Значит, кто-то в нём живёт

С Ибо творилось что-то странное. Он то пребывал в апатии, то начинал скакать, как подросток добермана, то вдруг набрасывался с жадными поцелуями и любил так сильно и так нежно, что Сяо Чжаню начинало казаться: его старое сердце не выдержит. И не сердце тоже. В другое время Ибо бы возразил, что ничего Чжань-гэ не старый, свежее всех майских жуков и бодрее всех майских роз. В другое время. Но не в эту неделю, когда он подолгу замирал у распахнутого окна, гипнотизировал падающие осенние листья и слегка раскачивался. Вывести его из этого состояния могла только Фасолька: она тащила набор лего, скрупулезно отсортированный по отсекам в прозрачном чемодане, разглаживала ладошками бумажную схему драконьего замка и тянула Ибо за штанину. — Ибо-гэ, — говорила она, — пойдём. Но стоило ему сесть рядом, как она принималась сосредоточенно пыхтеть, стукать его по пальцам, мешая взять детали, и подбирала сама, пока не выдыхалась — и тогда надувала щёки и губы, молча подвигала схему к Ибо, он усмехался и объяснял ей, как находить нужное, выцеплять, на что обращать внимание в первую очередь. И вот уже не выдерживал Сяо Чжань, садился к ним, и они пыхтели над причудливым замком втроём. И даже в такие моменты Ибо мог зависнуть, сжав в кулаке детальку, впериться взглядом в стену и, чуть склонив голову к одному плечу, словно слушать что. На своей волне. Он был на своей волне и упрямо не говорил, что с ним происходит. Сначала Сяо Чжань ждал, верил и надеялся, что тот сам поведает, раз уж у них никаких секретов друг от друга. Ибо не замечал (или делал вид, что не замечает) вопросительных сигналов. Сяо Чжань говорил себе не злиться, но злился. А один раз, когда они с Фасолькой заехали к нему, чтобы забрать после работы, долго сканировал новенькую медсестру на предмет… Нет, он не ревновал, ничего такого. Он же был уверен в Ибо. Но это Ибо, а это новенькая медсестра. Довольно симпатичная медсестра. Спрашивающая у Ибо советов, какой скейт лучше выбрать, на что ориентироваться, где и с кем практиковаться. И Ибо, обстоятельно отвечающий на всё. Без фанатизма, радостно отмечал Сяо Чжань, но всё же сочился уксусом. В один из дней Ибо проснулся раньше всех и куда-то делся. На звонки не отвечал, лишь один раз прислав сообщение: «Со мной всё хорошо, вернусь к ужину. Надеюсь». Сяо Чжань рассудил, что так дела не делаются, собрал Фасольку, та собрала рюкзачок: запихнула в него любимого зелёного динозавра (только голова торчала), подхватила чемоданчик с лего и заявила с серьёзным видом, что готова ехать к бабуле с дедулей, но только до ужина, потому что его никак нельзя пропускать: «Ибо-гэ обещал научить рисовать попки шмеля на какао». Так что Сяо Чжань отвёз Фасольку к родителям Ибо, а сам отправился на его поиски. Сперва подумал обойти весь дом и прилегающую территорию. Потом… настолько далеко идущие планы Сяо Чжань пока не строил, решив действовать по ситуации. Ибо обнаружился в самом дальнем строении, которое использовали для склада садового инвентаря, шезлонгов и всего того, что необходимо было летом, но совершенно не нужно зимой. Здесь же хранились и лопаты, которыми расчищали дорожки от снега. А ещё ледянки и доски для сноуборда. В общем, многофункциональное и вместительное строение. И вот тут Сяо Чжань нашёл его. Ибо. По крайней мере, он очень надеялся, что вот этот огромный богомол, подпирающий потолок и задевающий длинным трубчатым усом одинокую лампочку, и есть его Ибо. Потому что иначе пиздец. — Ибо? — позвал Сяо Чжань, собрав в голос столько уверенности и твёрдости, сколько смог от неожиданности наскрести. Богомол встал на задние лапы (оказывается, до этого он сидел!), проскрежетал спиной по дощатому потолку, поднял саблевидные передние лапы, блеснув идеально-острыми зазубринами, и навис над Сяо Чжанем. Мерцало ли в сетчатых золотых глазах узнавание, сказать было трудно. Он просто глядел, и в каждом фрагменте, как в осколках зеркала, подогнанных друг к другу, Сяо Чжань видел себя: не испуганного, но явно не вкуривающего, что происходит, зачем надо было прятаться, если прежде вполне спокойно перекидывался при нём. — Почему ты спрятался? — спросил Сяо Чжань и потянулся к одной из сабель. Но богомол отшатнулся, задел трубчатым усом лампочку — та звякнула, а богомол раздражённо дёрнул головой