***
Всю дорогу домой Злата подбирала слова, чтобы начать разговор с отцом. Поэтому стоило им переступить порог дома, она выпалила: — Василиса Александровна всё рассказала. — И что? — устало спросил отец. Злате такой ответ показался слишком уж равнодушным, но она проглотила очередную обиду. — Я понимаю, что ты по-другому не мог. Я знаю, что тебе было очень тяжело. И раньше я это знала. Я только… только… утром я разозлилась. Мы так долго скрывали всё, я так боялась случайно проговориться, выдать, подставить тебя. Я думала, это только наше, семейная тайна, наш секрет, только наш, — к глазам подступили слёзы. Приходилось говорить много лишнего, чтобы заполнять паузу, пока нужные мысли соберутся в правильные предложения. — А оказалось, что я ошибалась. Я почувствовала… Мне показалось, тогда, утром, что меня обманули. Что ты меня обманул. А я… Я же… Признание, слишком искреннее, слишком честное, застряло в горле. Злата смутилась, не в силах произнести его. Она утёрла щеки, шагнула к отцу и обхватила за пояс, сжимая так крепко, чтобы если не через слова, то хотя бы через жесты передать то, что чувствовала. Отец тут же обнял её в ответ. — Я больше всего тебе верю. Больше, чем кому-то другому. — Я знаю, — тихо сказал он и поцеловал в макушку. — Я не знаю, чего боялся тогда. Я вообще всего и всегда, солнце, боюсь. Думал, что ты маленькая. Что не сможешь чего-то понять. Думал, что легче просто молчать. Но это не легче, конечно. — Но я понимаю. Правда понимаю! — Я знаю. Знаю, Злата. Я тоже доверяю тебе. Доверяю и страшно волнуюсь. Злата отстранилась. Отец нежно провел по её щеке большим пальцем, поймав слезинку. — Я всегда боялся потерять тебя, ты даже представить себе не можешь, насколько. Я, пока ты не родилась, не думал, что способен бояться чего-то так сильно. Раньше я точно знал, что ты веришь мне. Страшно этим гордился. И был спокоен. Мой страх отступил, потому что я знал: ты всегда придёшь ко мне, что бы ни случилось, с любой проблемой. А сейчас мой страх вернулся. Я позволил Белозёровой наказать тебя, я оставлял тебя одну… Я боюсь, что потерял твоё доверие. Я давно хотел сказать тебе про Василису Александровну и других, но боялся — именно того, что произошло сегодня, боялся. Думал, подожду ещё чуть-чуть. И ещё. И ещё. И это тянулось бесконечно. — Но я никогда не сомневалась в тебе! — Я вижу, как ты взрослеешь, как обретаешь близких людей. Твоя семья расширяется, а я… я не могу это принять. Я знаю, что должен это сделать, но у меня слишком много «но». Вдруг ты доверишься не тому человеку? Вдруг тебя обманут? Вдруг кто-то не примет тебя такую, оттолкнет, сделает больно? — тут он вдруг горько усмехнулся. На губах появилась жалкая улыбка, и Злата вздрогнула от того, каким он вдруг сделался старым и слабым. – А может быть, это обычная отцовская ревность. Мы с тобой долго были только вдвоём. Может, я боюсь остаться один. — Ну ты надумал… — протянула Злата поражённо. — Мы могли бы просто поговорить. И я бы сразу сказала тебе, что никогда ты не останешься один. Я никуда не денусь, и вряд ли кто-то станет для меня таким же близким, как ты. — Подожди-и-и, вот влюбишься — заговоришь по-другому. Злата фыркнула. Картинно закатила глаза и ушла в кухню. — Ой, я, кажется, попал в точку! Злата принялась перекладывать полотенца и прихватки с места на место, убирать мытую посуду в ящик. Вилки и ложки падали с оглушительным шумом. — Ладно тебе, я шучу, не обижайся, — отец сел за стол. — На такие глупости не обижаются, — Злата задвинула ящик, вытерла руки и повернулась так, чтобы видеть отца. — А когда ты встретил маму, ты это почувствовал? Что доверяешь ей так же, как родителям? — Я доверял ей больше, чем кому-либо. Мог говорить обо всём, не боялся показаться глупым, надоедливым или слабым. Такого не было с другими знакомыми девушками, никогда больше не было. Злата опустила взгляд, пытаясь осмыслить услышанное, примерить на себя. — Мы разговаривали даже зимой, когда на реке стоял лёд. Я топил проруби за ивой, чтобы никто не видел. Пару раз просил водных ставить лёд на место. Когда она приходила, я создавал купол, чтобы мы не мёрзли. Я тогда отлично поднатаскался в колдовстве. — Разве русалки мёрзнут? — Да. Они же из крови и плоти, как мы, только энергия в них другая. — Они утопленницы. — Не все. Твоя мама — нет. Она родилась такой. — Расскажи ещё что-нибудь. Даже то, что я уже слышала. И Никита Михайлович заговорил. Он говорил долго, тепло, иногда не сдерживая улыбку. Он говорил и видел, как загораются глаза дочери, как жадно она слушает то, что слышала уже много раз. Он говорил и не знал, что расцветает и он сам, что разгорается на его лице под жёстким тёмным волосом давно исчезнувший юношеский румянец. Они разошлись в первом часу ночи. Злата уже легла в кровать, когда отец постучал в дверь. — Я завтра рано уйду, — сказал он, заглянув. — Пожалуйста, не ходите ни в лес, ни к реке — ни парами, ни группой, никак. Хотя бы завтра. Лучше позови ребят сюда. — Ладно. Хотя бы завтра мы никуда не пойдём, — сонно пообещала Злата. — Пап. Кто ещё знает о маме? — Василиса Александровна, Сухопёрышкин и Сандра. Всё. — Понятно. Спокойной ночи. Злата уснула быстро и крепко. Кошмары не мучили её в эту ночь: то ли настойчивые видения решили, наконец, отступить, то ли их поборола усталость. Злата проснулась рано. Внезапная лёгкость не позволила лежать в кровати. Сразу, едва осознав себя, она вскочила, открыла окно. Яркое, мерцающее утро переполнялось светом, но не теплом. Злату окутали свежесть и прозрачный сладкий запах. Она глубоко вдохнула — нежное, почти