, из-за чего Арине пришлось доложить парочку хуев в тактичную просьбу. Так, они с Алексеем остались наедине и только шум машин, доносившийся с улицы Максима Горького, нарушал тишину на кухоньке с барными стульями. — Давай я тебя добавлю в друзья, — сказала Арина, когда взяла в руки смартфон в небесно-голубом чехле. Она вся была такая — голубая. Цвет ей шел. Подходил к светлым волосам и скрадывал румянец на впалых щеках. — Давай, Алексей Дубин, — сказал он, бестолково улыбаясь и разглядывая ее недлинные пальцы, быстро стучавшие по экрану. Ногти с пастельно-голубым маникюром резво мелькали, оттенявшиеся бликами от экрана смартфона. Арина, казалось, сказала что-то, причем не просто, а глухо и отстраненно, почти напугано, но Алексей не расслышал. Тяжелая охмелевшая голова, видимо, не воспринимала сразу два потока информации. Сосредотачивался он тогда на коте, что нагло, высунув шершавый розовый язык, облизывал кусок соленого сыра. — Что ты сказала? — Откуда ты знаешь Антона Чернышова? — А, этот. Учились вместе. Он к нам пришел на четвертый курс. Одногруппник, короче. А че? — беззаботно сказал Алексей. Нижний Новгород, конечно, деревней не считался, но ничего удивительного в том, что люди, числившиеся не так давно в одном университете, друг друга знали, не было. Арина, судя по ее окаменевшему выражению лица, считала по-другому. Она потихоньку превращалась в мумию: кровь от щек отливала, дыхание становилось быстрым и сбивчивым. Алексей дернулся. Хотел, может, привстать, погладить по плечу, приобнять, да не решался. Держал дистанцию. Арина немного успокоилась, ткнулась носом в бокал с пивом и отпила маленько, но плечики продолжали подрагивать. Обстановка становилась напряженнее. Алексей стал, подобно коту, хватать сыр и бросать в рот без остановки. Когда воздух полагалось ножами резать, Алексей решил, что театр абсурда следовало прекращать. — Так что с Антоном-то? — Я с ним встречалась. Год почти. Алексей расслабился, откинулся на пухлую спинку барного стула и улыбнулся. — Ясно. Плохо расстались? — мягко спросил он. — А ты с ним хорошо общался? — пространно спросила Арина, вырисовывая узоры на запотевшем бокале. — Не особо. Ну, он держался сам по себе. Мы так… Курить иногда вместе ходили. Такой он, — улыбнулся Алексей и провел указательным пальцем ото лба к виску, — не от мира сего со своей музыкой. Если хочешь что-то рассказать — рассказывай. Напряжение немного отошло. Арина улыбнулась, а краска снова плеснула в щеки. С секундочку она даже посмеялась, но тут же печально покачала головой. Алексей взглянул на светлые узорчатые настенные часы. Пробило половину двенадцатого. Ночь придумали для откровений. Вероятно, поутру Арина, вставши с постели и приготовившись делить с шапочным знакомым похмельный завтрак, пожалела бы о прошедшей ночи: не о пьяном скомканном сексе (молодость прощала), но о секретах, импульсивно растрезвоненных на первых порах зыбкой тиндер-коммуникации. Поговорка «лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть» работала далеко не всегда. Иногда, справедливости ради, работала. — Он тебя обидел? — негромко спросил Алексей. — Да. Знаешь, да. Не от мира сего, — сказала Арина и махом допила оставшуюся половину пива из бокала. — Мудак. Изменил мне и ничего не сказал. Господи. Целый месяц вешал мне лапшу на уши. — Ладно, рассказывай. Будем излечивать травму от Антона-гондона. Арина слабо улыбнулась, мягко посмотрела и покачала головой. — Что тут говорить… Я в него влюбилась. Он весь такой, знаешь, богемная богема. Не стоило вестись на это, — говорила Арина: больше себе, нежели внимательному собеседнику. — Встречались. У меня комната в клумбу превратилась. Он постоянно дарил мне цветы. Писал, звонил чуть ли не каждый день. Всегда спрашивал обо мне, интересовался… — Арина тяжело вздыхала, постукивая ногтями по светло-зеленой блестящей столешнице. — Потом я залезла в его телефон. Наступила несколько стыдливая пауза. Алексей поджал губы. Посмотрел на Арину пристально, но взаимности не дождался. — Зачем? — спросил он осторожно. Вероятно, спрашивал ради собственной же безопасности в их вероятных романтических отношениях. — Хотела с его аккаунта в одном магазине скинуть себе товары из корзины. Подарок, короче, сделать. Это не важно. Я там увидела странное сообщение и залезла в диалог. Я не считаю, что я сделала неправильно. Хуй знает, сколько бы он мне еще морочил голову. — С кем диалог-то? — Алексей нахмурился. — Знаешь, Леша. Антон — человек, в целом, неплохой. Просто у него есть проблема. Такая очень серьезная, блядь, проблема. — Шиза? — пошутил Алексей. Вряд ли он помнил об Антоне что-либо, кроме мешковатой одежды и молчаливости, что чаще связывалась с умственной отсталостью, нежели с загадочностью. По большей части, Алексей был, так сказать, индифферентен. — Почти. Денис. Алексей выражение лица не поменял в ожидании продолжения, но Арина лишь молча скуксилась и стала играться пальцами с кусочком сыра. Скручивала жгутик. — Типа он тебе с Денисом изменил? — недоуменно, глуповато