Помоги, ты нужен мне, очень

Адриан собрался с мыслями и начал свою речь, глубоко вздохнув. — В общем, думаю, ты знаешь о том, что у меня довольно строгий отец. — Маринетт кивнула, ожидая продолжения. — Чтоб ты понимала, я никогда в своей жизни не слышал от него «я тебя люблю». Мне такое говорила.. Только моя мама. Но после ее смерти я уже и забыл о существовании этой фразы. И тем более о самой любви. Маринетт догадывалась, что у него в семье не все гладко, но чтобы ни разу не слышать от родного отца слов о том, что он тебя любит — это уже перебор. — Знаешь, я теперь буду говорить почаще о том, что очень люблю тебя. — Для нее было сложно выражать свою любовь, но она действительно хотела, чтобы Адриан чувствовал себя любимым. Он сдержанно улыбнулся, опустив голову. Смущался, как подумала Маринетт. Откашлявшись, он продолжил. — На самом деле, все не так уж и плохо. У тебя ситуация.. Будет хуже. Только у тебя с мамой, а у меня с отцом. — Маринетт хмыкнула, пытаясь сделать вид, будто ее совсем не беспокоит отношение ее матери к ней. — А у меня вопрос возник. Почему ты называешь его отцом? Ну я имею в виду, почему так официально? — В детстве он говорил, что я должен называть его именно так, ведь я же мужчина. Папой называют только девочки. Да, знаю, звучит не очень. Он всегда был помешан на каких-либо стереотипах. — Сказал Адриан, грустно хмыкнув. — Со временем я просто привык, поэтому сейчас не обращаю на это внимания. — М-да, никогда не любила стереотипы. Особенно бесят «девочки должны ходить в розовом, мальчики — в синем» и «мужчины не плачут». — Она закатила глаза, показывая, насколько презирает подобные высказывания, но вдруг нахмурила брови. — Я же надеюсь тебе не говорили, что ты не можешь плакать, потому что мужчина? Адриан промолчал, а потом поднял голову и сказал, пожав плечами: — Говорили. — И ты что, никогда не плакал? — Удивлённо спросила Маринетт. — Пару раз. На похороны мамы и тогда, когда уже просто не выдерживал. Он зачастую так меня загружал работой, репетиторами, какими-то другими делами, что иногда от бессилия хотелось либо разгромить все, либо просто выплакаться. Я очень уставал. Но не разрешали ни того, ни того. — Он запрещал тебе просто выражать эмоции? Ты ведь человек, в конце-то концов, а не робот. Ты тоже можешь грустить, можешь злиться. Не всегда же быть радостным и делать вид, что все отлично. — Маринетт было очень обидно за Адриана. А ещё неприязнь к Габриэлю стремительно росла. — Я к этому как-то привык. Он и сам-то эмоции крайне редко показывал. В основном холод, отстраненность и безразличие. Я уже не помню, когда он улыбался. — Да, у Адриана в семье тоже все было не сладко. Поэтому он понимал Маринетт, а она — его. — Ужас какой. Судя по всему, он и тебя таким же хотел вырастить. — Сказала она нахмурив брови. — Но у него это не вышло. — Он едва ли не добавил «наверное», но вместо этого просто перевел взгляд куда-то в сторону. — Я переехал в отдельную квартиру, где мне никто ничего не запрещает. Мы созваниваемся для того, чтобы обсудить работу. — А он интересуется чем-то кроме работы у тебя? Может хотяб спрашивает, как дела? — Нет. Его не интересует, как я живу и тому подобное. Только рабочие вопросы. У нас разговор длится от силы минуту, а спрашивать, как у меня дела.. Он считает это бессмысленной тратой времени. — Адриан грустно вздохнул, а затем, понизив голос на октаву, продолжил: — Я всегда хотел иметь хотяб одного человека, с которым бы я мог говорить о чем угодно. Я хотел найти того человека, с которым было бы комфортно не то что говорить, а даже молчать. И чтобы я не мешал ему. Сейчас я этого человека нашел. — Он взглянул на Маринетт, слегка улыбнувшись, как бы намекая, кто