Подарок

~ʘﮦ~ѻ~ﮦ~ѻ~ﮦʘ~ Его первая реакция — недоумение чистейшей воды. — Нет, серьёзно? — переспрашивает он в четвёртый раз и в четвёртый раз издаёт изумлённый смешок, — Первое апреля? Барме не подходит. Ну вот совсем. В своей голове Зарксис ставил на осень — октябрь, ноябрь, не раньше. В крайнем случае, зима. Но личное дело главы Пандоры, из честного любопытства взятое в тот же день, когда брейков уровень допуска дорос до нужного, смотрит на него сухими строчками персональных данных и на все вопросы, каким бы тоном они не задавались, имеет один ответ. Первое апреля. День смеха во всей Риверре и, по совместительству, день рождения одного конкретного рыжего герцога. Вот ведь шутка природы! — Ну и что ты теперь будешь делать с этой информацией? — спрашивает Рейм, с подозрением глядя на расплывающегося в неконтролируемой улыбке Шляпника. — Понятия не имею, — Зарксис снова натягивает на лицо фальшивое равнодушие и пожимает плечами как можно невиннее, — Ничего? Осталось всего две недели. Рейм ему закономерно и обоснованно не верит, однако уже на следующий день на беднягу Луннетта наваливается столько дел, что предупредить герцога о возможной угрозе он попросту забывает. А стоило бы. Как минимум потому, что теперь Брейк настроен решительно. Может, Барма и не празднует уже бездна знает сколько лет, но день рождения — это день рождения. А день рождения в день смеха — это вообще исключительный случай. День, когда должно быть весело всем. Особенно имениннику. Особенно если именинник — тот человек, которого искренне и тайно любит главный шут Пандоры. А значит, ситуацию надо срочно исправлять! Слуги на кухне поместья Рейнсворт смотрят на рыцаря с опаской. Они уже имели несчастье убедиться, что Брейк, пытающийся что-то приготовить — это оружие массового уничтожения. Главный повар испаряется с траектории прямого взгляда Зарксиса с грацией пантеры и, пока его не заметили, торопливо поручает мальчику на побегушках найти и привести на кухню юную госпожу. В любом другом случае он бы не решился на подобную дерзость, но сейчас ситуация критична. — Я не помешаю, честное слово, — говорит Брейк и улыбается, — Мне всего лишь нужно испечь торт. Слуги чувствуют, что седеют. Шерон появляется в самый разгар процесса, когда Зарксис с недоумением смотрит на ложку, строго вертикально стоящую в кастрюльке с тестом. Он твёрдо уверен, что в точности следовал рецепту, откопанному на форзаце очередного любовного романа госпожи, но на «консистенцию густой сметаны» твердокаменная масса с намертво застрявшей в ней ложкой походит мало. Повара вытирают взмокшие виски и благодарят бездну за то, что в этот раз до взрыва не дошло. — Братик…кха… Заркс? — заминка в речи юной леди вызвана попаданием Шерон в облако муки — одно из нескольких, наотрез отказывающихся оседать, вопреки всем законам физики, — Мне сказали, ты делаешь торт? — Ага, — Брейк довольно кивает, — У лохматого герцога через неделю день рождения. Вы знали, госпожа? — Да, — Шерон кажется задумчивой, — Когда я была маленькой, господин Руфус иногда устраивал маленький домашний праздник. Только для меня, Рейма с Каллумом и мамы с бабушкой. Но потом Каллум умер и мама тоже… И больше он дней рождения не отмечал. Предыстория таинственной ненависти Бармы к собственному празднику оказывается обыденной и грустной. — Вот как… — Зарксис мрачнеет, — Думаете, мне не нужно тревожить его? — Наоборот, — юная леди Рейнсворт улыбается, — Я полагаю, ты единственный можешь оживить господина Руфуса. Правда, возможно, тебе стоит поразмышлять над другой идеей подарка. А я бы могла заняться тортом. Брейк думает, что это было бы отлично. Шерон смыслит в кулинарии гораздо больше, чем он. И слугами командовать умеет — так что теперь Барма никуда не сбежит от самого лучшего в мире угощения. Поэтому Зарксис снова расплывается в довольной усмешке и охотно передаёт госпоже миску с тестом. И неловко кашляет в кулак при виде вытянувшегося лица юной Рейнсворт. Неужели всё настолько ужасно?.. — Думаю, ты можешь ещё позвать Рейма и бабушку, Заркс, — наконец, говорит Шерон, справившись с эмоцией, — Наверняка у них тоже есть что предложить. Она оказывается