Белые цветы

            В жизни Хана Джисона всё было вполне нормально. Концерты, афиши и тренировки, софиты, поклонники, съемки, работа с Банчаном и Бином, не прекращавшие поступать контракты… — сделать то, сделать это, поработать над новой песней — да сколько угодно, и снова и снова, затем — на модельную съемку, на выступление, тренировки и снова — на съемки.       Это было прекрасно. Это было изнурительно. Это было абсолютно нормально.       На протяжении нескольких долгих лет старший делал буквально всё, что он мог — для группы, для Stay, для товарищей и поклонников, для всего того, что было для него по-настоящему любимым. Хён занимался прежде всего тем, что доставляло ему радость. Он делал это из искренней любви к искусству, в стремлении делать что-то красивое, полагаясь на свои нежные чувства к другим участникам группы, пытался создавать музыку и… никогда не останавливаться.       Долгие месяцы Хан, будто сам того не замечая, работал на износ, буквально без передышек, не забывая при этом оставаться душой компании и настоящим, верным другом, за что его так любили и мемберы и фанаты. Долгое время Джисон занимался так увлеченно, что совершенно успел потерять счет времени.       И у этого, конечно же, была своя причина.       Хан Джисон был абсолютно счастливым человеком. По крайней мере так сказал бы любой, кто был рядом. Старший никогда не давал никому ни малейшего повода усомниться в этом и подумать обратное. Но последние несколько месяцев он работал как сумасшедший…       И у этого, безусловно, была причина.       Желая убедить остальных, но, прежде всего — себя в том, что все у него нормально, Хан, казалось, почти смог сам уже в это поверить.       И только лишь когда старший принимал душ, он давал волю чувствам. Вместе с нагретой и чистой водой по щекам Хана стекали слезы — бесшумно, никем не замеченный, старший вновь начал плакать по утрам. Впервые за долгое время. Потому что….       «Все было хорошо. Нет… все не было «хорошо», всё было просто… нормально. Терпимо. Приемлимо. Допустимо… пока…»       Пока между Чанбином и Феликсом не началась эта их гей-драма, достойная оскара. Хан абсолютно искренне переживал за отношения мемберов на протяжении всей этой истории и был несказанно рад, когда они наконец рассказали всем, что они теперь — пара. Ему было приятно, что эта ситуация разрешилась, но… но она разбередила ему его старые раны. Те, что казалось, давно должны были затянуться… снова и снова они кровоточили.       Это началось…       Это началось очень давно.       Когда Хан впервые увидел… его.       Прекрасный, загадочный, и невероятно талантливый незнакомец, что выбывает первым. Удивительный парень с пронзительно ледяным… но таким обжигающим взглядом. Тот самый, которого вновь вернули в состав. Тот, с которым им удалось сначала сдружиться, а после…       Хан засыпал и просыпался с именем Ли Минхо на губах много месяцев. Он мечтал о нем до тех пор, пока на смену его вожделениям не пришла, наконец, реальность, что оказалась намного лучше, чем он представлял.       Джисон слишком часто думал о том, как это всё начиналось. Он вспоминал, как они впервые, совершенно нежданно, вдруг поцеловались. Как Ли отпрянул от его лица не то в ужасе не то в смятении, заставляя Хана прокатиться по американской горке из эмоций буквально за пару секунд, для того чтобы снова прильнуть к его губам, и на этот раз — уже и правда надолго. Он вспоминал как они держались за руки. Как их невинные посиделки в кафе и тайные разговоры по ночам с близкими объятиями и нежными поцелуями начали плавно перетекать в нечто большее. Хан вспоминал их первый секс. Хан вспоминал их первую ссору… вторую… и третью.       На протяжении целого года они пронесли свои отношения в абсолютной тайне ото всех, пережив свою личную, недоступную для окружающих драму, в которой была любовь, страсть, и боль. Оставаясь друзьями для остальных. Хан был влюблен в Минхо так, что он стал для него ближе любого мембера.       Здесь Джисон обычно едва заметно шмыгает, пытаясь подавить подступающий ком. Ему слишком больно вспоминать то, что было дальше. Ему слишком больно вспоминать, как в какой-то момент в виду постоянных ссор их отношения достигли такой накаленной точки, что они решили расстаться друзьями. Ради других. Чтобы сохранить группу. Чтобы не навредить. Хан помнил, как улыбался для Ли в тот день, соглашаясь на это. Он помнил, что вечером того же дня у него случилась первая и последняя в его жизни истерика.       И то, что он долгое время пытался убить, подавляя ответственностью и работой, неукротимо рвалось наружу благодаря Феликсу и Чанбину.       «Мне плохо… господи… господи, почему же мне так без тебя плохо…» — думал хён всякий раз, когда видел Минхо. Улыбался ему. И подкалывал. А затем отворачивался, не в силах смотреть на его улыбку.       …       Проснувшись холодным серым утром после тусовки с шампанским, Хан чувствовал себя так паршиво, будто они глушили виски словно в последний раз. Встав, умывшись и выйдя из комнаты, он прошел в коридор и увидел Ли, тоже проснувшегося и стоявшего у стены, разглядывавшего современный поп-арт. Взгляд кошачьих глаз лишь слегка скользнул по Джисону и Ли чуть заметно кивнул, выражая этим своё приветствие, а затем отвернулся обратно к картинам.       Хан подошел чуть ближе и едва ощутимо коснулся запястья Минхо. Тот вновь повернулся и наградил последнего вопросительным взглядом.       — Я… — начал Хан, моментально теряясь, не зная, с чего начать, — я хочу поговорить. Ты не против?       Его собеседник пожал плечами.       — Говори.       Рука Хана переместилась чуть выше и он крепче сжал руку Ли, сделав шаг вперед. Их взгляды встретились. Джисон кожей ощутил ледяной холод, исходивший от мембера.       — Не здесь, — коротко намекнул он.

