***
Очевидно, пары более бестолковы, чем Осаму первоначально думал: они даже не могут самостоятельно выбрать дурацкую бутылку шампанского для тоста. Не менее бестолковый, чем большинство, и точно так же обречённый попасть в эту статистику, он и Митико провели последние три дня в офисе Чуи, дегустируя разные партии дорогого шампанского. Когда Исихаро нашла интересную марку импортного шампанского, которую она хотела попробовать, Дазай предложил пригласить Накахару выпить после ужина. Просто, не правда ли? Изначально план Осаму состоял из трёх пунктов: встряхнуть бутылку, когда Митико нет рядом, так что вероятность взрыва составляет около пятидесяти процентов, и быть абсолютно уверенным, что вино будет странным на вкус. Чиби отметил, что прекрасный знаток вин, так что, конечно, он будет жаловаться. Третий шаг — они переносят встречу. Осаму знает расписание Митико наизусть, в то время как она — нет, так что не составит труда назначить встречу, где он случайно останется наедине с подвыпившим, разговорчивым, более дружелюбным, чем обычно Чибикко. Так вот, Дазай — терпеливый человек, но он неделями ждал повторения выбора торта и вот-вот сорвётся. К сожалению, ничего не происходит так, как предсказывал гений. Несмотря на все усилия, которые он приложил, чтобы незаметно встряхнуть бутылку, она не взорвалась. Действительно жаль, но терпение — это добродетель, верно? Есть ещё много вещей, которые могут пойти, как надо. Затем, сразу после первого глотка, Чуя не делает никаких комментариев, что разочаровывает, но само по себе не является проблемой, потому что Дазаю не требуется много усилий, чтобы пролить — случайно, конечно! — драгоценный Moët на рубашку рыжего. И это начало конца Дазая Осаму, опытного писателя и вундеркинда сердцееда. Озорная усмешка Осаму приподнимает уголки губ, едва скрытые под вуалью притворного удивления, но и это идёт не так, как планировалось. Прежде всего, Чуя не хватается за горло: он хмурится, нелепое пятно вина растекается по всей его рубашке, превращая алую ткань в тёмно-бордовую, губы сжаты в тонкую линию, как будто Дазай даже не стоит его оскорблений. Глаза Митико устремлены на него — прямо-таки убийственные. Она опускает бокал. — Ты серьезно, Дазай? — шипит она, зарабатывая в ответ лишь притворную гримасу и взмах ресниц. Конечно, не то чтобы Дазай когда-либо что-то подтверждал или отрицал. Чуя рычит, с отвращением ущипнув край рубашки. Если бы они были одни, Осаму почти уверен, что Чибикко пригрозил бы убить его или, по крайней мере, указал бы обвиняющим пальцем в его грудь, но присутствие Митико заставляет их вести себя прилично. Может быть, Дазай скучает даже по той простой форме общения, которая есть только между ним и Чуей, но он никогда не скажет. — Потрясающе. Большое тебе спасибо, чёртов Дазай. — Моя рука соскользнула, Чиби-и… Чуя смотрит на него с неоновым «ну да, конечно», но ничего не говорит. Всё, что он делает, это смотрит на него вопрошающими голубыми глазами. На секунду Дазай задаётся вопросом, возможно, Чиби точно знает, что здесь происходит — узнал ли он эти выходки, так глупо похожие на то, как ребёнок дёргает за косичку свою школьную влюблённость. Может быть, он вовсе не хитрит. В его защиту можно сказать, что в Дазае никогда не было ничего утончённого: он либо драматичен, либо невидим; он либо кричит до тех пор, пока голос не сорвётся, либо закрывается и молчит. Он не хочет быть безмолвным рядом с Чуей, но, возможно, это уже слишком. Внезапно Осаму чувствует себя слишком уязвимым и слишком остро ощущает на своей коже пронзительный взгляд Митико, почти разрывающий бинты, чтобы вскрыть ему горло и, наконец, заставить заткнуться. Ему бы это понравилось: быстро и ужасно. В конце концов, есть ли что-нибудь прекраснее, чем красивая женщина, перепачканная кровью? — Это был Армани, придурок, — плюет в ответ Чуя, вставая. — Мне жаль, Митико. И вообще, у этого вина странный вкус, может быть, нам стоит перенести встречу, чтобы я мог сделать несколько звонков. Ой. Видимо, вкус действительно был странный. Девушка на секунду замолкает, уставившись в свой бокал, как будто Дазай только что испортил ей рождественское утро. Чувство вины почти закрадывается в его сознание, потому что, возможно, Митико на самом деле не заслуживает того, чтобы быть втянутой в его выходки. Затем она вздыхает и поднимает карий взгляд на Чую, и в этот момент Осаму вспоминает, что его девушка такая же мстительная, как и он. Он не уверен, хочет ли обнять