С того момента, как Ким Докчи не стало, прошло два месяца.
После разрушения Сеульского купола успели пройти пять сценариев, умереть тысячи людей и быть убитыми миллионы монстров. Большинство воплощений, выживших в течение первых десяти сценариев — включая группу самого Докчи, — были уверены в том, что это происходило именно из-за его смерти: сложность сценариев резко снизилась. Создавалось впечатление, что сами доккэйби потеряли к ним интерес. Сначала это хотели списать на их введение на новых территориях, раньше не задействованных в испытаниях Звёздного Потока, но после третьего подряд практически однотипного с прошлыми сценариями испытания вся уверенность окончательно сошла на нет, потому что в Сеуле никого не жалели с самого начала, а здесь уже откровенно наплевали на всё. Созвездия в свою очередь стали намного менее активны, большое количество легендарных туманностей и вовсе потеряли интерес к Корейской площадке, и особенно очевидной причина была спутникам Докчи. Никто никогда не говорил этого вслух — по факту, даже сама их команда просто распалась после выхода из купола, — но все прекрасно понимали положение вещей.
Сама атмосфера в Корее изменилась после его ухода. После ухода молодого созвездия, спасшего и осветившего своим мягким и ярким светом жизни тысяч людей. Наказавшего им жить и быть сильными. До самого конца.
Хан Суён, Ю Сан А, Ли Джи Хе, Джун Хивон, Ли Хён Сон, Ли Гильён и Син Ю Сын. Они все несли на своих плечах тяжкий груз вины, и хотя каждый знал, что Ким Докча больше всего не хотел бы именно этого, но они всё равно не могли от него избавиться. Кто-то, как Суён, пытался его игнорировать, нагружая себя всевозможными поручениями до такой степени, что им едва ли хватало времени на сон. Кто-то пытался оправдаться перед самим собой, как Сан А. Были и те, кто просто не хотел принимать реальность — Гиль Ён и Ю Сын, которые чуть ли не каждую свободную минуту кидали монетку на спор: «Орёл — Докча мёртв, Решка — жив». Это звучало просто абсурдно, особенно для тех, кто успел прочувствовать логику новых законов мироустройства — насколько сильно за такой короткий срок один человек смог привязать их к себе, и какой колоссальный вклад он вносил в их жизнь в ходе сценариев, раз даже их сложности и внимание высших существ так резко зависели от него. Однако это было реальностью. Жестокой и уже необратимой.
Ким Докчи больше не было, и теперь это не могла изменить даже судьба.
С другой же стороны, в живых оставался другой невероятный человек, который в чисто человеских качествах уступал Докче, но в боевых — никогда. Это был Ю Джунхёк. Конечно, в ряду остальных компаньонов стоило упомянуть и его, но, честно говоря, никто из них за эти два месяца Джунхёка даже не видел. Знали лишь, что он понабрал личных сценариев от созвездий и тоннами их проходил, стиснув зубы.
Такое его поведение было не то что странным — в случае с Ю Джунхёком так вообще ситуация из ряда вон. Однако, для самого регрессора причины были более чем очевидны. И он ненавидел их так сильно, что порой ему хотелось удавиться.
Потому что для кого-то это время — время после десятого сценария, — было двумя месяцами, для него же — душераздирающей вечностью. Эти чёртовы сценарии, в которых он убивал, убивал и убивал, лица, которые едва ли помнил, и слова, единственные, которые он хранил в груди.
«Спасибо вам за всё».
Он чувствовал, что сжигал самого себя изнутри. Жгучая ненависть, отвращение к самому себе выворачивали его наизнанку, палили все внутренности калёным железом и вгоняли свои шипы всё глубже в сердце, растекаясь ядом по всему телу.
«Я во всём виноват».
«Его погубила моя слабость».
«Я должен стать сильнее».
«У меня не было права на ошибку».
«Я потерял его… По своей вине».
Он ненавидел себя, свою слабость и беспомощность настолько сильно, чтобы позволить отчаянию поглотить его целиком. Ю Джунхек тонул. Захлёбывался в чувствах, что никогда не умел выражать и которые убивали его прямо сейчас по вине того, кто умер у него на руках.
По вине того, кого Ю Джунхек успел полюбить больше, чем собственную жизнь.
Он ненавидел своё проклятое сердце.
«Даже если я умру – я вернусь. Обещаю».