улыбнулся Алексей. — Всегда знал, что творческие люди — сплошь и рядом пидорасы. Арина отчего-то веселость Алексея не разделила. То ли реакция его, то ли алкоголь стали виной резкому потоку беззвучных слез. Алексей открыл рот, но сказать ничего не успел. — Я просто захожу в эту сраную переписку. Там звонки, фотографии, очень странные для друзей-мужиков сообщения, знаешь. Пиздец, — сказала Арина и вытерла слезы в попытках поскорее успокоиться. Злилась она на своего бывшего возлюбленного серьезно. — За сраный месяц. — Она подняла взгляд: суровый, холодный, жестокий. — Я его прижала к стенке, заставила все мне рассказать. Лучше бы не просила. — Успокоиться тебе надо. Пошли покурим, — подал голос Алексей. — Пошли, обниму тебя, погрею, дам прикурить. Дениса обосрем заодно. Давай. Арина грустно посмеялась, но, все-таки, встала. — Я не сразу рассказала, что знаю. Пыталась переварить. Думала, может, просто придурь такая. Думала, что по пьяни это все, прикол такой. По приколу поехал к другу в Москву, по приколу его трахнул, по приколу тот слал ему эти фотки. Они просто две мрази. Вот и все. — Она бойко, нервно стряхивала пепел с сигареты еще до того, как она успевала начать тлеть. По ограждению балкона стучал осенний дождик. Несмотря на прохладу, алкоголизм у населения Нижнего не излечивался. Под окнами, из старенькой лады отчетливо слышно играла известная песня Дианы Гурцкой. На моменте с «Он не такой, как все. Он не такой, другой» Алексей коротко нервно посмеялся. — Потом сорвалась. Спросила. Он сидел со спокойным лицом. Стена. Ноль эмоций, блядь, — сказала она. — Говорит, да, извини, я хотел наладить свою жизнь. Хотел окончить универ и построить нормальные отношения. Вернуться в родной город. Второе не получилось, говорит, — сказала она и посмотрела на Алексея. На лице читалась жажда спасения, успокоения; поиск мира с самой собой и окружавшей действительностью. Алексей выполнил только то, что обещал: подошел ближе и обнял за плечо. — Он мне рассказал. Знаешь, эта вся их история — какая-то паршивая десятилетняя пыльная корзина с грязным бельем. Даже не знаю, зачем он мне рассказал так много. Я не понимаю, как можно так вообще жить. Как? — Арина докурила сигарету на две трети до фильтра и кинула вниз. Алексей нахмурился, проследив за движением. Арина повернулась, и взгляд ее в тот раз был другим: пустым и блеклым, почти лишенным жизни. — В конце сказал: знаешь, Денис, наверное, единственный человек, которого я когда-либо любил. Сука. Ублюдки. Извини, Леша, прости меня. Тебе точно, наверное, неинтересно это слушать. Алексей вздохнул и повел плечом. Отстранился от Арины и вжался спиной в кирпичную стену на балконе. — Все нормально. Не знаю. Может, когда такие встречаются друг с другом — остальным же лучше? — Алексей устало улыбался, смотря на озадаченную, но наконец-то спокойную Арину. — Иди сюда. Она подошла, и он обнял ее за шею, притянув к себе за поцелуем. — Я Леша. Никаких друзей, желающих затащить меня в койку, нет. Больно я тебе делать не собираюсь. С цветами, может, будет напряг — пока ищу работу. А так — нравишься ты мне, Арина, очень нравишься, — сказал Алексей и улыбнулся, погладив ее ладонью по щеке. — А еще я не старый. Она засмеялась, наконец-то отвлекшись от сомнительных событий прошлого. От теплых объятий и нежного поцелуя под сентябрьским дождем и долетавшей до шестого этажа старой русской попсы, их отвлек толстенький кот, которому именно в полночь захотелось вылезти на балкон. Лапа брякнула о стекло, и Алексей посмотрел на кота строго, заметив маленький острый белый клык. — Зверь, — прошептал он. Нижний Новгород, 2008, апрель Антон сидел в сложно определимой для неподготовленного глаза позе за желтоватым многоярусным компьютерным столом в своей узкой комнате, которую освещало холодное, но почти смертельно-яркое апрельское солнце. Он изощренно изогнулся, копчиком прижавшись к краю мягкого кресла. Одну ногу подвернул под него, а вторую уложил на другое колено. Если бы кто посмотрел на него достаточно долго и внимательно, то сам бы словил колотье в икрах. Пальцы оказались изгвазданными в соленых специях сырного Cheetos’a и собственных слюнях: аккуратностью Чернышов не отличался. Антон на небольшой громкости слушал один из главных хитов группы Kiss в габаритных мониторных наушниках и, хмурившись, смотрел на стену с потихоньку отклеивавшимися обоями в цветочек. Он ровным счетом ничего не понимал: ни английского текста, ни скручивавшихся в неясные завитки гитарных партий, ни смысла композиции в целом, ни феномена ее популярности. Играла она уже в тридцатый раз. По-другому Антон музыку не воспринимал. Мозги нуждались в прицельном и длительном расслушивании. Обычно вертел один и тот же трек по десять, а иногда и по пятьдесят раз. В конце концов, она раскрывалась. С Kiss схема почему-то не работала. Антон резко сбросил наушники и в панике обернулся, уже почти отъехав на тот свет от сердечного приступа. Мать встала позади с невиннейшим видом и тарелкой нарезанных фруктов в руках. Он