Непревзойдённым запреты неведомы

Я на твоей останусь стороне! Я на твоей не сбитой высоте, Я на твоей не конченной войне, Я на твоей останусь стороне… В твоем огне!

      Се Лянь уверен, что подобного с ним не произойдёт — и всё же, он ошибается. Он слышит молитву.       Она врывается в голову, когда он нежится в постели, пригретый в тёплых объятиях Хуа Чэна, улыбающийся и счастливый. Словно гром среди ясного неба, этот шёпот разбивает сладкую негу, бросает в омут воспоминаний: когда-то ярких и радостных, теперь — лишь раздражающих.       Человек — это точно не нечисть — просит о какой-то ерунде, помочь укрепиться на месте градоначальника. Просит так, будто Се Лянь — бог. Просит о помощи, но вызывает не сочувствие и желание помочь, а только бессильную ярость. Вспоминается город, в котором ему поклонялись. Всего лишь возносили благодарности. Это Се Ляню не слишком нравилось, но не столь уж мешало. Он был почти не против, ведь там он получил зацепку, где стать сильнее и кого стоит искать. Так что по возвращении из Медной мечи принц решил оставить тот город в покое.       Сейчас… кто-то вздумал его просить. Молиться демону высшего ранга, словно какому-то небожителю. И это рождает в груди клокочущую ярость.       Осторожно, стараясь не разбудить, Се Лянь выпутывается из объятий Хуа Чэна. Тот хмурится, кажется, ощутив пропажу, но не просыпается, и принц спешит покинуть покои — куда сильнее, чем стоит при его статусе. Но от гнева его потряхивает, так что он поспешно накидывает прихваченные с пола неизменные белые одежды, забыв об обуви, и достаёт одолженные уже давно у Хуа Чэна игральные кости. Не глядя бросив их, он толкает ближайшую дверь, чтобы тут же разъярённой фурией возникнуть прямо на пороге незнакомого храма предков, прямо за спиной молодого мужчины, возжигающего палочки благовоний перед свежей табличкой с именем «Сюэ Жун».       Почувствовав чужое присутствие, мужчина оборачивается. Молодой и простодушный даже на вид, он не сразу понимает, что видит именно того, к кому взывал. И понять не успевает — шагает навстречу и открывает поганый рот, которым произносил слова молитвы. Сказать, правда, тоже ничего не успевает — только смотрит глупо на пронзивший грудь меч: угольно-чёрный, с белой полосой, — верный Чжусинь, жадный до крови. Глядит напоследок, перебирает губами, силясь что-то сказать, но замирает перед жестоким взглядом и выдавливает из себя только вскрик.       За выдернутым из плоти лезвием следуют яркие капли, забрызгавшие подол белоснежного ханьфу принца. Несколько капель даже оседает на его щеке, оттеняя алым белую кожу вечного мертвеца.       Запах крови будоражит. Будит в душе что-то опасное. Сила, совсем недавно успокоившаяся, подчинившаяся, вновь закипает в венах. Чжусинь, уже знающий, что его ждёт настоящий пир, предвкушающе поёт, сливаясь своей песней во что-то единое с внутренним гневным воплем в голове Се Ляня. Он дрожит, стирая рукавом с лезвия следы алой грязи. В голове его, кроме пустоты, только одна мысль: где нашёлся один болван, вздумавший молиться ему, всегда найдётся ещё. И если сейчас он не пресечёт эту людскую блажь, вовеки не отделается от назойливых людишек. И они снова и снова будут лезть ему в голову со своими мелочными желаниями и обидами. Вновь и вновь будут напоминать о своём существовании.       Се Лянь не боится людей. Но свою разрушительную ненависть он обратил не в желание уничтожить их всех, как хотел того Безликий Бай. Нет, назло дражайшему учителю, с мальчишеским упрямством своё отвращение принц направил на желание не вспоминать об их существовании и уж тем более не пересекаться лишний раз.       Но что же теперь? Его мягкость в отношении этой копошащейся массы, вызванная одним только желанием не марать руки грязью, привела к этому. Люди, эти отвратительные и глупые создания, приравняли его к богам. И тем самым напомнили обо всём, на что когда-то обрекла его божественность. Обо всём, что Се Лянь ненавидел.       