совершенно права. Герцогиня задумчиво качает головой и говорит, что ей как раз привезли несколько книг, которыми Ру обязательно заинтересуется. Рейм сперва не видит в плане «отметить день рождения, который сам именинник не отмечает уже много лет» ничего хорошего, но уже через пару минут бросается в другую крайность и предлагает устроить праздник для всей Пандоры. Только не в честь Бармы, а в честь дня смеха. — Господин Руфус как раз на днях говорил, что организации срочно нужно какое-нибудь общее торжество, — сообщает Луннетт своим обычным сухим тоном в ответ на удивлённый взгляд, — Плюс на что-то такое он обязательно придёт. Иначе наши шансы выманить его в этот день из поместья крайне малы. А так и мы затеряемся в толпе, не внушая никому никаких подозрений своим излишне праздничным видом, и поздравить будет кого. — Рейм, ты гений, — Зарксис смотрит на него восхищённым взглядом. Настолько восхищённым, что друг передёргивает плечами и отодвигается подальше. — Надо было предупредить герцога, что ты интересовался его личным делом, — бормочет он скорее по инерции, чем всерьёз. — А всё, поздно, — сообщает ему Брейк и смеётся, — Теперь ты тоже наш сообщник. — Хорошо, я организую праздник, — Луннетт отлично понимает даже те намёки, которых не было, — А ты… не знаю, подумай, что будешь дарить. И тут Зарксис ломается. Что можно подарить человеку, у которого есть всё? Вернее, что может подарить ему обычный слуга? Даже побывавший в бездне. Даже влюблённый… — Ч-чего это вы? — изумлённо отшатывается Гилберт, когда Брейк случайно озвучивает то и дело всплывающий в мыслях, но никак не получающий ответа вопрос, — Вы в кого-то… влюблены? — А что тебя удивляет? — Шляпник щурит глаза, — Разве я не человек? — Нет! То есть да! То есть просто… — мальчишка Найтрей очень смешно тушуется и краснеет. Забавный такой. Зарксис бы не упустил случая посмеяться подольше, если бы голова не была занята совершенно иной вещью. Что всё-таки подарить Барме? — Не то чтобы я был в этом профессионалом, но девушки обычно любят цветы, — тихо говорит Гилберт, истолковавший его молчание по-своему, — И конфеты. И всяких плюшевых зверей. Возможно, вам тоже подойдут какие-нибудь такие варианты? Классические… — Конфеты я и сам люблю, — притворно надувается Брейк, едва сдерживая смех от образа мрачного и перемазанного шоколадом герцога в обнимку с огромным плюшевым медведем с одной стороны и букетом из шестидесяти одной алой розы — с другой. Ему же шестьдесят один в этом году? Красивое число. Простое… — Если вы действительно любите, то можно чем-то и пожертвовать, — Гилберт изрекает что-то в духе романов Шерон и для пущей важности поднимает вверх указательный палец. Зарксис всё-таки не сдерживается и хохочет в голос. — Моя любовь… всё равно не очень любит конфеты, — говорит он, утирая слёзы, — А торт и так будет. Но этого мало. Тем более, что делаю его не я. Найтрей сдувается. Предлагает вспомнить какие-нибудь милые сердцу «возлюбленной» мелочи. Брейк вспоминает стальной блеск тессена и нервно сглатывает. Нет, набор для полировки пластин любимой герцогской игрушки был бы, пожалуй, хорошей шуткой на день смеха. Но на день рождения хочется найти что-то другое. Особое. — Украшение? — Гилберт выдвигает новую версию. — Не пользуется. А если и пользуется, то своими фамильными, — Зарксис машет рукой. — Так она дворянка? — Найтрей округляет глаза, — Но это же не… — Нет, это не леди Шерон, — Брейк фыркает. — И не… — глаза юного Ворона округляются ещё сильнее. — И не Ада Безариус, — успокаивает его Зарксис, — У тебя есть ещё варианты? — Ну, я больше не знаю никаких аристократок на выданье… — бездна, незаконно быть таким забавным! — Да не вариантов личности моей тайной любви, — Брейк издаёт снисходительный смешок, — Подарка. Гилберт снова смущённо краснеет и выдаёт перечень романтических атрибутов стандартного литературного донжуана. Начиная с серенады под окнами и заканчивая бутылкой максимально сладкого ликёра. Зарксис закрывает лицо руками. Его фантазия идёт вразнос. Из идей стоящими пока были алкоголь и что-то сделанное собственноручно. Но первое слишком банально, а со вторым имеются определённые