Позывной «Пантера»

      Ряд огней загорается перед глазами. В рации шипят голоса, пока центр управления отпускает их по очереди в небо, где мотоциклы теряются в облаках, что гигантским массивом опустились на Брайтон.       Один, второй, третий. Блейз щёлкает тумблерами и хмурится больше, чем обычно. Брови сами стягиваются, и он ловит себя на том, что уже в который раз пытается расслабить мышцы лица. Вчера перед сном приходилось проделывать то же самое, только дело было в поднимающихся уголках губ, которые сейчас плотно сжаты.       Техник в оранжевом комбинезоне показывает большой палец и, придерживая бейсболку, отбегает ближе к ангару.       Под рёв двигателей Блейз выруливает на указанную взлётную полосу и бросает мимолётный взгляд на башню. Там, на самой верхушке, в холодном свете люминесцентных ламп выделяются три силуэта, хотя взгляд фокусируется лишь на одном — самом низком. Пусть киска смотрит в оба. Это ведь ей идти на повышение.       Впрочем, нет, хватит думать о Грейнджер.       Но пока разум упорно отказывается исполнять команду, так что ничего не остаётся, как взять управление на себя. Поправив шлем, он говорит без всякого выражения — всё по правилам:       — Башня, это «Скат-1». К взлёту готов. Запрашиваю разрешение на взлёт.       В уши бьёт голос старика МакКейна:       — «Скат-1», взлёт разрешаю.       Ну и пока. Маленькая земля, большое небо.       Мотоцикл начинает набирать скорость, разрезая пространство вокруг оглушающим звуком и ударной волной. Когда колёса отрываются от земли, у Блейза перехватывает дыхание — ведь это не самолёт, а чёртов летающий мотоцикл, чья тяга может посоревноваться с последними моделями магловских истребителей. Он как пуля: быстрый и смертельно опасный.       Какое-то время воды Английского канала неприветливо чернеют внизу, а пенные гребешки волн производят впечатление помех. Город за минуту становится лишь точкой на карте, а затем всё заволакивает облаками, и теперь, в этой изоляции, внимание Блейза приковывает только светящаяся диаграмма.       Мотоцикл Жука мелькает позади.       — Пантера, справа — 15 километров, — сообщает тот, следуя на небольшом расстоянии. — Если они и заметили Осу, им всё равно от нас не уйти.       — Ещё никогда не уходили, — с готовностью отвечает Блейз. Адреналин уже начинает растворяться в крови.       Когда дело касается очередного задания — когда Блейз в воздухе — мозг работает на него. Тащить прицеп из переживаний, неурядиц и прочего дерьма не приходится, потому что всё остаётся на земле. Он повидал много пилотов, что подавали надежды и которым светило блестящее будущее в их подразделении, но неспособность отбросить эмоции в сторону быстро возвращала их в число гражданских специалистов. Такой судьбы Блейз для себя не хотел. Он не видел жизни без неба. Для него полёты стали наркотиком, поводом оставить тот самый прицеп хотя бы ненадолго. И не то чтобы в нём находились залежи трагедий, но, как и у каждого человека, кое-что да было.       И всё же сейчас неуловимая нить тянет Блейза обратно. И он думает, что это может быть только Грейнджер, поэтому раздражается. В конце концов, ему нравятся провокации. А что может быть более провокационным, если не факт его увлечения Гермионой Грейнджер? Этой маленькой, заносчивой, амбициозной девушкой с крутой задницей и большим самомнением?       Блейз мотает головой. Кажется, он влип. И она ему ничего не обещала. Так что если с ней ничего не светит, стоило оставить те леденцы себе, чтоб посасывать их одинокими вечерами. Он же не искал романтических отношений до этого? Грейнджер, очевидно, тоже, тогда почему бы им не стать друзьями?       Странная дружба, если тебе хочется её облапать, говорит внутренний голос.       Тем временем мотоцикл Пьюси выныривает из облаков и пристраивается рядом. Блейз может даже рассмотреть довольную ухмылку Осы.       — Пантера, бери северный мотоцикл, я займусь южным. Они проигнорировали сообщение о снижении.       — Мы с Кабаном прикроем вас, — говорит Жук. — Ну что, джентльмены, пора спустить этих ребят с небес на землю.       