весеннее дыхание разлилось по телу. Прикрыв глаза, она наслаждалась, едва-едва балансируя на границе между сном и реальностью. Минута казалась почти сказочной. Но потом тепло возобладало над светом, стало жарко и Злата вернулась в кровать. Часы на телефоне показывали семь утра — небывалое время пробуждения для неё. Печатая сообщение, Злата представляла, как удивятся все, когда увидят её онлайн так рано. Всё утро она провела в подготовке: смахнула пыль, прошлась влажной тряпкой по полу, перемыла посуду, оставшуюся после завтрака. Повинуясь потоку, она даже сделала тесто на блины. На сковородке зашипело масло. Фоном звучала гитарная мелодия, переплетённая с шумом леса и пением птиц. Звучание прервалось оповещением о новом сообщении. Саша написал, что придёт. В личке спросил, кого она ещё пригласила. Злата сразу поняла, чьё имя он хочет услышать, потому что иначе не спрашивал бы: состав их компании не менялся. Злата ответила, что придёт Марина, Ярослав ещё не ответил, а Олега точно не будет — сегодня у него долгожданное занятие с Сухопёрышкиным. Жидкое тесто растеклось по сковороде ровным кругом. Такие получались редко — обычно блины «плешивили», дырявились по краям. Злата перевернула блин и оперлась локтями на столешницу, переводя взгляд со сковороды на знак Коловрата на запястье, и обратно. И думала, насколько идеальными выглядели обе фигуры. Снова пиликнуло уведомление. Ярослав ответил лаконично: «Приду, спасибо». Злата смотрела на экран. Не шевелилась. Двенадцать чёрных букв на голубоватом фоне на мгновение показались древними письменами. Злата не сразу поняла значение слов. Перечитала несколько раз. Осознала. И радость этого осознания заполнила её всю. Она физически ощутила, как вспыхнула каждая клеточка её тела мерцающими золотистыми огоньками. Они потянули тело в центр кухни, заставили несколько раз повернуть голову, выхватывая из интерьера отдельные предметы: стеклянную салфетницу, холщовый мешочек для хлеба, дурацкое розовое полотенце с жёлтыми цветами — нужно будет повесить другое. А потом огоньки позволили замереть, прислушаться к себе и глубоко вдохнуть. Пришлось даже заставлять себя дышать мерно и спокойно вместо коротких, частых вдохов. Вдох. Выдох. Вдох. Запах гари. Когда Злата опомнилась, идеально круглый блин уже почернел. Огоньков внутри почти не осталось, когда пришли Саша, Марина и Ярослав. Злата торопливо выбежала на улицу, спотыкаясь о порог, привычным широким жестом распахнула калитку, пустила в дом, суетливо раздала распоряжения. Вместе они быстро расстелили на заднем дворе покрывала, вынесли кружки, чайник с кипятком, вазочки, тарелочки, шуршащие пакетики с сушками. Те две минуты от двери до клетчатого покрывала, что Злата шла в одиночестве, она искала внутри дотлевающие огоньки и пыталась понять, не выронила ли один их них, не выдала ли своё волнение. И потом, когда Саша распинался, размахивая руками, о традициях Купалы, о венках и прыжках через костёр, Злата слушала его вполуха, обращённая в один большой нерв. Хочется ли ей плести этот венок? Хочет ли, чтобы его поймали? Кто?.. Ответ на этот вопрос приходил мгновенно, но Злата тут же прогоняла его из мыслей, чтобы никто не подслушал. Она даже радовалась, что могла на время отвлечься на болтовню Гвоздикина. Он много говорил, много ел, и, когда все только допивали свои чашки чая, Саша уже просил третью. — А ты хоть раз ловил чей-нибудь венок? — спросила Марина. Ярослав не сдержал смешок. Злата отвернулась, чтобы никто не заметил улыбки. Она могла поклясться, что в Маринином голосе было не только любопытство, но и какое-то… кокетство? Наверное, почувствовал это и Саша. Он стушевался только на мгновение — сразу выпятил грудь колесом, вздёрнул подбородок и сказал: — Раньше нужного мне венка не было. — А теперь появился? Марина смотрела прямо на Сашу, не моргая, с такой чистой детской заинтересованностью, что вся театральность с него тут же слетела. Он кивнул. Ни тени смущения не пробежало по его лицу — только совсем чуть-чуть порозовели мочки ушей. Злате стало противно. Она взяла пустой чайник и кружки. Марина предложила помощь, Саша тут же вскочил на ноги, но Злата покачала головой. В спасительную прохладу пустого дома она почти вбежала. Находиться рядом с такими искренними, такими открыто заинтересованными друг в друге Сашей и Мариной было невыносимо. Каждое слово, каждый полунамёк отзывался в Злате волной негодования и зависти. Пока они ворковали, она не могла разобраться в своих желаниях, сомневалась в чувствах, боялась лишний раз поднять глаза на Ярослава. Злата боялась ошибиться. Ей хотелось такой же ясности и простоты. — Льёшь мимо. Злата дёрнулась. Заварка выплеснулась на стол. — Извини, не хотел тебя напугать. Злата покачала головой и пошла к мойке, чтобы взять тряпку, вытереть стол и спрятать алеющие щёки вместе с бьющимся где-то в горле сердцем. Но Ярослав опередил: когда она повернулась с тряпкой в руке, он уже собрал жидкость в крупные капли и, прицелившись, отправил их в раковину мимо Златы. На столе осталась пара сухих чаинок. — Спасибо, — произнесла она вслух, а сама воззвала к помощи Ярилы. — А ты чего здесь? — Не хотел им мешать, — признался Ярослав, подошёл к кухонному столу и, опершись на него руками, начал наблюдать, как Злата готовит чай. — Как Никита Михайлович после вчерашнего? Ругал? — Не особенно. Запретил ходить в лес да к реке. — Как в сказке. Злата смахнула в руку сухие чаинки со столешницы, стряхнула их в раковину. И, круто развернувшись на пятках, едва не врезалась в Ярослава. Его палец замер над кнопкой