Анджелина

      Её исцеление — сам факт её продолжающейся жизни — приравнивали к чуду. Первые дни она не просыпалась. Бледной, холодной куклой лежала в простынях, лишь изредка колотясь в судороге или задыхаясь от нехватки кислорода. Лекари наблюдали и делали краткие заметки в толстых потрёпаных тетрадях, медсёстры хлопотали вокруг с немым испугом. Каждый негласно верил, что вот-вот с её губ сорвётся последний выдох.       Анджелина чувствовала крохотную нить, толщиной с паутинку, проходящую насквозь через грудь и засевшую узелком глубоко в лёгких. Тело хотело смерти. Его ломило и сводило судорогами, раны открывались заново и кровоточили; тысячи, сотни тысяч крохотных игл засели в чреве и пульсировали, резали плоть до потери чувств. Тело пыталось умереть, противилось насильно всаженной в него душе, выталкивало её через пот и хриплые стоны.       Но под тонким шёлком кожы, в хитросплетениях вен, продолжал едва слышимо стучать пульс. Лёгкие вновь и вновь наполнялись спёртым воздухом, пахнущим спиртом и чистым бельём, а ресницы изредка подрагивали.       Он жила.       В какой-то момент вдруг вздогнула и приоткрыла карие глаза, отливающие мутным блеском. Взгляд был абсолютно пустым, со чернотой зрачков почти полностью перекрывшей аловатую радужку; в нём читались рефлексия и тотальная апатия.       Анджелина почти не помнила происходящего вокруг, единственное, что впечаталось в память были трещинки на потолке, на которых размытый взгляд пытался фокусироваться во время кратких пробуждений. Невнятные, мешающиеся в белый шум голоса слышались со всех сторон, каждый день и в любое время суток. От них трещало в висках. Лишь раз, в них послышался голос сестры, но он вскоре исчез и более никогда не появлялся. До конца жизни она запомнит чувство тотальной беспомощности, когда из пересохшего горла не может прорезаться ни звука, а при малейшем движении конечности пробивает током. Запомнит пустоту в чреве, саднящую но лёгкую, в липких бордовых пятнах но без тяжести ненавистного плода.       Всё что ей оставалось — собирать своё сознание по крохотным крупицам, пытаться склеить воспоминания о своей жизни в связный сюжет. Узнавать себя заново.       Иногда, на долю секунды, под закрытыми веками проскальзывали очертания алых волос. Чужих. Мокрых он крови и снега. По груди и вдоль шеи скользила холодная ладонь. Она замирала на щеке и немного отрезвляла, пускала по душе волнистую рябь. Анджелина не помнила кто это, и при каких обстоятельствах это произошло. Она даже не знала произошло ли это на самом деле или было лишь эфемерной выдумкой. Но почему-то знала наверняка, что не боялась. Ведь касания были похожи скорее на нежную колыбель перед долгим сном, чем на насмешливое ласкание жертвы.       Время давно потерялось в густой дымке из воспоминаний и мельтешащих голосов, как вдруг сквозь пелену начали пробиваться лучи света. Глаза стали сфокусироваться на склонившихся над койкой фигурах, голос вновь подчинился, а тело нехотя расслабилось, наконец успокоилось. Боль всё ещё душила её каждую ночь, но постепенно гасла и таяла, оставляя после себя тёплый озноб. Какое-то время Анджелина не разговаривала ни с кем — просто свисала ноги с края кровати и слегка касалась голыми ступнями пола, озадаченно исследуя его гладкую холодную поверхность. Окружение, с которым вдруг стало возможно взаимодействовать и пробовать на ощупь, казалось до нелепости странным.       Затем вернулся рассудок. До этого она жила в тёплой морской воде, с задержанным дыханием и отдалённым гулом в заложенных ушах, а сейчас вдруг вынырнула. В лицо вдруг ударил ветер, стало невыносимо громко от криков чаек и шелеста волн. Лёгкие вновь распахнулись и наполнились морским воздухом. Мысли ускорились и стали ясными, краткими, совсем как раньше.       Персонал госпиталя наблюдал за ней в лёгком ужасе и восторге; теперь женщине постоянно проводили расспросы о самочувствии и пережитом опыте.       Анджелина настояла, чтобы её выписали, но согласилась взять с собой одну из медсёстр для дальнейшего присмотра.

***

      Прошёл почти месяц с момента, когда Энн покинула стены госпиталя.        Когда она впервые за долгое время перешагнула порог особняка, душа вдруг вздрогнула от ликования, такого яркого и жестокого, что челюсть невольно свело в широкой улыбке. Её муж был мёртв. Её муж был мёртв. Его плоть гнила под несколькими футами почвы в деревянной коробке, его бледное, надменное лицо теперь синело в кромешной тьме, а чёрствое сердце медленно разлагалось. Но она была здесь, полной жизни и искры безумия, с частью наследства которого хватит для комфортной жизни. С телом, всё ещё лёгким и подвижным, пластичным, с безграничной свободой под кончиками пальцев. Она громко хохотнула и двинулась вперёд, по широким коридорам и просторным залам, заново исследуя особняк с ликованием в сердце.       Она не имела наследника, потому была лишена права сохранять прежний титул. Однако часть наследства покойного барона ей всё же перешла, чего хватило на небольшие апартаменты в Лондоне, нескольких слуг, и уверенную позицию в среднем классе. С плеч наконец спали обязанности посещать мероприятия для благородного сословия, со спины стёрлись десятки презрительных взглядов и шепотков. Наряды покинул былой блеск, а корсет перестал сжимать талию до головокружений и ссадин на теле. Она, наконец, осталась в тени; образ красной баронессы понемногу тускнел в памяти высшего света. Это развязывало руки. Об этом Анджелина грезила с малых лет.       Последняя неделя прошла в нескольких этапах переговоров о принятии наследства, поиску нового жилья, утомляющей бумажной работы и процесса переезда. Этот водоворот событий, наконец, замедлился.       Пахло сыростью и мартовской ночью.       Окно было слегка приоткрыто, так, что лёгкий ветер едва ощутимо скользил по разгорячённой после ванны коже. Шёлк ночного платья слегка лип к телу из-за всё ещё влажных волос. Анджелина всматривалась в мрак ночного переулка, немного подсвеченного парой подкошенных фонарей. По влажному асфальту проплывали тени, размытые в вечернем тумане фигуры были едва различимы при тусклом свете. Издалека был слышен портовый шум и звонкий женский хохот.       Женский хохот. Уголок её губ слегка дёрнулся вверх. Бордовые глаза блеснули. — Что бы ты с ней сделала?       Женщина вскрикнула и уронила бокал; сотни стеклянных осколков разметались по полу, а подол ночного платья окропило бордовыми брызгами. Анджелина, игнорируя стекло под голыми ступнями, распахнула окно и осмотрелась. Взгляд сразу же уловил его, беспечно сидящего на перилле соседнего балкона. — Прости, не хотел тебя пугать. — Грелль слегка улыбнулся.