приложил ладошку к груди и выдохнул, прикрыв глаза. Изо рта, неожиданно для себя самого, донеслось приглушенное «господи…». На плече остывал след от материнской руки. — Не шугайся так, — сказала женщина в розовом халате и поставила тарелку на стол. — Как дела? Сел бы поудобней. Посмотри на мать, вся скрюченная, таким же будешь. Антон хмыкнул и чистой рукой взял дольку вязкого киви. — Спасибо. Когда папа вернется? Я с ним хотел поговорить, — сказал Антон. — Так он с утра в рейс уехал. Забыл? Ничего. — В конце фразы мать по-доброму, тепло и мирно улыбнулась, и медленно ушла в гостиную, не закрыв за собой дверь. Через минутку вернулась и положила сероватый конвертик на стол, рядом с крупной компьютерной мышкой. — Вот от папы на день рождения. Хотел с утра к тебе зайти, но ты спал. Ладно, кушай. — Мам, слушай. — Антон распутал ноги и повернулся к матери вместе с креслом. Лицо его приняло осторожное выражение. Оно становилось таким сразу же, как только собирался потенциально тревоживший мать разговор. — Я хотел уехать в мае в Москву на пару дней, погулять. Антон понимал прекрасно, что мать бы ни в коем случае ему не воспротивилась. Он лишь не хотел, чтобы она переживала. С каждым свободным, взрослым вздохом Антона в его собственной жизни, на голове матери седели волосы — прядь за прядкой. Первая сигарета забрала пигмент у одной, первая драка у другой, а неосмотрительный, случайный «залет» в армию на добрых два года, забрал каштановый блеск у половины головы разом. Поздние дети часто получали больше любви и заботы, чем ранние. Антон не стал исключением из правила. Екатерина и Сергей Чернышовы (мать и отец Антона) долго хотели ребенка: целых пятнадцать лет. Мечтали о нем прямо со дня скромной свадьбы, воспоминанием о которой остались лишь несколько фотографий, сделанных на набережной в городе под названием Горький, датированных июлем семьдесят второго года. Одна из них располагалась в тонкой рамочке на столике в прихожей. Они стояли у реки: молодые, влюбленные, до одури наивные. В будущей семейной жизни их поджидали болезненные материальные падения и легкие взлеты, скандалы, собранные чемоданы, слезы, веселые крикливые праздники, сказочные путешествия по ближайшим теплым краям и горькие нижегородские будни. На протяжении пятнадцати лет все радости и невзгоды блекли перед единственным и непреодолимым горем — у них так и не появлялось детей. Друзья и подружки давно отправили отпрысков в школу, а первые сентября Екатерины и Сергея ничем не отличались от других дней: у одного рейс по длинным трассам бескрайней родины, у другой ночные дежурства в городской больнице. Лишь в восемьдесят шестом году, когда «прекрасное далеко» потихоньку начало разваливаться, а человеческая жизнь по меркам страны советов уже подходила к концу, мать узнала о том, что ждала Антона. В тот день, который сам Антон, естественно, не застал, все жизненные неурядицы резко померкли, а прекрасное стало ближе, чем когда-либо. Антон, будучи намного младше, слушая рассказы одноклассников о злых родителях, у которых от четверки в дневнике чесались кулаки, сочувствовал, но никогда понять не мог. Одному из таких ровесников, что в детской стычке назвал его маму «бабкой», Антон смачно врезал по сопливому носу, а вместо просьбы о прощении, днем спустя, послал его нахуй на глазах у классной руководительницы. — Хорошо, — смиренно ответила Екатерина. Собравшиеся на веках морщинки говорили о доброй улыбке, но сами глаза печалились. — С Леной поедешь? Антон пожал плечами. — Вряд ли ее отец отпустит. Екатерина присела на не заправленную кровать сына, внимательно посмотрела на него и спросила: — Не нравишься ты ему? Антон коротко посмеялся — показательно ненапряжно. — А кто ментам нравится? Нормально все, мам. Я спрошу, конечно. Мать медленно кивнула, но на риторический вопрос, конечно, не ответила. — Хорошо, езжай. Надолго? Где остановишься? Что будешь делать? Сможешь звонить? — Мам… На два дня. — Ну все-все. Ладно. Взрослый ты стал, — Екатерина встала, погладила сына по плечу и, все-таки, сдержаться не смогла. Прильнула к его спине всем телом, обняла за плечи и прижала к груди, ненадолго зажмурившись. — Все, кушай. Она вышла, и Антон снова надел наушники. Волосы из-за них свалялись. Подцепил ногтем конверт и открыл его, заглянув внутрь: лежало десять тысяч. Подарок показался потрясающе щедрым для проходного рубежа в двадцать два года. Билет на Kiss стоил, по слухам, от двух тысяч при покупке через знакомых друзей еще каких-нибудь знакомых до всех шести при покупке у входа в Олимпийский. Название стадиона особо ни о чем не говорило, но, если долго прогонять слово в голове, оно становилось большим и громоздким настолько, что уже и не помещалось в черепной коробке. Захотелось вдруг странного, рискового и — как Антон сам себе предсказывал — бестолкового путешествия с кульминацией в виде концерта, на которых обычно ловили ощущение затерянности в толпе. Возникло желание понять подобную музыку. Интересными казались ее поклонники, которых Антон заранее