этот самый человек. Она, кажется, намек поняла, так как тоже улыбнулась, прохладной ладонью касаясь горячего лба. — Я тоже нашла этого человека. Знаешь.. Черт знает, что было, если б ты не пришел ко мне тогда, когда я на балконе плакала. — Сказала она. — Кстати, а почему ты тогда плакала? Я помню, что ты просто постаралась меня отвлечь и заверить, что все нормально. Этот вопрос заставил Маринетт вспомнить тот вечер. Она курила, глядя на фотографии, где она была с Нуаром. В костюме Ледибаг. Плакала из-за того, что не хотела расставаться с ним, хотя уже тогда все решила. Но вот что сказать Адриану? «О, ну понимаешь, просто я Ледибаг и не хотела отдавать талисман, ведь потеряла бы такого напарника, как ты.» — Вариант не самый лучший. Она не хотела, чтобы Адриан узнал о ее тайне. Потом, но не сейчас. — Да я как-то и не помню... — Маринетт пожала плечами, а потом добавила: — И всё-таки я очень рада, что ты тогда ко мне пришел. Адриан промолчал, хоть и понял, что она что-то недоговоривала. Он решил не думать об этом — быть может, это слишком личное. — Я помню, как тогда испугался, когда увидел бинты. Ты даже представить себе не можешь. — Прости, не хотела пугать.. Я вообще не хотела, чтобы хоть кто-то узнал об этом. — Не извиняйся. Это реакция нормального человека, когда он увидел что-то подобное. — Главное, что сейчас я ничего такого не делаю. — Она на секунду поджала губы, замолчав. — Блин, мне тебя реально жаль. А ведь ты ещё других поддерживаешь и выглядишь, в целом, счастливым. Маринетт подошла к Адриану, который сидел на кушетке, и села рядом, придвинувшись к подушкам, что лежали под поясницей. Она неуверенно обняла его. Неуверенно, но так трепетно. Адриан носом уткнулся в изгиб шеи, руками обхватив ее талию. Они словно ролями поменялись. Обычно он обнимал Маринетт, а она лежала, грубо говоря на нем. Сейчас она откинулась на спинку софы, оказываясь из-за подушек полулёжа, а Нуар положил голову ей на плечо, устроившись между ее ног. Маринетт не поняла, как она начала пальцами перебирать его прядки волос, задевая кожу головы ногтями, но Адриан от таких действий прижался к ней, словно ластился, а потом и вовсе замурлыкал, как настоящий кот. У Маринетт не было никогда кота, но уличных она частенько подкармливала и гладила, видя, как они реагировали на ласку. И поклясться готова, что мурчание обычного кота и того Кота, который был у нее, абсолютно одинаковы. «Вот это мне Кот достался. И город спасет, и помурлыкает в объятиях.» — Подумала она и улыбнулась этим мыслям. — Милый такой.. — Тихо произнесла Маринетт, но только потом поняла, что сказала это вслух. — Муррцесса, то же самое могу сказать о тебе. — Он хохотнул, прикрыв глаза, услышав негромкое «я это вслух сказала?». — Если ты хочешь мне что-то сказать, то говори. Как бы я дальше жил, не зная, что ты считаешь меня милым? — Мне неловко. — Протянула она. — Вдруг я что-то не то скажу. — Мари, мне неважно, что ты скажешь, главное, что ты не промолчишь и не будешь лгать. — Адриан, выдержав паузу, сказал шепотом: — Да и мне нравится слушать твой голос. Маринетт смутилась, из-за чего сердцебиение участилось, что было прекрасно слышно Адриану. И смутилась она не только потому, что услышала подобные слова впервые, но и немаловажным было дыхание, обжигающее шею. — Я очень-очень люблю тебя. — Она говорила то, что думала и хотела сказать, но боялась, что это показалось бы глупо. — Я люблю тебя больше, чем ты себе можешь представить.. — Адриан действительно любил слушать Маринетт. У нее и вправду приятный тембр голоса. Он готов был слушать его с раннего утра и до ночи. — А ещё ты хороший собеседник, друг и.. Парень. Я все ещё не привыкла к тому, что мы