Кроме того, она бы понравилась Одасаку.
***
В тот вечер, лёжа на диване в их пентхаусе и удобно укладывая голову на коленях своей девушки, Дазай чувствует себя странно, не в своей тарелке. Беспокойно. Это беспокойство не ослабляет своей власти над ним, даже когда пальцы девушки расчёсывают его волосы; рисуя успокаивающие узоры на голове, она притворяется, что интересуется вечерними новостями по телевизору. — Хм, — начинает шатен. Это... попытка. Не имеет значения, если она провалится, и он почти надеется, что Митико не обратит внимание, но она всегда обращает. Она всегда его слушает. — Что? Он замолкает под её пальцами, позволяя голосу ведущего новостей заполнить тишину между ними и задаваясь вопросом. Но какой правильный вопрос в данном случае — ты когда-нибудь встречала кого-то, кто переворачивает твой мир с ног на голову? Нужна ли мне муза? Разве не ты должна была быть моей музой? На секунду он рассматривает возможность смены организатора свадьбы, но это было бы нелепо, не так ли? — Ты думала о двойном самоубийстве? Я имею в виду, до свадьбы. Глаза Митико долго изучают его лицо. Ясно, что она ни капельки ему не верит, но Дазай улыбается, и она качает головой с тихим смехом. — Не будь идиотом, или я скажу Куникиде-куну, что у тебя снова творческий кризис.***
Помните, во время обеда-знакомства, Дазай упомянул, что игнорировать Чую было проблематично? О, он понятия не имел. Он не-имел-блять-понятия. Игнорировать Чую — отвратительно. Игнорировать рыжие, как закат, волосы, его миниатюрную фигуру и дурацкую шляпу — бесполезное занятие. Это всё равно, что пытаться опустошить океан с помощью корзины. До женитьбы часть Осаму думала о том, чтобы перестать носить бинты перед Митико, но он передумал после встречи с Чуей — он заставляет открыться своей девушке, поэтому он не должен показывать голую, уязвимую кожу рядом с незнакомцем, верно? Но это ничто по сравнению с тем уровнем клоунады, которого достиг Дазай. Он, может быть, и признанный гений, но это не мешает ему отвечать: «Какая свадьба?» полностью на автопилоте, когда Чуя звонит ему, чтобы «обсудить свадьбу». Если этого недостаточно, то бесит и то, как рыжеволосый может не отставать от выходок Дазая, давая «сдачи» каждый раз, когда мужчина пытается над ним подшутить. Когда Осаму впервые называет его «чиби», чтобы высмеять низкий рост, на лице Накахары вспыхивает невероятно искренняя череда эмоций: сначала удивление, голубые глаза расширяются, за ним следует обида. Затем Чуя ухмыляется в ответ, уперев руки в бёдра, как самый самодовольный чиби на земле. — Ну, тогда ты скумбрия с мёртвыми глазами, дерьмовый Дазай. И Чуя выглядит таким гордым, — как будто он только что не придумал оскорбление уровня третьего класса, — что первый искренний смех за несколько недель срывается с губ Дазая, прежде чем он успевает его остановить. Митико находит это милым, а Осаму хочется кричать. Разве она не замечает, что её парень перестал класть руку ей на поясницу, когда она выходит из комнаты? Разве она не знает, что он никогда бы не заинтересовался чем-то таким тривиальным, как подготовка к свадьбе, без более глубокого, объединяющего душу смысла? Видимо, нет. Она улыбается и говорит: «Вы с Накахарой-куном так хорошо работаете вместе, как неожиданно», и Дазай так близок к тому, чтобы схватить её за руку и выплеснуть все эти чувства, название которым не может дать, но которые определенно есть. В любом случае, Осаму мог бы сказать, что может держать себя в руках (у него есть своего рода самоконтроль, вопреки распространенному мнению) до одного вечера. Его первая ошибка — пытаться думать о Исихаро под душем. Его вторая ошибка — он позволяет