***

      Минхо был благодарен тому человеку, что изобрел медитации. Иногда ему казалось, что не будь в мире подобных практик, он бы давно уже отбывал срок за массовое убийство с расчленёнкой.       Надо признать, после расставания с Ханом он стал значительно чаще прибегать к этому хитрому упражнению. Слишком уж часто ему приходилось бороться с подкатывавшим ощущением тоски… и вины.       В том, что произошло между ними, и в том, как это, в конечном счете, пришло к концу, Ли винил себя в большей степени. У него не было иллюзий. Он знал, что добрая половина их ссор возникала из-за его чрезмерной эмоциональности. Старший сбился со счёту, сколько раз он корил самого себя за то, что повысил голос на Хана ещё тогда, когда они были с ним в отношениях. Ему было страшно причинить ему боль, но он не мог ничего с этим поделать.       Решением о разрыве он намеревался не только спасти репутацию группы… но и защитить Хана. Защитить его от собственных демонов. Спрятать за оболочкой дружбы, сделав вид, что ничего никогда и не было. Это было отвратительно. Это было жестоко. Это было очень тяжело. Но это виделось ему единственным возможным вариантом развития событий. Он не хотел доставлять ему ещё больше страданий.       Сейчас, когда он всё ещё очень любил Джисона, ему не хотелось ничего так же сильно, как чтобы он пришёл и разбил его маску холода, безразличия и отрешенности. Минхо отдавал себе отчет в том, что они с Ханом — это два элемента чертовой круговой поруки. Выхода не было. Они просто притворились, что он был. Также, как притворились, что не стонали друг под другом как умалишённые.       Минхо прикусил язык.       «Почему я вечно всё так опошляю?»       Хан вёл его в ванную комнату на первом этаже. Закрыв дверь и включив тусклый свет, он уставился на Минхо, а тот отвел взгляд. Он чувствовал, что если он не сделает этого… может сделать что-то, о чем они оба впоследствии пожалеют.       — Я не могу так больше, — нарушил молчание Хан, — я больше не могу мучительно притворяться, что я не люблю тебя больше жизни. Что я о тебе не думаю. И что моё сердце не обливается кровью всякий раз, когда я тебя вижу.       Его голос звучал твердо и серьёзно. Минхо невольно поёжился и ответил:       — Ханни… но ты знаешь, зачем это было сделано. Мы обсудили это. Мы…       — К черту… — рвано выдохнул Джисон и неожиданно для них обоих припал губами к губам Ли, прижимая его к себе. Через секунду второй хён вырвался из объятий и зашипел:       — Ты что, блядь, творишь?!       — Я…       — Заткнись! — рявкнул Минхо и оттолкнул от себя Хана, — ты что, правда думаешь, что из этого что-то выйдет? Да ты же, блядь, только о себе думаешь, сволочь!       С этими словами Минхо пришёл в ярость и бросился на Хана, нешуточно намереваясь разукрасить ему физиономию, однако Джисон успел вовремя увернуться от кулака, нацеленного в его нос и, перехватив Минхо в талии, остановил его гневные трепыхания.             С минуту длилось молчание.             Хан смотрел на Минхо. Минхо смотрел на Хана.             — Ты нужен мне, — прошептал Хан, прикрыв глаза и приблизившись, — ты, черт тебя подери, нужен мне.             Ли ответил на поцелуй, но ничего не сказал. Не сказал ни через две, ни через пять, ни через десять секунд. Но когда он увидел, что в глазах Джисона блеснули слёзы, в нем что-то сломалось.       — Я люблю тебя, Ханни… — одними губами прошептал хён, — прости меня.        — И ты меня прости…       Минхо обнял Хана и накрыл его губы своими.       И перед тем, как они услышали скрип открываемой двери, на сердце у каждого стало отрадно.