и опять склонился. Сяо Чжань вдохнул-выдохнул, подумал, что потом обязательно спросит, какого тут творится, и шагнул вперёд, оказавшись под самым торсом этого гиганта. Поднял руку и прижал к нежному и мягкому — это наверху были пластины, схожие с хитином, а тут сокровенное, тщательно оберегаемое и никому не показываемое, ну разве что ему и Фасольке, которая любила взгромоздиться, уцепиться за передние лапы (с втянутыми зазубринами) и кататься на нём с горки. И тогда Ибо не возражал, наоборот же сам и предлагал, и в целом ему нормально было показываться тем, кому доверял. Но сейчас он жалобно стрекотнул и попытался уйти, двинуться назад. Не с его размерами. Не в этом пространстве. И не с наступающим Сяо Чжанем, натурально загнавшим его в угол и приперевшим к стене. — Что происходит? — предпринял ещё одну попытку добиться ответа Сяо Чжань. Да, в такой форме Ибо не говорил, речевой аппарат был не тот, но всё равно его можно было понять, да и перекинуться мог обратно, чего он всё никак? И тут Сяо Чжаня осенило. Он снова прижал руку к животу Ибо. Обычно тот был прохладным, но сейчас горел, и жар этот опалял. — Ты болеешь? Почему не сказал? Боялся заразить? Богомол мотнул головой и отвернулся. Дышал он часто и тяжело. Не из-за болезни. И не из-за темноты — и лампочка светила, и солнечные лучи в единственное круглое окно попадали, скользили прямо по длинному изумрудному телу, по гладким надкрыльям, под которыми, Сяо Чжань знал, скрыты крылья тонкие и прозрачные, подобные мыльным пузырям в яркий летний день. Одной рукой успокаивающе (как он думал) поглаживая по животу, другой Сяо Чжань перехватил правую саблевидную лапу, погладил острый кончик и ощутил зарождающуюся вибрацию в теле Ибо. Он дышал всё чаще и громче, срываясь в короткое свиристение, из передних лап выдвигались зазубрины, а внизу… — И ты смел от меня это прятать? Мы вместе уже пять лет, а я только сейчас вижу это?! Ибо?! Что это, кстати? Это то, что я думаю? Золотые глаза смотрели с ужасом, лапами он попытался прикрыться, но Сяо Чжань схватил вторую, следя за тем, чтобы не напороться, и держал крепко. Нет, он понимал, что при желании Ибо легко бы и вырвался, и отбросил — кого другого, но не его. На Сяо Чжаня Ибо мог только смотреть, крутить головой с тонким ртом и явно просить: не глядеть туда. — Ладно, — Сяо Чжань отпустил лапы, поднял примирительно руки, — если ты не хочешь говорить, не хочешь, чтобы я знал, не готов или ещё что, хорошо, так тому и быть. Мне немного обидно, что я не заслуживаю твоего доверия, но переживу. Мне где постоять? За дверью? Ну, я пошёл. Ибо перегородил ему путь раньше, чем Сяо Чжань успел дойти до зимних лопат. А это даже не середина. Просто скрежетнул под потолком, снёс наконец лампочку и запер все входы-выходы. И опять он то не смотрел на Сяо Чжаня, то позволял себе совсем уж короткие взгляды. А зазубрины втянул. И то, что было внизу, тоже. «Момент упущен?» — с досадой и разгорающимся азартом подумал Сяо Чжань. Придвинулся ближе. Ибо стоял, не делал попыток отшатнуться. И ещё ближе. А всё же интересно, почему он не перекидывается обратно, удивился Сяо Чжань и коснулся кончиками пальцев горячей светло-зелёной кожи спереди, посчитал до десяти, до сильных бёдер, до твёрдого хитина, закрывающего самый низ живота, и там задрожало, мелкие пластины выгнулись и стали расходиться, выпуская большой, длинный и золотисто-зелёный, вполне похожий на человеческий, член, если бы не размер. И не цвет. И без явной головки. Ну вот как рог вырос. Только не вверху, а внизу. — Улитки, значит? — спросил Сяо Чжань и скептически поджал губы. Чтобы не заржать. Смеяться сейчас точно нельзя было, он же не дурак. — Хуй во лбу, да? Что ты там ещё мне говорил? Это что? Яйцеклад? Ты и в такой форме можешь оплодотворить? Богомол сверкал золотыми глазами и, возможно, телепатически пытался донести какие-то свои возмущения, но потом качнул трубчатыми усами, а член стал втягиваться обратно. Э нет, подумал Сяо Чжань и взялся за него. Богомол замер, член замер, Сяо Чжань замер, всё замерло, и только лампочка вдруг снова зажглась, накалилась, разгорелась и с громким хлопком лопнула. Вот мы и попались, подумал Сяо Чжань, а дальше решил не думать, потому что член в руках был вполне рабочий, горячий, влажный, твёрдый, и Ибо был свой, родной, пусть в