но каждый из страшных снов я помню наизусть

В замогильной тишине комнаты мерное тиканье настенных часов и гудение электроприборов кажутся слишком громкими. Ночь за окном темна и плотна. Стены — гроб, и мне нестерпимо хочется кричать, чтобы разбить это молчание, словно киселем наполнившее пространство между тобой и мной. Но я лишь затягиваюсь сигаретой, через секунду выдыхая сизый дым. Завороженно наблюдаю, как он растворяется в воздухе, и тушу бесполезный окурок о стекло самодельной пепельницы. Шутка ли, квартира полна заядлых курильщиков, а пепел приходится стряхивать в пустую банку из-под дешёвого кофе. Рот будто полон пепла — продолжаю молчать, даже когда язык горит от невысказанных слов. Ты сидишь напротив и тупишь над листом, вымучивая новый трек. Ловлю себя на том, что чересчур долго пялюсь на тебя: подмечаю синяки под глазами («ну ты знаешь, Дим, если связь со сном, то только по касательной»), трепещущие ресницы (по девчоночьи длинные), подрагивающие узловатые пальцы («не ты ли читал, что завязал с алкоголем?»). По-хорошему пора бы одëрнуть себя и перевести взгляд на что-то, не вызывающее зудящее чувство где-то в подреберье. Пора бы…но не для слабого человека, в чьей нескладной оболочке я медленно гнию каждый божий день. Похоже, ощущение на себе чужих глаз заставляет тебя поднять свои. Наконец-то, блять. Наверное, впервые пересеклись взглядами с того момента, как ты ввалился на кухню с полупустой бутылкой вина в руке и невнятными словами на губах. Бухой в хламину, ага. Пепел во рту складывается в «Ми-рон», но остаëтся на языке. А ты, предварительно прокашлявшись, небрежно роняешь: — Знаешь, в голове бардак полный, — расплываешься в пьяной улыбке, — не могу даже пободр…пододра... — Подобрать. — Ага, да, я это и имел в виду. Вот, подобрать рифму, — ты замолкаешь на секунду, скользя пальцем по строкам в поиске нужного слова, — к «окаëм». — Водоëм, — ляпаю первое пришедшее в голову, лишь для того, чтобы услышать с твоей стороны раздражающий хмык. Невыносимо хочется курить. Не раздумывая, тянусь к пачке «Мальборо», сиротиво лежащей на краю стола. Кивком предлагаю тебе тоже — знаю же, что не откажешься. Дважды щëлкаю зажигалкой: огонëк для меня, огонëк для тебя. Травим дымом лëгкие и молчим. Глядя в твои стеклянные глаза, думаю о том, что же я нашел в этих бледно-синих омутах. Может быть — от этой мысли меня даже пробирает дрожь — я как некрофил повëлся на выражение полной безжизненности в них. Где-то в соседних комнатах после двух дней безудержного кутежа глубоким сном спят наши друзья и знакомые. Они живыми трупами валяются в спальне, гостиной. Одного — крайне жалкое зрелище — я даже застал в ванне: идиот отключился, лëжа в собственной блевотине. Но среди живых трупов ты — самый тëплый, будто и не умирал вовсе. Да только глаза выдают мëртвого игрока, но я не моралист и давно свято уверовал, что даже трупы нуждаются в ласке. Я был бы нежным с тобой, Мирон. Если бы ты только позволил мне… — Проста и безвкусна, — говоришь и тут же добавляешь, пряча за ладонью улыбку. — Извини. Думал про «день за днëм» или «перешагнëм» или… не знаю, «пустырëм»? Настенные часы показывают половину четвëртого, когда ты измученно вздохнув, остервенело комкаешь лист с недописанным треком. Со словами «всë не то» встаëшь из-за стола. Я поднимаюсь тоже, нерешительно шагаю навстречу и успеваю подхватить тебя до того, как твой еврейский нос познакомился бы с холодной плиткой. Внезапно кухня становится слишком тесной для нас двоих. Мы почти одного роста, я ссутулился весь, как собака, но держа в руках обмякшее