***
Бесконечная водная гладь. Бесконечная, желанная, играющая алмазными бликами, знакомая настолько хорошо, что можно было предугадать любое её движение. Ярослав знал, с какой стороны ждать волну, куда её можно направить, как успокоить. Сколько времени он провёл на побережье, обучаясь этому. Он изучил и измучил море, пока не понял, что это море подчиняет его себе. Поднялся ветер. Ярослав заправил за ухо прядь волос и мимолётно подумал: странно, что не заплёл косички, давно уже это делает. Шерстяная, немного колючая ткань свитера почти не грела. Ярослав замерзал, но холод и близость родной воды, её вкус и запах приятно будоражили. Босые ноги чувствовали шершавые доски пирса. Когда он придёт домой, мама обязательно заметит и обязательно отчитает. Но пока мамы нет. Есть только он и море. Стоило обернуться, как Ярослав увидел отца. Он нисколько не изменился за те месяцы, что они не виделись. На нём тоже был свитер. Он тоже был босой. Он тоже наслаждался близким морем. — Я вернулся, — слабо улыбнулся Ярослав. Отец молча протянул ладонь с немой просьбой. Ярослав почти не удивился: нужно было получить оставшиеся метки. На улице их обычно не ставили. — Может, лучше до… Ярослав забыл, как дышать. Ослеп от яркой вспышки. Задохнулся рвущимся из горла криком. Зашумело море, будто заглатывая и растворяя в себе все звуки. Даже когда отец убрал палец с запястья, даже когда отпустил руку Ярослава, вены всё ещё корябал изнутри заточённый по краям лёд. Ему хотелось вывернуть себя наизнанку. Ему хотелось вдохнуть полной грудью, но лёгкие сжались, сморщились, скованные морозным запахом моря. Ярослав задыхался. — Что это? — прохрипел он. И поднял руку. Часть кожи от запястья до локтя, где ещё недавно темнел колдовской узор, покраснела. На тонких чёрных линиях выступили алые бусины. Они наливались, набухали, а потом лопались, соскальзывали и капали на деревянный пирс. Ярослав точно помнил, как ему ставили первый знак. Не было столько боли. Не было столько крови. Рука не саднила так, будто руны вырезали ножом. — Папа, за что?.. Босые ноги осыпало ледяными брызгами. Море превращалось в бушующую белую пену. Штормило. Волны разбивались о берег, о почерневшие от времени столбы, которые поддерживали пирс. От каждой капли веяло силой целого моря. Ярослав задыхался от боли, от холода и энергии, окружавшей его. Хотелось уйти. — Давай вернёмся домой. Пап… Отец шагнул к нему, пугающе безразличный и молчаливый. Подошёл так близко, что Ярославу пришлось поднять голову. Он не смог различить лица. Отец превратился в одну большую пугающую тень. Ни единой черты — ничего, кроме серо-голубых глаз. Снова кольнула боль. На этот раз другая, не физическая. Ярослав понял. Отца рядом не было. Тот, кем он стал, — не человек и не нечисть — поднял руку. И толкнул в воду. Ярослав не смог выплыть. Он рвался наверх, к воздуху, но тело плавно опускалось на дно безвольной тряпичной куклой. Морская соль разъедала края свежих порезов на запястье. Эта новая боль, слабая, терпимая, не отвлекала от главного. Всё вокруг было магией. Она пропитывала шерстяной свитер, впитывалась в кожу, путалась в волосах. И наполняла, наполняла — переполняла изнутри. Казалось, ещё капля — и Ярослава разорвёт. Он упал в бездну магии, с которой не мог справиться. Тот, кем стал отец, бросил его сюда. Тот, кто ещё не стал нечистью, но не был уже человеком. Глаза наполнились слезами, тут же смешавшимися с морской водой. Ярослав перестал сопротивляться. Кто-то схватил и одним рывком вытащил на берег. Вода всё ещё текла по спине, всё ещё тянула вниз мокрый свитер, но холода уже не было. Кто-то