её, или он всё-таки её ненавидит, потому что она говорит: — Или мы могли бы продолжить, у меня припасена ещё одна бутылка, — значит, она знала, что задумал Осаму. Что ж, даже старая собака может научиться новым трюкам, если её достаточно сильно подтолкнуть. — Вы можете одолжить одну из рубашек Дазая и воспользоваться душем. Если, конечно, захотите. Дазай замирает. Чуя. Голый Чуя в его доме. Чуя в этой своей рубашке, выглядящий таким крошечным и грациозным. Его рубашка, пахнущая Чуей, касается нежной кожи, о которой Дазай мечтал с их первой встречи. Чуя в ду́ше. От одной этой мысли по спине Осаму пробегает безумная дрожь. Говорят, что предметы мебели обладают собственной памятью; глупо думать, что Накахара может почувствовать все грязные мысли, которые были выплеснуты на него в той ванной, и всё же мужчина не может не думать, что если. Что, если Чиби почувствует непреходящую потребность, которая мучила Дазая? Когда резкий голос рыжеволосого возвращает его к реальности, Осаму вздрагивает. Сейчас это кажется далеким, и ему требуется несколько мгновений, чтобы оглядеться вокруг, чтобы понять, что Чиби уже стоит на пороге их спальни. «Их» означает, конечно же, Митико. Он ненавидит это. — Итак, придурок? Хочешь помочь мне с рубашкой, или я могу просто порыться в твоём гардеробе и поджечь твои дурацкие бинты? Дазай напускает на лицо вежливое выражение. — Иду, — шепчет он. Итак, как вы поняли, именно такая цепочка непредсказуемых событий приводит Осаму в его спальню с небрежно обнажённым Чуей. Не то чтобы он жалуется. В то время как часть его мозга слишком занята представлением того, как он кусает каждый оголённый участок кожи, оставшаяся клетка мозга вынуждена сталкиваться с двумя реальностями — одна приятнее другой. Во-первых, Чиби выводит поговорку «пресс за несколько дней» на совершенно другой уровень. Во-вторых, Дазай сражён наповал. Он зашёл так далеко, что не может оторвать взгляда от рыжеволосого, который осматривает открытый шкаф с мокрой, пахнущей вином футболкой, перекинутой через руку. — Итак, что я могу взять? — Я не знаю, Чибикко. Есть что-нибудь, что тебе нравится? Чуя просто рычит в ответ. Понятно, что Накахара не в восторге от выбора одежды, но Осаму определённо не жалуется и не помогает, если это означает, что он будет любоваться таким видом ещё несколько минут. Тело Чуи не женственное, — что логично, — но изящное, с тонкой талией и острыми бёдрами, которые, кажется, созданы для того, чтобы их облизывали, их идеальная линия безжалостно исчезает за краем тёмных джинсов и оставляет Дазаю лишь желать большего. Это контраст между сильным и красивым, который создает нечто великолепное, то, о чём каждый человек хотел бы написать стихи. — Трудно любить что-то с твоим дерьмовым чувством стиля. — Говорит слизняк с лентой и в безвкусной шляпе. Что ж, Чиби сейчас не носит шляпу, но это не имеет отношения к цели высмеять Чибикко, который гримасничает, как будто он только что оскорбил его первенца. Когда Осаму делает шаг вперёд, приближаясь к невысокому мужчине перед шкафом, Накахара не двигается — он только слегка вздрагивает, когда протянутая рука Дазая касается его обнаженного плеча, пока тянется за футболками: все они аккуратно развешаны и с цветовой маркировкой. Он никогда раньше не осознавал, что у него нет красной одежды. — Может, голубая, — это слетает с его губ прежде, чем Осаму успевает полностью сформулировать мысль и найти способ её оправдать. Твои глаза такие чертовски голубые, Чуя. — Ты закончил? Просто выбери уже хоть что-нибудь, — говорит Накахара, скрещивая руки на обнажённой груди. Да, точно. — Я говорил, что голубая подойдёт для такого коротышки, как ты, — он качает головой, пытаясь остудить разум, когда хватает голубую футболку и протягивает её Чуе. — Она не должна быть слишком большой. Рыжеволосый приподнимает бровь, но принимает одежду с коротким кивком. — Ага, неважно. Спасибо. Дазай отмахивается от слов благодарности, как будто они ничего не значат, слишком заинтересованный всеми способами, которыми он мог бы поцеловать Чую прямо сейчас, когда его невеста в соседней комнате. Это не то, о чём он будет жалеть. — Чистые полотенца в ванной, — говорит он, косясь на дверь. И он действительно, должно быть, вызвал неудовольствие Богов в прошлой жизни, потому что продолжает: — Нужна ли тебе помощь? Ты знаешь, этот дом для высоких людей. Может быть, такой Чибикко, как ты, не дотянулся бы до шампуня? Ух ты, кто-то точно его ненавидит. Он