не понимал. Последний год, по дороге в университет и обратно, а также во время медитативных просмотров стены, он слушал на повторе один и тот же альбом, случайно в ночи скачанный с Зайцев-точка-нет. Bassprodukt немецких Orange Sector вводил в транс, объемную и непрерывную концентрацию, благодаря своему чистому и не заляпанному гитарами звуку. Он немного понимал немецкий текст, но мозги, в конце концов, стирали его, оставляя лишь однообразный упорядоченный бит. Антон считал, что музыка должна была быть такой: очищавшей мысленный поток, а не засорявшей его грохотом ударных и пошлой красивостью мелодии. Тем не менее, билеты на Kiss разлетались, мальчишки и девчонки со всей страны размазывали белую гуашь по гладким личикам, а воздух даже в Нижнем, за четыреста километров от столицы, звенел от приближавшегося мероприятия. Антон дотянулся до узкого подоконника, оторвал кусочек от рулона туалетной бумаги, служившей в качестве салфеток, вытер руки и потянулся к клавиатуре. Вбил название песни в google-переводчик. «Я был создан для того, чтобы любить тебя, детка» — выдал сайт. Антон глубоко вдохнул и выдохнул. Москва, 2008, май Майское утро встретило не сладким солнышком, а широким буйным ветром, что сорвал черную вязаную шапочку с русоволосой головы. Антон подошел к стадиону к полудню, чтобы купить билет, а дальше спокойно выйти на Проспект Мира и, собственно, мирно прогуляться по бесконечным улицам и переулкам. Они успели соблазнить воздухом свободы относительно провинциальный склад неискушенного Антона. Очередь, однако, к тому часу уже собралась плотненькая. Они походили на ос, незаметно слетевшихся на стакан со сладким сиропом. Моргнул — их десять, моргнул еще — вот и сто. Антон поднял бровь, покосившись сперва на билет, на котором черным цветом стелилось время начала, а затем вновь на очередь, что беспрестанно росла. Застегнул куртку до конца и пошел к ним, поддавшись стадному инстинкту (ройному, точнее). Шумная компания из несчетного числа человек перед ним громко смеялась, выкрикивала реплики, что съедались смехом на окончаниях. Антон пожалел, что так и не позвонил Лене или не списался с кем-нибудь с форума, на котором узнал о мероприятии. Он на нем даже не зарегистрировался. «Ну и хуйня» — подумал он и перенес вес с одной ноги на другую. День обещал быть долгим, мучительным и абсолютно бессмысленным. Антон не располагал ни интересной перепиской в аське, ни гарнитурой, ни даже какой-нибудь жалкой книжонкой. В поезде он начал перечитывать «Понедельник начинается в субботу», но по прибытии неосмотрительно бросил на кровать в гостинице вместе с рюкзаком. В общем-то, с ней он бы выглядел еще страннее: как дурачок, что перепутал тусовку с библиотекой. Скоро вспомнилась привычная тактика поведения в подобных ситуациях: расфокусировать зрение, рассчитать от одного до десяти, постучать мысленно по столу, образовать лиственный туннель в воображении и зайти в эдакое «бессознательное». Антон мог часами ни о чем не думать. Легче любимое занятие давалось под музыку, но беспорядочный гул толпы тоже своеобразно напоминал ее, пусть и хотелось взять метафорическую жесткую губку и «подрасчистить» шумы. Спустя время он на мгновение выплыл наружу (чтобы руки заработали), достал пачку безвкусного Winston'a, сунул в рот и начал гротескно долго шлепать ладошками по карманам то куртки, то джинсов в поисках зажигалки. — Да возьми уже, бля. — Голос прозвучал низко и капельку раздраженно. Тем неправильнее смотрелась добродушная улыбка на лице незнакомца. Молодой человек из толпы не особо выделялся, но в Нижнем Антон, конечно, такого бы не встретил. Там по дворам бродили гопники, а не чувачки с тугими пучками на голове и едва видимыми, но, все же, непривычными складками у внутренних уголков глаз. Длинное черное пальто скрадывало свет так основательно, что силуэт человека становился неуловимым, словно находился под водой — заметный, но неразличимый. Возможно, случилась очередная игра сознания ввиду недавнего отключения от реальности. — Спасибо, — сказал Антон и взял зажигалку. Он оказался одним из той галдевшей компании. Она, как заметил Антон, куда-то разбрелась, но звонкий смех все еще стоял, исходивший уже от каких-то других. Антон обернулся и увидел за собой очередь в два раза больше той, что стояла впереди. Перекатил на языке пару-тройку реплик для small-talk'а, но даже не озвученными они чувствовались слишком бессодержательными и неуклюжими. Он, по праву, прекрасно был осведомлен о собственной бесталанности что в обычных беседах, что, тем более, в социальных играх — даже самых простеньких. — Меня бросили ради Макдака, — сказал незнакомец и карикатурно надул губы. — Давай сигарету и дружи со мной. Холодно, кстати, пиздец. Тебе нормально? Антон внутренне усмехнулся, не удосужившись проявить смятение на лице. Из уст паренька в черном вежливо-неформальная дурь звучала складно, что Антона только расстраивало. Хотелось уметь так, да никогда не удавалось. Рот в подобные моменты застывал, и возникало неумолимое