включения электрического чайника. Нажал. Загорелись огоньки — сотни, тысячи, миллионы. Они переполнили всю Злату, мешали дышать и щекотали живот. Сантиметры между ней и Ярославом, казалось, наполнились бурлящей водой. Чайник зашумел, нагреваясь. Ярослав шагнул назад, к обеденному столу. Снова оперся на столешницу руками. И будто ничего не было. — А если колдун заберёт воду из растения, оно превратится в пыль? — спросила Злата, приоткрыв крышку заварочного чайника. Там, в темноте его пузатого тела, чаинки окрасили воду в коричневый янтарь. — Да. — Ты тоже умеешь так делать? — Да. Почему спрашиваешь? — Просто интересно. Дома научили? — Да. Папа хотел, чтобы я стал абсолютным магом, чтобы мог колдовать везде, где бы ни оказался. Даже если там нет воды. — А если нет растений? — Вода есть всегда. — В воздухе? — В воздухе очень мало. Зато вода есть в каждом живом существе. Догадка поразила Злату — это не ускользнуло от внимания Ярослава. Он ждал. Смутится? Испугается? Секунды тянулись минутами. Каждой клеточкой тела Ярослав жаждал движения: сложить на груди руки, пройтись по кухне, покрутить головой. Сделать что-нибудь, лишь бы стряхнуть с себя томительное ожидание. Злата приоткрыла губы, точно хотела что-то сказать, но только шумно вздохнула и виновато улыбнулась. — Я просто… Я слышала, что кровь — высшая форма водного колдовства. Думала, может, сказки. А папа не очень любит говорить об этом. — Это одна из форм, — кивнул Ярослав. — Ты умеешь? Поспешное «да» едва не сорвалось с губ. Никогда не возникало желания рисоваться, кичиться своей силой. Но теперь хотелось раскрыть все карты, рассказать, как много запрещённого, страшного и могущественного ему подвластно. И впечатлить, и проверить, останется ли Злата рядом, когда узнает. — Да. Сладкое удовольствие растеклось от груди до кончиков пальцев, когда Ярослав увидел в лице Златы лёгкое недоверие, смешанное с восхищением. Он помнил, как отреагировала мама, когда они с отцом пришли с берега и рассказали. Ему было четырнадцать. Он уже мог отличить искреннюю радость от натянутой, пусть и очень талантливо слепленной маски. Мама потрепала его по волосам, улыбнулась поджатыми губами. Она всегда была против магии крови. — Для нас высшая степень — контролировать огромные площади огня. Как лесные пожары, например, — объяснялась Злата. — Папа умеет это делать, я тоже хочу научиться. Но мне кажется, что это не так… интересно, как у вас. Огонь всегда остаётся огнем. — Менять воду на кровь не очень приятно. — Я понимаю. Просто… — она подняла голову, будто искала на потолке нужные слова, — … это такая сила. Ты когда-нибудь представлял себе, какой силой обладали древние колдуны? Мне кажется, она была такой же, как колдовство крови. А ты применял…? — Да, несколько раз. — А тебе было страшно? «Страшно не остановиться», — промелькнуло в голове Ярослава, но он только молча кивнул. Вскипел чайник. Злата принялась разливать кипяток по чашкам, снова оказавшись к Ярославу спиной. — У меня иногда ощущение, что ты уже закончил обучение. Ты случаем не четвёртый знак поедешь получать? — Нет, — по-доброму усмехнулся Ярослав. — Я пока не знаю даже, дадут ли третий. Злата кивнула. Распущенные волосы её всколыхнулись. В мягком свете солнечных лучей казалось, что на каждом локоне загораются друг за другом золотистые огоньки. Ярослав видел, как эти волосы переливаются оттенками янтаря в свете костра, видел, как лишаются цвета ночью. Ему вдруг захотелось увидеть, как загорятся они на закате, в тот самый момент, когда солнце замирает над горизонтом, когда небо ещё насыщенно-оранжевое и через секунду становится алым. Хлопнула дверь, Саша с порога заголосил: «Вас только за лешим посылать», — и ввалился в кухню, от спешки врезавшись в дверной косяк. Столкновение нисколько его не смутило. Он встал перед Златой и принялся лениво растирать плечо. — Чая для друга жалко? Так и скажи! — Ты один выпил полбутылки воды, — беззлобно проворчала Злата, склонив голову на бок, чтобы было удобнее смотреть в лицо Саше. — У тебя в доме два крутых водных колдуна, а тебе воды жалко, — закатил глаза тот. — Жадничаешь? Так и скажи! Саша протянул руку мимо Златы, разлил кипящую воду по чашкам, потом по-хозяйски залез в холодильник. Откопал у задней стенки закрытую банку абрикосового варенья, взглядом спросил разрешения, нашёл открывашку. Он провозился совсем недолго — крышка оказалась удивительно податливой. Саша с пиалой варенья в руках, облизывая перепачканные пальцы, обернулся. Посмотрел на Ярослава, потом на Злату. Высоко-высоко поднял брови. — Я как будто помешал какому-то серьёзному разговору. — Нет, — пожала онемевшими плечами Злата. Прежняя неловкость вернулась. Ей самой уже казалось, что Саша застал что-то, чего видеть не должен был. — Жаль, а я даже надеялся. Саша снова переместился к Злате, поставил пиалу и неожиданно водрузил ладони на её плечи. Она даже сделала шаг назад. — Тогда у меня к тебе дело. Очень важное. И секретное, — он бросил выразительный взгляд на Ярослава, — Слышишь, Королёк? Секретное! Никому ничего не говорите. — Буду нем как рыба. Саша опустил руки и заговорил неожиданно сбивчиво, будто с трудом подбирая слова. — Скоро Купала, я хотел тебя попросить… Обычаи, ты же знаешь… — Тебе нужно узнать, какой венок сплела Марина? — сдерживая улыбку, спросила Злата. — Нет! Нет, это же будет нечестно. Она его не сплела и плести не хочет. Не знает как. И у матери спрашивать не хочет — Белозёрова против того, чтобы Марина тут… друзей заводила. Говорит, всё равно уедешь в Дубовник, зачем… А вдвоём, за компанию, вроде