Больно

На белых форменных перчатках следы грязи вперемешку с чужой кровью. На месте костяшек с кровью собственной. Уродливые мокрые тёмно-алые кляксы. Края неровные, растёкшиеся. Бил долго. И неправильно. Ран снимает чужие перчатки аккуратно и не понимает, почему ни-чан вообще решил наносить удары кулаками. Это ведь даже не его техника. Не джиу-джитсу. Никакой эстетики. Никакой филигранной услады. От скабрёзной аристократичности остались лишь детские комплексы и обиды. Гнилью и плесенью вырвавшиеся наружу. И никакой пенициллин в виде многолетнего самовнушения не помог. Оказывается перелом был открытым. Риндо не знал. Ран не мог предвидеть. Фарфоровую куклу разбили. Осколки антрацитовыми синяками расчертили лицо. Идеальным контурингом ссадин создали тени бургунда. В аметистовом витраже глаз застыл перламутровый жемчуг. Плакать больно. По отмирающим капиллярам током искрят оголённые нервные окончания. Ран форму брату расстёгивает аккуратно, будто оттяни он одну застёжку неверно, и всё раскрошится в секунду. Смотрит с опаской — на совсем ещё юном теле ужасы Лавкрафта. Сундук сокровищ. Изумруды, рубины, турмалины. Как иронично. Хайтани ведь ужасы почти до оргазма обожают. Но все драгоценные камни сейчас лишь эвфемизм побоев. На теле разноцветный разбитый церковный витраж. Смотреть больно. — Почему ты вечно не слушаешься? — в вопросе ноябрём струит обида. Почти зимним ветром, затухающей надеждой ушедшего лета. Не выдерживает. Прижимается щекой к груди брата, хрупко обнимая за талию. Боится задеть раны. Боится сделать больно. — Прости… — Риндо шепчет. Секретными кодами ФБР. Тайными совещаниями ООН. Заговорами масонов. Взятками в церкви. Такие слова — роскошь. Секрет. Но секрет Полишинеля. Они оба всё-всё с самого детства понимают. — На мне итак тяжёлый вес, нахуй ещё грузишь? — риторика. Ран не злится, дуется. Всего лишь воспитательный момент. Хотя они уже давно выросли, просто с годами становятся старше. Иногда кажется, что они уже родились взрослыми. Иногда такое бывает из-за заброшенности или безответственных инфантильных родителей. Ран знает, у них всего одна проблема на двоих — мозги набекрень. Вдвоём терпимо. Но если ни-чана не станет — зима навсегда. Смерть нежно-прихотливой лилии. Он — его подарок судьбы. Спасительная амрита в затухающем мета-мире. Соответственно, и единственное слабое место. Он в этом никогда не признается. Даже себе. Слишком много чести для одного человека. Всего лишь весь его мир. Риндо не идиот, всё понимает, особенно когда брат так сильно палится. Это редко случается. Примерно как цветение папоротника. Момент слишком сокровенный и сакральный. Хочется HD-фотографиями навсегда оставить в альбоме памяти. Это не доброта, но её лучшее подобие. Ран не добрый человек, но его любит. Наверное, даже слишком. Ведь видеть как Риндо плачет — больно. Как фарфор лица разбит на уродливые осколки — больно. Как от зазубренной манерности осталось лишь безвыходное отчаянное молчание — больно. Но знать, что ты мог убить всех, кто сделал это с братом, но не стал — невыносимо. « — Хватит, хватит! Ты его сейчас убьёшь…» — голос расстроенным пианино предательски срывается. Пропускает ноты одну за другой, руша столько раз отрепетированный оркестр позёрства. Впервые за долгое время так страшно. Из-за того, кто бьёт. « — На это ведь и расчёт», — Ран улыбается. Искренне. Больной улыбкой. Кровавой. Это его настоящее лицо. Прямо из шкафа на чердаке. Благие намерения единой кровью устлали дорогу в Ад. Но что в этом такого? Он продал душу за брата. Так что это не в счёт. « — У тебя итак статья. Хочешь наконец-то сесть?!» « — Хочешь, чтобы этим уёбкам ничего не было?» — передразнивает. « — Остановись… — Риндо, кажется, переживает. Кажется, не на шутку. Кажется, Рана это забавит. Смешок после это доказывает. Телескопка в чужой крови это доказывает. — …прошу», — что-то щёлкает. Короткое замыкание в миллиарде событий. Запрещённый приём. Банворд. С каких пор Риндо играет с ним нечестно? Останавливается. Переводит взгляд. Выжидает момент. Выжидает затмение. Вот оно — Вознесение. Луна заходит за Солнце. Слова доходят по нейронным путям до теменной доли. Ценой чего? Риндо не признается. Ведь его честь итак давно уже отдана брату… — В следующий раз я их убью, — Ран мягко оттягивает лазурную прядку, мягко вздыхает почти без сожаления, мягко целует в уголок кукольных окровавленных губ. В словах ни капли сожаления, ни доли сомнений. Констатирует. — В следующий раз мы сделаем это вместе, — верит беспрекословно. Знает, ни-сан не шутит. Это так в его стиле. Это уже было. В глазах отражение глаз напротив. Разнузданные бесята. Одни на двоих. Как и их чёртова абсолютно ненормальная жизнь.