определённо был мафиози в прошлой жизни или жестоким родителем. Может быть, и то, и другое. Нет лучшего момента, нежели сейчас, чтобы выпрыгнуть из окна, верно? Слава Богу, Чуя слишком занят тем, что бьёт его по руке, заливаясь яростным вишнёво-красным румянцем, поэтому Осаму надеется — молится, — что искра абсолютной паники в его глазах осталась незамеченной. — Ха?! — Если подумать, я отклоню предложение Чиби. Мне не нравится запах мокрой собаки. Правильно, думает он, плавно перекладывать вину за этот беспорядок на кого-то другого — так и нужно. Чуя практически кипит от злости. — Какого хрена?! Ты был тем, кто сказал… и прекрати улыбаться! Это не смешно! О, Осаму действительно улыбается; он улыбается так сильно, что у него болят щеки. Как он может этого не делать? Трудно не рассмеяться, когда Чуя выглядит так мило. Дазаю приходится напомнить себе, что поцеловать рыжего прямо сейчас было бы чем-то очень, очень глупым. Провести руками по этой обнаженной коже было бы идиотизмом. Обхватить эту идеальную челюсть и наклониться ближе, и ещё ближе, и ещё ближе — это бы определённо всё испортило. Отступая за пределы досягаемости, прежде чем Накахара сможет ударить его снова, мужчина усмехается. — Прекрати тявкать, Чуя. Я пошутил. — Пошёл ты, скумбрия, вся твоя личность — это шутка! — Чиби разочарован? — он дразнит, не обращая внимания на лёгкий румянец, который всё ещё горит на щеках Чуи. — Давай. Я буду в другой комнате.***
Дазай: Посмотрел тот фильм, о котором ты говорил. Это отстой. Осаму не уверен, когда они начали переписываться, но это произошло, и в сейчас он лежит на своей кровати, к счастью, один и одетый только в старые боксеры, ожидая ответа Чуи. Кроме того, последние полчаса он просматривал записи рыжеволосого. В результате, как и следовало ожидать, он был наполовину возбуждён на первых нескольких снимках, благодаря селфи парня в короткой майке; не очень старая фотография Чиби в обтягивающем костюме сёрфера сделала всё остальное, оставляя Дазая со стояком, прижатым к животу. Тем не менее, всё его тело определённо не дёргается в ожидании, когда телефон пиликает от уведомления через несколько мгновений, как будто Чуя всё это время ждал сообщения. Чуя: Возьми свои слова обратно прямо сейчас, придурок. Его член болезненно пульсирует в боксёрах, когда его разум думает всякие неправильные вещи о простом тексте. Когда текст больше не является способом общения, — а окном в интимность другого человека, и ваш мозг задается вопросом, что он носит и делает в уединении дома, — у вас большие проблемы. Сейчас он не в духе, в прошлый раз, когда он проверял, он не был девушкой и определённо никогда не интересовался такой чепухой, но он начинает подозревать, что в этом может быть доля правды. Митико идёт в гости к одной из своих подруг, чтобы выпить после ужина, и Дазай почти уверен, что у него есть ещё по крайней мере час и что он будет считать каждую минуту. Осаму кусает губы, и его глаза возвращаются к экрану, где всё ещё открыт диалог с Чуей. Одна рука скользит вниз по его боксерам, холодные пальцы проникают под нижнее белье, в то время как другая лениво набирает ответ, дыхание уже участилось, пальцы смыкаются вокруг члена. Ему приходится перепечатывать два раза. Дазай: Может ли Чиби вернуть мне потерянные два часа? Я так не думаю. Он быстро работает с членом, грубая ткань бинтов, покрывающих тыльную сторону руки, задевает чувствительную кожу. Сердце трепещет в груди, когда Осаму представляет Чую на диване, в одной только синей рубашке, которая так велика и сексуальна на рыжем, смотрящего глупый фильм о смерти и искусстве. И потом, Дазай, должно быть, был хорош в последнее время, потому что телефон снова вибрирует, и это аудио сообщение. Со стоном, срывающимся с его губ, он вслепую нажимает play, чтобы послушать. Голос Чуи смешивается с тем, кто шепчет непристойности в его голове, и ноги Дазая под одеялом подгибаются. — Ты что, идиот? «Под покровом ночи» — лучший фильм всех времен. Это чёртово произведение искусства. Нет, он хочет сказать, ты — произведение искусства. Тело Дазая сотрясается, он резко выдыхает, ритм становится быстрее, а желудок переворачивается от сердитого, грубого голоса, доносящегося из телефона. Боже, если бы только Чуя мог выплеснуть свой гнев на него сейчас. Он был бы таким грубым и жестоким, отсасывая у Осаму, пока тот не начнёт умолять. Раздается звук чего-то падающего, и рыжеволосый тихо ругается, но через секунду возобновляет