Где-то в груди бурлит и разливается по конечностям ярость. Раздавшийся позади визг — в храм, кажется, зашла какая-то девушка, — спускает эту ярость с цепи.       Принц уступает гневу и разворачивается, чтобы одним ударом прекратить течение юной жизни. Чжусинь дрожит, звонко поёт, напоминая о том, как его лезвие, направленное чужими руками, терзало живот, грудь и горло опального принца. Люди тогда лишь поначалу смотрели виновато, а потом в их глазах разгорелась злоба и страх за одних только себя, алчность и человеческая жестокость.       Се Лянь не собирается натягивать на лицо мнимое выражение вины. Он хочет уничтожить этот город, методично, как уничтожал сотню лет назад излучину Ланэр и столицу Юнъани. Тогда он выжигал заразу Поветрия. Сейчас он намерен выжечь заразу куда более едкую — веру и поклонение.       Не осознавая себя, Се Лянь выходит на городскую площадь. Стройный, красивый. Босой, в окровавленных одеждах и с растрепавшимися неубранными волосами. Мстительный дух, окружённый вихрем неясно откуда взявшихся белоснежных лепестков. Конечно, он сразу привлекает к себе внимание.       Люди тянутся к нему, бросают свои дела и спешат на площадь. Смотрят — совсем не так, как это делают жители Призрачного города. Нетрудно им узнать в незнакомце своего кумира: кто же ещё может явиться к ним в город с карающим мечом, овеянный цветочным вихрем? Конечно, они понимают, кого видят. И совершают ошибку — последнюю в своих жизнях. Они поклоняются.       В мёртвой тишине Се Лянь видит, как они опускаются на колени. Он не ждёт, когда в его голову просочатся новые мольбы. Взмахивает мечом и холодно предупреждает:       — Вы хотели моего покровительства? Получить его можно только в Призрачном городе. Но попасть туда могут только мёртвые, — принц улыбается, слыша испуганный ропот. — И раз вы так жаждете моей помощи… я не откажу.       И срывается с места.       Убивать людей — не то же самое, что уничтожать демонов. На горе Тунлу он убивал, чтобы стать сильнее. Сейчас он убивает, потому что…       Однажды люди уже молились ему. Просили о ерунде и важных вещах — о разном. Что-то он выполнял, что-то нет. Но неизменным было одно: аппетиты их росли, росли и запросы. В конце концов они решили наплевать на просьбы, и просто взяли то немногое, что у него осталось — его тело. Бессмертное, но не бесчувственное.       Когда-то люди молились ему, а потом — закрыли рот, лишь бы не слышать его мольбу. Когда-то поклонялись, а потом — изрешетили тело на его же алтаре. Когда-то воскуряли благовония и возносили добродетели, а потом — взяли его кровь и боль. Спасли себя, а бога уничтожили.       Много воды утекло. Сейчас Се Лянь уже не бог, распятый на алтаре. Не низвержённый бессмертный, неспособный умереть, но чувствующий боль. Не небожитель. Больше никогда. Никогда он не ответит на молитву, никогда не позволит смертным просить у него. Он уже отдал всё, что мог. Теперь его очередь забирать.       И он берёт. Берёт жизни этих людей, которые решили, что могут ждать от него милости и покровительства. Вот только они ошиблись. Мертвец может помочь только мёртвым.       Се Лянь не знает, сколько времени проходит. Он убивает — быстро и безжалостно, методично, но облегчение не приходит. Его белоснежные одежды осквернены их живой кровью, но крики людей не заглушают в памяти его собственный вопль, запертый в глотке, неспособный вырваться, потому что сначала рот закрывала чья-то грязная и потная ладонь, а потом израненное горло уже не было способно издать ни звука, кроме бульканья. Чужая боль не смывает его собственную, и, что ж. В одном принц уверен — если он уничтожит каждого, если не оставит никого, то и молиться никто не станет.       