Детективное агентство "Анна и её духи". Восьмое дело.

Жалостливая Аня, разумеется, немедленно принялась горевать и сокрушаться, что такой молодой мужчина — а священнику не было и тридцати — погиб такой страшной смертью. Все обиды были забыты, остались только женская жалость и просто горе любого здорового человека, который узнает о преждевременной смерти своего соплеменника. Штольман тоже не остался равнодушным. Насильственная смерть всегда казалось ему вызовом закону в целом и ему самому в частности, а уж если она совершалась таким зверским образом, то убийца представлялся ему человеком, преступившим некую черту, за которой он перестает быть человеческим существом, а становится нелюдем. Как бы кюре ни злил его самого, решить проблему длинного языка священнослужителя таким радикальным способом Якову в голову не приходило. А кто-то все закончил именно так. Характер кюре послужил тому причиной или что иное, Штольман еще не знал, но услышанное поражало. Мари не смогла толком пояснить, что же именно случилось в церкви, потому что слухи достигли такого масштаба, что версии выдвигались совершенно чудовищные: от колесования до повешения над алтарем. В любом случае, на обычное убийство это похоже не было. Впечатлительную девушку Штольман поручил мадам Агнес, а сам он с Аней отправился в церковь Святой Бригитты, которая вчера была местом радости и обретения счастья, а сегодня превратилась в место скорби. За церковной оградой их встретил комиссар Эжени, который вчера тоже пировал на свадьбе, но в отличие от Якова просто вином не ограничился, отчего сегодня его голова трещала, а настроение не отличалось доброжелательностью. Тем не менее он не стал протестовать против присутствия Штольмана и Анны. Дело было невиданное, помощь ему не помешает, ведь нужно сказать, что при всей своей надоедливости и экстравагантности эта парочка сыщиков не даром ела свой хлеб и уже несколько раз показала себя первоклассными профессионалами. — Её внутрь не пущу, — взглянув на бледную Аню, сквозь зубы буркнул полицейский, кивнув в сторону двух констеблей, которых немилосердно выворачивало наизнанку под розовые церковные кусты. — Это не похмелье, это от увиденного. Зрелище не для слабонервных! — Настолько плохо? — уточнил Яков, который не хотел, чтобы Аня видела труп, но пока благоразумно молчал, предполагая самую яростную реакцию с её стороны. Вместе, значит, вместе, он помнил. — Священника долго пытали, вырывая то тут, то там части плоти, а после уложили тело на алтарь и подожгли, — проговорил сквозь зубы комиссар и, достав из карману трубку, закурил, не желая уподобляться своим подчиненным и избавиться от завтрака на виду у всех. Таких преступлений на его веку еще не встречалось. Чтобы служителя церкви убили с такой жестокостью! Это дело невиданное! Да сейчас еще церковное руководство подключится! Ээээх! Комиссар чувствовал, что дело выйдет отвратительное! Уговаривать Аню не пришлось. Она ойкнула, позеленела, прижала руку ко рту и сама была рада остаться на свежем воздухе. Штольман, втайне радуясь, что ему не пришлось на неё давить, усадил её на скамеечку под развесистым дубом, а сам пошел внутрь вместе с комиссаром. Аня же подышала немного, почувствовала, что тошнота прошла и принялась посматривать по сторонам, сокрушаясь об убитом. Она произнесла про себя соответствующую случаю молитву, подумав о том, что Бог разберется с тем, что она православная, а покойный — католик. Человеческая душа — есть душа, вне зависимости от того, в кого ты веришь. — Удивляюсь я тебе, птичка, — раздалось над Аниным ухом, и она подпрыгнула от неожиданности. — Покойный церковник разве что крестом тебя не огрел, а ты по нему слезы льешь! Аня отдышалась и посмотрела на призрака, который развалился на сиденье рядом с ней. — Он ведь человек, — пожала плечами она. — Значит, заслуживает поминовения и упокоения. — Челове-е-ек, — протянул дух. — Значит, по-твоему, каждый заслуживает жалости! Ты, птичка, любопытная девчушка. Я рад, что сюда нагрянул. Это будет интересно! — А зачем вы здесь? — снова попыталась выяснить Анна. — Чтобы наблюдать, — пояснил мужчина. — Здесь много любопытного. Знаешь, иногда на устах — мёд, а на сердце — лёд. Иногда наоборот. А порой всё прогнивает так, что ничего доброго не остается ни в словах, ни в душе. Я пойду, птичка. К тебе спешат. Аня растерянно посмотрела на опустевшую скамейку, а потом подняла голову. К ней действительно почти бежала сухонькая и страшно встревоженная мадам Ортене.