проблемы. Из творческих занятий Брейк хорош, пожалуй, лишь в ликвидациях незаконных контракторов и их цепей. Вряд ли герцог оценит абстрактную картину, в ходе битвы нарисованную на мостовой кровью какого-нибудь Гримма. Или самого Гримма, только фигурно нарезанного… Как снежинка из бумаги… — Я сдаюсь, — ошарашенно признаёт Найтрей после того, как Шляпник озвучивает ему эти опасения, — Но вы… обязательно справитесь. Это же вы. По дороге домой Зарксис думает, что Гил всё-таки очень хороший ребёнок. Чистый и честный. Жаль, что с поисками подарка это не помогает ничуть. Шерон предлагает поразмышлять о хобби герцога. Она выглядит очень довольной своим эскизом торта, и Брейк невольно задумывается, не любит ли Барма рисовать. Или играть на чём-нибудь кроме нервов окружающих. Или вышивать крестиком… Но госпожа Шерил обрубает эти идеи на корню, говоря, что за все годы их знакомства единственными хобби дорогого Ру были книги, сбор информации и продумывание очередной идеи, как сделать ей предложение. Зарксис практически ревнует. Не имеет на это никакого морального права, но ревнует — бессмысленно и беспощадно. Непонятно, правда, к кому больше, к книгам или к герцогине. Рейм поднимает руки и говорит, что у него и без того слишком много забот, чтобы ещё и Брейку помогать — организовать праздник так, чтобы господин Руфус не узнал ни о чём раньше времени и не заподозрил неладное, действительно сложно. Зарксис замотанным выражением лица друга проникается и больше не пристаёт. А спустя пару дней его отправляют на миссию за пределы Риверры, и подарок отходит на второй план. Личное привычно уступает профессиональному, и снова осознаёт себя Брейк только на празднике — с криво нарисованной открыточкой и мешочком любимого печенья, выбранного по принципу «дари человеку то, что хотел бы получить сам». Подарок откровенно… убогий. Особенно на фоне гигантского торта от Шерон, в рамках маскировки (а также чтобы истинного адресата не разорвало — юная Рейнсворт слегка перестаралась) разошедшегося по тарелкам всех пандоровцев. Особенно на фоне редких книг леди Шерил, которые Барма принял с нечитаемым выражением лица — средним между восхищением и недовольством. Рейм со своей задачей справился на ура, и герцог действительно ни о чём не догадывался до самого последнего момента. Зарксис думает, что, возможно, Руфусу не очень комфортна эта ситуация. Не зря же он перестал праздновать день рождения. Но и обидеться Барма не может — во-первых, они старались, во-вторых, он сам планировал устроить какое-нибудь общепандоровское торжество, а в-третьих… Судя по улыбке, иногда мелькающей даже на лице оригинала, а не иллюзии, внимание близких людей герцогу всё-таки приятно. Как жаль, что Брейк, Руфуса исключительно выбешивающий, в их число явно не входит. Погода на улице ещё холодная — вечерний апрельский воздух отлично остужает голову. Зарксис выходит на балкон и вдыхает полной грудью запах мокрой земли. И грустно думает — а с чего это он вообще решил, что Барме он важен? Должно быть, виноват странный намёк от названной сестрёнки. И гилбертовы идеи подарка для завоевания возлюбленной. Возможно, стоило тоже разориться на какую-нибудь букинистическую диковинку? Или на хорошее вино? Да, неоригинально. Да, банально. Да, оставило бы его без половины сбережений. Но хотя бы достойно. Весёлое настроение исчезает как вид. Брейк прикидывает месторасположение ближайшего шкафа и срывается с места, лавируя между людьми, — оставаться на общем празднике ему больше не хочется. Слишком тошно — так, что почти больно. Слишком грустно, слишком разочаровательно, слишком… Растворившийся в собственных ощущениях Зарксис совершенно не замечает, как разговаривавший с Шерил герцог спешно прощается с подругой и идёт прямо за ним. Поэтому вкрадчивое «Торопишься, Шляпник?», раздавшееся за спиной в тот самый момент, когда его пальцы касаются ручки шкафа, становится для Брейка полнейшей неожиданностью. Больше Руфус не говорит ничего — стоит в дверях, как призрак, и просто смотрит на замершего Зарксиса. Сначала на закаменевшую спину, потом, когда альбинос поворачивается, на напряжённое лицо. Внимательно, спокойно — будто даже