бы не так страшно, да? Саша с надеждой посмотрел в Златины глаза и не отводил взгляда, пока она сама не отвернулась от него. Она ждала, рассматривала потолок, делая вид, что принимает трудное решение. Ей очень хотелось согласиться сразу. «За компанию» — отличный предлог для неё самой. — И как ты узнаешь Маринин венок? — Узнаю. Саша сказал это так твёрдо, что внутри Златы что-то дрогнуло. Сашина любовь к ней всегда была детской и почти братской. В его предложениях проводить её до дома никогда не звучало сомнений и смущения. В них звучала привычка. — Хорошо, — ответила Злата наконец. Голос её прозвучал робко, и она постаралась говорить веселее и беззаботнее. — Чего только не сделаешь ради тебя! — Спасибо! Правда, спасибо! Я знаю, ты этого не любишь… Саша порывисто её обнял, положил голову на макушку. Его слова терялись в её волосах. — … для меня это правда важно! Злата смеялась откуда-то из-за синей футболки. — Я твой должник на веки вечные!.. Ярослав смотрел на них, не отрываясь. Смотрел, как золотистые волосы гладит чужая рука, как пропускают их шёлк чужие пальцы. Собственные ладони зудели — он вспомнил, как сам обнимал её, дрожащую, испуганную, то на лавочке с облупленной зелёной краской, то в высокой траве, где недалеко от них, у ручья, лежало мёртвое тело. На губах застыл вкус металла. — Тогда вы подождите здесь, — сказала Злата и наконец высвободилась из объятий. — Я с ней поговорю. — Это будет подозрительно, — засомневался Саша. — А твои часовые рассказы про традиции и парные прыжки через костёр не подозрительные? И Злата ушла, проплыв мимо облаком золота и огня. Ярослав проводил её взглядом из-под ресниц, надеясь, что Гвоздикин ничего не заметит. Заметил. — Бушующее море крови, значит? — спросил он, глядя поверх плеча Ярослава в окно. Мимо проскочила рыжая макушка. — Что? — Я говорю, море твоё превратилось в красное. Не замечал, что, когда ты злишься, твоё колдовство меняется? — Замечал, — Ярослав скрестил руки на груди. — А ещё замечал, что ты не чувствуешь чужую магию. — Не знаю, честно. Раньше не чувствовал. Несколько дней назад перестал ощущать даже Златину. А теперь вот чувствую. И её колдовство, и Маринино, и даже вот твоё. Не знаю, почему. Может, это потому что ты слишком сильно злишься? — А Олега? — Очень плохо, но раньше и такого не было. — Я не знаю, как такое возможно, — признался Ярослав. Ему даже стало жаль Гвоздикина. — Зато я знаю, что происходит с твоими мятными морями, — Саша был даже слишком весел, и Ярослав пожалел о своём сочувствии. — Ты злишься из-за Златы. Из-за того, что я могу касаться её, а ты нет. Точнее думаешь, что не можешь. — Ты что, хвастаешься передо мной? — Нет, просто пытаюсь доказать, что ты ревнуешь. — Это неправда. Саша отправил в рот ложку с абрикосовым вареньем, посмаковал, распробовал приторную сладость — Ярославу казалось, что он намеренно тянет время. Ему было интересно, что дальше скажет Гвоздикин. Он уже приготовился отнекиваться от всего. — Спорить с тобой я не буду. Но впереди Купала — отличная возможность всё ей рассказать. — Нечего рассказывать, — глухо отозвался Ярослав. Саша пожал плечами, взял в одну руку две кружки, из второй не выпуская пиалу с вареньем. Прежде, чем выйти из кухни, он обернулся. И произнёс с видом старшего, умудрённого опытом товарища: — Я сегодня очень добрый и дам ещё один бесплатный совет. Если не хочешь палиться, тогда моргай хоть иногда, когда смотришь на неё. Ярославу захотелось его ударить. Сашу спас кипяток в руках и заискрившееся в воздухе огненное колдовство хозяйки дома. — Я вот понять не могу, — сказал Ярослав быстро и тихо. — Ты сватаешь мне Злату, за которой недавно бегал хвостиком? А Злата знает, что ты её как куклу надоевшую передариваешь? — Придурок, — процедил Саша. И ушёл, столкнувшись в дверях с той самой «куклой». Ярослав выждал минуту, прежде чем пойти за ними и снова изображать безразличное спокойствие. Гвоздикин раздражал своей простотой, прозорливостью и удивительной способностью говорить в лицо правду.***
Олег не спал, когда пришло Златино сообщение. Он проснулся привычно рано. Тошнотворные розы с кухонного подоконника пропали. Мама о вчерашнем разговоре не вспоминала. Они даже обсудили внезапное появление на занятии Сухопёрышкина и Никиты Михайловича. Олег рассказал, как помог увести растерявшихся девчонок, как горячо благодарила его Святкина и трясла ему руку долго и даже как-то истерично. Потом попросила провести её до квартиры — недалеко, буквально на соседней улице. Всю дорогу она тараторила, торопилась, сбивалась, перепрыгивала с темы на тему, и Олег быстро понял, что его ответы ей даже не требовались — на его месте мог быть любой другой. Он изредка ей поддакивал, но в поток речи не вслушивался. У подъезда он было остановился, но Святкина потянула его наверх. Распрощались они у самой двери. — А потом будет всё то же рассказывать своей живности — у неё кот живёт и попугайчик волнистый, — сказала мама. — Бедняжка, общения ей не хватает. Замуж хочет, а не складывается никак. О любовных неудачах Святкиной Олег уже услышал от неё самой — даже то, что не очень-то и хотел услышать. Например, что когда-то она встречалась со старшим братом Гвоздикина. А когда тот уехал, она переключилась на помощника Никиты Михайловича Егора, но они быстро расстались из-за Кати, другой помощницы Солнцева, потому что не понимала Святкина, в каких отношениях с ней состоял Егор. Потом она встречалась с не-колдуном, но уж слишком тяжело это было. Олег в тот момент понял, что ему, во-первых, не повезло подворачиваться учителям под руки