знакомый звал его по имени. — Проснись! И Ярослав проснулся. Открыл глаза, прислушался к себе — не щиплет. Только влажные дорожки от висков к ушам неприятно холодят кожу. Он быстро вытер глаза рукой. — Ты метался по кровати, — сообщила бабушка. Ярослав сел, но тут же уронил голову на грудь. Она была тяжёлой — настолько, что вот-вот сломит шею. В висках пульсировало, ускользающие картинки сна метались из угла в угол, не давая себя поймать, но и не исчезали. Мысли, вопросы, догадки тяготили. Хотелось вытащить их все. Нужна пустая голова. Нужна тишина. — Что тебе снилось? — спросила бабушка, проводя рукой по волосам внука. Её длинное, тянущееся касание повторила тупая боль. Ярослав с усилием поднял голову, посмотрел в глаза. Он боялся увидеть понимание: бабушка не должна ни о чём догадаться. Её пугать не хотелось. — Вставай. Я блинов напекла. Ты не забыл, что у тебя сегодня занятие? Ярослав прислушался к её голосу и спокойно выдохнул: кажется, не догадалась. — Как забыть. Бабушка вышла из комнаты, и Ярослав снова откинулся на подушку. Посмотрел на правую руку, убедился, что, кроме Леля, ничего на ней нет. Только легче не стало. Остатки сна всё ещё сгущались в затылке, привлекали к себе внимание. Отец приснился не просто так. Море, сила, изменённая метка — тоже. Это были знаки, объяснения которым Ярослав найти не мог. Он лишь знал, что они не говорили ни о чём хорошем. Быть может, Ярослав соскучился по дому. Быть может, силы в нём стало слишком много и нужно снова учиться её контролировать. Быть может, в нём просыпается родовое проклятье.***
Злата проснулась рано, неожиданно решила заняться уборкой, приготовила суп на обед и только когда села за кухонный стол, не выпуская из рук вафельного полотенца, поняла, что не может. Она так старательно сбегала от своих мыслей, но убежать не смогла. Разговор о русалках не выходил из головы. Невинный вопрос Марины заставлял снова и снова вспоминать тот момент и свою реакцию. Она испугалась. Она давно научилась говорить на эту тему спокойно, почти безэмоционально, а теперь испугалась. — Мы вчера обсуждали полусон, — сказала Злата, когда в кухню вошёл отец, налил себе чай и уселся напротив. — Марина — дочка Белозёровой, вчера познакомились — предположила, что это русалки. — Русалки давно ушли. Да и где найти русалок в лесу, — ответил отец, пристально глядя на неё. — Переживаешь? Злата кивнула, сглатывая комок в горле. — Я даже не понимаю, почему, — призналась она. — Всё утро думаю об этом. Отец застучал маленькой ложечкой по стенкам кружки, размешивая мёд. Злате казалось, что ложечка стучит по стенкам её головы. Нужно было куда-то себя деть. Злата не могла не думать, потому что не знала, куда спрятаться от себя самой. Она не могла не думать, потому что не понимала, чего боится. — Даже если подозревают русалок, о тебе никто не вспомнит. Ты можешь не переживать. — Я не переживаю. — Может, ты устала молчать? Тяжело скрывать от друзей такую большую часть своей жизни. Злата пожала плечами, и отец вздохнул. Она посмотрела на него, опустившего голову, не отрывающего взгляда от дна кружки. В глаза бросились две глубокие морщины на лбу. Если сбрить бороду, папа будет совсем молодой. Он был немногим старше, чем она сейчас, когда встретил маму и родилась она, Злата. Сгусток слёз, боли и тяжести внутри сжался. — Ты тоже устал? Ты молчишь шестнадцать лет. Злата рассматривала узоры на скатерти, заметила, что отец поднял голову, и заставила себя посмотреть на него. И вдруг всё пропало. Пропала жалость, тяжесть, пропало ощущение одинаковости. Взгляд у отца был совсем другой. Другой. Они со Златой