желание сбежать во внутренний лиственный туннель, упрятаться в глубину, отключиться от людского внимания. — Ну… Так, — выдавил Антон и выставил перед ним открытую пачку с сигаретами. Пальцы с черным лаком на ногтях забрали ее и вытащили две сигареты. Наверное, если бы лицо появилось первее голоса, то Антон перепутал бы его с женщиной — не с девушкой, а именно с женщиной: одинокой маминой подругой лет на десять помладше, истратившей жизнь на неформальные тусовки и сомнительные творческие потуги. Догадок Антон не строил, зная о своем убогом умении разбираться в людях. Только мелькали предположения о национальности. Решение загадки стояло лишь за прямым вопросом, но производить впечатление приверженца «России для русских» Антон не очень хотел. — Из Москвы? — спросил человек, и Антон нахмурился. Вопроса он сначала не понял. — Я? Из Нижнего Новгорода. — Это где? Антон чуть расслабился и улыбнулся. — На Волге. Знаешь? Человек оскалился и слегка наклонился, почти коснувшись выбивавшихся из-под капюшона волос сигаретой. — Тихий океан. Знаешь? Улыбка сошла с губ. — Ну, я… — Антон хотел съязвить, что, мол, вообще-то, в школе учился, но его перебили. — И ты такой фанат, что аж с Волги приперся сюда? — Нет. Я послушал одну песню. Она мне не очень понравилась. Вообще, я просто хотел погулять. Типа, хотел посмотреть, почему от них так тащатся. Кто. Взгляд человека читался как удивленный и несколько озадаченный. — И кто же, типа? — спросил человек, уже не скрывая насмешливости. — Ну, я час. Стою. Тут. Тот покивал головой, не отрывая от Антона взгляда, а потом решил представиться. — Денис. — Че? — Хуй через плечо. Меня Денис зовут. — А. Антон. — Да Бог с тобой. Дальше разговор особо не клеился. Настроение немножко испортилось. Новые знакомства вызывали две неприглядные эмоции: разочарование и глубокое расстройство. Они становились острее при столкновении с уверенными, адаптированными к реальности, быстро соображавшими и смелыми людьми. Денис производил такое впечатление — даже больше, он, похоже, понимал свое место. Прилепился к готам, вписавшись то ли по приколу, то ли по серьезным воззрениям в модную субкультуру. В некотором смысле он даже казался интересным, хоть светское общение и начинал с «хуев» да «блядей». Антон же представления о том, к чему он бы мог, как на западе поговаривали, belong to, не имел. В жизни он интересовался только музыкой и, постольку-поскольку, математикой. Прибежал паренек с желтоватыми от, видимо, кустарного окрашивания волосами, блуждавшим взглядом и пакетом из Макдональдса, покрытым жирными пятнами. Кожаная куртка была ему явно велика. — На, — сказал он и отдал Денису маленький стаканчик кофе. — Я не это просил, — произнес Денис, и Антон почти вздрогнул. Заинтересовался, сколько же требовалось пачек сигарет скуривать в день, чтобы заиметь такой тембр. — Бери что дают. Я туда больше не пойду. Ты же никуда не собираешься? Мы за тобой, ага? Мы там просто… — На последнем слове молодой человек не читаемо покрутил головой и широко улыбнулся. Антон отвел взгляд и больше не обращал внимания. Сожалел даже, что вообще взял ту зажигалку и негласно обязывался стоять рядом и делать вид компании. Девчонка, что передвигалась по туннелям из людей с нечеловеческой скоростью, подскочила к Антону и безмолвно налепила ему наклейку на тыльную сторону ладони: двести шесть. «Концлагерь какой-то» — подумал Антон. — Будешь? — сказал Денис и протянул ему стаканчик. Антон принял его, забыв о том, что брать из чужих рук напитки считалось непредусмотрительным. — Ты, типа, играешь в игры? Там. На компе, — спросил Антон перед тем, как скривить лицо от горячего, но безобразно кислого напитка. По вкусу он походил на гуталин, смешанный с уксусом. — В Диабло играл, но сейчас времени нет. — Учеба? — Работа. Я отучился. С буквой м. Пока Антон мысленно пытался присобачить букву «м» по очереди к каждой букве в слове, началась морось. — Хорошая вещь, — сказал он, забросив разгадку загадки. — Ты реально любишь Kiss? — Я бы пошутил, что люблю Fuck больше, но шутка на троечку. Антон кивнул, но не улыбнулся даже ради приличия. Запамятовал. Зато вспомнил о Лене, которой не то, чтобы нагло наврал, но мягко недоговорил о целях своего путешествия: не хотел расспросов о концерте. Лена проявляла излишний энтузиазм практически во всем. Антон ее понимал, как и понимал то, что ни в какую Москву ее бы не пустили. Она жила с отцом в том своем огромном частном доме, как в золотой клетке. Папенька забрасывал ее новомодными телефонами, шмотками и дорогущими сладостями. Так и сидела во дворце с развлечениями, заколоченном решеткой из строгости, граничившей с жестокостью тюремных надзирателей. Они гуляли только при свете дня. Лена специально выбирала людные парки и улицы, словно движимая манией преследования. Однажды отец уехал в какой-то санаторий, как раз в то время, когда у Лены начались каникулы. Антон шкодливо залез в дом через окно, и они провели целых два дня вместе, не выползая из кровати. После, однако, последовала трехчасовая