в момент их откровений, во-вторых — что со странной и суматошной Святкиной один на один он больше никогда никуда не пойдёт. Только выйдя из удивительно чистенького подъезда с ярко-жёлтыми стенами, Олег смог написать Злате и Саше. Потом, подумав немного, отправил вопрос «Вы где?» Ярославу. Момент, когда с поляны исчезли друзья, Олег пропустил. Он отвернулся буквально на секунду, а они уже испарились. Он краем уха слышал, что отец отправил Злату домой, что рядом с ней в очередной раз нарисовался Ярослав. Но долгое молчание Златы начало его настораживать. Она всегда отвечала на сообщения быстро. Олег прошёл полпути до дома, когда телефон завибрировал в кармане. Ему ответил Саша. Писал, что ушёл вместе с Мариной, они немного погуляли по посёлку и попрощались на площади. Заметил, что по пути обратно встретил Белозёрову и даже, вопреки обыкновению, поздоровался с ней. Она сделала вид, что не заметила. Олег отправил стикер с жестом «окей». Саша спросил, удалось ли вытолкать всех с поляны. Олег записал голосовое сообщение о Святкиной. Получилось оно долгим, на целых пять минут. В ответ прилетел стикер смеющегося до слёз кота и замечание: «Когда Кир расстался с ней, в доме был праздник». Злата так и не ответила. Час, два, Олег уже переделал свои дела в «лаборатории», а в диалоге с ней всё ещё висело непрочитанное сообщение. Ярослав же вопрос хоть и прочитал, но не ответил — Олег написал ещё. Обычно он не реагировал на такие мелочи остро — понимал, что иногда нет возможности напечатать даже два слова. В этот же раз волнение его не покидало. Нехорошее предчувствие крутилось в районе желудка, и он не находил себе места. Наконец, он решил написать Варе. Непонятно, откуда, но она всегда знала все новости и сплетни. Олегу казалось даже, что у неё есть своя система оповещения — нескольких подружек, живущих в разных частях Серебряных огней. Расчёт не подвёл — Варя ответила мгновенно. Оказалось, что одна из её подруг Оля видела Ярослава и Злату, идущих в сторону дома Корольков. Лицо у Златы было красное, но, кажется, в целом была в порядке. Желудок успокоился. Олег поблагодарил за информацию и вернулся к чтению. Через несколько секунд прилетело ещё одно сообщение от Вари: «Переживаешь?». Они переписывались до позднего вечера. Злата ответила ближе к полуночи. Утром Олег первым делом, даже не успев надеть очки, уставился в экран телефона. Подробный рассказ о произошедшем он к большому своему удивлению получил от Ярослава. Олег сначала напечатал «Спасибо большое», но сразу стёр. Одинокое «спасибо» выглядело сухо. Но переборщить с благодарностями тоже не хотелось — он не Святкина всё-таки. На правильный текст ушло двадцать минут. В итоге Олег оставил лаконичную благодарность и уточнил, что именно они увидели у ручья. Хотя и так было ясно, что в Серебряных огнях творилось неладное. Труп явно был связан с колдунами, иначе Совет не собрался бы вокруг него в полном составе. Интересно, как о нём узнали. Снова наткнулся Сухопёрышкин? А как эту смерть объяснят людям?.. Олег задавался этими вопросами, пока одевался, умывался, завтракал. Когда он говорил с матерью, зазвонил телефон. Сухопёрышкин. В необычно кратких и сухих выражениях назначил встречу на вчерашней поляне и отключился. Когда пришло приглашение Златы, Олег уже был на полдороге к лесу. Он даже обрадовался, что у него была уважительная причина отказать — желания видеть друзей почему-то не было совсем. К тому же встреча с Сухопёрышкиным могла ответить на некоторые вопросы. Занятый рассуждениями Олег, только ступив на поляну, заметил, что никого и ничего не было. Когда входишь в лес, то будто ныряешь в море, в его копошащуюся, шелестящую и шуршащую жизнь. В этой неуёмной энергии Олег всегда чувствовал себя на своём месте — не частью её, а желанным гостем. Но ничего и никого не было. Тишина давила на уши, оплетала голову плотным коконом. — Привет, Опёнкин, — раздалось за спиной, и Олег дёрнулся. — Я не заметил вас, — буркнул он, поправляя очки. Его охватил смутный страх, который он если и испытывал хоть раз в своей жизни, то где-то в глубоком детстве, когда снились неизвестные дикие звери. В этом страхе было что-то совсем древнее, совсем иррациональное. — Пугать не хотел. Ждал у деревьев. Спасибо, что пришёл. Сухопёрышкин вдруг покачнулся. Лицо его перекосилось судорогой боли. Рука из-под плаща метнулась к глазам. И тут же исчезла в коричневых складках. Но Олег успел заметить, и в животе разлилась холодная мутная жижа отвращения. Рука Сухопёрышкина была костлявой, с узловатыми суставами — не рука, а куриная лапка. По желтоватой её коже, ороговевшей и потрескавшейся, змеились большие тёмные пятна, перетекали на щёки. Раздался крик. Не то звериный, не то птичий, не то человечий. Пятна заструились мутной водой, пошли рубцами и. Олег мог поклясться, что видел пятна. Но вот он открыл глаза — не засыпал, а как-то долго моргал — и ничего не было. Тело Сухопёрышкина полностью скрывал плащ. — С вами всё хорошо? — не выдержал Олег и почувствовал на себе тяжёлый взгляд. По шее пробежал холодок. — Выглядите не очень. — Говори прямо, Опёнкин, выгляжу я как помощник Мары, — хрипло засмеялся Сухопёрышкин. — Всю ночь не спал. И сегодня не буду, наверное. Моему пожилому организму это знаешь как вредно? Вот, а всё дела, дела!.. Я потому и позвал тебя в такую рань: не пугать же людей при свете дня. Олег привык делить болтовню учителя на два, но сегодня не верил ни единому слову. Никакая голодная диета не могла за одну ночь так иссушить человеческое тело, никакая бессонница не оставляет на коже уродливые