Всё, что держало его на поверхности всё это время, заставляло выплывать наверх, чтобы получить этот ничтожный глоток живительного воздуха, это эти слова. Можно сказать, единственный их с Ким Докча нормальный разговор по душам, в котором тот как всегда видел его насквозь. Джунхек всегда чувствовал себя перед этим парнем почти голым — казалось, от него нельзя было скрыть ничего. Докча читал его, как раскрытую книгу, и самым дерьмовым было то, что он был почти не против. Тот всегда знал, что ему сказать, чтобы сделать легче, и Джунхек был готов слушать его бесконечно. Поначалу это невероятно сильно выводило из себя, но потом… Потом он привязался. Как и всех остальных его окружающих людей — даже тех, с которыми Ю Джунхек был конпаньонами в прошлых регрессиях, — Ким Докча привязал к себе и его. Скорее всего, он не имел об этом ни малейшего понятия, продолжая им тепло улыбаться своей отвратительно прекрасной улыбкой и раз за разом спасать ему жизнь.
Возможно, Ким Докча просто не считал себя достойным любви.
Однако, кое в чём Докча, всё-таки, ошибся. В том, чего не знал о себе даже Джунхек.
Насколько слабо на самом деле его сердце.
Оно предало его так быстро, что Ю Джунхек даже не успел понять толком, когда это произошло. Помнил его бешеный стук в груди да чёрные как смоль волосы перед лицом, в которые хотелось зарыться пальцами и вдыхать их запах, не отпуская больше от себя никуда.
И сделать всё, чего бы Докча ни попросил.
И он испугался. Джунхек понятия не имел, что ему с этим делать, потому что разум оказывал ему каждый раз, когда этот невыносимый солнечник появлялся в зоне его видимости, а признаться было самым последним, о чём Джунхек вообще мог подумать. И он начал сходить с ума.
Ким Докча стал его личной катастрофой.
Джунхек надеялся — ненадолго. Время сказало — навсегда.
Потому что лучше не становилось, совсем: всё вело к тому, что он стал только больше избегать Докчу, следовательно — больше тосковать. Джунхек понимал, что для него это будет просто невыносимо, что страдать он будет только сильнее, а причинять боль своей злостью на самого себя тому, кому он вредить хочет меньше всего — в сотни раз больше. Но в то же время не мог поделать ничего.
Он был слишком слаб в этом всём.
Сердце — это не то, что можно натренировать, ожесточить или запереть, а Джунхеку были незнакомы иные методы. Только… Его можно было только разбить. И он боялся и этого. Он боялся этого
больше всего в этом грёбаном мире, он хотел сохранить его хотя бы… Таким. Хрупким, но целым. Ещё тёплым и немного, но хранящим глубоко внутри тень надежды, которую Джунхек сможет охранять до тех пор, пока не будет к Ким Докча слишком близко.
Но он не смог.
Оно разбилось вдребезги, на мелкие осколки, оставив после себя зияющую дыру и ноющую боль в груди, когда на его ладонях остался лишь пепел. Пепел безжалостно сожженной души — уничтоженной этим грёбаным миром, созвездиями и им самим. Его руками, что в безумии скребли пальцами по земле, пытаясь собрать весь пепел, сдирая их в кровь. Ю Джунхек не слышал тогда ничего, кроме этого нечеловеческого голоса, что стоял звоном в ушах до сих пор.
«Давай встретимся вновь».
Для него тогда пропало всё: начиная сценариями и заканчивая его собственной жизнью. Он кричал так сильно, что сорвал себе голос. Проклинал все имена, какие мог вспомнить, и пролил столько слез, что не мог рыдать до сих пор. Он был в полном отчаянии. Таком сильном, что ему расхотелось жить.
Вокруг были все — его товарищи, другие люди, доккэйби, даже чёртовы созвездия, — но ему было плевать. У него только что забрали смысл всей его бесконечной жизни, который он едва ли поклялся защищать до конца.
Слишком многие ему говорили, что раны имеют свойство затягиваться, но Джунхек не верил больше никому из них. Если быть верным — он не верил больше вообще никому. Потому что ему с каждым днем становилось только больнее. Будто каждый день из него с корнем вырвали осколки того, что осталось от сердца. Ю Джунхек жил воспоминаниями о тех моментах, когда мог видеть своего любимого хоть немного счастливым. Жил словами, что были адресованы только ему, но главное — обещанием встретиться вновь.
Потому что да, он слаб. Он жалок и беспомощен перед самим собой, потому что его страх и собственное разочарование загнали его в угол и заставили потерять единственное, что он мог назвать самым главным в своей жизни ещё до того, как смог это обрести. Джунхёк не хотел ничего до самого конца, не хотел любви, не хотел больше боли, через которую уже не раз прошёл; конец показал ему. Показал, насколько сильно он заблуждался всё это время, какую ошибку на самом деле совершил.