Из динамиков с помехами доносится голос Бэзила:       — Мотоциклы противников — четыре километра. Сделайте их, парни.       — Сначала я сделаю Пантеру, — смеётся Оса. — Начинай считать мотоциклы.       — Отваливай. Я сделаю тебя в элементах.       Пьюси салютует ему и уводит мотоцикл вниз, за стену облаков. Им чертовски не везёт с погодой, на что явно и рассчитывали Пожиратели. Такие полёты всегда подготавливаются заранее, а пилоты должны быть уверены в себе. Хотя последнего прихвостням Волан-де-Морта не занимать.       Жук, который держится рядом, громко ругается, когда прямо перед ними появляется «тигр» противника. Мотоцикл застывает в фигуре «колокола», поэтому ему удаётся остаться незамеченным для их радаров.       — Ты видел?! Вот же сукин сын! — негодует Кассиус.       — Они поняли, что их не отпустят просто так.       — Лучше б они последовали своей традиции и сбежали.       — Резко уходим вправо! — командует Блейз. — Иначе он возьмёт на прицел уже нас.       Краем глаза он успевает отметить, что облака неподалёку загораются красным — битва началась. Мотоцикл противника оказывается сразу снизу и впереди, что только облегчает задачу. Идеальнее позиции для атаки ещё никто не придумал. Когда Блейз снижается и берёт его на прицел, то не испытывает ровным счётом ничего, как и положено, когда ты в небе. Вспышка огня настигает «тигра», тот начинает дымить, а потом разваливается прямо на глазах, исчезая в пологе облаков. Но пилот успевает катапультироваться, только едва ли это поможет, ведь команда Осьминога дежурит на воде, как и всегда.       Никаких сожалений или угрызений совести. После формирования лётных подразделений многие задавались вопросом, почему большая часть пилотов состоит из выпускников Слизерина, ведь эти ребята вели себя как трусы в битве за Хогвартс. Может, всё дело в холодном расчёте, амбициозности или умении держаться? Отчасти в этом тоже крылся ответ, но не весь. Когда-то они испугались, бежав с поля боя, но предоставился шанс снова встретиться лицом к лицу с врагом — такие шансы не упускают. Пусть с опозданием, однако многие смогли выбрать сторону. Блейз определился, а его профессия стала делом чести.       Бэзил передаёт по рации, что мотоциклы противников набирают высоту, очевидно, желая миновать непогоду. Когда они с Жуком уходят в набор, спина становится мокрой от пота. «Ската» начинает трясти от скорости, а Блейза — от перегрузки. Стоит вырваться из мутной пелены в чистое поднебесье, как мимо проносится очередной «тигр». Мотоцикл кренится от ударной волны, но всё-таки выравнивается.       — Вот дерьмо! — орёт Кассиус. — Пантера, меня сносит его струёй!       Блейз поворачивает голову в сторону приятеля и видит, как мотоцикл Жука водит из стороны в сторону.       — Попробуй…       — У меня отказ первого двигателя!       — Снижайся, Жук.       — Отказ второго двигателя.       — Дерьмо!       — Я теряю управление! Теряю управление, — нервно кричит друг.       Его мотоцикл начинает закручиваться — Жук уходит в штопор. С замиранием сердца Блейз смотрит, как мотоцикл с рёвом падает прямо сквозь облака.       — Тревога! Мотоцикл Жука сносит в воду!       По рации слышится хриплое дыхание Кассиуса:       — Высота — 2800. 2400. 2000…       Забини оглядывается по сторонам, смотрит на радар. Пилотов подразделения достаточно, чтобы он мог отправиться вслед за другом. Не теряя ни секунды, направляет мотоцикл вниз. Солёные капли пота бегут по переносице, пока всё сжимается от страха и перегрузки.       — Рычаг катапульты, Жук! — орёт Блейз.       — Меня припечатало, не могу дотянуться!       Это страх абсолютно каждого пилота. Оказаться запертым в падающем мотоцикле. Знать, что аппарация невозможна. Отсчитывать секунды, вращаясь, будто в центрифуге.       — Давай! Давай! Пытайся, мать твою!       Крепко обхватив штурвал одной рукой, Блейз переводит систему на ручное управление. Диаграмма, которая мешает пробиться магии, гаснет, и кажется, будто мир темнеет. Он засовывает руку в карман противоперегрузочного костюма, чтобы вытащить палочку, пока сам неотрывно следит за тем, что грозит обернуться трагедией.       — Не получается. Кажется, проблемы с фонарём, — хриплым в панике голосом сообщает Кассиус.       — Будь готов!       Мотоцикл Блейза несётся вниз. На панели загораются лампочки критической скорости, а костюм лишь плотнее сжимает ноги и руки. Он ощущает при вздохе избыточное давление в кислородной маске, но всё равно поднимает палочку. Не медля, выпускает «Экспульсо», что ярким огнём проходит через защитное стекло и расползается стеной света, достигнув аппарат Жука. В следующее мгновение катапультное кресло Кассиуса выстреливает вверх. Но разбитый с помощью магии фонарь, не отлетевший при катапультировании, буквально на секунду ударяет друга по шлему каркасом.       Дерьмо!       — Держись, Кас, — шепчет Забини. — Не могу поверить, что делаю это.       Теперь уже руки Блейза дрожат, когда он снова включает управление, проставляет автоматический возврат мотоцикла на базу. Каждый пилот способен оказать необходимую первую помощь. Сжав рычаг катапульты, он тянет его на себя. За долю секунды кресло сковывает руки специальными ограничителями, иначе в потоке воздуха их может запросто оторвать на такой высоте. Тело принудительно вжимает в кресло, а ремни фиксируют плечи, пояс и голени.       Он вылетает, как ядро из пушки. И это одна из самых страшных секунд в его жизни: ощущение, что позвоночник вот-вот сложится, как дженга, а перед этим лёд успеет проморозить до самых костей. Блейз чувствует, что сознание под действием перегрузки начинает ускользать, но не позволяет себе отключиться, ведь там, внизу, его лучший друг. Надежда на то, что он жив, тлеет угольком в сердце. Когда раскрывается парашют, земля начинает стремительно набегать, тёмные воды пестрят помехами. Лишь белая точка парашюта Кассиуса служит ориентиром.       А потом Блейз погружается в воду. Сознание велит расслабиться, вены пульсируют, все образы и события дня смешиваются в коктейле из голосов, и это так кстати — что неожиданно не хватает воздуха, потому что иначе под влиянием состояния он бы ушёл на дно. Но над тёмными водами проносится огненный шар, должно быть, мотоцикл. Тогда с помощью палочки он сначала избавляется от строп парашюта, что щупальцами медузы обвивают тело, а потом всплывает.       Ветер осыпает кожу мурашками, пока Блейз пытается сориентироваться. Неподалёку горит «скат», медленно уходя под воду. Волны толкают со всех сторон, но пока в поле зрения не появляется белое пятно парашюта, он не двигается.       — Кассиус!       Блейз начинает грести к другу, которого, к слову, не видно из-за водных гребней, что так и норовят попасть в рот. Он выплёвывает воду, борется с волнами, пока рука не хватает первую стропу. Оттолкнув ткань парашюта в сторону, Забини вздрагивает, а тело на долю секунды сковывает страх — Кассиус лежит лицом вниз.       — Кас, нет… Нет…

***

      Со всех сторон доносится торопливый звук шагов. Громкоговоритель таким же стерильным, как и всё вокруг, голосом просит зайти нужных целителей в палаты. Почему-то Блейзу всегда холодно в больницах. Может, дело в оттенке света, либо запах лекарств так действует на него. Он как может отгоняет мысли о ледяной воде, горящем «скате» и умирающем на руках друге. В голове сейчас и так достаточно помех. А ещё он выжат как лимон — до последней капли.       — Ты как?       Блейз поднимает голову: в потоке лекарей в лимонных мантиях возникает внушительная фигура Пьюси. Он то и дело озирается, но потом снова возвращает всё внимание Блейзу. Стул стонет, когда Эдриан садится рядом. От него исходит жар, пахнет потом и копотью.       — Царапины, — говорит Блейз. — Пожиратели сбежали?       — Сбежали? — Пьюси ухмыляется, но через мгновение вновь становится серьёзным. — У них не было шанса. Отправились в Министерство.       Блейз кивает, а Пьюси, рассматривая ладони, произносит:       — Послушай, Пантера, я забираю свои слова о том, что на тебя нельзя положиться. Ты всё сделал как настоящий мужик. Правда.       — Ерунда.       Почему-то Забини неловко сидеть рядом. Все склоки между ними невозможно сосчитать, но Эдриан всё равно здесь. Этот факт вызывает недоумение, но потом он осознаёт вещь, которую, кажется, понимают все, кроме него — они уже не студенты Хогвартса, возвращающиеся на каникулы к родителям. Нет, многие сверстники уже успели обзавестись собственными семьями, читают абсолютно все страницы «Ежедневного пророка» и ходят друг к другу на субботние ужины. Но он столько лет постоянно видел рожу Пьюси, что даже не заметил, как у этого придурка появились едва заметные морщинки вокруг глаз.       Тревога вперемешку с печалью опускается на плечи, и Блейз вздыхает как раз в тот момент, когда рядом открывается дверь. Они с Пьюси вскакивают одновременно, чтобы успеть с двух сторон поддержать Дафну. По её распухшему лицу катятся слёзы, она пытается захватить побольше воздуха и заходится кашлем. Они усаживают её на стул, а Эдриан протягивает носовой платок.       — Иди, Блейз, — еле слышно говорит она, вытирая глаза.       Перед тем, как открыть дверь в палату, Блейз смотрит на растерянного Пьюси: ему придётся не только стать «жилеткой» для Дафны, но и сказать пару слов о мужестве Уоррингтона. Говорить такое всегда непросто. Особенно когда сам долгое время любил девушку, что выбрала не тебя.       За окном уже темнеет, поэтому единственная кровать в палате тонет в холодных сумерках. В пространстве витает горький запах костероста, бутылка с которым стоит на тумбе рядом с перевязанным стонущим товарищем. Блейза даже сейчас передёргивает от волнения, что пришлось пережить, когда, перевернув тело друга, он обнаружил мертвенно-бледное лицо. Обычно именно такие моменты не стираются из памяти на протяжении жизни.       — Старик, — шепчет Забини, а сам садится на стул рядом с кроватью. — Дерьмово выглядишь.       Кадык на шее Уоррингтона приходит в движение, он открывает один глаз.       — Зато я грёбаный счастливчик, если лежу тут, — говорит он еле слышно. — Я думал, что всё, Блейз. И я жалел.       — О чём?       — О том, что нихрена не ценил. О том, что считал соревнование с Пьюси целью жизни.       Блейз вздыхает. Так оно и есть.       — Пьюси здесь.       — Мы все так беспечно играли с жизнью. — Кассиус морщится, когда пытается пошевелиться. — Знаешь, я чуть не проиграл. Мог бы больше никогда не увидеть Даф. Оставить её одну с ребёнком.       Блейз дёргается, будто тело свело судорогой.       — Дафна ждёт ребёнка?       Кассиус кивает.       — Я не вернусь в небо, Блейз.       — Не говори ерунды, — отмахивается он. — Скоро окрепнешь, всё ведь будет хорошо. В конце концов, ты же не можешь без неба!       — Без неба не можешь ты, и то только потому, что больше ничего не держит на земле. С меня всё, мне хватило. Я не ас, вроде тебя, но хотя бы — грёбаный счастливчик!       В палате повисает молчание. Никогда ещё в речах Уоррингтона не сквозило столько отчаяния, злости и серьёзности. Да и говорили они когда-нибудь серьёзно? Со школьных лет существовали только обоюдные подшучивания, потому что всё давалось легко, не возникало ситуаций, когда улыбка была бы неуместна. Может, только в день похорон миссис Забини.       — Что ты будешь делать? — тихо спрашивает Блейз.       — Спать.       Кажется, друг корит себя. Но Блейзу невдомёк. Он чувствует, что сейчас их разделяют мили непонимания, поэтому встаёт и подходит к двери.       — Поправляйся, старик. Я зайду завтра.       На долю секунды в сердцах он хочет назвать друга трусом. Но потом смотрит на его переломанное тело, слышит хриплое натяжное дыхание и встречается взглядом с Дафной, которая заглядывает палату. В её заплаканных глазах тлеет безумие, перемешанное с болью. Решение Каса перестаёт казаться малодушным. Оно скорее видится взрослым и сильным. Блейз чуть не лишился друга, но чего могли лишиться Кассиус с Дафной ему даже не представить. Тогда-то его и накрывает откровение — это он трус. Трус, потому что сбегает в небо, боясь жить на земле.