тёмные кляксы. В голове всё ещё гудела тишина, мысли вязли в туманном киселе, и Олег твёрдо решил ничему не удивляться — иначе, занятый рассуждениями, упустит детали. Подумать можно потом. — Про ручей знаешь? — В общих чертах. — Небось Солнцева рассказала? Олег не ответил. — Молчишь. Будто бы я не знаю. Как она, испугалась? — Не знаю, она с Ярославом ушла, — буркнул Олег. Он снова ощутил острую почти-ненависть к друзьям. Сухопёрышкин кивнул в бок, приглашая следовать за ним. Растения под его ногами расступались абсолютно бесшумно. Олег заметил это, точно впервые. Он никогда не обращал внимания на такую простую уловку, которой могли пользоваться все земляные и которой никогда не пользовались, стыдясь выражать такое очевидное превосходство. — Ты на неё не злись, — говорил Сухопёрышкин. — Рано или поздно это должно было произойти. Влюбилась, с кем не бывает. Лучше уж наш Королёк, чем кто-то совсем чужой, да? — А Королёк… не чужой? Сухопёрышкин хмыкнул: — Я думал, уже нет. Повисло молчание. Сухопёрышкин по-прежнему шёл впереди. Олег смотрел под ноги, чтобы случайно не наступить на длинный плащ. Тёмно-коричневые пятна вытягивались на ткани полупрозрачными перьями, разноцветные заплатки, стоило попасть на коричневое полотно, тут же теряли яркость — Олег давно это заметил — и становились не то серыми, не то бежевыми. Бывало, что Олег, занятый сбором трав или колдовством, видел учителя издалека, через деревья. Тогда Сухопёрышкин казался совой-переростком, носившейся бесцельно из одной части леса в другую. Такой же взбалмошной птицей он выглядел сейчас. Олег почти пожалел, что согласился помочь. Когда Сухопёрышкин снова заговорил, Олег даже удивился, что слышит человеческую речь, а не уханье: — Луговики нашли у ручья труп — Мара знает, как их туда занесло. Рассказали Лиде, она сразу созвала Совет. Труп — девчонка лет девяти-десяти. Не колдунья… Кстати, Опёнкин, надеюсь, ты понимаешь, что я тебе всё это по большой тайне рассказываю?.. Знаешь, что интересно? Она в полусне была. Её сначала заколдовали, а потом убили. Физических повреждений нет. Убили, скорее всего, тоже с помощью колдовства. Смерть была, я думаю, мгновенной. Может, остановили сердце — для водного, который с кровью ладит, сделать такое проще простого. Может, от удушья — ещё проще сделать. И платье на девочке было мокрое, и синеватой она уже была… Хотя, может, и через зелья — это был бы идеальный вариант, многие быстро выводятся из организма, даже мёртвого. Могут через кожу. Через поры, знаешь? Есть зелья, которые просто исчезают без следа — когда-нибудь научу… Знавал я один случай… Из-под плаща то и дело выглядывали руки Сухопёрышкина. На них по-прежнему темнели пятна, чернильной синевой разлитые под тонкой полупрозрачной кожей. Неровные края будто смазали жесткой кистью — слишком уж четкие они были. Они уменьшались, медленно, будто неохотно. Олег чувствовал в них ту особую пустоту, которая прячет обычно сильнейшее колдовство. — …правда, на вскрытии выяснилось, что сердца нет вовсе. Давно это было, а я до сих пор не понимаю, куда дели. Как вытащили, самое главное. Шрам на коленке, конечно, большой был, уродливый, но ведь сердце через коленку не вытащишь, даже если очень захочешь. Молчаливый лес. Быстрая речь увлечённого Сухопёрышкина. Олег видел, как расправились плечи учителя. Новый приступ животного, древнего страха подступил к горлу удушающей тошнотой. Так действовал на него плащ. Пятнышки-глазки смотрели пристально. Темнота внутри них сгущалась, спирально заворачивалась к центру. Земля выскользнула из-под ног. Олег остановился, сорвал с лица очки и принялся тереть глаза. — Ты извини, — голос Сухопёрышкина звучал гулко и безразлично. — Я немного не в себе сегодня. Говорю же, не спал. Сгорбленная тощая фигура была совсем чужой и инородной. Коричневая тень на зелёном фоне лиственниц и тёмно-изумрудных елей выглядела болезненным наростом. — Понимаю, бывает, — механически отозвался Олег. Тошнота начала отступать. — Давно хотел спросить: откуда у вас этот плащ? Олег уже успел надеть очки и увидел, как изменилось холодное, отрешённое лицо Сухопёрышкина. Через резкие черты и прищуренный взгляд проступила жестокость. И одновременно с ней болезненное сожаление. — Родительский подарок. Мне было лет двадцать тогда. — Вот поистрепался он, конечно, за десять лет. — Я старше, чем ты думаешь, Опёнкин, — усмехнулся Сухопёрышкин. В нём больше не было ни грусти, ни злости, и Олег даже обрадовался, что позволил себе такое замечание. — Ладно, пошли. Нам недалеко осталось. — Мы идём к ручью. Зачем? Разве вы не осмотрели всё вчера? — Конечно, осмотрел. А теперь хочу осмотреть ещё раз, свежим взглядом, твоим взглядом. Ты хорошо чувствуешь мёртвое, а у меня с этим проблемы. А ещё ты внимательный — только не возгордись сильно, Опёнкин. — Не буду, — пообещал Олег преувеличенно торжественно. Ему стало легче дышать. Лес по-прежнему давил безмолвием, тёмные глазки плаща по-прежнему следили за ним. Но стало легче. К моменту, когда они вышли к ручью, Олег привык к давящей тишине. Стоило ему опуститься на колени рядом с тем местом, где, по словам Сухопёрышкина, лежала мёртвая девочка, тяжесть ушла совсем. Повинуясь бессознательному желанию, он закрыл глаза и опёрся ладонями на землю. И тут же отпрянул. Земля была оглушительно шумной, громкой. Олег коснулся её самыми кончиками пальцев. И застыл. На грани между землёй и лесом, на грани между мёртвым и живым он начал видеть. Поваленное дерево. Придавленные насекомые. Раненные звери. Сухая полынь. Холодные камни. Холодные сгустки их