мыслям блуждать по знакомой красной рубашке, светло-голубой ленте и паре смеющихся сапфировых глаз. В приготовлениях к свадьбе не должно быть ничего сексуального или возбуждающего, но коварный мозг Дазая зацикливается на миниатюрной фигуре Чуи, на его заднице, всегда идеально обтянутой чёрными джинсами. Эрекция болезненно давит ему на живот. Такое чувство, что каждая капля кипящей воды собирается раствориться в обжигающем котле чувств, которые он, кажется, питает к Чуе. Дазай никогда не дрочил на мужчину. Другая женщина, которая не была Митико? Конечно. Много раз. Мужчина? Никогда. Капли воды скатываются по его спине, и Осаму, держась одной рукой за стенку душа, а другой поглаживая себя, вяло надеется, что это просто совпадение. Так и должно быть, потому что он натурал. Однако он не хочет останавливаться. Глубоко вдыхая и закрывая глаза, Дазай позволяет своему разуму вернуться к бесчисленным случаям, когда Накахара звал его или прикасался к нему, к воспоминаниям о случайных прикосновениях или игривых драках, которые посылают дрожь удовольствия по его позвоночнику. Он представляет руки Чуи на своём члене, и как рыжеволосый самодовольно хихикал бы, когда Осаму погружался в него, и как хорош он был бы для Дазая, как красив он был бы, умоляя о большем. Каким прекрасным он был бы, когда прижимался этими приводящими в бешенство губами ко рту Дазая. Сделав затрудненный вдох, шатен быстро обхватил себя руками. Хотеть Чую — это так ново, что почти болезненно. Жжение, стыд и разочарование — всё это смешалось с горячей волной возбуждения, рука вокруг его члена подёргивалась и давила на головку, когда вода и предэякулят стекали между его пальцев. Он хочет Чую. Он хочет, чтобы Чуя оседлал его, прикоснулся к нему под бинтами, пометил его. В этот момент он почти уверен, что кончил бы просто от звука голоса рыжеволосого, зовущего его по имени, шепчущего ему на ухо какие-нибудь сладкие глупости. Он хочет, чтобы его пальцы были пальцами Чуи, когда он быстрее толкается в свою руку и сильнее кусает губы, впиваясь зубами в нижнюю до крови. Знакомое ощущение нарастающего оргазма заглушает имя Накахары в горле шатена, когда он внезапно слишком остро чувствует капли воды, стекающие по подбородку, и начинает желать, чтобы они были следами поцелуев, который оставил бы рыжеволосый. Он кончает в руку с приглушенным вздохом. Это смущающе быстро и невыразимо страшно. Накахара Чуя — незнакомец. Нет, хуже того, именно он организовывает его грёбаную свадьбу. Дазай женится на Митико, потому что она ему нравится, и Мори решительно выбрал её, а, когда Мори выбирает что-то, никому никогда не разрешается оспаривать это. И, честно говоря, Осаму этого не хочет, потому что у его сексуальной ориентации было двадцать пять лет, чтобы проявиться, и сейчас — самое неудобное время. И всё же, то, что мужчина никогда раньше ему не нравился, в конце концов, не делает его натуралом.***
— Добро пожаловать! И поздравляем счастливую пару! Дазай чуть не плюёт в лицо женщине, которая приветствует его и Чую за золотым прилавком, как только они заходят в пекарню. Его щёки пылают. Когда Накахара выбрал французскую пекарню в Омотэсандо для свадебного торта, Осаму предположил, что нет ничего плохого в маленьком побеге за город, только он и чиби. Однако теперь, когда реальность даёт ему пощечину в виде стеклянных столов, свежих роз, используемых в качестве центральных элементов, и целой пекарни, пахнущей чаем и сахаром, часть его задается вопросом, почему он покупает торты в Токио с чибикко, который — сюрприз-сюрприз — всё-таки заводит его. Справедливости ради, Дазай не может отрицать, что пекарня выглядит хорошо: наполненная