всегда были едины: дома на кухне; на занятиях и смотрах, где она — юная колдунья, а он — учитель и наставник; на совете, когда ему как старейшине приходилось отчитывать её строже, чем он отчитывал её как отец. Всегда едины. Но не сейчас. — Ты рассказывал кому-то? Злата не ждала ответа. Она всё поняла. Так бывает — очень редко, наверное, потому что пока она слишком маленькая, слишком глупая, не умеющая разобраться во взрослых отцовских проблемах. Бывает, когда всё понимаешь без слов, жестов и даже без колдовства, притихшего, рассыпавшегося на крошечный бисер, чтобы не мешать. Хватило одного взгляда, одного вдоха, чтобы сложить все детали, выудить из головы самые отрывочные и далёкие воспоминания. Злата не ждала ответа. Поэтому, когда отец кивнул, она почти ничего не почувствовала — убедила себя, что не должна чувствовать. — Сама понимаешь, когда ты была совсем маленькая, я бы не смог справиться в одиночку, — заговорил отец. Злата готова была закричать, лишь бы он замолчал. — Мне нужно было работать, оставлять тебя с кем-то. Мне было страшно. И навредить тебе страшно, и доверить кому-то страшно… Злата перестала слушать. Она не хотела слушать и не могла — уши наполнил шум, сменяющийся комариным писком. Сгусток тянущей вниз темноты затрепетал и, разворачиваясь, заполнил всё тело. Тяжесть давила на желудок, вызывала тошноту. Упасть, свернуться, сжать живот, чтобы вся темнота вышла через поры и сменилась блаженной лёгкостью. Упасть. Свернуться. Уснуть. Упасть. Упасть в воду. Пойти на дно камнем. Злата почувствовала на плечах большие ладони. — Солнце, пойми. Темнота внутри добралась до головы, полилась из глаз, и Злата больше не смогла сдерживать слёзы. Она по привычке потянулась к отцу, чтобы прижаться, согреться в его объятьях, но в последний момент оттолкнула его. Именно оттолкнула — упёрлась в грудь ладонями и надавила. И убежала. Дверь в комнату захлопнулась сама, Злата не заметила, как упала, залезла под покрывало кровати. Упала и свернулась. Темнота растягивала грудь в разные стороны, задымляла лёгкие, раскалывала голову. Слёзы никак не заканчивались. Злата ругала себя: за слёзы, за слабость, за глупую обиду на отца. Она знала, что не имела права на эти чувства. Когда Злата родилась, отцу только-только исполнилось восемнадцать лет. Мама быть рядом, конечно, не могла. Бабушка жила с сыном и внучкой три дня, а когда узнала, что сын связался с нечистью и получилась Злата, уехала. Молча, даже не поскандалив, оставив только записку с проклятьем и шпильки с красными головками. Больше не писала и не возвращалась — разве что в Златиных снах перед Русальей неделей. Злата с отцом жили вдвоём. Он часто брал её с собой на работу — сначала на уроки, потом, когда избрали Старейшиной, в Совет. Но чаще она оставалась у Василисы Александровны — бабушкиной подружки, к которой, как потом призналась она сама, бабушка пришла перед отъездом и попросила присмотреть за отпрысками. Так и сказала — отпрысками. Тиски, разрывающие грудь, чуть-чуть ослабли. Злата вспомнила блины с земляничным вареньем — блины сверкали на солнце масляными кляксами, а варенье переливалось рубинами — и травяной чай, и взбитое с малиной молоко, и щи с таким количеством капусты, что на второй день в них застревала ложка. С Василисой Александровной они обдирали листики мяты, писали этикетки к банкам, потом, если было тепло, сидели у окна в сенцах и рисовали, читали. Когда Злата стала достаточно взрослой и смогла оставаться одна, почти ежедневные походы к Василисе Александровне сократились до визитов на выходные. Папа даже стал говорить «пойдём в гости». И почему