разговор. Дазай почти может представить хмурое выражение лица Чибикко, то, как его брови хмурятся, а губы надуваются, и как он начинает дико жестикулировать, как будто удары по воздуху могут помочь ему выиграть спор. — Как ты можешь быть таким раздражающим? Послушай, Дазай, правда, я сказал тебе посмотреть это, потому что я знаю, что тебе это понравится. Точно так же, как я знаю, что ты говоришь это просто для того, чтобы быть ослом. Так что скажи мне правду, прежде чем я проделаю весь путь до твоего дурацкого дома и заставлю тебя смотреть всё снова, на этот раз высунув голову из задницы или где она там у тебя была. Боже, как он говорит «задница». Конечно, может быть, у Осаму есть проблема. Конечно, может быть, вся эта ситуация должна напугать его. И всё же, единственное, что действительно, совершенно выводит его из себя прямо сейчас, это то, как горячо Накахара может звучать даже в аудиосообщении, звуча таким воодушевлённым по поводу фильма. Таким страстным. Дазай чувствует, как слёзы наворачиваются на глаза, когда он снова проигрывает звук, и трахает собственную руку, отчаянно желая, чтобы это был рыжий, пока не кончает с именем Чуи на губах.***
Через три месяца подготовки к свадьбе всё идет наперекосяк. Дазай винит в этом Чую, а Чуя винит в этом лето — оно заставляет всех вести себя странно — должно быть, жара сделала Дазая глупым. Ну, он бы сказал «глупее», но это не то слово, на которое указал всезнающий ублюдок, каким он и является. Писатели. Они всегда так чертовски раздражают. В любом случае, что-то определённо идёт не так. Чую не удивляет, что Огай Мори, один из богатейших людей Йокогамы, владеет летним поместьем. Как энтузиаст-организатор свадеб, который любит свою работу, Накахара не может пожаловаться на расположение, потому что это не современно или что-то в этом роде, но изысканно утончённый традиционный стиль с его лабиринтом садов и лунными дверями прекрасно подойдёт. Что удивительно, так это то, что Дазай выглядит застенчивым по поводу богатства своего опекуна и пытается избежать этой темы с тех пор, как Чуя переступил порог. Если Митико напоминает Чуе его Ане-сан, трезвую, но гордую своим богатством и наследием, то в Осаму нет ни грамма гордости. Как будто ему всё равно, и он напуган своим собственным статусом. Он также предполагает, что скумбрия не испытывает особого энтузиазма, пока показывает окрестности, — потому что Митико настояла на том, что семейная вилла с тремя спальнями станет идеальным местом для банкета, — и теперь совершенно ясно, что Дазаю насрать на свадьбу. Что не является чем-то неслыханным, но… черт, это неловко, потому что он снова наедине со скумбрией, и, честно говоря, Накахара подозревает, что это не совпадение. Они сидят на скамейке под плакучей ивой, которую праправнук Огая посадил в начале эпохи Мэйдзи — по крайней мере, так сообщил ему Дазай. Чуя был (немного) занят, глядя на упомянутое глупое лицо скумбрии, чтобы запомнить какую-либо дополнительную информацию. Конечно, сад Огая прекрасен. Кажется, что он выскочил прямо из сказки, но Чуе не нравится, как его мозг рисует Дазая принцем. Если рыжему и приходится в чём-то признаться самому себе, то очень трудно поверить, что этот идиот собирается жениться, в то время как кусает себя за щёку, как какой-то ребёнок-переросток из детского сада, элегантным движением забирая стакан зелёного чая из рук Накахары, когда он пододвигается ближе. Когда их пальцы соприкасаются, рука Осаму задерживается на Чуе слишком долго, но, эй, может быть, ему всё мерещится. — Итак, Чиби, — говорит Дазай, их плечи прижаты друг к другу. — Что думаешь? — Ты про церемонию? Это может сработать. Нет, это определённо сработает: от вишнёвых деревьев до маленького озера с рыбками кои и моста с магнолиями рядом с западными воротами, кажется, всё расписано для проведения весенней свадьбы. Дазай продолжает тыкать его в щёку, каждым жестом лишая рыжеволосого терпения. Чуя хотел бы рявкнуть ему, чтобы он остановился, но другой быстрее. — Тогда почему Чуя выглядит таким мрачным? — Сейчас или никогда, — говорит себе рыжий, и в любом случае будет больно. Он не может жить дальше, ничего не зная. — Дом в порядке, мне просто нужно сделать кое-какие приготовления, но мы можем воспользоваться садом, если твой опекун не против, но… — он делает глубокий вдох, и Дазай опускает руку, показывая, что он слушает, действительно слушает. — Послушай, я должен спросить: что происходит? — Что? — Между нами. Нами. Осознание