встречаемся... — Выдохнула она, продолжая перебирать его волосы. — Это, должно быть, неприятно слышать. — Вовсе нет. Я понимаю, что человеку нужно время, чтобы осознать происходящее и принять это. Поэтому не так уж и неприятно. — Адриан говорил спокойно, а это внушало доверие. — Ты очень понимающий и добрый. — Ох, ты не видела, как я общался с нашими одноклассниками, пытаясь выяснить, кто откуда узнал о том, что ты занимаешься селфхармом. — Он усмехнулся, вспоминая, как некоторых парней он брал за шиворот или едва не срывался на крик. — Все равно ты добрый. Ты слишком хороший для того, чтобы иметь такие отношения со своим отцом. — Она кинула взгляд на совсем разлохмаченные волосы и остановилась, убирая руку. — Ну-у, — недовольно протянул Адриан, сместившись на грудь, так как по-другому он не увидел бы ее ладонь. — Ты уже лохматый весь. Мне жалко твою укладку. — А мне не жалко, фотосессия уже была, поэтому можешь делать всё с моими волосами. Можешь даже заплести что-нибудь, неважно. — Он взял ее за кисть и, невзначай коснувшись губами костяшек пальцев, положил обратно на голову. Маринетт хихикнула, умиляясь тому, как выглядел Адриан с растрёпанные и волосами. Как-то по-домашнему. Прямо веяло уютом. — Могу пару колосков, но ты будешь потом кудрявым, когда расплетешься. Адриан чувствовал себя так комфортно в ее объятиях. Ее действия были ласковыми и наполнены нежностью. Он и не думал, что могло быть так приятно, когда тебя кто-то обнимал. Или это относилось лишь к его Маринетт? — Давай. Я, кстати, видел кудрявых котиков, они такие милашки. И тоже буду таким, как они, да? Я же тоже отчасти кот, просто ещё Париж временами спасаю. Маринетт просто улыбнулась и прыснула, представляя Адриана в строгом костюме на каком-нибудь серьезном мероприятии с кудряшками или хвостиком. — Будешь таким же, мой кудрявый котик) *** Двадцать восьмое октября, воскресенье. Маринетт смогла заснуть ночью, а рано утром, часов в пять, проснулась от того, что почувствовала, как руки, всю ночь напролет обхватывающие талию, вдруг залезли под ткань кофты и нежно гладили горячую кожу живота. Она открыла глаза и увидела, что они лежали на той же кушетке, где она вчера заплетала Адриану колоски. Его голова лежала чуть ниже груди, а ладонь то медленно поднималась к верху живота, то спускалась ближе к бёдрам. Маринетт не поняла, спал ли Адриан, но она решила, что в комнате прохладно, поэтому стоило перелечь на кровать. Там есть одеяло, да и если мама зайдет, хоть это и маловероятно, то не увидит, что она не одна. — Адриан, — сонно проговорила Маринетт, потормошив его за плечо. Практически сразу она услышала «м-м?». — Давай переляжем на кровать, полежим хоть нормально. — В ответ вздох и «мгм». Он поднялся, потерев глаза. Всё-таки спал. Адриан глянул на настенные часы, думая, что он долго спал, и ему уже пора уходить. Увидев, что на них было двадцать минут пятого, он расслабился. Ещё пару часов сна с Маринетт он мог себе позволить. Тем временем Маринетт нашла на столе жаропонижающие таблетки, потому что лоб оказался горячим, достала одну и запила ее водой. Несмотря на то, что она была вся горячая, ей было холодно, даже в кофте с длинными рукавами и штанах. Маринетт не запомнила, как они улеглись, так как была очень сонная. Она накрылась одеялом, до головы, а Адриан наоборот — раскрылся, будучи в футболке и спортивках. — Морозит? — Маринетт кивнула. Адриан притянул ее к себе, как бы согревая и так горячее тело. Он взял ее ладошки, но почувствовал, что они холодные, а кончики пальцев ещё холоднее. Он взял их в свои теплые ладони, прикрыв глаза. — Ты знала, что у людей с холодными руками обычно теплое сердце? — Вдруг спросил Адриан. — Что за бред? — Маринетт