Непревзойдённым запреты неведомы

«Бешенство!» Будет им казнь, только легче не станет. «Божество!» Всех не спасти, словом мир не исправить... Обречённый Господь!

      «Никто. Ни один человек! Никто!!!»       Фантомная боль, вторя настоящей, жжёт изнутри, когда Се Лянь поднимается с земли, весь вымокший и грязный, и поднимает несравнимо острый меч. Из груди всё ещё сочится кровь, невыносимая боль мешает двигаться, но принц не позволяет себе остановиться. Он равнодушно взмахивает клинком — капли крови, вновь его крови, слетают неслышно на землю, а звук рассекаемого воздуха теряется за шумом ливня.       Дождевая вода заливает лицо, смывает с кожи алые брызги, неприятно холодит… или холод этот идёт изнутри?.. Се Ляню уже не важно.       — Умин, — зовёт он едва слышно. Но тёмная тень выскальзывает из-за спины тут же, словно дух только и ждал разрешения приблизиться.       Взгляд юного, но уже мёртвого воина прикован к кровавому пятну на белых одеждах принца. В спрятанных за прорезями улыбающейся маски глазах плещется затаённая боль и такая ярость, что кажется, будто это его самого эти дни пронзал меч, а люди лишь ходили мимо. А может, даже хуже — будто это его сердце сотню раз проткнули этим самым мечом. Догадка вспышкой проносится в голове Се Ляня, но времени на раздумья у него больше нет. Умин, кажется, тоже это понимает: боль и ярость в его глазах сменяются поистине нечеловеческой решимостью исполнить любой приказ.       Это… подкупает. Даже непонятное раздражение, которое принц неизменно ощущает рядом с этим неупокоенным воином, отступает перед его готовностью последовать за принцем куда угодно. Чувствуя, как в душе ворочается что-то, пока непонятное, Се Лянь хмурится и загоняет это «что-то» поглубже, не позволяя отвлечь себя.       — Ваше Высочество, — зовёт Умин, ожидая приказа. Раздражение всё-таки вновь поднимает голову, и принц резко отзывается:       — Не зови меня так.       Он сильнее сжимает рукоять чёрного меча в ладони. В прямом взгляде напротив легко читается… упрямство. Дух совершенно точно не собирается прекращать. Не желая тратить время на препирательства, Се Лянь только морщится, но выражение его лица прячется за вновь надетой на лицо маской. Принц продолжает:       — Ты сам всё видел, — он нисколько не сомневается сейчас, что Умин, несмотря на приказ не приближаться, был где-то неподалёку, наблюдая и едва сдерживаясь от того, чтобы всё-таки вмешаться. Это упрямство и смелость напоминают ему кое-кого из прошлого. Молодого воина, относящегося с невыразимым уважением, но всё-таки нашедшего в себе храбрость не исполнить приказ и последовавшего за своим принцем. И не отступившегося от стремления защищать своё божество даже перед лицом дьявольского искушения. Се Лянь, вспоминая те страшные времена, почему-то улыбается. Даже боль на мгновение отступает — но лишь на мгновение. — Заслуживают ли эти люди спасения?       Умин молчит несколько мгновений, словно сомневается. Но потом голова его опускается, а взгляд цепляется за тёмно-красное пятно на чужой груди, и в нём с новой силой вспыхивают ярость вперемешку с болью. Этому юноше и правда больно за принца — и Се Лянь чувствует, как сжимается ещё живое сердце. Как же так вышло, что единственный, кому не наплевать на бывшее божество, некогда превозносимое народом, — это неупокоенный дух?       — Не заслуживают, — наконец говорит Умин холодным и злым тоном. А взгляд его — снова прямой и пронзительный.       И только в самой глубине его глаз, едва различимых в прорезях маски, таится что-то ещё. Будь у них чуть больше времени, Се Лянь бы даже непременно докопался до истины. Но меч уже дрожит в его руке от нетерпения заключённых в нём духов, и ждать больше нельзя.       Запрещая себе сомневаться, — ну уж нет, не после того, как люди не один раз показали свою гадкую сущность, — принц вскидывает меч, выпуская, наконец, духов на свободу.       Где-то вдали слышатся отголоски жестокого смеха.