***

      Гермиона не находит места ровно с того момента, как из динамиков раздался сигнал тревоги, а красный свет заполнил пространство перед обзорной башней. И то, что МакКейн делает вид, будто всё идёт по плану, что ситуация штатная, только разгоняет панику. Мигающие лампочки на панели управления смешиваются в калейдоскопе цветов, от которых начинает сдавливать виски. Они знают, что один мотоцикл потерян, а другой на автопилоте возвращается на базу. Только вот ни слова про самих пилотов. Будто какие-то железки важнее человеческих жизней. Хотя разве не она сама несколькими часами ранее отчитывала Блейза за теоретическую потерю летающего средства? Будь там кто-то другой, она бы волновалась меньше. Но там он — не «кто-то другой», и теперь в теории речь идёт о потере Блейза.       Под раздражённый взгляд МакКейна они с Бэзилом вскакивают с мест и прилипают к окну, глядя, как на посадку с гулом заходит пустой «скат» Пантеры. И от этого становится так тянуще-тошно, словно Блейз передаёт им то единственное, чем они дорожат. Тогда-то в глазах и закипают слёзы. Потому что больше всего на свете хочется почувствовать его тёплую кожу под ладонями, а не холод стекла. До дрожи, до боли в груди Гермиона желает увидеть его; знать, что он жив. И это безраздельное чувство можно сравнить разве что с ядом, разносящимся по венам.       Она возвращается за пульт управления, где на схеме центр полётов обновляет информацию по пойманным или уничтоженным Пожирателям смерти. Это операция на новых мотоциклах — а Гермиона приложила руку к их разработке — может стоить повышения. Скорее всего, так и будет. Ей наконец дадут должность, кабинет в Лондоне и командировки исчезнут из жизни чуть ли не навсегда. Однако сейчас эта мысль меркнет. Разве все её мечты, жизненные цели крутятся вокруг работы? Неужели это всё, что важно?       — Сэр, — вещает центр управления, обращаясь к МакКейну. — Осьминог сообщил, что Жука с Пантерой только что доставили в Мунго.       Гермиона почти наклоняется над микрофоном, чтобы спросить, что с ними, когда начальник опережает:       — Принято.       Бэзил, который очевидно кое-что успел сообразить, по-отечески хлопает её по плечу. На нём самом лица нет.       — Почему бы нам не отпустить мисс Грейнджер, чтобы узнать всю информацию? — предлагает он.       Ручка в пальцах МакКейна замирает. Он видит и, кажется, тоже всё понимает. Только отчего-то всё в мужчине упирается, если дело касается Забини. На морщинистом лице появляется раздражение, и неожиданно он вздыхает.       — Мисс Грейнджер, мне не нравится, что происходит между вами и нашим пилотом, — прямо говорит он, откладывая ручку и блокнот. — Я хоть и старый, но дураком меня назвать сложно. Вы же лучше меня знаете, что отношения между сотрудниками подразделения запрещены. Догадываетесь, почему?       Она упрямо молчит и сверлит ответным взглядом, когда его палец несколько раз тыкает ей прямо в грудь, где сердце.       — Вот поэтому, — на удивление мягко произносит МакКейн. — Вы не можете контролировать себя, не можете работать, не можете выполнять поставленную задачу. Потому что все ваши мысли сейчас в Мунго. А должны быть здесь! До конца вашего рабочего дня ещё час. Потом меня не интересует, куда вы отправитесь. Если уж вам не побороть себя, то хотя бы усвойте правило: благополучие жизней, даже мира, оберегаемых нами, куда важнее нас самих. Подумайте хотя бы над этим. Что-то мне подсказывает, что в школьные годы вы понимали это куда лучше.       Справедливое замечание отзывается острым чувством вины и щемящим ощущением пустоты. Ведь Гермиона прекрасно осознаёт, о чём он говорит. И если раньше бы она решила, что стоит исправиться, устранить мешающие работе помехи, то сейчас с удивлением понимает, что и её собственное благополучие тоже важно.       — Сэр, я более чем достаточно помню о нашей роли в благополучии магической Британии. Но со всей серьёзностью хочу заверить, что мои чувства к Пантере не помешают работе.       — Значит, вы не отрицаете?       — Нет, сэр, — признаётся Гермиона и торопливо берёт папку с бумагами, где отмечает все промахи операции. — Давайте работать.       Под усмешку МакКейна — Бэзил слишком удивлён столь личным беседам при начальстве — она дорабатывает оставшийся час. Ради этого приходится запихнуть подальше волнение, стонущее сердце, проявив стойкость. Пожалуй, старик прав. Она не паниковала даже в юности, что же случилось сейчас?       Когда с ними связывается команда Осьминога, чтобы сообщить, что никому сбежать не удалось, Гермиона уже стоит в плаще и глядит в окно: небо поочерёдно освещают фары мотоциклов — команда возвращается с задания. По правде, моменты, когда в командировке Гермиона застаёт не учебные тревоги, всегда даются тяжело. Оттого-то она не заводила никаких дружеских отношений с пилотами ни в Йорке, ни в Ливерпуле. Проще пережить недостаток общения, а не боль утраты.       Попрощавшись с начальством, Гермиона аппарирует прямо из коридора, потому что больше ждать не может. Слишком истончилось терпение за час. Когда она оказывается перед кирпичным универмагом «Чист и Лозоход лимитед», так искусно прячущим больницу святого Мунго, то сразу же обращается к потрёпанному манекену в надежде, что он не заставит её ждать. Уже внутри она со всех ног мчится к привет-ведьме в справочную.       — Добрый вечер! — Она кладёт руки поверх стойки и вглядывается в девушку напротив. — Хочу узнать о поступивших вечером пилотах: мистер Уоррингтон и мистер Забини.       Блондинка окидывает её раздражённым взглядом, но всё-таки тянет руку к стопке с бумагами.       — А кем вы приходитесь джентльменам? — спрашивает она.       Гермиона достаёт из кармана удостоверение и замечает, как трясутся руки. Привет-ведьма щурится, но находит нужные бумаги.       — Так, мистер Уоррингтон у нас на первом этаже в пятой палате, — зачитывает она. — Изрядно поломан, но жив. С ним сейчас миссис Уоррингтон.       — А что с мистером Забини? — сдавленно спрашивает Гермиона.       Девушка хмурится, просматривая бумаги.       — Забини, Забини… Боюсь, мистера Забини нет.       Гермиона замирает. Неприятный липкий холод растворяется в животе, будто цветок. Она мотает головой.       — Что значит нет? Вам же доставили двух пилотов из подразделения в Брайтоне, правильно? Где Блейз Забини?!       — Мисс, успокойтесь! — повышает голос привет-ведьма. — Целитель оказал ему всю необходимую помощь.       — Так с ним всё в порядке, чёрт возьми?!       — У мистера Забини не было показаний для того, чтобы оставить его в больнице!       — Боже! — выдыхает Гермиона. Она зла на эту тупицу. — Неужели нельзя было так сразу и сказать?       Девушка только хмыкает. Гермиона спрашивает её про адрес, потому что не представляет, где живёт Блейз, но ей отказывают.       — Могу предложить вам успокаивающую настойку, мисс, — напоследок говорит привет-ведьма.       — Пошла ты, — шепчет Гермиона, разворачиваясь в сторону выхода.       Ей придётся снова вернуться на работу. Однако эти мелкие неудобства — ничто по сравнению в новостью о том, что с Блейзом всё в порядке. Подумать только. Блейз Забини. Кто бы мог знать, что жизнь повернётся столь необычной стороной. Но Гермиона тем не менее чувствует лёгкое раздражение и думает, от чего бы это. Не Блейз причиной тому; при мысли о нём всё в ней замирает, точно на самом пике американских горок. Что с ней происходит? Почему он так притягивает её? В чём его обаяние, какого она не находила ещё ни в одном мужчине? Гермиона идёт по опасному пути; не хочется потом собирать сердце по частям. А она знает, что это неминуемо, хотя бы потому, что её сердце сейчас где-то в Брайтоне. Вот и всё.       