Потому что раньше у него всегда был шанс вновь обрести то, что он однажды потерял. Он был у него как факт, как то, что не может быть перечеркнуто ничем, — и в конце концов даже он оказался иллюзией. У него больше не было ни единого шанса, Джунхёк потерял его тогда, когда решил отказаться от всего. В тот злополучный день на мосту, когда убил единственного, кто мог его спасти, первый раз. Ему не давали больше возможностей свыше, небо смолкло тогда, потому что для них Джунхёк уже сделал свой выбор.
Его оставили все — все, но, как всегда,
как назло, как в насмешку, кроме одного. Одного человека, одного созвездия, которое старалось удержать весь мир в своих руках. Которое каждый раз падало под тяжестью ударов, которые наносил ему сам Джунхёк, и которое каждый раз вставало, чтобы дать ему новый шанс. Которое даже сейчас, умирая у него на руках, подарило ему шанс.
Ещё один. Один из тысячи, из миллиона,
последний шанс.
И Ю Джунхёк готов сложить свою голову ему в ноги, готов принять любой исход и любое наказание, если это только будет означать, что это вернёт ему Ким Докча. Того, кто дал ему жизнь, которую он никогда больше не сможет у себя отнять.
Которую он не заслужил и не заслужит больше никогда. Он ненавидел себя за это, за то, что он хотел отдать всё, но не мог принести даже так мало: свою ничтожную жизнь. Жизнь, которая уже никогда не будет принадлежать ему, потому она была отдана ему другим.
Ю Джунхёк сделает всё, но не позволит больше себе потерять Ким Докча. Потерять того, кто придал его жизни смысл.
Того, кто стал его смыслом жизни. Больше никогда.
Ким Докче нужно было лишь сдержать обещание. И Ю Джунхёк отдаст ему самого себя.
***
Ю Джунхёк поклялся ждать его вечность, и вечность закончилась. Закончилась тогда, когда он завершил предпоследний свой личный сценарий. Где-то на границе чужого мира, где солнце не светило никогда, где земля кишела когда-то ордами монстров, а сейчас спровождала гробовой тишиной единственного на ней человека с единственным зрителем, до этого безмолвно наблюдающим за ним — созвездием, что только что передало ему сообщение.
[Созвездие Демонический Король Спасения смотрит на вас]
***
Для Докчи же всё это было… Слишком сложным, он думал. Слишком запутанным, слишком хлопотным, слишком… Бесполезным. Ненужным, неправильным, тщетным до самого конца…
Чёрт, пожалуйста-
Он так сильно хотел так думать. Думать, что избавиться от этого чувства, засевшего где-то глубоко в его груди — там, за твёрдой оболочкой, отгораживающей от всего остального мира, в опасной близости с его душой, — для него не составит никакого труда. Просто задушить его прямо там, вместе со всеми остальными чувствами, которыми оно было порождено, разорвать в клочья и растоптать, вжигая кровоточащие обрывки в обратные стороны век.
Думал, что легко сможет уничтожить часть своей души.
Души, выросшей и до сих пор сражающейся из-за чужого сердца. Которой тогда, в далёком детстве Ким Докчи, не дало опустить руки именно то, чего сейчас её отчаянно пытались лишить. Души, которая всегда была верна лишь одному человеку, которая следовала за ним, как за собственным словом, и которая была спасена им сотни и тысячи раз.
Поначалу Ким Докча считал это чем-то слишком иррациональным. Любовь к персонажу романа — пусть который ты читал всю свою жизнь, пусть герой которого ожил и стоял сейчас перед тобой, такой настоящий, родной и… всё равно такой далёкий, пусть он поднимал тебя на ноги каждый раз, когда тебе больше не хотелось даже жить, — не могла быть настоящей. Это всего лишь роман. Это всего лишь персонаж. Он не жил никогда не будет жить, это всего лишь… Иллюзия. Иллюзия, которая не должна была появляться. Которую Ким Докча не должен был видеть.
Которую не должна была видеть его искалеченная душа, которая ухватилась за эту соломинку насмерть в тот самый момент, когда он отвлёкся. Отвлёкся на какие-то ничтожные несколько секунд, завороженный глубиной чужих глаз. Чернильных омутов, в глубине которых кипела бесконечная ненависть и злость.
Возможно, всё пошло под откос именно тогда. В тот проклятый первый день сценариев, тогда, когда его перепуганное душою насмерть сознание выпалило Ю Джунхеку в лицо:
— Отпусти меня уже, чертов солнечник.