уборка, полная панического ужаса раскрытия случившегося преступления. Они вышли сухими из воды, но более Лена на подобные авантюры не шла. Она дождалась его из армии, после чего отец более-менее успокоился насчет «дружка» дочери и однажды даже крепко пожал ему руку. Впрочем, ни о каких ночевках и совместных путешествиях, речи идти не могло. Антон и сама Лена это прекрасно чувствовали. — Есть такая вещь, — сказал Денис и достал из кармана вторую слегка помявшуюся сигарету, — называется классика. Как не любить то, что никогда не выйдет из моды? — Я думал, что классика — это, типа, Моцарт. — Это академия. Рок — это бунт против академии, который сам стал классикой. Мне так кажется. — Он принял очень задумчивый вид. — Хотя, мне вообще-то похуй. Мне просто билет подарили. Но есть же термин — классический рок. Хотя если углубляться, то это глэм. Понимаешь? Что Антон должен был понимать — он не знал, но все равно кивнул. — Я думал, ты гот, — сказал он. — Ну, так… А ты что слушаешь? — спросил Денис и, нахмурив тонкие брови, посмотрел на него сверху вниз и обратно. — Рэп? — Электронное, знаешь. — Индастриал? — Наверное. Денис вздохнул и отвернулся. Антон подумал, что выглядел он глуповато среди всех тех кладбищенских ребят, одетый в спортивные штаны и мешковатую куртку. Точно, он напоминал любителя рэпа. Сам концерт походил на бесконечный кошмар эпилептика. Скопление людей слилось воедино, словно их черепные коробки приоткрылись и позволили мозгам плавно вытечь из отверстий, образуя большой единый «мегамозг», забывший о прошлом и будущем, сосредоточивший концентрацию на том моменте. К счастью или к сожалению, череп Антона оказался закованным настолько крепко, что так и остался закрытым, и внутренности могли лишь крайне обеспокоенно наблюдать за происходившим. Уши сворачивались в трубочку от громкого и откровенно ужасного звука. Глаза все время хотелось держать закрытыми, так как по ним ежесекундно ударяли все цвета радуги, яркость которых выкрутили на максимум. Подобное сенсорное перенасыщение могло и до психоза довести, поэтому периодически Антон прикрывал их, но и такой подход оказался чреватым. Осязание обострялось, и чувствовал он себя килькой в консервной банке, которую фура везла по трассе на скорости минимум двести в час. Люди падали, спотыкались, ударялись, летели прямо на ноги. Пару раз он почувствовал острую боль в локте, ребре и плече. Дениса, его белокурого друга и остальных разодетых ребят с хоть малость знакомыми лицами Антон из виду потерял. «Веселье» длилось вечность и, если поначалу он еще пытался расслушать музыку и осознать культ происходившего, то уже на втором часу просто душераздирающе желал, чтобы все прекратилось. В конце концов, мечта сбылась. На улице стояли две машины скорой помощи. Антон хмыкнул и даже не поругал себя за злорадство. Он действительно не был удивлен. — Как оно? Антон мог бы и не оборачиваться. Он прекрасно знал, кто стоял за его спиной. — Пиздец, — сказал он и, все же, обернулся. Денис выглядел взмыленно, но до жути довольно. Взбалмошная улыбка не сходила с лица. Он посмеялся и похлопал Антона по плечу. — Опять твои в Макдаке? — Антон даже внутренне похвалил себя за получившуюся добродушную издевку. — Нет, в травяном угаре, — сказал Денис и махнул рукой. — Есть сига еще? Антон снова отдал ему пачку, обратив внимание на то, в целом, даже милое дежавю. — Я вообще знаю только Костю. Белобрысый такой. Остальных он нашел в какой-то группе во ВКонтактике. Полные придурки. Блин, суббота… Ты же хотел погулять? Антон осторожно кивнул в поисках причин для отказа. Перспектива шляться ночью в незнакомом городе с незнакомым человеком, за чей внешний вид в случае чего пришлось бы «отвечать» и ему, Антону не особо улыбалась. К тому же, усталость не позволила бы постоянно подбирать слова и поддерживать разговоры на темы, в которых он не разбирался. Жутко хотелось позадумываться о своем, попребывать в блаженном, тихом и спокойном одиночестве. Молчание затянулось, потому что вышеописанные причины не подходили для озвучивания, а таланта выдумывать и выкручиваться Антон тогда не имел. — Тут бар есть в центре. Пошли, тут километров семь, — сказал Денис. Внутри кольнуло. В тот конкретный момент, когда закончило звучать слово «семь», Антона посетило странное чувство. Внутренняя интуитивная система подсказала ему, что прошлое надломилось. Наступил новый, абсолютно неясный жизненный период. Так-то, ничего особенного не произошло: какой-то концерт, просто большой новый город и паренек, что не наигрался пока в игру под названием «я не такой, как все». Только вместе они образовали нечто практически страшное. Концертик его физически несколько выпотрошил, да и любви к рок-музыке совсем не привил. Однако эмоции, что запылали в нем, навели на определенные размышления. Антон поразился тому, какую невыразимую способность сплачивать имела музыка, превращать в культ саму себя. Она давала всем тем ребяткам наслаждение, какое могла обеспечить только, вероятно, сама любовь. Возвышенность