мелькает в глазах Осаму. Выражение его лица кажется нежным, но то, что выходит изо рта скумбрии сразу после этого, совсем не обнадеживает: — А? Я польщен, что Чиби думает, что есть «мы». У него хватает наглости ухмыляться, когда слова слетают с его губ, и Чуя хотел бы разбить эту его глупую улыбку — ударом кулака или ртом, это уже даже не имеет значения. Потому что, да, Накахара продал бы свою душу любому демону, чтобы поцеловать Дазая. Он не может представить себе вселенную, где бы он этого не делал. Подайте на него в суд, но он думает, что этот ублюдок горячий. Вместо этого он просто зажимает переносицу с глубоким, усталым вздохом. — Послушай, я спрашиваю серьёзно. — Чуя, я натурал. …Ох. Тогда ладно. Срывать этот пластырь было больше похоже на удар головой о стену, но этого следовало ожидать, верно? Чуя хмурится, слегка отстраняясь, как будто он только что понял, что бессознательно склоняется к Осаму в личном пространстве, где ему явно не рады. — Конечно. Я знаю, — говорит он. — Я… О нет. Замолчи. Сейчас же. — Я, конечно, знал, что ты натурал. Мне жаль. Я просто иногда слишком много думаю, я даже не знаю, какие дурацкие сигналы я выбрал. Забудь, что я что-то сказал, ладно? Это я, я тупой, а ты такой чертовски раздражающий. Идиот. И вот его шансы снова наладить нормальные отношения с клиентом стоимостью в миллиард йен. Ответ встречен неловким молчанием и мягким шорохом Дазая, устраивающегося на скамейке, как будто он хочет вырыть яму для себя. Чуя не может винить его. Возможность того, что его глупый мозг сфабриковал все эти украденные взгляды и чувства, пугает, но это ничто по сравнению с возможностью, которая сейчас болезненно недосягаема, что скумбрия всё ещё может лгать. Честно говоря, Накахара хотел бы дать себе пощечину в этот момент. Не спать с клиентами, это на самом деле не так уж и сложно: он был там-то, там-то, сделал, что нужно, и пошёл нахуй дальше. Теперь Чуя профессионал, а Дазай хоть и может быть красивым и интригующим, но он всё ещё помолвлен. Накахара сглатывает, болезненно осознавая плотную тишину между ними. Кажется, это тянется вечно, как дыхание сквозь патоку. Впервые с тех пор, как он встретил скумбрию, рыжий чрезвычайно благодарен, когда Дазай заговаривает первым, не отрывая взгляда от земли: — Скажи, Чуя, почему тебе не нравятся мои романы? Он мгновение думает над ответом, теребя край рубашки. Это глупый вопрос, но он, по крайней мере, хотя бы не о них. — Хочешь правду? Потому что они некрасивые. — Ха-ха. — Потому что они слишком сложны и мрачны, как дерьмо. Не в хорошем смысле, но, как будто ты даже не пытаешься искать хорошую сторону вещей, персонажи просто лишены света. Как ты, — вау, это было жестоко. Глаза Дазая сужаются, внезапно становясь тёмными, и Чуя проклинает себя во второй раз. — Я имею в виду, что это похоже на то, что тебя вообще никогда не любили. Лёгкая улыбка. Осаму, кажется, склоняется к слишком очевидному, чтобы это было просто совпадением и для того, кто утверждал, что он натурал. Или, возможно, Чуя сходит с ума, сведённый с ума идиотом с бинтами и этой хитрой улыбкой, и… — Ты хочешь сказать, что моя жена недостаточно старается? Конечно, нет, Чуе хочется закричать, давай не будем глупцами. Конечно, Митико идеальна. Твой чёртов свадебный контракт идеален. Твоё глупое невозмутимое лицо идеально. Он должен был бы это сказать, но у него просто короткое замыкание в мозгу. Прежде чем Чуя осознаёт это, его руки хватают Осаму за воротник, голубые глаза смотрят в тёплые карие. Его сердце колотится в груди. — Я думаю, она проделала дерьмовую работу, — шепчет он. Через секунду они целуются. Он не уверен, прижал ли он Дазая к своему рту или всё было наоборот, но мир возвращается на свои места.***
Дазай не уверен, как это произошло. В один момент он сидит на мраморной скамейке в жутком летнем поместье Мори, и ему хочется задушить себя собственными бинтами за то, что он сказал Чуе, что он натурал, вместо того, чтобы признаться в беспорядке, который творится в его голове, а потом, через секунду, они целуются. Он хотел его в течение нескольких месяцев, и это может быть слащаво и всё такое, но в его груди определённо происходит фейерверк, и мир вокруг внезапно перестает что-либо значить. Время останавливается. К чёрту всех остальных. Может, Дазай и не силен в желании в целом, но теперь он знает, кого хочет. Дикий прилив адреналина пробегает по телу Осаму, когда он неохотно отстраняется. Сладкий вкус языка Чуи заставляет