в гости, если дом Василисы Александровны стал для Златы родным. А потом приехал Ярослав. И Василиса Александровна вместе с блинами, тёплыми сенцами и родным домом досталась ему. Слёзы остановились. Темноты внутри стало чуть-чуть меньше. За дверью послышался шорох, и Злата прижала ладони к ушам, зажмурилась. Оставшаяся влага соскользнула на мокрую подушку. Нужно выйти и сказать, что она понимает. Нужно выйти и сказать, что всё хорошо. Нужно выйти и попросить прощения. Но нет сил пошевелиться. Нет голоса, чтобы произнести слова. Потому что она в эти слова не верит сама. Отец виноват. Секрет, который они хранили вдвоём, их секрет, оказался обманом. Злата всегда доверяла папе. Но он обманул. Просил хранить то, чего не существовало. Взял обещание, а сам своё не сдержал. Злата всегда доверяла папе, безоговорочно, во всём. А папа её предал.***
Олег долго не мог уснуть, ворочался, просыпался от непонятной тревоги, точно ему снился кошмар, который он не мог запомнить. Потом накатывала тоска. Хотелось как в детстве прошлёпать босыми ногами до соседней комнаты, червячком проползти под одеялом и вылезти между родителями. Повернуться лицом к маме, чувствовать боком большую руку отца. Уснуть зажатым между двумя тёплыми телами крепко и сладко. Олег думал, что притворяться червячком, когда ты метр восемьдесят пять, было бы сложно. Он перекатывался на другую половину кровати, накрывался холодной частью одеяла и пытался заснуть. И всё начиналось сначала. Под утро Олег лежал на спине, смотрел в голубеющий потолок, думал, мешал мечты со снами. Отчётливо чувствовал силу леса. Вдыхал запах мясистых стеблей, трепетавших, стоило провести рядом рукой. Коленки ещё помнили щербатость земли, между пальцами перекатывались мелкие камни, пыль, сухие листики. То, что называют мёртвой природой, прятало глубоко внутри — в самой-самой своей глубине — силу. Олегу всегда было тяжело дотянуться до неё. Проще работать с живыми. Проще чувствовать течение жизни, чем неподвижную рассеянную крупицами энергию абсолютного спокойствия. Но Обряд касается всего мира — и живого, и неживого. И вот он чувствует эту спокойную вековую силу. Она холодная. Она плотная, насыщенная. Олег закрывает глаза, пытается различить на ней отпечатки — он далеко не первый колдун, касающийся её. Десятки, сотни, тысячи приходили сюда, тревожили её, взывали к ней. Сколько чужой энергии впитала эта сила. Скольких великих помнила. Позволит ли ему, Олегу, войти в их число. Позволяет. И Олег, переполненный детской радостью, просыпается. На белом потолке играют желтоватые отсветы. Олег обнаруживает себя раскинувшимся на кровати, взмокшим, тяжело дышащим. Одеяло серым комом упало на пол. Олег сел, сощурился. Озноб прошёл быстро. Через незашторенные окна солнце нагрело комнату до раскалённой духоты. Дома было тихо, но стоило Олегу выйти в коридор, как он сразу почувствовал чужую силу. Почувствовал так остро, что сам удивился. Умылся. Холодная вода притупила ощущения, но совсем немного. Он безошибочно определил источник — букет роз, жёлтых и оранжевых. Девять штук. Олег, знакомый с «языком цветов», быстро прочитал послание: глубокое, долгое, и всё ещё пьянящее чувство, гордость, восхищение. Мысленно усмехнулся: желтые розы — примирение. Знал ли об этом отец, когда дарил матери этот букет? Олег провёл рукой рядом с бутонами. Розы явно были выращены с помощью колдовства — только не отцом. Он не умел этого делать. Ему, в отличие от сына, проще было с неживым. Обычно он покупал букеты в одном и том же магазине. Там работали обычные люди, цветы выращивали так, как могли — с тонной удобрений, красителями