возвышенностью, но случилось и более приземленное, но, тем самым, не менее приятное открытие. Музыка действительно могла производить деньги: много денег. Он зацепился за идею, как бездомные голодные котята цеплялись за ноги прохожих. Москва не встретила его радугой и цветочками, но ослепила, ударив громоздкостью в эдакий психологический аналог солнечного сплетения. Могучая и давившая на виски — она позволяла так сладко в себе затеряться, что противостоять соблазну он не мог, влюбившись по уши. Антон глядел на Дениса, что вопросительно смотрел на него в ожидании ответа и чувствовал, как его заполняло отравляющее чувство зависти. Он выглядел так, словно знал ответы на все вопросы. Стоял на ногах настолько твердо, что сбивал с толку Антона, который еле-еле балансировал. Будто прилетел с другой планеты, где жизнь шла совершенно другим чередом, лишенная стыдных явлений, вроде одиночества, глупости, непонимания. Он хотел быть таким же, поэтому и ответил: — Пошли. Южно-Сахалинск, 2001, июнь Денис на скорую руку вытер со лба проступившие от зноя капельки пота, сложил ладони и осторожно уложил их между коленей. Он сидел на диванчике, покрытым старым, подранным недавно умершей собакой, пледом. Долго он так сидел и смотрел в окно на облезлый забор, безмолвно шевеля губами. Шанхай представал перед ним не высоченными небоскребами и блестевшей суетой, а старыми обшарпанными частными домиками, развороченным асфальтом на дорогах да куцыми деревьями. Денис наблюдал за тем почти криминальным райончиком родного города уже семнадцать лет. Ничего иного он никогда не видел, но прекрасно знал о его существовании. Понимание обнадеживало, но, в то же время, больно било по ребрам своей недостижимостью. Жизнь стремительно рушилась. При отсечении излишней эмоциональности, что подвигала заламывать руки и задаваться бессмысленными вопросами о несправедливости, оставались голые факты. Они тогда Дениса и интересовали. Школа, лежавшая тяжелым крестом на спине, несколько дней назад навсегда закончилась. Далее, по «добрым» настояниям матери, его ждал медицинский колледж, а если убрать пафос — маргинальная путяга, после которой следовала работа в скорой помощи или больничке, где пришлось бы убирать говнище за бабками и дедами. В конце, скором или не очень, виднелась неблагородная смерть от цирроза печени. Такие вот замечательные складывались факты. — Жрать иди, — прокричала с кухни мать. Это не было обязательным — орать. Разваливавшийся дом, доставшийся матери от бабки, насчитывал метров сорок, а то и меньше. Денис встал и быстро пошел на кухню. Речь шла о секундах, опоздай он на тот скудный обед — точно получил бы по голове. Присел за кухонный стол, вокруг которого вечно царствовал бардак. В углу заметил пустую бутылку от водки. Странно: мать обычно прятала артефакты своего злоупотребления. — Сейчас Машка зайдет. Рот не открывай. А то как в прошлый раз… — строго наказала мать. Денис не ответил. Такая тактика работала плохо, как и многие другие. Он получал нагоняй что за тишину, что за излишнюю говорливость. В итоге, опытным путем стало ясно, что если отвечать односложно, угадывать настроение, не смотреть в упор, не шуметь, не опаздывать, не съедать лишнего, не тратить много горячей воды, не просыпаться позже матери, не смеяться, не грызть ногти, не сутулиться, а главное — не болеть, то продержаться без скандала получалось достаточно долго. Самый большой срок — нежные три месяца удобного соседского сожительства. Они случились осенью, а тридцатого ноября случилась простуда. Машка (сестра), родившаяся за пять лет до Дениса, оказалась последним достойным любви ребенком в семье матери. Вышла замуж в девятнадцать лет, успела разродиться и радовала мать не только белокурым внуком, но и бесплатными продуктами, которые подворовывала на работе в детском саду. Двое старших братьев уехали во Владивосток и то ли чинили там автомобили, то ли занимались их угоном. Никто особо не понимал. Аппетита Денис не чувствовал, поэтому тупо разрезал ложкой крупные куски картошки в зеленом жидком борще. В рот он пускал его лишь когда мать могла заметить его боковым зрением, занимавшаяся мытьем посуды сероватой, видавшей виды, губкой. Хорошо раздавшаяся за время счастливого брака с каким-то малолетним упырем Машка ввалилась на кухню тихонько. Пошуршала зелеными целлофановыми пакетами. Они с матерью — похожие, как две капли воды: с водянистыми голубыми глазами и нестройными фигурами — чмокнулись в щеки. В родство между ними и смугловатым тощим мальчиком из четырнадцатой школы никто особо не верил. — Вот, купила немножко гостинцев Андрюшке. Бери, бери, — сказала мать тоном, который Денис в свою сторону не слышал никогда: слишком мягким. Конфеты он тоже видел редко. В основном ими его баловала тайно (как она, должно быть, думала) влюбленная одноклассница. Денис никак не мог запомнить ее имя, но прекрасно помнил то, что у него на нее не вставал (но это не особо волновало). От сладостей, тем не менее, не отказывался. В коридоре зазвонил телефон, мать