его разум кружиться. — Пойдём со мной, — говорит он, хватая рыжего за запястье и делая шаг вперёд. Чуя смотрит в ответ, его глаза широко раскрыты и полны слёз, но губы кривятся в усмешке. Химия — забавная штука. Дазай не уверен, что Чиби последует за ним, и всё же часть его знает — он просто знает, как будто они две части одного целого, — что они были запрограммированы доверять друг другу. Именно это доверие и взаимопонимание, смешанные с ненасытным голодом, который слишком долго сдерживался, уводят их за старый дуб, подальше от посторонних глаз и любопытных ушей. Прижавшись спиной к дереву и зажав своё тело между кроной и упругой грудью рыжеволосого, Дазай впервые за несколько недель чувствует, что снова дышит из-под толщи воды. — Ты не против, если я поцелую тебя? — выдыхает он. Господи, низкий смешок, который издает Чуя, божественен. — Уже немного поздно, тебе не кажется? Конечно, у Осаму есть умный ответ и на это, но язык Накахары скользит обратно в рот, и перспектива разговора умирает в трахее Дазая вместе с оставшимися дюймами его самоконтроля. Чуя исследует каждый сантиметр его тела, ничего не боясь, ничего не утаивая. Его руки под рубашкой, и Дазай клянётся, что у него могут подкоситься ноги. Рыжеволосый улыбается одними губами, когда его пальцы очерчивают жгучие узоры на плоти Осаму под бинтами, лаская кожу, как будто это карта, которую он хочет изучить. Всё, что он может слышать, — это звук судорожных вдохов, смешанный со взрывным шумом крови в ушах. — Чуя… — зовёт Дазай с ноткой боли в голосе. Рыжеволосый ухмыляется и дразняще щиплет его за сосок, вырывая из шатена стон, который звучит опасно, как мольба. Мужчина стискивает зубы, обхватывая тонкую талию Чуи и прижимая его ближе. Он почти удивлён, обнаружив, что Накахара такой же твёрдый, как и он сам. — Хм, такой многообещающий звук, — говорит Чуя, прежде чем их губы снова соприкасаются, зубы впиваются в его нижнюю губу, когда он слишком сильно сжимает отзывчивую плоть. — П-перестань дразниться. Дазай дрожит, ломаясь под прикосновениями — лёгкими, как пёрышко, ласками, прерываемые лишь медленными многообещающими царапинами, которые угрожают разорвать бинты. Раньше он никогда не ненавидел свои бинты, но теперь ненавидит. Чуя отстраняется, голубые радужки глаз изучают выражение лица Осаму, как будто он восхищается шедевром. Мужчина уверен, что то, как это всё морочит ему голову, отражено в каждой чёрточке его лица, потому что глаза Чуи улыбаются. — Ты хочешь, чтобы я остановился, Дазай? Чёртово поддразнивание. — Не смей, — рычит он, вцепляясь рукой в волосы Чуи и притягивая его ближе; по-видимому, недостаточно сильно, чтобы причинить ему боль, потому что мужчина хихикает и отвечает коротким поцелуем, прежде чем снова отстраниться. На этот раз шатен отпускает. Ему приходится, потому что Чиби стоит на коленях, в его глазах пляшет веселье, когда его руки быстро опускают ширинку Осаму, освобождая его от брюк и нижнего белья. Чуя поднимает глаза, когда Дазай тихо вздыхает от весеннего воздуха на своих обнажённых бёдрах. — Без бинтов? Не ожидал. — Чёрт возьми, ты… Возражение застревает у него в горле, когда тёплые губы Чуи обхватывают его член, язык дразняще облизывает головку и заставляет Дазая подавиться собственным голосом. Всё его тело выгибается, он хватает ртом воздух, бёдра двигаются в темпе, заданном нетерпеливыми движениями рыжего. Он уверен, что когда-то у него была какая-то форма контроля над собой, но она ускользнуло из-за ритма, в котором Чуя отсасывал ему. Пальцы Осаму пробегают по каштановым прядям, проникая глубже в рот парня. Он закрывает глаза и слышит влажные звуки языка, его член причмокивает в гостеприимном рту и направляет волны удовольствия вниз по позвоночнику. — Быстрее, — вздыхает он, и то, как Чуя трахает его ртом, превращается в медленные круги. Он может чувствовать, как Накахара улыбается. Дазай скалит зубы. Его кулак крепче сжимается на растрёпанных рыжих волосах, прижимая мужчину ещё на сантиметр ближе и прикусывая внутреннюю сторону щеки. Он хотел Чую так долго, так отчаянно, что почти боится увидеть, как тот исчезнет. Тогда это был бы всего лишь ещё один влажный сон, — но стон, который вырывается из него, определённо реален, как реальны и трение влажных губ Чуи по его длине и то, как головка его члена ударяется о тёплое небо рта. Хватая ртом воздух, Осаму смотрит вниз, и это его ошибка. Это определённо ошибка, потому что Чуя тоже поднимает взгляд — вспышка