И, вместе с зашедшимся в безумном стуке сердцем, рухнуло вниз.
Докча понял, что самое ужасное уже случилось, и он не сможет больше ничего поменять. Разум не просто кричал, он вопил, сбоя во всех своих мыслительных процессах. В борьбе с его уже и так слишком сильно настрадавшимся сердцем Докче отказал даже мозг, и он остался со своей душой наедине. В тихом отчаянии на краю жизни, понимая, что из него он не выберется больше никогда.
И потому Ким Докча сделал именно то, что умел делать лучше всего. Он решил отказаться от собственной души, спрятав тот маленький тёплый огонёк за семь замков глубоко внутрь себя, лишая кислорода. В надежде, что он умрёт там так же, как одно за другим умерли все его остальные чувства. Огонь потухнет без воздуха, как спичка, брошенная в океан.
Ким Докча очень сильно хотел верить и в это.
Но не сработало ничего. Хах, он не был властен даже над собственными чувствами — о каком лидерстве Докча вообще мог вести речь? Огонёк в его груди стал ярким пламенем, теперь день ото дня сжигавшим его изнутри, благодаря человеку, с которым он не должен был встречаться никогда, и из-за которого он сейчас терпел поражение перед самим собой. Которого было ошибкой подпускать к себе близко.
Настолько близко, чтобы видеть его перечеркнутые душераздирающей болью красивые черты лица, ощущать на своих щеках его слёзы и видеть вошедший в собственную грудь по рукоять меч, едва ли сжимаемый им в дрожащих, побелевших руках.
Ким Докче хотелось проклясть себя за то, что он успел привязать к себе того, кого хотел сохранить от этой боли больше всего на свете. И свою наивную душу, отзывающуюся тупой болью и глупой нежностью на любую мысль о нём.
Ему казалось, что он смог избежать этого. Что он сделал всё, что мог. Он сократил их встречи до безумного минимума, а всё, что делал, когда они пересекались — это лишь конфликтовал с Джунхёком. Никогда не просил ничего первым, старался обходить его за километр, проходил сценарии так, чтобы максимально выбесить его.
Ему так сильно хотелось, чтобы Джунхёк его возненавидел. Потому что так ему должно было быть, хоть на немного, легче справиться с собой самому. Сшивать раз за разом расходящиеся неровные швы, чтобы раз за разом находить новые корни и вырывать их из себя, снова распарывая едва ли закрепленные нити.
Но Ким Докча просчитался. Он не хотел думать, он не хотел
знать, в какой момент свернул не туда, какое лишнее слово сказал, чего ненароком коснулся и где сделал свой неправильный выбор. Он хотел лишь сбежать. От себя, от Ю Джунхека, от этого мира, который стал для него уже, кажется, настоящим театром абсурда, но самое главное — от своей израненной, обессиленной души. Души, что нуждалась в чуждом себе больше, чем в чём бы то ни было. Души, которая раз за разом вела его к одному.
Которая и была виновата в его ошибках.
Порой ему казалось, что смерть была бы для него самым лучшим выходом. Ведь правда же, это так легко: как только он потеряет возможность, душа потеряет причину. Он не будет больше связан с Джунхёком ни в чем, так же, как и он с ним.
И все проблемы исчезнут сами.
В такие моменты Докча лишь горько смеялся, обернувшись на свои мысли назад. Смерть. Непозволительная роскошь для него. Сторона жизни, в ужас от которой приходит любой; жнец, день ото дня забирающий тысячи жизни рядом с ним, что бесстыдно смеялась над ним, смакуя своё презрение на бледных губах. Заставившая его смотреть тогда на всё, что происходило после завершения сценария Тёмного Замка. На людей, которые только что потеряли, кажется, самого близкого им человека во всем этом огромном мире. Вглядываться в их лица, впитывать собой всё отчаяние, что они посвятили ему, и чувствовать невидимые слезы, текущие по похолодевшим щекам.
В скорбь о его собственной смерти.
Но самым главным было не это. Он видел глаза Ю Джунхёка. Пустые, абсолютно безжизненные. Такие, каких Докча не видел у него никогда. Он слышал его крик, ловил ладонями его слёзы и тихо рыдал. Ненавидел себя за то, что спасал его так много, но не тогда, когда ему это нужно было больше всего. Не избавил от страданий, которые сам же ему и подарил. Докча хотел умереть, он хотел исчезнуть навсегда, хотел стереть всё, что он уже сделал, до основания, чтобы он больше не страдал. Чтобы не страдал больше никто из-за того, чего не заслужил.