выпечкой и глазированными трёхэтажными тортами, украшенными нежными сахарными цветами, любая деталь в помещении тщательно воспроизводит глянцевый стереотип каждого парижского кафе, достойного «Оскара», но это к делу не относится. По привычке Осаму улыбается официантке, одетой в дорогую красную блузку с юбкой-карандашом, получая в ответ застенчивое хихиканье. Он клянётся, что Чуя закатывает на него глаза, но рыжий тоже слишком занят женщиной, которая только что приняла их за пару. Ну, он предполагает, что не стал бы строить глазки хорошенькой официантке в спальне, если бы в его постели был Чуя, но жизнь несправедлива. Рядом с ним тон Накахары полностью меняется на профессиональный, как только его глаза встречаются с женщиной, которая поприветствовала их. — О, нет. Слава Богу, это не я выхожу замуж за эту скумбрию, — он направляет смешок Дазаю, который пожимает плечами. — Я Накахара Чуя. Полагаю, я с Вами говорил по телефону? — Ой. Значит, вы не пара? — выдыхает женщина. Чуя тоже вздыхает. — У меня никого нет. А он жених, — поясняет парень, указывая на Дазая. Мужчина повыше просто позволяет ему это, следя за обменом репликами с лёгким любопытством. Женщина наклоняет голову набок, как будто весь мир потерял значение после того, как Чуя признался, что он одинок — не то чтобы Осаму действительно мог винить её. Ещё один вздох, на этот раз глубже, и Чуя пытается вернуть дискуссию к делу с помощью кучи информации о свадьбе, которую он явно знает наизусть (мило) и, кажется, довольно увлечен (вдвойне мило). На губах шатена появляется улыбка, но она тут же исчезает, как только чиби толкает его локтем в бок. Да будет известно, что сердце Дазая не выпрыгивает из груди только потому, что к нему прикоснулась рыжеволосая коротышка, конечно. — Что? — ворчит он, сначала фокусируя взгляд на Чуе. У него есть предчувствие, что Накахара всегда будет первым, кого будут искать его глаза, даже если то, что они видят, — это хмурый рыжеволосый, которым он не может обладать. — Я спрашивал, ты хочешь что-то ещё, кроме того, что выбрала Митико? Мы всё ещё можем добавить кое-что, что ты, возможно, действительно захочешь попробовать. Осаму делает вид, что думает об этом, устремляя очаровательный взгляд на женщину. Может быть, его должно интересовать её имя, и, может быть, ему не следует превращать это в свидание с Чуей, но на самом деле ему всё равно — не тогда, когда золотая мужская лента сегодня так хорошо дополняет декор пекарни. — Чуя интересуется моим вкусом? — вместо этого он наносит ответный удар. — Я заинтересован лишь в том, чтобы заставить тебя заткнуться. — Чуя такой злой! Если он продолжит закатывать на меня глаза, он сожжёт клетки своего мозга и станет ещё глупее, чем уже есть! — Дазай скулит, звуча настолько по-детски, насколько только может. — Закатывание глаз не приводит к подобному, идиот, — последние слова Накахара бормочет сквозь стиснутые зубы, искоса поглядывая на женщину, чтобы перепроверить, не выдумывает ли Осаму какую-нибудь чепуху, чтобы поиграть с ним. Ухмылка Дазая совершенно дикая. — О, но это так, так! Это также замедляет и рост, так что-о... Вместо ответа Чуя снова бьёт его локтем — на этот раз прямо в рёбра, и достаточно сильно, чтобы остался синяк, если бы не бинты. Место, куда чиби ударил его, кажется теплым, но Осаму уверен, что это не имеет никакого отношения к боли. — О Боже, заткнись уже... Мне так жаль, мэм, мы обсудим, есть ли что-нибудь ещё, что мы хотели бы попробовать за столом, — говорит Накахара, поворачиваясь к женщине с вежливым поклоном. Дазай действительно не должен думать, что чибикко выглядит мило, когда извиняется, но это так. Женщина быстро