После аппарации она оказывается прямо под ливнем. В конце концов, тучи принесли дождь. И это лишь добавляет раздрая в её состояние. Прикрыв сумкой голову и стуча каблуками, Гермиона бежит к главному корпусу, когда сталкивается с Пьюси. Он обхватывает её плечи руками и так, будто она не весит ничего, ставит под козырёк крыши.       — Привет, Грейнджер, — устало произносит он. — Рабочий день, вроде, закончился.       Она вздрагивает от порыва ветра, что треплет мокрую одежду. При мысли, что придётся искать папку с данными Блейза, тем самым тратя время, всё в ней сникает.       — Ты знаешь, где живёт Забини? — вдруг спрашивает его.       Он молчит. Его глаза смотрят совершенно спокойно, и лишь на губах мелькает быстрая улыбка. Видимо, уже ни для кого не секрет, что она по уши влюблена в Пантеру.       — Уоренн-роуд, 215. Гляжу, Брайтон тебе по душе.       — Помимо прочего. Спасибо.       — Осторожнее там, на Уоренн-роуд. Местные жители сегодня не в духе. И причины есть, ты знаешь.       Очередная аппарация кружит голову. Гермиона, взволнованная сверх меры, голодная, вымокшая до нитки, отсчитывает дома в поисках единственного нужного. Мокрые цветы за изгородями дарят нежный аромат, смешанный с запахами асфальта и самого дождя. Ноги в туфлях спотыкаются об мелкие ветки на тротуаре. Что она скажет ему? Блейз, кажется, серьёзно обижен на неё.       Гермиона останавливается под тусклым фонарём возле небольшого светлого дома. Света в окнах нет, но из-за приоткрытых занавесок пробиваются тёплые лучи в камине. Без всякого сомнения, он дома. Ухватив за хвост остатки энергии, что вели её всё это время, она идёт быстрым шагом по подъездной дорожке к двери. А потом стучит, пока смелость не успела выветриться. Сердце грохочет в груди, и она торопливо отбрасывает налипшую на лицо прядь волос. Господи, Гермиона ужасается мысли, что предстанет перед ним в таком виде. Когда она хочет достать из кармана палочку, чтобы привести себя в порядок, дверь открывается.       На пороге стоит Блейз. Живой, только вид очень усталый. Вместо привычной формы на нём белая футболка и серые спортивные штаны. При виде его натянутая нить внутри неё обрывается, а к глазам в который раз за день подкатывает тёплая влага.       — Блейз… — выдыхает она.       Несколько мгновений он пристально смотрит на неё.       — Зачем ты здесь, Грейнджер? — Его голос звучит холодно и резко.       Гермиона делает неуверенный шаг навстречу. В груди растёт паника, потому что сама она ответ знает, только сказать не может.       — Зачем? — переспрашивает она. — Я… Послушай. Где же мне надо… быть?       Блейз безразлично пожимает плечами.       — Может, в Лондоне, я не знаю. — Он слегка прикрывает дверь. — Давай так. Вспомни какие-нибудь слова, которые заставят тебя убраться, и считай, что я их произнёс.       — Я не уйду, — очень тихо отвечает Гермиона. — Я так переживала за тебя.       — Всё со мной в порядке. И не мокни под дождём, у тебя же есть палочка.       Гермиона смотрит под ноги и невесело усмехается. Какой же дурой она, наверное, выглядит. В один момент ей становится тошно от себя самой; от того, что он так заслужено холоден с ней.       — Ты не желаешь меня видеть, не так ли? — Горло сдавливает, и она уже знает, что просто не донесёт слёзы до дома.       — Нет.       Губы Гермионы начинают подрагивать, и она отворачивается.       — В таком случае, мне и правда лучше уйти. Просто знай, я рада, что ты жив.       Молчание длится долю секунды, прежде чем раздаётся скрип двери, а Блейз ещё раз спрашивает дрогнувшим голосом:       — Почему ты пришла?       — О, прошу тебя!       Понимая, что достигла предела, Гермиона разворачивается и торопливо устремляется прочь от дома. Вот чем оборачиваются её амбиции. Только что же она не радуется? Вместо этого давится вдохом, который тут же перерастает в беззвучное рыдание. Она скоро уедет. Потом совершенно точно получит должность. Всё, о чём она мечтала — сбывается.       Гермиона разбита.