богомольей форме, но это и неважно, это всё равно его Ибо, и это он дышит заполошно, скребёт зазубринами по стенам, держится там чего-то, втыкает их в древесину, крепится, а Сяо Чжаню нет нужды крепиться. — Ибо, ты такой красивый, самый красивый, самый лучший, самый любимый, — горячо шептал Сяо Чжань и дрочил ему двумя руками, потому что одной обхватить не получалось. А солнечный свет бился в окно, стекал по изумрудным бокам и исчезал где-то там, вверху. Внизу же, под Ибо, было совсем не видать, что и как, да Сяо Чжаню и не нужно было, он прекрасно ориентировался на дрожь, на жар, на сбивчивый стрёкот, целовал живот над собой, запрокидывал голову и хотел, очень хотел поймать губами губы. Собственный член стоял уже так, что, казалось, потереться вот так о выставленную ногу — и всё, и можно выжимать. «Я как огонь добываю», — подумалось вдруг. Огонь. Внутри полыхало так, что Сяо Чжань не мог понять — это ему от Ибо передалось, или он сам что словил? Или это вообще другое. Ибо издал жалобную трель и выплеснулся — по рукам потекло горячее, обжигающее. Жидкое золото, завороженно подумал Сяо Чжань и слизнул. Та же сперма, что и всегда. Ибо возмущённо застрекотал и закрыл голову лапами-саблями. — Глупый, — засмеялся Сяо Чжань, — ты вкусный и красивый всегда. И в следующий раз я тебя поцелую, так и знай! Ибо глянул одним глазом. Высунулся вторым и всё же опустил лапы. И смотрел теперь так, что Сяо Чжань поднырнул под него, притянул к себе смертоносные сабли — для других, не для него, — прижался спиной к тёплому животу и принялся ждать. Чего, он не знал. Но раз Ибо ждёт, то и ему следовало быть рядом. Так прошло минут тридцать. А может, и больше. Сяо Чжань успел задремать, когда Ибо стало мелко потряхивать — золотые глаза затянулись зелёной плёнкой, и сам он вдруг окаменел, а потом стал выходить. Из своей головы. Голова выползала из головы, уходила через шею, теряли плотность передние лапы, тело, и внутри одного богомола продолжал продвижение другой — он пятился и пятился, оглашая замкнутое пространство хрустом хитина и скрежетом крыльев, но умудряясь не разрушать того, первого. Это моя кукуха отъезжает, ошалело думал Сяо Чжань, всё ещё находясь в кольце из передних лап, сцепившихся между собой острыми загнутыми концами. Линька, понял он. Ибо линяет. Сбрасывает старый скелет, чтобы стать больше и сильнее. Поэтому и прятался. Не потому, что не доверял. А инстинктивно. Потому что уязвимый и слабый в этот момент. И отзывчивый, вспомнилось некстати. К щекам прилило горячее. Не время, сказал себе Сяо Чжань. Впрочем, дальше было уже не до этих мыслей. Потому что Ибо было больно. Он старался быть тише, но Сяо Чжань видел, насколько ему тяжело. И, казалось, чувствовал вместе с ним. Если бы мог облегчить, но мог только стоять и смотреть, как рождалось новое тело. Порадоваться бы, что, вот, и тебе теперь знакомы эти муки, но мысль как возникла, так и пропала. К концу Сяо Чжань уже сам едва дышал и готов был хлопнуться в обморок — держался за стену и смотрел, как огромный богомол, в полтора раза больше себя прежнего, выползает из сарая, валится на жёлтую осеннюю траву и лежит там нестерпимо ярким зелёным пятном. Таким ярким, что кажется нездешним — не бывает таких насыщенных глубоких цветов. Сяо Чжань подбежал к нему, ощупал. Дышит. Тихо, редко, но дышит. А глаза закрыты. Поднял одну лапу — совсем мягкая. И крылья мягкие, ещё не затвердел хитин. И весь он такой… такой… Сяо Чжань склонился к тонким губам и прижался поцелуем. А в следующее мгновение оказался прижат сам — теми же лапами, которые только что безвольно висели. Золотые глаза открылись, и в каждом сегменте их Сяо Чжань видел себя: лохматого и влюблённого. *** Вечером бабуля с дедулей привезли обожаемую Фасольку, и пока та усаживала перед собранным замком своего динозавра, госпожа Ван как бы невзначай поинтересовалась у Ибо, как прошла линька. Нормально, так же буднично ответил он, и все вернулись к своим занятиям. Поужинали, Ибо научил рисовать на какао при помощи сливок «попки шмеля». Это ж сердечки, говорил Сяо Чжань. «Нет, папа, — категорично заявляла Фасолька, — ты ничего не понимаешь. Ибо-гэ сказал, что это попки шмеля, значит, это попки шмеля». Ах, ну раз уж Ибо-гэ сказал, улыбался Сяо Чжань, щурился на Ибо, тот пожимал плечами и улыбался в ответ.