вековой покойной энергии. Связи. Паутина сияющих нитей. Она блестит, мерцает. Она наброшена на весь лес — Олег смотрит на него сверху. Он видит потемневшие её узлы у Серебрянки, тёмно-зелёный бисер в разных частях леса, туманное облако над домами. И одну большую бусину над ручьём, совсем чёрную, плотную, как зрачки глаз на коричневом плаще, как тёмные пятна, разлившиеся по руками Сухопёрышкина. «Я, кажется, вижу вас» Слова срываются с губ сами, Олег не успевает подумать. Когда он открывает глаза, и распадается остаточным блеском колдовская сетка перед ними, и лес снова наполняется звуками, и теперь уже шум забивается в уши и оглушает, и не даёт мыслить свободно — только тогда Олег открывает глаза и видит учителя. Тот смотрит из-под полуприкрытых век, завернувшийся, точно в ознобе, в старый, потрёпанный плащ. Взгляд его тяжёлый и безжалостный. — Что ты видел? Только тогда Олег понял, что ничего не говорил вслух. Ощущение, что он увидел то, чего не должен был видеть, не покидало его. Даже когда Сухопёрышкин вдруг сменил болезненную гримасу на очередную весёлую беззаботность, Олег всё думал, думал и думал о том чёрном сгустке. Он пытался вспомнить энергию, заключённую в нём, пока ползал вокруг ручья, пачкая колени мокрой землёй, и пытался найти хоть что-то. А когда они вышли с поляны, когда земля под ногами сменилась асфальтом, Олег всё забыл. — Вчера мы тоже заметили, что земля поехала, — рассуждал Сухопёрышкин, пока Олег старательно смотрел под ноги, в ускользающую из-под них дорогу. — Скорее всего, тело перетащили. Только непонятно откуда. — Так по следу можно было выследить! — озарило Олега. Он поморщился. В голове гудел собственный голос. — Земля-то наверняка запомнила, откуда тащили. Давайте вернёмся, проследим… — Проследим, конечно. Только потом, сейчас ты слишком устал. Рука Сухопёрышкина, опустившаяся на плечо Олега, придавила его к земле.***
Саша был в бреду. Тело слушалось плохо. Нога цеплялась за ногу, асфальт становился скользким и, точно скатерть, которую резко дёрнули на себя, выпрыгивал из-под кроссовок. Саша представлял себя со стороны и улыбался. Наверняка выглядел пьяным. И ведь никто, никто из проходящих мимо людей не знал, что во рту у него не было ни грамма спиртного. Правую ладонь он сжимал в кулак, пытаясь сохранить чужое тепло. Обвить пальцами запястье Марины вышло как-то само собой. Теперь он даже не помнил, что хотел сделать: то ли пытался удержать от падения, то ли что-то сказать. Но он всё-таки её коснулся. И в голову ударил терпкий, совсем хмельной туман. Когда Саша оставил Марину около её подъезда, смеркалось. Пошёл домой по прямой — минут пятнадцать спешным шагом. Но вот уже стемнело, уже редкий прохожий попадался навстречу, а он всё ещё петлял по посёлку, не зная, куда деться от переполняющего чувства. Домой Саша пришёл ближе к двенадцати. В прихожей было темно. Он осторожно снял кроссовки, зашёл в кухню, налил воды и… — Здоро́во, полуночник, — раздалось над ухом. Мягкая щетина защекотала кожу. Саша сначала понял, а потом испугался. Запоздало вздрогнул. Обернулся, недоверчиво хмурясь. — Здоро́во, — проговорил он. Кир стоял у холодильника с банкой варенья в одной руке и ложкой в другой. — Ты чего как пришибленный? — Неожиданно, — пробормотал Саша, тряхнул головой. И туман в голове рассеялся. Он понял, что в кухне горит свет, что брат перед ним стоит в домашней линялой футболке, с отросшими светло-русыми волосами, небритый. В банке — грушевое варенье. Отец всегда доставал из погреба грушевое, когда приезжал Кир. Кроме него, в семье эту гадость никто не ел. — Ты когда приехал? — спросил Саша. Кир поставил банку в холодильник, раскинул руки в объятьях. — Хоть бы предупредил!.. Они обнялись. От Кира пахло деревом. Этот запах Саша знал с самого раннего детства. Иногда ему казалось, что он помнил себя, плотный кокон из нежных пелёнок, на коленях старшего брата. Слабые руки Кира придерживали голову и перевязанное тельце, чтобы на пол не скатился. Пахло родным и древесным. И больше Саша ничего не помнил — ни лица, ни голоса, ни света. Только запах. Потом, в пятнадцать, Кир начал пользоваться туалетной водой. К запаху дерева примешался какой-то горьковатый, бергамотно-можжевеловый, взрослый. Тогда Саша впервые испугался. Запах показался чужим. Привыкал долго. И долго потом скучал по нему — раньше, когда Кир пропадал на улице с друзьями, и два года назад, когда Кир переехал в город. — Тебе завтра с утра никуда не идти? Класс. Давай тогда чай пить, одному мне как-то скучно. Стол накрыли быстро. На одной стороне поставили банку с грушевым вареньем, на другом — с абрикосовым. В середине — пиалу мёда, с которым Кир пил всё: и чай, и кофе, и молоко. Налили по большой кружке и сели друг напротив друга. — Я в обед магазин закрыл — решили устроить длинные выходные, недавно большой заказ сдали, ночами работали. Закрыл и приехал. Тебя нет, папки нет. Одна мамка да Софка меня встречают. — Ты бы предупредил. — А я сюрприз хотел. — Ты надолго? — Не знаю пока. Может, до обряда — должен же я посмотреть, как мой брат исполняет свою мечту, — Кир не глядя поймал ложкой кусочек груши в сладком сиропе и, не сводя с Саши глаз, отправил в рот. — А ты как будто и не рад? Саша промямлил: «Да нет, почему, рад». В голове снова сгущался туман. — Я думал, это будет первое, что ты мне скажешь, — Кир съел ещё одну ложку. Пауза. — Позвонишь или хотя бы напишешь. Саша молча смотрел в кружку. Через туманную занавесь пробились воспоминания: как он радовался, как обнимал Злату, с каким энтузиазмом начал готовиться. И сам удивился