и морозным пленом холодильника. В этих цветах всегда было пограничное ощущение жизни. Маме оно не нравилось, хотя она неизменно восхищалась работой флориста. Поэтому, как только сын немного подрос и научился выращивать цветы сам, отец стал приходить к Олегу. Обычно перед маминым днём рождения. Но мамин день рождения через две с половиной недели. Отец придёт с идеей букета через три-четыре дня. Если не забудет, конечно. Чужое земляное колдовство игриво щекотало нос вместе с тошнотворным запахом роз. Его не перебил даже резкий кофе, банку с которым Олег обнаружил в руках. Сам не заметил, как открыл. Раз открыл, пришлось достать стакан, положить ложку с горсткой, добавить немного сахара — на самом кончике — и никакого молока. Если уж травиться, то горьким и растворимым. Когда Олег сделал второй глоток и поморщился, заскрежетала ручка входной двери. — Доброе утро, соня. Ну ты поспа-а-ать. Не заболел? — мама пронесла до мойки пакет, вывалила картошку, потом обернулась и заметила в руках чашку. — Чего это ты кофе хлещешь? — Ничего, — буркнул Олег. — Ты чего картошку сама тащила? — Ты спал. — Разбудила бы. — Да ладно, набирайся сил. Тебе ещё сегодня на урок, помнишь? Олег кивнул, мрачно отхлебнул из стакана. Собственное плохое настроение раздражало. Но отделаться от него, пока на языке горчил кофе, в воздухе витали чужие розы, а мать светилась так, что хоть щурься, не получилось. — Кто цветы принёс? — А ты как думаешь? Отец с утра пораньше подорвался, вот же не спится! — И уехал на работу, опять дня на четыре, — не сдержался Олег. Слова прозвучали язвительной усмешкой. Снова захотелось залезть под одеяло и уснуть — пусть даже снятся самые жуткие сны — только бы перестать смотреть на счастливую маму и думать о том, что она — солнечная дурочка, не видящая дальше своего носа. — Ты что, слишком долго спал? Поэтому без настроения? И она выпорхнула из кухни, взмахнув пакетом из-под картошки. Олег ждал, что она разозлится или хотя бы сделает замечание, но в голосе её не было даже тени раздражения. Как она не замечает очевидного, было неясно. Олег, прихватив с собой бутерброды, закрылся в «лаборатории». Здесь не было тошнотворных роз и не было привычного древесно-травяного запаха. Запах возвращался медленно, неохотно. Его поглощало трескучее пламя колдовства, оставшееся после Вари. Оно никак не выветривалось, и Олег уже почти свыкся с ним. Сел в продавленное кресло, открыл энциклопедию в потрепанной обложке и принялся жевать бутерброды. Концентрироваться не получалось. Взгляд то и дело соскальзывал на подоконник, где в прозрачной стеклянной бутылочке стоял его успех. Он выпьет его и проведёт обряд идеально. Отец поймёт, что ему нечего искать — у него уже есть лучшая жена, а после удачного обряда он получит лучшего сына.***
К ежегодным занятиям перед обрядом никто серьёзно не относился. Это была, скорее, традиция, чем полноценные тренировки. Колдуны ещё в раннем детстве «будили» в себе чувствительность к чужой стихии, учились ею управлять. Поэтому на широкой солнечной поляне в глубине леса собралось не больше двенадцати колдунов под руководством Светы Святкиной. Злата пришла на поляну одна из последних, столкнувшись на полпути с Олегом. Он был не в духе, и она отлично его понимала. Ей самой хотелось отвлечься, переключиться, но сделать это дома никак не получалось. Она больше не разговаривала с отцом, хотя это был один из немногих дней, когда он остался дома. Святкина поделила колдунов на пары. Злате достался Ярослав. Смысл задания она прослушала. Поняла только, что ей не повезло встать в пару с противоположной