Но он не мог. Не мог, потому что уже отдал свою жизнь другому. Эта жизнь сияла сейчас в чужой груди его именем, выжигала дыры в чужом сердце и молила об одном. О единственном, что мог дать ей Ким Докча.
О шансе, которого у неё больше не было.
***
Всё это произошло немного… Сумбурно. Два месяца, в течение которых Докча скитался по обрывкам чужих миров, прошли для него будто во сне. Он понимал, что так продолжаться не может, что он должен сделать хотя бы что-то, чтобы скорее вернуться на Землю. Он должен был собрать себя по кусочкам обратно, ища каждый где-то там, внутри себя, обнажая каждый раз свою душу, но раз за разом ломался, калеча себя ещё больше. Ломался, чтобы собирать себя вновь, крепко сжимать в окровавленных руках мелкие осколки и загонять их вглубь всё сильнее. Причинять боль, напоминающую о том, куда он шёл, и самое главное — защищающую его от самого себя, от его трусости и слабости.
От слабости, которую он преодолеть не смог. Ему не хватило… Чего-то.
Боже, Ким Докча прекрасно знал, кого чего ему не хватило. Но не мог сделать ничего. Его существо сопротивлялось самому себе, но Докча не смог быть сильным, потому что, оказалось, он пострадал слишком сильно, чтобы залечить ту огромную дыру, что зияла напротив его сердца. Чтобы следовать наказу души, которую он отдал другому.
И Ким Докча закрылся. Он снова поставил рамки, снова возвел вокруг стену, сбросив все осколки разбитого сердца в пустую оболочку и поместив на место, где раньше была его душа, закрыв на все замки, которые он смог найти внутри себя.
Он искренне верил, что их ему хватит. Он хотел начать всё сначала, как вернется обратно: с самого начала уйти от Джунхёка подальше, он думал… Что как-нибудь справится без него. Поначалу. Дождётся, пока тот забудет о нём навсегда, и тогда они смогут быть вместе. Вместе идти вперёд, к концу того, что ожидает их за сценариями. Идти, не отягощая друг друга и не сковывая ничем.
Не причиняя друг другу боли, которую они не смогут заглушить.
Он забыл, что отдал Ю Джунхёку тогда. И снова просчитался. Он пришёл на Землю с новой маской. С новой жизнью, новым телом и новым сердцем. Докча думал, что учёл всё, но забыл о самом важном.
Он пришёл на Землю с дырой в груди на месте, где раньше была его душа.
***
Ким Докча за свою жизнь видел много слёз. Он часто плакал сам, в детстве, потому что жизнь издевалась над ним всегда. Он плакал из-за семьи, из-за школы, из-за мира вокруг, но чаще всего он плакал без причины. Просто садился в углу своей комнаты, утыкаясь носом в колени, и беззвучно рыдал. Но он никогда не плакал из-за других людей.
А сейчас он смотрел на то, как на чужих лицах стояли слёзы из-за него. Слушал, как на него кричали, долго и громко, чувствовал, как обнимали так сильно, что он боялся снова умереть в их руках. Докча пришёл к ним одним утром в место, где — теперь уже бывшая, — его компания собиралась, чтобы обсудить дальнейшие сценарии. Здесь были почти все, за исключением,
ну конечно, самого главного человека, которого он больше всего не хотел здесь встречать. Ким Докча улыбался и плакал, обнимая Ю Сын и Гильёна, слушая тираду Хан Суён и тихие всхлипы Сан А. Он чувствовал, что может быть счастлив и дальше, что сможет устоять, когда его ударят снова, вместе с этими людьми, которых он смог собрать рядом с собой. Он искал в них утешения, пытаясь перекрыть боль в груди теми, кем тоже так сильно дорожил. И он почти убедил себя в этом.
Но он снова ломается. Чувствует, как трещит по швам и расходится то, что он так старательно прятал внутри, когда вдруг ощущает на спине чужие горячие руки. Что-то внутри него кричит так громко, что Докча едва ли не теряет сознание. Он слышит только шум в собственных ушах и пытается унять дрожь в коленях, отзывающуюся на боль, что разрывает его изнутри.
Ю Джунхёк дышит загнанно, так, будто он бежал к нему через всю Вселенную, он сжимает руки на его плаще до того, что Докча уверен — не будь он реликвией, от него осталось бы уже не больше нескольких тряпок. Голова Джунхёка лежит на его плече, и своей кожей они могут почувствовать биение чужого сердца. Тот стоит так долго, непозволительно долго, и Докча не может даже двинуться в его сильных руках. Он слушает его сердце.