синего сквозь длинные ресницы; глаза, глубокие и блестящие от слёз, и такие, такие яркие. Он выглядит довольным, как будто знает, что Дазай очарован им, и красивый лихорадочный румянец разливается по его щекам. Безумно красные губы и тонкая струйка слюны сводят живот шатена, когда он видит самоотверженность, которую рыжеволосый вкладывает в то, чтобы вывести его из себя. Это самое прекрасное, что Дазай когда-либо видел, и никому нельзя позволять так хорошо владеть своим языком. Для этого нет слов, и он почти уверен, что к настоящему времени успешно описал почти всё. Глаза Чуи снова закрываются, когда язык пробегает вверх и вниз по длине Дазая, посасывая кончик, и мужчина издает громкий, надтреснутый стон. — А… ах, чёрт, — всё его тело дрожит, волна оргазма проступает белыми звёздочками за его закрытыми веками. Без усилий Чуя крепче обхватывает его, язык путешествует по пульсирующим венам. Лопатки Дазая болезненно прижимаются к дереву, бёдра дёргаются вверх. — Чёрт, я собираюсь… Однако Накахара не двигается, «проглатывая» член целиком. Дазай ругается вполголоса, одновременно леденящий и пылающий, лёгкий и опасно тяжелый, не сфокусированный, пока мужчина вытирает последние капли его спермы, кошачьими, облизывающими движениями. Он может чувствовать, как изливается, увлекаемый волной ослепляющего разум удовольствия. Довольная ухмылка кривит распухшие губы Чуи, когда он встаёт, высовывая кончик языка, чтобы дочиста облизать рот. Он выглядит таким сексуальным. Ленивый, мурлыкающий голос говорит Дазаю, что он счастливый ублюдок, и он верит в это. Он совершенно, всецело верит в это. Осаму требуется мгновение, чтобы позволить себе подумать об этом без содрогания, потому что чувства всегда выбивали его из колеи. Можно сказать, пугали его. Но от красоты человека, стоящего перед ним, никуда не деться. Дазай, зажатый между стуком его сердца и эхом их напряженного дыхания, шипит, когда ткань его нижнего белья возвращается, чтобы прикрыть сверхчувствительную кожу. Его глаза не отрываются от Чуи, отслеживая каждое его движение. Тот, кажется, чувствует это, — эту потребность в уверенности, которую шатен не может произнести вслух, — потому что приподнимается на цыпочки для поцелуя, который Дазай встречает на полпути, прикусывая нижнюю губу коротышки. — Эй, — бормочет рыжеволосый, прижимаясь губами к губам. — Чуя, — выдыхает Осаму, прежде чем скользнуть языком между губами Накахары. В нём слишком много обещаний, обещаний, которые пугают Дазая, но в то же время подталкивают его ближе в возбуждённом любопытстве. То, как Чуя кусает, вызывает дрожь по спине Дазая; он тает от контакта, суставы почти отказывают из-за последних волн головокружительного оргазма, который всё ещё сотрясает его. Это опьяняет. Это тоже неправильно. Смертельно неправильно. Дазай должен уйти сейчас, когда это просто интрижка и просто минет, но затем Чуя меняет угол, чтобы поцеловать его глубже, и выдыхает его имя, и его сердце делает сальто назад. — Подожди, — бормочет он. Он отталкивает Чую, надавливая руками на плечи мужчины, чтобы отодвинуть его, но и не давая ему уйти. Светло-синие глаза изучают его лицо с разочарованным удивлением. — Что… Реальный ответ («Я не уверен, что смогу сделать это прямо сейчас», каким трусом он может быть!) прижимается к губам Дазая, когда приглушенный звук из дома прерывает его, заставляя обоих повернуться к вилле. Движения Накахары медленные, ленивые, и он всё ещё смаргивает слезы, но его губы сжаты в тонкую линию. Розовый румянец медленно сходит с щёк. — Что это? — спрашивает он, каждый мускул на теле Осаму напрягается. Мужчина чертыхается себе под нос. Прикосновение Чуи превратило искру внутри Дазая в полномасштабный пожар, и всё же нет ни сада, ни древнего дуба, которые могли бы спрятать, если Мори захочет их найти. Затем, его дикое предположение состоит в том, что Мори заставит его жениться в течение двадцати четырех часов, чтобы обеспечить себе деньги Митико и социальный статус. Он не может потерять Чую сейчас. Он этого не сделает. — Думаю, старый ублюдок дома, — говорит он, бросая взгляд на дом. Они могли бы провести день, целуясь, но о, нет, Мори должен быть... «шумным», раз он никогда не интересовался Дазаем, — а это целая жизнь, вся жизнь. Он мог в буквальном смысле принять передозировку в ванной, и Мори случайно заметил бы это спустя несколько часов. Воспоминание о человеке, который спас его и вытащил из дома в машину скорой помощи, заставляет Осаму колебаться. Он