повторяет поклон, бормоча что-то вроде «не беспокойтесь» и «не торопитесь», без сомнения, успокоенная суммой денег, которую Митико готова вложить за импортный торт, которым все будут слишком пьяны, чтобы наслаждаться. Это, и тот факт, что она полностью раздевала Чую своими глазами. Пока он следует за рыжеволосым, который, в свою очередь, петляет между пустыми стеклянными столиками за женщиной, Осаму предполагает, что Куникида-кун будет рад узнать, что он собирается провести весь день, поедая торт вместо того, чтобы писать. Эта идея вызывает у него улыбку, учитывая, что он мог бы послать своему редактору фотографию. Или, может быть, тогда Куникида-кун в конечном итоге пожалуется Митико, и она перестанет позволять Дазаю встречаться с Чуей. Дазай останавливается как вкопанный, недовольный собственными мыслями. Запрещено и издеваться, и видеть чиби? Это было бы очень раздражающе. — Ты увидел привидение, скумбрия? — Накахара зовёт его, едва бросив взгляд через плечо. Поскольку Дазай остановился, то теперь их разделяет несколько шагов, но Осаму быстро приходит в себя и сокращает дистанцию, не уверенный, должен ли винить в этом тот факт, что его ноги определенно длиннее, чем у Чуи, или простую истину, что он не может и не будет держаться от него далеко в течение долгого времени. — Чиби скучал по мне? — он дразнит, игриво обнимая рыжеволосого за плечо. Тот отталкивает его, брезгливо нахмурившись. — Отвали и оставь свою долговязую лапшу при себе, ясно? Осаму мычит, а усмешка кривит его губы: — Но они думают, что мы пара! И этой забавной женщине ты определённо нравишься! Почему бы нам не посмеяться над ними, чиби? — Твоя одержимость разыгрывать людей просто отвратительна. Что ж, Дазай не может сказать, что он неправ. Мори знал, как превратить этот талант к манипулированию в оружие, и впоследствии Дазай научился превращать его в написанные слова, которые не могут причинить вреда никому, кроме него самого. Он мешкает, тратя мгновение на то, чтобы справиться с эмоциями, которые бурлят внутри него, прежде чем снова сосредотачивается на Чуе; на губах вырисовывается озорная усмешка. Он больше не прикасается к рыжему, но его пальцы так и чешутся пробежаться по волосам Накахары, освобождая их из бархатной клетки ленты. — Но ты назвал это нашим столом, не так ли? — Ты такой чертовски раздражающий — говорит Чуя, закатывая глаза, прежде чем добавить: — Я имел в виду стол, за которым мы, к несчастью, будем сидеть вместе. Этого достаточно для пояснения, или ты хочешь есть на полу? На этот раз Осаму не сопротивляется. Он просто послушно плетётся следом, засунув руки в карманы плаща. — Но тогда Чуя должен быть тем, кто ест на полу, так как он едва сможет дотянуться до стола. — Ха?! — Накахара визжит, поворачиваясь, чтобы угрожающе ткнуть указательным пальцем в лицо Дазая. — Скажи это ещё раз мне в лицо, идиот, если осмелишься. — Хм, это что, пари? Что я получу при выигрыше? — Право заткнуться нахрен. — Чиби-и, с тобой совсем не весело, — скулит он, издеваясь, и клянётся, что Чуя собирается дать ему пощечину — и в таком темпе они даже не доберутся до своего столика, но Дазай не спешит. — Ты такой злой, потому что маленького роста? Не волнуйся, ты всё ещё можешь сойти за милашку, если не будешь слишком много болтать. — Что?! Послушай меня, ублюдок, тот факт, что ты мне много платишь, — единственная причина, по которой я не отравлю твой дурацкий торт. Я покажу тебе, кто, блять, коротышка! — Чуя тако-ой! Короты-ышка! — поёт Осаму, проходя мимо него. Если он столкнёт их плечами (делая величественный жест поклона, что обязательно вызовет оскорблённый вопль чибикко) и если позже настоит на том, чтобы покормить Чую с ложечки несколькими кусочками разных пирожных, и если они в конечном итоге напьются и будут смеяться, словно знают друг друга целую вечность, то... что ж... это только между ними.***