Ему так сильно нужно знать, что оно и правда бьётся.
Никто из них не говорит ничего, просто в голове у Докча в какой-то момент эхом раздаётся чужой сорванный выдох. В голове у него моментально становится пусто, и этот звук разбивается о её стенки душераздирающим звоном. Он так хочет хотя бы что-то сказать.
Докча набирает в грудь воздуха, и он не знает, для чего, — возможно, это ему самому нужно знать, что он жив. Что Ю Джунхёк и правда стоит сейчас перед ним, пытаясь подавить истерику, которая рвётся рыданиями откуда-то глубоко из его груди — из чужой израненной души, которой так нужен был всё это время человек, что заключён сейчас в его объятья. Что все вокруг просто молчат, смотря на них с болью в глазах, а не они провалились вдвоём в бездонную яму собственных мыслей.
Что ему и правда нужно сказать то, что причинит Джунхёку ещё больше боли, для того, чтобы избавить его от неё навсегда.
Но в тот момент, когда он почти произносит первое слово, на его рот ложится чужая рука.
— Заткнись, — Джунхёк хочет звучать жёстко, хочет злиться на Докчу, хочет, чтобы его послушались. И он понятия не имеет о том, как звучит его голос в этот момент, потому что он слышит только биение чужого сердца.
Сердца, что только что хотело остановиться после своих же слов.
И Ким Докча застывает на месте. Джунхёк не видит его лица, но всё равно знает, что он попытается сделать это снова. Попытается сбежать, попытается отдалиться, попытается, блять,
умереть, он сделает это обязательно, потому что это Ким Докча. Он ни за что не поймёт чего-то, пока ему не скажешь этого в лицо, никогда не поверит, пока весь мир не закричит ему об этом.
Никогда.
И потому он снова пытается говорить. Он хочет отстраниться, хочет укусить его, хочет сбежать отсюда, но Джунхёк не позволит ему этого так просто.
Он ждал его три жизни и два месяца. Ким Докча больше не сможет убежать от него никуда.
И он целует его. Возможно, это нельзя назвать поцелуем, потому что он только касается своими губами своей же руки, что прижата сейчас к чужому рту, но Джунхёк знает, что сейчас Докче хватит и этого. Своё и чужое сердца заходятся в бешеном ритме, и Джунхёк видит, как расцветает на чужих, но таких родных скулах румянец, как распахиваются чужие глаза в абсолютном неверии, и находит в них всю Вселенную, которую он готов пересечь ещё сотни раз, если тогда он сможет видеть их так близко каждый день.
А перед глазами Докчи в этот момент будто рушится весь мир. Последняя струна лопается с громким треском, и хрупкие осколки души разлетаются снова, руша всё, что он успел построить вокруг. Роняя куда-то вниз сердце, что только-только начинает биться в ритме, совместимом с жизнью.
Он видит перед собой глаза, наполненные решимостью и тем, что он не решится назвать сейчас вслух, но перечеркнутые болью и отчаянием, что мольбой застыла в его неподвижном взгляде. Глаза, которые не ищут внутри него ничего — потому что уже знают ответ.
И как только они пропадают, Докча чувствует, что сейчас упадёт. Джунхёк отстраняется так же резко, как и появляется перед ним, и не даёт ни секунды, чтобы что-то понять. Рычит тихое «придурок» и разворачивается, не говоря больше не слова. Он хочет забрать Докчу отсюда сейчас же, хочет прижать его к себе и не отпускать больше никогда, он хочет его так сильно, что за застелившей глаза пеленой не видит почти ничего. Гнев на самого себя кипит где-то за гранью сознания, бесконечная любовь сворачивается в узел где-то посередине груди, но глубоко в его сердце ещё живёт страх.
Слабость его чувств, с какой Ю Джунхёк не сможет справиться никогда.
Он боится. Он сбегает, давая себе обещание, что сделает так в последний раз, говоря, что он даёт Докче шанс пойти за ним самому, но глубоко внутри себя понимает, что врёт. Опять врёт всему, что его окружает.
Где-то позади него Докча спотыкается о собственные ноги и тянется к нему дрожащими руками и когда-то его компаньоны смотрят ему вслед, но Джунхёк не останавливается. Он идёт вперёд, чтобы исчезнуть почти сразу, как услышит своё имя, сорвавшееся с чужих губ.
Докча чувствует, что снова падает на колени, уже второй раз за это короткое время. Внутри него что-то окончательно ломается, оставляя после себя лишь одно.
Горящий кусочек спички, брошенной когда-то в океан.