смотрит на Чую, задаваясь вопросом, что сказал бы Одасаку обо всей этой ситуации. Конечно, он был бы счастлив узнать, что Дазай, в конце концов, способен на чувства. — Я пришлю тебе адрес моей старой квартиры. Мы можем встретиться там. — Чёрт. Я не знаю, — шипит Чуя. Чувство вины — не самый приятный цвет для Чибикко, решает Дазай. Тот, кто выглядит и имеет вкус настоящего Бога на земле, никогда не должен ничего стыдиться. Часть его, однако, понимает эту вину: он должен быть раздавлен тем же чувством, но не может заставить себя быть несчастным из-за того, что произошло. Теперь, когда напряжение спадает, он замечает, как неловко рыжий переносит свой вес с одной ноги на другую, его тело дрожит, как будто он готов драться — и Дазай не уверен, будет ли Чуя драться за него или против него, но уверен, чёрт возьми, он не оставит ему достаточно времени, чтобы принять решение. — Посмотри на меня, — говорит он успокаивающим голосом, обхватывая щёку мужчины одной рукой. — Мы можем продолжать в том же духе, но только если ты хочешь. Пожалуйста, скажи мне, что ты этого хочешь. Отводя взгляд, Чуя вздыхает. — Ну, я только что сделал тебе минет, так что… Осаму сияет. — Я свободен сегодня вечером, — подсказывает он. Часть шатена подозревает, что теперь, когда он наконец-то попробовал то, чего так долго жаждал, он едва сможет удержаться от нескольких часов в одиночестве, но Чиби, похоже, тоже не помешало бы немного личного пространства. Спокойно взглянув вниз на выпуклость, открывающуюся под обтягивающими джинсами Чуи, Дазай берёт руку мужчины и подносит её к своим губам. Он покусывает нежную кожу пальцев один за другим. — Я не могу сегодня, у меня планы на ужин… Ах. — Мы ничего не можем с этим поделать? — Осаму дразнит, тихонько посасывая и покусывая костяшки пальцев, пока прекрасный вишнёво-красный румянец не возвращается на щеки Накахары. — Я не могу, моя сестра убила бы меня, но я… я думаю, я смогу закончить около… ах, десяти? — Чудесно, — мурлычет Дазай. Может, он и новичок в этом деле, но он знает, как воздействовать на чей-то разум. Когда он сосёт палец Чуи, обводя языком кончик пальца, рыжий испускает дрожащий вздох. Видеть, как Чиби сгибается и рассыпается под его присмотром, — это чистое искусство. Когда рыжеволосый дрожит, прислоняется к нему и прижимается к телу Осаму, он знает, что Чуя с радостью взял бы его сейчас, здесь, прямо под этим дурацким дубом. Часть Дазая, — та часть, которая в данный момент не психует, — кричит «чёрт возьми, да». Однако в пыльном уголке его мозга звучит более тёмный, глубокий, пожилой голос, который напоминает ему о его последнем романе. Река. Красные сирены полицейской машины. Его легкие выкашливали холодную воду. И, чёрт возьми, он не хочет вспоминать об этом сейчас. Он целует палец Чиби в последний раз, наклоняется и мягко кусает его за ухо — это могло бы отвлечь его, думает Дазай, и остановить нахлынувшие воспоминания. Он знает, что его увлечения никогда не заканчиваются хорошо. Он знает это, но с Чуей он собирается быть нежным и осторожным, поэтому он снова отталкивает голоса так же, как и вцепляется зубами в мочку уха Чуи. Кожа Накахары такая мягкая, созданная для того, чтобы её тщательно любили и медленно исследовали. Они могут перейти к адреналину и публичным выходкам после того, как он изучит и пометит каждый участок тела этого человека. — Ах, Д-Дазай, дом… — Я знаю, — шепчет Осаму ему на ухо, получая в ответ многообещающую дрожь. Он шлепает Чую по заднице, и… ладно, Чуя только что мяукнул? Он отодвигается ровно настолько, чтобы улыбнуться рыжему, который выглядит более взволнованный этим звуком, чем чем-либо ещё, что они делали. — Вот это приятный звук, Чибикко. — Заткнись нахуй, ты, б… — Мы здесь ещё не закончили, — он прерывает, останавливая руку мужчины и переплетая их пальцы вместе, прежде чем Чуя успевает нанести удар. Ещё раз похотливо лизнув мочку уха Накахары, Дазай притягивает его к себе, чтобы в последний раз чмокнуть в губы. Это трезво, почти целомудренно, и заканчивается до того, как болтовня, доносящаяся из главного дома, превращается в более громкие и отчётливые разговоры. Когда шатен слышит, как кто-то из персонала зовёт его по имени, он, наконец, отступает назад. — Я принесу немного вина, чтобы загладить свою вину перед тобой, Чиби, — говорит он, как будто это самая простая вещь в мире. Это не так, но Чуе не обязательно это знать, верно? Ему не обязательно знать, как бешено колотится его сердце.