О щенячьей шерсти и птичьих перьях

— Знаешь, говорят, такие красивые облака только у нас, в Кеттари. Ну и вообще в графстве. А вокруг в небе долин не увидишь ни менкалов с колокольчиками на рогах, ни громадных лиловых рыб, ни даже какого-нибудь скучного вахари. Джуффин усаживается на отмель у самого Миера, пристраивает рядом изрядно потрепанного игрушечного щенка, старательно разглаживает кучерявую между ушами шерсть и снова задирает голову вверх. Трудно представить, что где-то вместо бесконечной вереницы фантастических зверей и волшебных замков небо полнится просто белесыми полосками да бесформенными комьями на бледном фоне. — Не то чтобы я в самом деле в это верил, — сообщает он игрушке таким специальным небрежным тоном, каким иногда разговаривают взрослые о самых интересных на свете вещах. — Как может быть так, чтобы небо было разным, если Мир один? Но вообще-то приятно помечтать, что наш городок хоть в чем-то особенный. Щенок внимательно слушает, кося стеклянной бусинкой единственного оставшегося глаза. На приплюснутую мордочку слетает цветочное семечко с целым пушистым парашютом, и мальчик осторожно стряхивает его с игрушки, тихонько вздыхая. Если бы только щенок был настоящим... Джуффин ложится на спину, подпихнув под голову собственные сапоги, и щурится на стоящее в зените солнце. Вода плещет так близко, что только протяни руку — и коснешься пальцами прохладного потока, но в первый по-настоящему жаркий летний день хочется пропечься до самых костей. Облако, задевающее солнце самым краем, похоже на корабль. На укумбийскую шикку, которые, говорят, обладают собственным вредным характером — вот и эта истаивает, едва мальчик успевает сфокусировать на ней взгляд. А через пару мгновений белые клубы превращаются в птицу с остроконечным хвостом и полупрозрачными крыльями. Птица делает ими пару ленивых взмахов, изгибает длинную шею и сворачивается в спираль, закручиваясь вокруг солнца. Мальчик прикрывает глаза, и призрачные перья вспыхивают под его веками так ярко, что он почти чувствует опаляющий ресницы жар. Он зажмуривается крепче, пытаясь удержать образ как можно дольше, ведь тот, как и облака, надолго не задержится, всегда так бывает. ЛЕТИ Джуффин вздрагивает и открывает глаза. В совершенно ясном небе над ним тускло сияют первые звезды. Щенок безмолвствует, ткнувшись мордочкой в мелкие камешки отмели. *** — Да что с тобой сегодня? Шлялся весь день незнамо где, а теперь сидишь как примороженный. И убери наконец эту рвань со стола! Тетка ворчит, отбирая у Джуффина миску с размазанными по донышку остатками ужина. Он поспешно заталкивает вовсе даже не рваную — подумаешь, всего-то пара швов — игрушку под лоохи и уже поднимается, чтобы уйти наверх, но вдруг настораживается, расслышав интонацию. В ней чудится что-то и новое, и давно забытое. Словно бы совсем так же — сердито, но встревоженно, даже заботливо — когда-то очень давно говорила с ним мать. На секунду он почти верит, что тетке в самом деле не все равно, и, наверное, именно поэтому неожиданно для себя вдруг отвечает, совсем негромко: — Знаешь, я видел птицу. Громадную такую птицу, с прозрачными перьями и длинным хвостом, прямо у солнца... Тетка не оборачивается, громоздя посуду в раковину. — Ты видел птицу? В небе? Вот уж чудо. В интонациях ее столько давно привычной скуки, что мальчик сразу жалеет о сказанном. Он залпом проглатывает слишком горячую камру, так что та раскаленным комом прокатывается по телу и выступает на глазах непрошеными слезами, и бежит наверх, в свою комнату, где можно зарыться в одеяло с головой и представить, что чудесная птица снова кружит над ним, защищая от всего на свете. — Когда я вырасту, я обязательно научусь летать, — шепчет он в пахнущий старым мехом и речным берегом бок игрушки, наблюдая за распускающимся под закрытыми веками светящимся веером перьев на гигантских крыльях. — Улечу отсюда далеко-далеко и найду миллион... нет, целых три миллиона волшебных птиц! Ему вдруг кажется, что щенок лизнул его горячим маленьким язычком, но когда он касается щеки ладонью, то понимает, что это всего лишь дурацкая слеза, и сердито утирает ее о подушку. — И больше никогда не буду плакать, — грозится он, сам не зная кому. НЕ ПЛАЧЬ Мальчик замирает, вслушиваясь в звуки за пределами одеяльного мира. Внизу тетка громыхает посудой, по улице за домом прошел старый Кодрих, позвякивая колокольчиками на лотке. Где-то пока еще негромко раскатывается гром равнинной грозы. Джуффину страшно и щекотно внутри так, что хочется втянуть голову в шею, поджать пальцы на ногах и никогда-никогда не вылезать наружу. Но рука словно бы сама уже тянется проделать в спасительном коконе сначала щель, потом окошко пошире — и наконец стянуть одеяло с головы. И замереть на середине движения, не в силах пошевелиться. Под потолком, вдруг взмывшим в недостижимую высь, клубится и переливается его Птица. Хвост рассекает густую темноту вспышками молний, крылья с почти грозовым грохотом пронзают воздух, гордо изгибается исполинская шея. Джуффин понимает, что должен бы испугаться. Точно должен бы, ведь таких громадных монстров в графстве Шимара просто не бывает, они наверняка опасны, да и какое им дело до совсем еще маленьких мальчиков, съедят и не заметят, но... ЗАЩИЩАТЬ Он выпутывается из одеяла и встает на кровати во весь рост. Приподнимается на цыпочки, вытягивает руки вверх изо всех сил, набирает воздуха в легкие и задерживает дыхание, словно это может помочь ему стать еще чуточку выше. Медлит секунду, всматриваясь в завораживающее сияние над головой. Наконец подпрыгивает, отталкиваясь от постели — и вместо удара о землю чувствует, как его подхватывают мягкие крылья. Гигантский хвост щелкает, разрезая под ним одеяло, и кровать, и скрипучие доски пола, и камни фундамента, и скалу под ними — весь дом и всю жизнь, всех обидчиков и нелюбимых, всех тех, кто его бросил и ушел, оставив зачем-то здесь, чтобы жить без них, чтобы жить одному, чтобы... ЖИТЬ Джуффин бьется пятками о пол и встряхивает головой, фокусируя взгляд на разоренной комнате. Он смотрит на зияющий в полу провал, на осколки оконного стекла, на вспухший вывороченной комковатой пеной рассеченный бок игрушечного щенка. Пожимает плечами и отворачивается: кого интересует какая-то там собака. Спускается по чудом уцелевшей лестнице, проходит через заваленную обломками кухню. Переступает через рухнувшую балку, неподвижную теткину ногу, вышибленную дверь. И идет к берегу Миера, не обращая внимания на сбегающихся со всех сторон людей. Сияние перьев обжигает ему глаза каждый раз, когда он моргает.