собственному равнодушию. — У меня что, подменили брата? — довольно улыбнулся Кир. — Небось Златиных рук дело? Саша поднял решительный взгляд. — Нет, не Злата, — признался он. — Другая. Замолк. Им овладела внезапная робость. Он всмотрелся в лицо Кира. Последний раз они виделись под новый год. Спустя почти полгода он стал смотреть тяжелее, приобрел вертикальную морщинку между бровями — совсем как у отца — и, видно, совсем перестал бриться. В мягком светлом волосе расплывались очертания подбородка. Брат стал выглядеть старше своих двадцати, старше того человека, которому Саша рассказывал всё. У этого взрослого Кирилла следовало бы спросить о работе, о здоровье, о том, что вообще нового. А Саше хотелось, как в детстве, поймать брата после школы, пока он не ушёл гулять, и говорить-говорить-говорить. Рассказать ему о сущей безделице. Поделиться впечатлением от игры. Спросить, что значит то или иное слово, то или иное чувство. — Я, кажется, влюбился, — сказал Саша. — По-другому, не как со Златой. Я… я как пьяный. Он рассказал всё: как почувствовал колдовство, как уговорил Злату плести венок, как петлял с Мариной по посёлку, прежде чем расстаться с ней у подъезда, на прощание схватив за запястье. Чем дольше рассказывал, тем свободнее ему становилось, тем яснее работала голова. Лицо брата становилось родным — или, может, Саша просто начал к нему привыкать. Кир слушал внимательно, без тени насмешки. — Короче… Не знаю, что происходит. Такого никогда не было. Саша шумно выдохнул. Пьяный туман растёкся по телу. Руки стали тяжёлыми. Он напряжённо ждал, что скажет Кир. — Ну всех накрывает, рано или поздно, — брат откинулся на спинку и скрестил руки на груди. — Что думаешь делать? Признаться? Саша пожал плечами. — Всё очень быстро. — Так не торопись. — Она уедет сразу после Обряда. — Н-да, угораздило же тебя… — он потёр переносицу и уточнил. — Тебе нужен совет или оставить мнение при себе? — Нужен. — Признаться в любви — не жениться. Никакие обязательства за это на тебя не наложат и нечего бояться. Даже если ты ошибся и тебе просто кровь прилила не в те места… Саша вскинулся, гневно сверкнул глазами, и Кир не смог сдержать улыбку: — Смотри, чтобы не принесла в подоле. А то будет как со Светкой, бр-р… Как вспомню… — в его лице промелькнуло что-то жестокое. — Ну ты и дурак, — буркнул Саша: брат уж слишком откровенно издевался. — Твоя Святкина наврала с три короба, а ты уже дары Ладе собирать начал. — Так уж сразу «дурак». Зато смотрите, сидит тут, чистенький святой мальчик. Ещё скажи, у тебя любовь чисто платоническая и никогда ты ни о чём, больше прогулок за ручку, не думал. Кир отправил в рот очередную ложку варенья, с удовольствием наблюдая, как пунцовеют уши брата. Саша мысленно уже обругал себя за откровенность и в то же время ясно понял, что поговорить с кем-то другим о том, что чувствовал, не мог. А поговорить было нужно, чтобы в голове наконец рассеялся пьяный морок. — Не робей, красна девица. Нормальные человеческие чувства и желания, учись о них говорить. — «Принесла в подоле» — нормально? Спасибо, что не сказал «залетела», — усмехнулся Саша. — Вот, не повторяй моих ошибок! — Кир немного помолчал, понаблюдал за темнотой в окне и добавил, — Я всё смеюсь, но на самом деле рад. У тебя, кажется, всё налаживается. И обряд, и колдовство, и вот теперь ещё Марина… Спать легли в одной комнате. Кир устроился на полу и тут же тихонько захрапел, отвернувшись в сторону. К Саше сон не шёл. Он всё думал, думал и думал. Надоедать брату с одной и той же темой не хотелось, а мысли, в которые то и дело сжижался туман, не давали провалиться в счастливое беспамятство. Саша схватился за одну-единственную, кажущуюся безопасной. — Кир, — тихо позвал Саша. Тот всхрапнул и проснулся. — Что мать рассказывала тебе про обряд? — Что ты, её бедный Сашенька, сыночек, — Кир зевнул и повернулся на другой бок, — не сможешь провести такой сложный обряд. Ты же у нас это, дефектный. Кстати, — Кир сел, опершись на руки, — ты же готовишься? Я помню, когда проводил обряд, днями и ночами с «нашими» в лесу пропадал. Они по лесу разбегались, а я стоял и искал их на расстоянии. Так и готовился. — Мне Злата помогает. Я и завтра к ней пойду. Вечером. — Рыжая бестия не отпускает тебя. Слушай, а у тебя есть фотография Марины? Саша молча достал из-под подушки телефон и протянул Киру. — Ох, красивая какая. И снова, гляди-ка, рыжая. Злата, конечно, попышнее будет, но Марина твоя… какая-то другая. Лесная царевна. Или нет, даже не лесная, — потом махнул рукой, отвернулся. — Не лесная, но царевна. Словом, красивая. — А за Златой теперь Ярослав увивается, — вдруг проговорил Саша, глядя в чёрные полосы между досками на потолке. — Королёк, помнишь его? И с удивлением понял, что в груди поднялось настороженное неудовольствие. Он опасался передавать Злату в чужие руки, хотя ещё днём фактически сделал это. «А Злата знает, что ты её как куклу надоевшую передариваешь», — прозвучал в голове голос Ярослава, и Саша почувствовал себя отвратительно. Он был мышью, угодившей в вырытую собой же яму. Саша долго ворочался и наконец, накрывшись простынёй с головой, отвернулся к стенке. А Кир, хоть и затих, не спал. Он вглядывался в темноту, впитывал атмосферу родного дома. Вдалеке, на первом этаже храпел папа. В Софиной кроватке игрушка ударилась пластмассовым боком о деревянную решётку и тихо звякнула. В воздухе витал общий огонь обитателей дома, их общий запах. Кир старался запомнить. — А я жениться хочу, — в полный голос проговорил он, не надеясь на ответ. Висела тишина. Саша крепко спал.