тело, чувствую себя неприлично огромным. И неприлично дрожу, ощущая чужое дыхание на ключицах. Вздыхаю. Блядь. Хотел бы я знать, в какой момент моя ориентация стала напоминать флюгер. Когда мой больной разум допустил мысль, что плющиться от мужика входит в рамки приемлемого. И похуй, что мужик этот старше, похуй, что у него траблы с менталкой. Похуй, что падла, на которого встаёт — не какой-то посторонний тип с улицы, а сам-оксимирон-из-лондона, чтоб его. «Впрочем, — усмехаюсь про себя, — встаёт взаимно». Да уж, один известный тëзка из Бамберга сдох бы от зависти, узнав это. Так когда, в какой момент.? Полагаю, это был постепенный процесс. Скорее всего, всë началось в той стрипухе на улице Белинского. «Встретились два одиночества» — говорят в таких случаях и про такие случаи люди недалëкого ума. В нашей ситуации столкнулись два разочарования. Я спасался от недовольных глаз жены и жгучих, как яд, упрёков от родных, высказанных под маской заботы. А ты снова сорвался, просрав все данные себе обещания: забыв про зож, терялся в кальянном дыме, коктейлях и распутных девах с длинными ногами и громким смехом. Лениво потягивая джин-тоник, уже жалел, что согласился на спонтанное предложение развлечься. За пять лет знакомства мы не особо-то пересекались, но прочитав в директе сообщение от norimyxxxo, недолго раздумывал, отправляя ответ. Однако (вот уж новость) в окружении баттлрэперской тусовочки ощущал себя ещë более чужеродным элементом, чем дома. Размышлял, как бы по-тихому съебаться, чтоб не хватились, когда ты прервал бесконечную свою трескотню. Заметил-таки, что Галат давно не слушает, отрубившись после очередного шота. Я сам уже к тому времени был в стëклышко, поэтому не сдержал нервного смешка, чем сразу же привлëк твоë внимание. Словно только вспомнив о моëм присутствии, немедленно подвинулся ближе. — Щас бы бульбик и накуриться до чëртиков, а потом дропнуть в угаре альбом «Грайм-механика», — доверительно выложил, откинувшись на спинку дивана. В бесформенных шмотках расплывался белым пятном в моих пьяных глазах: приходилось часто моргать, чтобы не потерять зрительный контакт. — Мнение? Плюсы, минусы, подводные камни, бро? Я рассеянно вертел в пальцах бокал. В голове было пусто и легко, как у жертвы лоботомии. Осушил до дна, говоря: — «Грайм — механика» звучит как отсылка. Непонятно только, к Курëхину или к себе самому, отсылающему к Курëхину. Да и, Мирон, совру, бля буду, если скажу, что разбираюсь в образцово-показательном грайме. В своë время ты похвалил Редо, но задиссил Кпсс, хотя, как по мне, одну хуйню делают. Возможно, последнее не стоило говорить. Быть может, именно эти слова стали точкой отсчёта для нас. Нащупав родную почву, ты загорелся и принялся, не сдерживая эмоций, пояснять за жанр. Глаза твои словно искрились изнутри, а слова всë лились и лились бесконечным потоком. «…не ебучий дабл-тайм…» «…заебашили фастфлоу, действовали наверняка, да?..» «…в Лондоне…» «…суть в драме, грайме и дабстепе, хоуми…» Ты говорил, говорил и говорил, а на фоне твоего хрипловатого голоса меркла незамысловатая музыка стриптиз-клуба; и словно где-то за лиловой завесой сплетались с пилоном обнажëнные конечности симпатичных девчонок. Я смотрел в глаза напротив и думал, что умру, если не накрою твои губы своими и не заставлю тебя замолчать (замолчать! замолчать! замолчать!). Но тело моë было неподвижно, а ты продолжал самозабвенно болтать, не отрывая колдовских глаз. Жид. Чем больше ты открывался мне, тем сильнее стучало о рëбра мëртвое сердце. А я молча смотрел на тебя и понимал — «фатально потерян».