***
Докча клянётся себе, что отдаст за это всё, но непременно найдёт Ю Джунхёка сегодня. Сейчас. И не простит себя, если снова позволит тому сбежать. Он не говорит никому и ничего, но Сан А сразу называет ему ответ. Показывает направление и говорит, что этот маленький домик они готовили для него.
Докча бежит туда сразу же, и не имеет ни малейшего понятия, почему не сомневается в словах Ю Сан А.
Возможно, ему так сильно хочется верить, что это так. Он не останавливается, даже когда оказывается напротив него, не даёт,
не хочет давать себе времени, чтобы задуматься.
Потому что он знает, что иначе снова сбежит.
Входная дверь не заперта, и даже такая маленькая победа словно опрокидывает на него канистру с горючим: маленький огонёк разгорается пламенем и дотягивается даже до лица, на миг даря ему измученную улыбку. Внутри слева огромный пролёт, из которого в коридор бьёт серебристый свет, и Докча застывает напротив него, смотря в чужую спину. Их отделяет друг от друга кровать и стул, на котором сидит Ю Джунхёк к нему спиной, собирая что-то из частей, разложенных в беспорядке на столе. Застывает, чувствуя, как скручиваются в узел его внутренности и где-то внутри стучит сумасшедшее сердце, отдающееся пульсом в висках.
Он нашёл его.
Ю Джунхёк застывает, вслушиваясь в звук чужих шагов и тихий шелест одежды где-то позади: он знал. Он ждал его. Ждал, когда он откроет эту дверь, когда увидит его и сядет, как сейчас, позади на кровать, комкая в пальцах мятое и местами потёртое покрывало, потому что Джунхёк слишком часто приходил сюда, когда его не было. Ждал, когда услышит чужие слова.
— Джунхёк, я…
— Нет.
— Но…
— Заткнись, Ким Докча.
— Это… Правда?
— А похоже на ложь?
— Чёрт, Ю Джунхёк,
пожалуйста, — Докча давит на последнее слово, почти кричит, но его голос предательски скатывается в всхлип. Он не хочет, больше всего не хочет сейчас разбираться в своих эмоциях, потому что его чувства сбоят сейчас слишком сильно даже для того, чтобы просто говорить.
Пожалуйста, скажи хоть что-нибудь. Дать ему понять, что всё кончено. Не дай разбиться на части снова.
Пожалуйста, дай мне надежду, Джунхёк.
— Ты такой эгоист, Ким Докча, — голос Джунхёка хриплый, он пронизан сожалением напополам с отчаянием. Он говорит тихо. Так тихо, что его едва ли слышно.
Ю Джунхёк говорит голосом человека, который только что рыдал. — Всё время думаешь, что знаешь всё лучше других. Почему-то уверен, что можешь найти решение любой проблеме, кроме тех, что связаны с тобой. Ты готов убежать или, блять, даже сдохнуть, только не поговорить. И продолжаешь распоряжаться своей жизнью так, будто не знаешь, что так дорог всем нам.
Докча молчит. Молчит, когда Джунхёк встаёт, когда подходит к нему, когда садится рядом на кровать. На нём сейчас нет плаща, нет портупеи, так привычно перетягивающей его красивое тело, он одет в одну рубашку, расстегнутую на груди. Бледное лицо пересекает резкий свет, и глубокие глаза остаются за чёлкой. Их нельзя разглядеть с его ракурса достаточно, но Докча просто знает.
Знает, как сильно он хочет, чтобы Докча не увидел его красных глаз.
— Чтобы спасти меня, ты каждый раз жертвуешь своей жизнью, но почему ты считаешь, что можешь решать это за меня? — он не хочет злиться, он не хочет кричать, он хочет лишь знать ответ, но чувства решают за него. Где-то внутри ярким цветом расцветает то, что было почти погребено. — Почему ты думаешь, что мне нужна эта чёртова жизнь без тебя? Почему ты всё время отдаёшь её тому, кто должен ненавидеть тебя? Почему я должен ненавидеть тебя?! — Джунхёк чувствует, что кричит, и с силой сжимает зубы, укладывая голову на чужое вздрогнувшее плечо. Он пытается дышать, и в гробовой тишине его прерывистое дыхание почти оглушает. Джунхёк пытается успокоиться, но лишь чувствует, как из глаз начинают течь слёзы.
Чёрт. — Я не хочу, так безумно не хочу этого делать, но ты всё время разворачиваешься и уходишь, определяя мои чувства за меня.