стихией. Ярослав быстро заметил непривычную растерянность Златы. Утащил её ближе к деревьям и высокой траве, подальше от центра, где крутилась суетливая Святкина. — Что нужно делать? — тихо спросила Злата, подняв руки так же, как Ярослав, ладонями вперёд. — Обмениваемся стихиями. Ты передаёшь мне огонь, я тебе — воду. И так по кругу без изменений. Злата кивнула. Огонёк вспыхнул сам собой. Дрожащий и неспокойный, он метался вокруг Златиных пальцев. Привычное ощущение контроля дарило уверенность, спокойствие — то, чего так хотела Злата, чего не могла найти дома. Огонь был частью её жизни, нормальной, где был отец, дом и друзья. Вода была частью её жизни, противоположной, искаженной; той, что была только в крови, но не вокруг. Той, где Злата не жила, а хранила тайну. Вода была той сложной энергией, власть над которой никак не удавалось установить. Злата уже проделывала фокусы с неподвижной, неподатливой землёй, с ускользающим воздухом. Их она понимала. А воду нет. Не понимала. Запрещала себе понимать, чтобы не приблизиться к той, другой жизни, тайной и чужой. — Не волнуйся, — шепнул Ярослав. — Я не волнуюсь. Злата толкнула огонь вперёд. Ярослав отшатнулся. — Ты боишься? — Слишком горячо. Просто не ожидал, что настолько. Злата поспешила снова толкнуть к нему огненный шарик, чтобы посмотреть, не ошиблась ли. Ярослав позволил пламени приблизиться, обернуться змейкой вокруг ладоней. Но мизинец нервно дёрнулся. Злате очень хотелось сказать что-то едкое по поводу страха, но она быстро одёрнула себя: в страхе нет ничего плохого. То, что она вообразила себе, будто Ярослав никогда ничего не боится, её дело. — Потерплю, — сказал Ярослав. — Зачем себя мучить? Просто не подпускай огонь так близко к коже. И она поспешила переключиться на воду, плывущую по воздуху между ней и Ярославом. Большая, неровная капля прошла уже три круга, но в этот раз, едва приблизившись к Злате, рассыпалась каплями и затерялась в траве. Они пробовали ещё и ещё, вторая попытка, третья, четвёртая… У Златы получалось всё хуже. Стоило Ярославу уступить ей воду, как она выскальзывала, падала, исчезала. Злата не справлялась. Она начала злиться. И теперь вода испарялась, стоило ей соприкоснуться с колдовством Златы. — Может, передохнём? — предложил Ярослав. Ему удавалось задерживать огонь в руках и быстро возвращать Злате, чтобы избежать ожога. — Нет! — У тебя ничего не получится, — Ярослав опустил руки. — Ты слишком стараешься, слишком сильно контролируешь. — Огонь нельзя не контролировать. — Но я отдаю тебе воду. К каждой стихии нужен свой подход. Злата подняла на него обречённо-отчаянный взгляд. Ей с детства твердили про контроль, про то, что нужно направлять огонь, подавлять его волю. Это стало привычкой, и она уже не замечала, как держит любое колдовство в рамках, придает ему удобную для неё форму. — В паре колдун — вода главная — вода, — начал Ярослав. Он плавно поднял руку вверх, и капли, рассыпанные по растениям Златой, собрались в водяную ленту. Она метнулась к ладони, обгоняя кончики пальцев. — Видишь? Вода всегда впереди. Если я попытаюсь подчинить её… Он едва заметно согнул руку в кисти, водяная лента съежилась, исказилась и снова рассыпалась. — …она откажется исполнять мои желания. — Не понимаю, — вздохнула Злата. Она зачарованно и в то же время тоскливо наблюдала за действиями Ярослава. — Я не подчиняю огонь, подчинения требует только земля. Ярослав поджал губы. Злата подумала, что он сейчас начнёт злиться, и уже приготовилась злиться на него в ответ. Но он вдруг вздохнул. — Подбираю слова. Мне это объясняли… немного по-другому, — признался