замахала руками и быстренько зашаркала ногами по пыльному ковру. Машка уселась напротив Дениса, положила локти на стол и поджала губы. — И че? Реально собрался людей лечить? Я потом у мамы спрошу, где ты работаешь, чтобы не нарваться случайно. У тебя ж руки трясутся, как у наркомана, попадешь еще вместо вены в хрящ, — сказала она и ехидно, как пришибленная гиена, посмеялась. Ответ отыскивался и на заявление о хрящах, и на быдловатое «че», но пока что слова матери не забылись. — Че не жрешь-то, паразитик? Сдохнешь еще, нам тебя хоронить не на что. — От молодой матери ясно несло перегаром. — Маш, — позвал ее Денис и внимательно посмотрел в глаза. Она подняла брови. — У тебя изо рта воняет. Лицо сестренки приняло поистине комическое выражение. Глаза резко округлились, неумело выщипанные брови поползли прямо к началу волос, а щеки круто покраснели. Она шумно поднялась, задев боком край стола, отчего лежавшая на нем ложка зазвенела. Денис распрямил спину и делано улыбнулся. По щеке ударила холодная рука, оставившая тяжелым камнем на обручальном кольце след на коже. Мать зашла на кухню, застав сцену. — Я тебя по-человечески просила не открывать рот, — сказала мать усталым тоном, в глубине которого слышалось знакомое раздражение. — Это не человек, — сказала Машка, забрала с крыла мойки пакетик с конфетами для сыночка и в горделивой обиде вышла, захлопнув за собой входную дверь. — За что ты мне? — сказала мать. — У всех дети как дети, один ты у меня такой, наказание какое-то. Сплошное наказание, не пойму за какие только грехи. Сгинь, чтоб глаза мои тебя не видели. Уходи! Денис закатил глаза, встал и ушел в комнату, чтобы продолжить созерцание забора. Щека горела. В целом, для подобного исхода не требовалось той реплики про вонь изо рта. Можно было просто случайно коснуться ноги Машки под столом, например. «Грехи» мать имела, причем достаточно однозначные. Середина восьмидесятых для семьи Громовых стала роковым времечком. До восемьдесят четвертого они жили в центре Южно-Сахалинска, ни в чем не испытывая нужды. Беды внешнего мира и внутренние проблемы не проходили мимо них, но они совместными силами справлялись с каждой невзгодой. Наталья Громова своего мужа Александра очень любила. В конечном счете, она полюбила его настолько, что воспринимала уже как родственника, а не любовника. Это стало проблемой, заставившей свернуть на очень чреватую для всех времен и народов дорожку. Проложил ее, по забавному стечению обстоятельств, Южно-Сахалинский государственный педагогический институт. Наталья работала там гардеробщицей, а скромный, но чувственный иностранец с ближнего островного государства, приехал в РСФСР ради желанной языковой среды. Он слишком красиво улыбался и неприлично очаровательно говорил по-русски. Все произошло слишком быстро, ярко, остро и неумолимо изящно. Наталья почти позабыла о своем японском рандеву, но о нем ей жестоко напомнила знакомая утренняя тошнота. Так и разрушилась сплоченная семья Громовых. Рухнула квартира в центре города, сломались теплые братско-сестринские отношения, распался брак. В конце восемьдесят четвертого года Александр Громов так и не смог принять то, что Новый год ему уже полагалось встречать в одиночестве, так что вместо икры и шампанского в универмаге купил тугую бечевку и повесился. Наталья и единоутробные братья и сестра так и не смогли понять, что в случившемся Денис виноват не был. Единственным светлым пятном в семейке оказался самый старший брат. Он никогда не заступался, но и не дергал. Нейтралитет Денис воспринимал как самое прелестное благо. В детстве случился достаточно забавный эпизодик. В свой шестой день рождения Денис подошел к брату и серьезно спросил: — Какая у нас столица? — Москва. Денис задумчиво кивнул и, скорее себе, чем ему, сказал: — Значит, мне надо жить там. Щека продолжала гореть. Тонкими холодными пальцами Денис коснулся ее и четко понял: заебало. Глубокой ночью, когда мать пьяно храпела на соседнем диване, Денис тихонечко встал и повесил на плечо заранее собранный рюкзак, в котором лежали паспорт, аттестат, золотая медаль и две сухие вафли в бумажном пакетике. Он двигался, заученно наступая на те места на полу, которые точно не скрипели. Достал из синей лакированной сумки матери кошелек, выудил из него все деньги и сунул в карман. Раскрыл шкафчик в прихожей, достал прозрачную папку с документами, беззвучно пошарил рукой и схватил еще несколько бумажных купюр. Открыл входную дверь и обернулся нахмурившись. Невероятно хотелось нагадить под ту деревянную, слегка покрывшуюся плесенью, дверь. Только это бы заняло слишком много времени. Так что, Денис лишь поводил челюстью туда-обратно, вытянул губы и смачно плюнул на порог. «Мучительной смерти вашему дому» — подумал он и быстро пошел в сторону окраины. Дальше — увещевательные просьбы пустить несовершеннолетнего на самолет, Владивосток, бесконечная попутка, Москва, жизнь. Все, что имел Денис — это незначительную сумму в кармане, мозги в голове и надежду на то, что этого было достаточно.