В первый месяц подготовки к свадьбе Дазай кое-что узнает: влюбиться в Чую не легко и не сладко. Влюблённость в него означает влажные сны и пробуждение рядом с Митико с потной кожей и пульсирующей эрекцией, которую он может удовлетворить лишь частично. Это значит произносить неправильное имя, когда он кончает, находить мелкие отговорки, чтобы как можно реже видеться со своей девушкой. Влюблённость означает и бессонные ночи: Осаму никогда много не спал, но пялиться в потолок, думая о ком-то до утра, — это новый вид пытки. В случае любовь Дазая — это полное физическое отрицание, это быстро и хаотично, и любое сопротивление бесполезно. Но, может быть, только может быть, любовь не имеет к этому никакого отношения. Возможно, как трус, которым он и является, Осаму передумал насчёт брака, и Чуя — это просто образ, который его коварный мозг выбрал, чтобы мучить его. Дазай Осаму никогда ни о чём не заботился, никогда ничего не хотел, но теперь он хочет, хочет то, что не может получить, и это так расстраивает, что мужчина находит знакомый путь обратно к аптечкам. Он не умрёт от горсти таблеток, говорит себе Дазай. Он больше не глотает таблетки, доктор Йосано позаботилась об этом. Ему просто нужно успокоиться и проспать как можно больше. Если он заснёт, то сможет увидеть Чую. Всякий раз, когда миртазапин не вырубает его сразу, Осаму пишет. В определённые дни слова текут к нему рекой, и нет никакого способа остановить их. В других случаях, однако, его разум сух, и всё, что он может делать, это думать, зацикливаться на Чуе и правильных словах, чтобы описать элегантный изгиб бёдер, розовый цвет губ, океанскую синеву глаз. Страница за страницей, он пытается точно определить, какими были бы ощущения от этого рта, с помощью слов, которые никогда не увидят свет. Куникида откусил бы ему голову, прежде чем позволить начать новый роман, но, возможно, сгодился бы и короткий рассказ. В конце концов, ему позволено пробовать что-то новое. Может быть, он сможет передать и исследовать Накахару на страницах, где он никому не изменяет. Это не его вина, что Митико не та муза, которая ему сейчас нужна, верно? В этом никто не виноват. Точно так же, как и не его вина, если он встречается с Чуей в течение дня для самых глупых вещей — выбрать цвет для скатертей или обсудить, хотят ли они квадратные или круглые столы. Какие цветы лучше всего подойдут для этого сезона? — и он видит сны и пишет о нём по ночам. Тем не менее, превращая чиби в персонажа, Осаму обнаруживает, что он не выгоняет Чую из своей души: он только загоняет его ещё глубже, в самое тёмное место, отчего у него сводит пальцы на ногах и перехватывает дыхание. Вопрос, который вы, возможно, захотите задать, заключается в том: волнует ли его это? Нет. Нет, потому что на данный момент влюбиться в Чую — это уже не выбор. Часть его ненавидит чиби, потому что до этого мир Осаму всегда был тёплым и обнадеживающим серым. Он смирился с этим, что позволило ему усовершенствовать маску нормальности, которая обманывала большинство людей. Вот почему влюбиться в такого яркого человека, как Чуя, всё равно, что потянуть не за тот кабель в бомбе: это как раскалённые угли. Часы в голове Дазая просыпаются и с тех пор идут, выпивая секунды, которые отделяют его от свадьбы. Внезапно у него не остается года, чтобы побаловать Митико: у него есть год, чтобы понять, действительно ли он совершенно безмерно влюблен в незнакомца. Прошёл месяц, осталось одиннадцать.