Ярослав. — Смотри, ты и огонь, вы как бы на одной ступени. С огнём ты можешь говорить, можешь к нему обращаться. А с водой так нельзя. Тебе нужно думать о чём-то отвлечённом: проговаривай что видишь, вспоминай что-то приятное… Попробуем? Злата кивнула. Не думать оказалось сложно — вода снова рассыпалась. Во время второй попытки Злата позволила себе отвлечься. Она искоса наблюдала за тем, что происходило на поляне. Святкина стояла, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, рядом с Олегом и Сеней. Воздух, перелетавший от одного к другому, то и дело наполнялся земляными комочками. При этом Олег выглядел раздражённым. Он даже пару раз огрызнулся — Злата не слышала, но по тому, как Святкина отшатнулась, поняла смысл брошенной фразы. Саша работал с Мариной, и только у этой пары всё было идеально: вода и огонь между ними двигались там быстро и плавно, что сливались в одно светящееся кольцо. Злата видела только лицо Саши, который постоянно что-то говорил, улыбался, смеялся, но она знала точно, что Марина делает то же самое. У неё тряслись плечи, когда смеялся Саша. Она часто кивала в ответ на его слова, отворачивалась, откидывая длинные волосы за спину, когда он смотрел на неё не моргая. Злата злилась. Не ревновала. Злилась. Злилась и завидовала, потому что отчётливо почувствовала, как ей не хватает вот таких его восхищённых взглядов. Приятно, когда на тебя так смотрят. Злата вдруг услышала болезненное шипение рядом с собой. Тут же одёрнула руки, разрывая колдовской круг. — Всё нормально? — Да, да, всё хорошо, — закивал Ярослав, спрятав руки за спиной. — Сейчас пройдёт. — Я обожгла тебя, — поняла Злата и шагнула к нему. — Дай посмотреть! — Всё в порядке. — Ярослав, — Злата требовательно посмотрела на него и не могла не заметить, как удивлённо он выгнул брови. — Покажи, не отстану. — Как будто ты первый раз назвала меня по имени, — заметил он и нехотя показал ей ладони. — Вот, видишь, всё нормально. Злата осторожно взяла его за запястья. Это даже не было ожогом, просто покраснела кожа, но она всё же чувствовала себя виноватой. Не заметив как, Злата заполнила пламенем всё кольцо, почти не оставив места воде. Огонь был слишком горячим, горячее, чем тот, что горел обычно в кострах или каминах. Так колдовство отвечало на Златино настроение. — Я задумалась. Прости, пожалуйста. Не нужно было так долго терпеть. — Зато у тебя начало получаться, — улыбнулся Ярослав, — я не хотел тебя отвлекать. — Ну и зря, — буркнула Злата. На глаза снова попались Саша и Марина. Ярослав подошёл ближе и наклонился к уху, хотя их бы вряд ли кто-то услышал. — Ты злишься, — констатировал он, проследив за взглядом Златы. — Нет. — Вода в твоих руках стала очень горячей. — Вот поэтому нужен контроль. И, кажется, не огню, а мне. Злата отвернулась. Теперь она видела только бесконечные ряды деревьев и высокие травы, которые приторно пахли из-за летней духоты. Некстати вспомнилось утро, и отец, и секрет, который не был секретом. Захотелось упасть в траву, высокую, послужившую бы, наверняка, неплохим укрытием, и лежать. — Не перестарайся, — сказал Ярослав. Злата готовилась услышать в его голосе усмешку, но ошиблась. Он говорил серьёзно и смотрел сверху вниз с пониманием, без жалости, от которой — Злата это чувствовала — она расплакалась бы на месте. — Давай попробуем ещё раз, — предложил Ярослав, Злата кивнула. Но не успели они снова занять свои места, как на поляну ворвался Сухопёрышкин. Он был бледен, растрёпан и очень спешил. Он даже забыл где-то свой плащ, который, казалось, давно прирос к телу. — Немедленно идите домой. Все. Злата и Ярослав