с тенью улыбки в уголках глаз. — Что-то вроде того, — выдавливает Брейк, — Не люблю подобные сборища. — Зачем тогда организовывал? — Барма, кажется, искренне удивляется, — Да, я в курсе, кто за этим всем стоит. — Изначально план был совсем другим, — Зарксис пожимает плечами, вымучивая из себя привычную широкую улыбку, — Мы хотели просто поздравить вашу Растрёпанность с днём появления на этот бренный свет. — Вам это даже удалось, — герцог хмыкает, — Спасибо. — Мне-то за что? — Брейк машет рукой, уже не скрывая горечи, — Праздник организовал Рейм. Торт делала Шерон со слугами. Подарок вам нашёлся у герцогини. А я, как ни старался, так и не придумал что-то подходящее. Особенное. — Что ты тогда держишь в руках? — Руфус подходит ближе, любопытно наклоняет голову набок, — Это не мне? — Вам, — тихо-тихо отзывается Зарксис. И всё-таки протягивает ему подарок, спешно отдёргивая руку от чужой холёной ладони — отчего-то без перчатки. Самодельная открытка тихонько шелестит в герцогских пальцах. Брейк смотрит куда угодно, только не на лицо Бармы. Правда, куда лучше наблюдать клубящуюся по углам тьму, узор на обоях или блики на лакированной дверце шкафа, чем снисходительную усмешку на чужих губах. — Это… печенье? — спрашивает Руфус. Почему-то шёпотом. — Да, — отзывается Зарксис, тоже понижая голос, — Моё любимое. С корицей. — Вот как… — говорит герцог и замолкает. Несколько минут они просто молчат. — Так я пойду? — наигранно бодро выдыхает Брейк. Он уверен в положительном ответе. Но вместо этого Барма берёт его за руку. Зарксис думает, что его сердце, кажется, только что оторвалось от всех своих аорт и рассыпалось пульсирующей на кончиках нервных окончаний пылью. Особенно в том месте, где прохладные герцогские пальцы коснулись мгновенно вспотевшей шляпниковой ладони. — Ты довольно очевиден, знаешь? — бормочет Руфус, — Эти твои взгляды… Я удивляюсь, как меня до сих пор не прожгло насквозь. — Что? — Брейк неверяще моргает. — Ты так извёлся из-за подарка. А между тем, если хочешь знать, торты я не люблю так же сильно, как и конфеты. В отличие от печенья. И книги у меня эти уже есть — библиотека рода Барма гораздо больше библиотеки рода Рейнсворт. Шерил об этом, конечно же, не знает. Иначе бы расстроилась. Наверное. А вот открыток у меня не так уж много. Особенно самодельных. Шелли делала, когда была маленькой. Шерон, Рейм… И вот, ты. Зарксис открывает и закрывает рот, как вытащенная на воздух рыба. Серьёзно? — И… пожалуй, я тебя тоже, — герцог завершает речь потрясающей двусмысленностью. «Тоже что? Презираете? Ненавидите? Это шутка на день смеха?» — хочется съязвить испуганному разуму Брейка. Но сердце останавливает слова в глотке, позволяя задушенно прохрипеть только первый вопрос. — Тоже люблю, — теперь Руфус действительно снисходительно усмехается, но это отчего-то ни капельки не обидно, — Глупый. И это не обидно тоже. Зарксис распахивает глаз, всем телом подаваясь навстречу Барме, чувствуя — сейчас можно. — Глупый-глупый. И ужасно мнительный, — повторяет герцог ему в губы. Слабый ответный протест тонет в поцелуе. Белая лента от подарка выскальзывает из рук Руфуса, сворачивается на полу лунным лучом. Никто из них не обращает на это внимания. — Раз ты всё равно собирался уходить, — шепчет Барма, разрывая касание губ, — Может быть, пойдёшь ко мне в поместье? Я тоже не собирался здесь оставаться, а дома у меня есть новый сорт чая. Как раз к печенью. Тем более, раз это твоё любимое… Зарксис смотрит ему в глаза и видит только искренность. — Конечно, — отвечает он и тянет их обоих к шкафу, — Желание именинника — закон. — Нет, если это не обоюдное желание. Ты не хочешь? — герцог хмурится. Гладкий лоб вечно молодого тела идёт обеспокоенными морщинками. — Хочу, конечно! — Брейк не позволяет Руфусу сомневаться дольше мгновения, — Это была просто шутка! День смеха же. Ха-ха? Морщинки исчезают. — Тогда я счастлив, — просто говорит Барма и улыбается, позволяя увлечь себя в шёлковую темноту теневого перехода. Спустя мгновение о двух людях, несколько секунд назад бывших в комнате, напоминают лишь валяющаяся на полу белая лента, да едва уловимый аромат печенья с корицей.