Он не замечает, что кружащихся вокруг него лепестков становится всё больше. Не видит, что обманчиво нежные и хрупкие, они режут всё вокруг с неумолимостью острого лезвия. Они с лёгкостью вспарывают плоть тем немногим, кто избежал его меча. Они крошат стены деревянных домов и оставляют глубокие царапины на стенах каменных.       Принц замирает посреди разрушенной, залитой алым городской площади, тонет в воспоминаниях, задыхается, будто захлёбывается кровью. Он чувствует тяжесть Чжусиня в руке, но и вспоминает, каким острым тот ощущается, пронзая плоть.       Се Ляню больно. Се Ляню страшно. Страшно, что однажды это произойдёт вновь, если только он не уничтожит всех верующих. Страшно, что Безликий Бай снова обратит людей против него — и что он сможет сделать?..       Остаётся только убивать.       — …гэ!       Поглощённый воспоминаниями, Се Лянь не сразу различает зов. Объятый вихрем из белых лепестков, не сразу замечает среди них алый всполох. Не сразу чувствует тянущуюся к нему знакомую и такую родную ци. Принц каждый день пьёт её из чужих губ, щедро делясь взамен своей. Её обладатель согревает его и оберегает от памяти. Только сейчас не преуспел, потому что принц сбежал, не предупредив. И всё же Сань Лан нашёл его. Снова нашёл.       Когда Хуа Чэн подходит довольно близко, Се Лянь замечает, что лицо его исполосовано царапинами. Но, Непревзойдённый, тот продолжает продвигаться сквозь белую завесу, не замечая своих ран. Он идёт, нисколько о себе не переживая, только смотрит уверенно и спокойно… и Се Лянь не может не смягчиться, не улыбнуться, протягивая руку навстречу, инстинктивно желая оказаться в жарких объятиях, которые ему даёт его Хун-эр.       Хун-эр?..       В голове всплывает урывками картина. Злой, холодный смех. Ледяная маска под сжатыми в кулак пальцами. Знакомое лицо под ней. И голос: «А, мальчишка? Как сентиментально, Сяньлэ! Твой последний последователь… не ищи».       Последователь. Последователь — это тот, кто верит, верно? А тот, кто верит, молится тоже.       Хун-эр тоже молился ему.       Молился.       О чём-то просил?       Верит и просит до сих пор? Его аппетиты тоже вырастут? Он… тоже однажды захочет обратно всё, что вложил, да сторицей?       Се Лянь пятится. Сердце, мёртвое, сжимается от страха. У него ещё нет чёткой формы, но он проникает в кости, сковывает мышцы ледяным холодом.       Вера однажды заканчивается. Безликий говорил, это естественно. Говорил, что без подпитки вера ничего не стоит. А разрушить её так просто…       — Гэгэ! — вновь зовёт Хуа Чэн. Он не останавливается, даже когда белый вихрь сгущается и режет его кожу, оставляя глубокие ссадины. Они уже не зарастают так легко, как прошлые царапины — нанесённые силой Непревзойдённого, эти раны достаточно серьёзны. Но он не сдаётся. Не отступает и не сбавляет шага. Только выпускает из наручей множество призрачных бабочек, принявших основной удар на себя.       Так, освещённый серебристым сиянием, он и оказывается в шаге от Се Ляня. Не сгребает в объятия, как обычно, как привычно, только тянет руку и смотрит — пронзительно, мягко. Любяще. Он не просит и не требует. Предлагает.       Именно его взгляд толкает Се Ляня протянуть ладонь в ответ и шагнуть ближе, позволить кольцу рук окружить его, — легко, почти невесомо, не принуждая. Ко лбу прижимаются прохладные губы, и страх… отступает.       Что за глупость, в самом деле! Ждать подвоха от Хун-эра… того самого, кто следовал за ним в жизни и в смерти. От Сань Лана — того, кто смотрит так нежно и обнимает так бережно. От Хуа Чэна — того, кто не подумал остановиться, получая ранения, только чтобы оказаться рядом и утешить.       Его Хун-эр, может, и верит, но он не такой, как люди. Его Сань Лан молился, но он не человек. Его Хуа Чэн демон — и он никогда не предаст того, ради кого отказался от перерождения.       