переглянулись. Никто не ожидал услышать металл в голосе рассеянного мягкого учителя. — Слышали? Скорее! Все по домам! Святкина растеряно бегала от ученика к ученику, мягко толкала в сторону тропинки. В середине замерли то ли от страха, то ли от любопытства девчонки: оживлённо перешептывались и никак не реагировали на щебетание учительницы. Святкина шагнула к Олегу в поисках помощи, но тот и сам уже шёл навстречу. Раскинул длинные руки и, обхватив за плечи двоих, теснил к выходу всю группу. На поляне появился Никита Михайлович. Злата бросилась к нему. — Пап, что происходит? Может, мы можем помочь? — Иди домой. — Пап, я!.. — Домой! Ярослав, уведи её отсюда. Злата хотела снова возмутиться, но не успела. Ярослав взял её за руку и потянул в сторону. Она увидела, лишь как отец кивнул и тут же двинулся к Сухопёрышкину. Стоило выйти на тропинку, как Ярослав потянул Злату влево. Они сошли в траву и быстро, насколько позволял лес, углублялись в чащу. — Осторожно, не споткнись, — шепнул Ярослав, едва обернувшись. Они уже вошли в густые изумрудные заросли, куда почти не попадал солнечный свет. Там было тихо, лишь вдалеке, точно через четыре слоя толстого стекла, слышалось жужжание взволнованных колдунов. Но скоро в лесных шорохах растаяло и оно. Ярослав замедлился, его шаги стали более осторожными. — Куда мы идём? — спросила Злата. — Ты разве не хочешь узнать, что случилось? — Хочу. Но я думала, ты послушал папу. — Ну я же тебя увёл. Он не говорил, куда, — по крайней мере, мне. Ярослав обернулся и подмигнул. Злата едва не засмеялась, но сдержалась — вдруг их обнаружат. Никогда в жизни она бы не подумала, что будет нарушать приказ отца вместе с Ярославом Корольком — с кем угодно, только не с ним. Она не заметила, как сильнее сжала его ладонь. — Хитро́! Нужно у тебя поучиться. — Ты бы всё равно пошла туда. — Пошла бы. — Ну так вдвоём безопаснее. Злата кивнула — теперь они аккуратно пробирались через заросли, вышагивая рядом друг с другом. — Как ты понимаешь, куда идти? — Чувствую. — Они около воды? — Да, у ручья. — А я думала, он уже давно пересох… Послышались взволнованные голоса старших, и Злата замолкла. Ярослав приложил палец к губам и поманил за собой. Они спрятались за раздвоенным стволом, вокруг которого росли высокие густые кусты шиповника. Осторожно, игнорируя впившийся в руку шип, Ярослав отвёл несколько веток в сторону. Кивнул Злате, и она заглянула в крохотное окошко. Она быстро поняла, что собрался почти весь Совет. Здесь были и отец, и Сухопёрышкин, и Белозёрова, и Лида, и даже Сандра стояла неподалёку. Пришла даже Василиса Александровна. Северный стоял прямо напротив Златы, спиной к ней. Из-за него никак не удавалось разглядеть, вокруг чего собрались старшие. Злата мысленно молила Северного, чтобы он отошёл в сторону. И он отошёл. Злата отпрянула. Ноги запутались в длинных растениях. Она обязательно упала бы, если бы Ярослав не потянул её на себя. Она уткнулась в его грудь, пытаясь сдержать крик. Вместо этого из приоткрытых губ вырывалось тяжелое прерывистое дыхание. — Что случилось? — шепнул Ярослав едва слышно. Он испугался, когда Злата подняла на него огромные синие глаза. Он уже видел этот взгляд, полный первобытного, животного ужаса, видел дважды — в тот вечер, когда встретил её, бегущую от реки, и в ночь наказания. Ярослав положил руки на её плечи и несильно надавил. — Злата, что ты увидела? Она покачала головой, не в силах произнести ни слова. Снова приблизилась, снова уткнулась в него. Ярослав чувствовал, как она дрожит, как покрылась крупными мурашками загорелая тёплая кожа. — Злата, что?.. — Там кто-то умер.