нахмурилась. Она слышала это, но не верила. — А у людей с горячими руками, как у тебя, тогда холодное сердце? — Не-ет, они созданы для того, чтобы греть руки людей, у кого они холодные. — Он усмехнулся. — Инь и ян. — Спи уже, чудо в перьях. — Сонно пробормотала она. *** Адриан уже перевоплотился и собирался уходить. Было пол десятого, так что он решил вернуться домой. — Когда ты придёшь? — Спросила Маринетт, явно огорченная тем, что останется одна. — Посмотрим. Если не будет никаких важных дел, то приду часов в семь вечера. — Он подошёл к ней, а затем поцеловал в щеку. Конечно, он хотел поцеловать ее в губы, но они договаривались, что пока Маринетт не решится, он будет ждать. Адриан думал, что она стеснялась, поэтому сам даже не намекал, желая, чтобы она сама проявила инициативу. Ее стеснительность можно понять, ведь они встречались, откровенно говоря, мало. Но ничего страшного, он ещё успеет зацеловать ее. — Люблю тебя, выздоравливай поскорей, я хочу кое-что для тебя сделать. Она тепло улыбнулась и сказала: — Я тебя тоже люблю. *** Маринетт сидела в своей комнате, бездумно пялясь на чистый лист бумаги. Ее неожиданно посетило вдохновение, но, увы, также неожиданно исчезло. А раз уже села, то почему бы что-нибудь не нарисовать? К тому же, она долгий промежуток времени ничего не рисовала. Грифель простого карандаша оставлял след на бумаге. Маринетт не думала, что рисовала. Она была сфокусирована на другом — ссора отца и матери. Уже на протяжении нескольких месяцев между ними возникали конфликты чаще, чем обычно. Возможно из-за этого у Сабин было плохое настроение, и она искала, на ком могла отыграться. Только вот этим человеком оказывалась вечно Маринетт. На самом деле было до жути больно. «Ты говоришь, что у тебя с мамой отношения плохие. А ты вообще хоть раз пробовала ее понять?» — Всплыла вдруг в голове фраза психолога. Того самого психолога, с которым у Маринетт был первый и единственный сеанс. Она помнила, как едва не сорвалась на крик, говоря «я пробовала ее понять!». Столько раз Маринетт закрывала глаза на то, что мама кричала на нее просто так, оскорбляла и унижала. Она думала, что мама пойдет потом и извинится, мол, «извини, что вспылила, просто у меня сейчас не все гладко». Но ничего подобного не было. Это все забывалось, однако только со стороны Сабин. Маринетт запомнила каждую фразу. Каждое обидное слово. Она старалась не обвинять свою мать ни в чем. Но это ведь не могло продолжаться вечно. У всего есть предел. — Если тебе что-то не нравится, то почему ты вообще со мной живёшь? — Послышался мамин возглас. Маринетт поджала губы и только сейчас увидела, какой набросок вырисовывался. Нет, не какой-нибудь наряд, как это было раньше. Человек, прижавший колени к груди и сидящий на стуле. Стула пока не было — только очертание. Но воображение свою работу сделало. — Вечно у тебя скандалы ни с чего. Вот чего ты ко мне пристала? Всегда срываешься то на мне, то на Мари. — Ответил жене Том. — Ты ее ещё защищать будешь?! Да она вон, как себя ведёт! — Я ее защищаю, потому что она наша дочь. Уймись уже! Что ж ты ее так ненавидишь? — Ну вот значит найди себе ту, которая будет обожать ребенка, что бы он ни вытворял! Я не буду закрывать глаза на ее недостатки. В глазах застыли слезы, а руки уже кинули карандаш в сторону и разорвали лист. Почему она вечно во всем виновата? Разве она настолько плохая, чтобы ее ненавидела собственная мать? «Ни один день не может пройти хорошо..» — С досадой подумала Маринетт, когда поджала колени к груди и позволила слезам течь по щекам. Почему-то дома она себя чувствовала лишней. Маринетт была «дома», но по-настоящему дома она чувствовала себя только оставаясь одной. Без родителей.