— Я прошу тебя, Ким Докча. Дай мне шанс. Всего один чёртов
шанс не ненавидеть тебя, потому что я люблю тебя больше, чем весь этот мир, вместе взятый.
И всё вокруг для него застывает. Он закрывает глаза, и рядом с ним не остаётся ничего, потому что Ю Джунхёк не слышит больше даже биения чужого сердца.
Ким Докча больше просто… Не дышит.
Джунхек думает, что ему сейчас, должно быть, сложнее, чем даже когда он проходил самые сложные сценарии в своей жизни; это правда. Потому что в любом из тех случаев Докча знал хотя бы один способ их решения, сейчас же он чувствовал, что не знал ничего. Ничего, что помогло бы ему сказать и одно слово, ничего, что подсказало бы, что сделать. Он остался со своими чувствами один на один в запертой комнате первый раз и не знал ничего. Он привык брать ответы из книг, от людей и из сценариев. Докча умел брать что-то чужое и превращать в своё, но здесь он должен был взять ответ из своего сердца. Вырвать из груди кусочек самого себя и понять, что он сделал. Соткать слова из своих чувств.
— Ким Докча, — раздаётся откуда-то снизу, и он чувствует, что его трясущиеся руки ловят чужие. Большие, такие же холодные и такие родные. Которые дрожат ещё сильнее, чем его собственные. — Прошу тебя. Не убегай.
И Ю Джунхёк подносит их к своей груди, кладя туда, где бьётся его сердце. Сердце, что билось для него всегда и бьётся до сих пор.
Сердце, что Докча подарил Джунхёку, вырвав из собственной груди.
Ю Джунхек не умеет говорить «пожалуйста». Он никогда и ничего ни у кого не просит; но сейчас готов учиться этому хоть каждый миг, потому что он просит Ким Докча у него самого. Он подождёт. Будет просить столько, сколько потребуется — он сам ждал три жизни, чтобы встретиться с ним.
Докча открывает рот в бессилии, но почти тут же закрывает его, потому что слышит, что его вдох вдруг превращается в всхлип. Ким Докче хочется провалиться сквозь землю, хочется умереть, хочется радоваться, но больше всего — плакать. Рука всё ещё прижата к чужой груди и, кажется, Джунхёк прижимает её к себе только сильнее; чужое сердце заходится так, что кровь пульсирует даже на кончиках его пальцев — своё вторит ему, стуча уже едва ли не в ушах.
И Ким Докча ломается окончательно. Так, будто ему дают под дых, окончательно выбивая из лёгких весь воздух. Будто Джунхёк собственноручно опрокидывает на пол всё, что осталось от его сердца, разрушая победную опору плотины, что так старательно возводил внутри себя Докча.
И он кричит. Кричит, глотая слёзы, что без остановки льются по его лицу, капая куда-то, где остались чужие руки, потому что свои он сжал на чужих грудках в бессилии и отчаянии; и его крик тонет в углах дома, будто в бесконечности Вселенной, что оградила их от остального мира, чтобы они наконец нашли свой друг в друге, а не пытались представить его кем-то другим.
— Нет, Ю Джунхёк,
нет, — Ким Докча собирает себя по частям, но у него не получается ничего. Его голос полон слёз, он собран из всего отчаяния, что в нём осталось, и он опрокидывает его на Джунхёка, едва ли не срываясь на крик. — Это всё мои слова! Мои! Потому что почему?! Почему ты говоришь мне это именно сейчас? Сейчас, когда я только решил забыть тебя, задушить эти чувства в их корне, сохранить то, что едва ли собрал воедино после всего, что ты со мной сделал?! Почему ты так безжалостно отнимаешь последнее, что у меня осталось?!
Ю Джунхёк обнимает его, уткнувшись носом в мягкие чёрные волосы, что всегда мечтал пропустить через пальцы, и прижимает к себе так близко, как только может, чтобы, наконец, собой согреть. Чтобы успокоить, уберечь от мира, что раз за разом отнимает их у друг друга и чтобы найти в себе силы сказать:
— Потому что ты отдал мне своё сердце, а я отдаю тебе своё. Потому что ты подарил мне жизнь, которая мне не нужна без тебя, и я хочу вернуть её обратно. Потому что я не хочу, чтобы ты больше страдал.
Осторожно приподнимает вверх его лицо, бережно стирая с глаз все ещё текущие слёзы, и наклоняется к его губам, чтобы наконец поцеловать. Теперь уже по-настоящему, впитывая всю боль, сцеловывая все слёзы и отдавая всё, что должен был отдать.
Выводя на своей душе чужое имя и клянясь отныне жить для него навсегда.