Содрогнувшись, Се Лянь прижимается лицом к чужой груди, не обращая внимания на то, что изящная цепочка давит на щёку. Сжимает в руках ткань алого одеяния. Шепчет, зная, что его всегда услышат:       — Они… они молились. Мне.       Хуа Чэн обнимает его чуточку крепче и гладит по волосам. Снова прижимается губами ко лбу, и Се Ляню кажется, что от его прикосновений в голове проясняется.       — После всего… они посмели молиться мне! Как богу! Как будто я…       — Гэгэ, — тихо выдыхает Хуа Чэн. Се Лянь тут же поднимает голову, ловя взгляд, утопая в безбрежном море нежности. — Ты больше не бог. Не один из них. Тебе не нужно слушать их, и отвечать ты тоже не обязан. То, что было… никогда не повторится. Клянусь.       Се Лянь отчаянно хочет верить — и верит. Слабо улыбается и тянется вперёд, привставая на носочки. Целует мягко, но доверчиво.       Да, Хуа Чэн верит в него, верил всегда. Но ещё он любит. Никто больше… так не любил.       — Не молись мне, — просит Се Лянь, смотрит серьёзно. Видит во взгляде напротив печаль и принятие. Его Хун-эр послушает. — Я сделаю всё, о чём попросишь, и без этого.       — Что, и мой пароль от сети духовного общения назовёшь? — чуть игриво отзывается Хуа Чэн. Принц невольно смеётся, а напряжение постепенно тает.       — Произнесу! — он оглаживает пальцами ссадины на родном лице. — Прости.       Ни ноты обиды во взгляде напротив нет. Чёрный глаз, как и всегда, лучится привязанностью и нежностью, щедро сдобренными озорством и искренним восторгом. Заворожённый, он протягивает руку, чтобы рукавом стереть след крови с щеки Се Ляня.       — Сила гэгэ очень изящная, — Хуа Чэн нехотя отрывает взгляд от лица своего принца и оглядывается.       Вихрь уже успел утихнуть, и теперь земля вокруг двух Непревзойдённых Князей демонов усеяна белыми лепестками, словно припорошена снегом — или пеплом. Только вдоль тропы, по которой шёл Се Лянь, растут настоящие цветы — белые ирисы.       Взмахнув рукой, Хуа Чэн аккуратно срывает один из них. Вертит тонкий стебель в одной руке, другой продолжая мягко обнимать принца. Внимательно изучив бутон — тонкий нежный аромат вьётся в воздухе, — он чуть удивлённо щурится.       — Мощь королевской крови удивительна, Ваше Высочество, — бормочет он, и Се Лянь, заинтересованный его словами, даже не одёргивает за формальное обращение. Кажется, прямо сейчас оно очень даже к месту.       — Что такое? — не желая отстраняться, принц вместо того, чтобы взять ещё один цветок, просто осторожно касается лепестков того, что держит его драгоценный Сань Лан. Правда, не удерживается от того, чтобы опустить руку ниже и ласково обхватить пальцами холодные пальцы Хуа Чэна. Тот на мгновение замирает, а после — с улыбкой наклоняется, чтобы оставить лёгкий поцелуй на кончике носа Се Ляня.       — Я чувствую в нём силу, способную подчинять. Наверное, поэтому эти люди… не сопротивлялись. Думаю, со временем гэгэ сможет подчинить даже сильного демона или не самого могущественного небожителя. Гэгэ невероятный, никогда не устану в этом убеждаться.       Взгляд его лукавый, но тёплый и по-настоящему восхищённый, а объятия — надёжные. Принц тонет бесконечной черноте его радужки и чувствует, как отступают страхи. С этой новой силой — ни один человек не сможет ему навредить. А с тем, что не смогут одолеть его цветы, обязательно поможет Сань Лан.       — Я люблю тебя, — Се Лянь улыбается уже по-настоящему, искренне и широко, от всей своей искорёженной, но всё ещё живой души. — Ты не отвернёшься от меня? Даже если я зайду слишком далеко, или стану слабым и бесполезным?       — Никогда. Если ты окончательно возненавидишь мир — я не осужу. Решишь уничтожить — помогу. Помилуешь — поддержу. Что бы ни случилось, я останусь на твоей стороне. Даю слово.