«В жизни каждого человека бывают минуты, когда для него как будто рушится мир. Это называется отчаянием. Душа в этот час полна падающих звезд» Виктор Гюго. «Человек, который смеется»
Все эти апокалипсисы никогда не начинаются, как подобает историям красивых голливудских фильмов. Нет никакой сирены, ни какого сигнала о бедствии. Люди сами через панику, через крики, узнают о том, что в мире начинает твориться катастрофа, которая несет за собой только смерть. Петя с самого детства знал и понимал, что жизнь - это сраный ад с чередой не менее сраных неудач, и только стоит подумать о том, как же оказывается хорошо жить, как обязательно что-то случается. И это что-то не властно. Это чье-то чужое. То, к чему не хочется быть причастным, но приходится из-за сложившихся обстоятельств. Только обстоятельства сложились так, что весь мир был в полной жопе, и погряз в отсчете времени до следующей атаки Кайдзю. Проект «Егерь» создали спустя полгода после первой атаки, которая длилась несколько дней, когда чудовище успело не просто разрушить города, а унести за собой сотни тысяч жизней. Он тогда с ужасом следил за новостями и боялся оказаться на месте тех самых людей. Отец лишь по старой закалке твердил, что военный, настоящий военный, должен нести службу всю жизнь, Петя его про себя посылал нахуй. Он присутствовал на презентации «Черно Альфы», когда та красиво при параде многометровой машиной вышагивала по самой широкой дороге Москвы. Ее тогда только собрали и специально перегнали для показа, а потом вместе с пилотами: Алексеем и Сашей Кайдановски, отправили в шаттердом во Владивостоке для патрулирования Амурского залива. Юрий Хазин грезил славой своей семьи и тем что Петя когда-то будет участвовать в программе. Петя грезил мечтами о том, что лучше бы в этой семье он не рождался. Год спустя Хазина все же запихивают в шаттердом, где он нехотя вынужден проходить подготовку пилотов егерей. Он с каким-то садизмом наблюдал за тем, как Московские выскочки, что раньше кичились понтами родителей, сейчас жували если не грязь на физподготовке, то точно сплевывали кровавые разводы на пол, когда получали четкие удары по лицу. Петя и сам получал, получал сильно, но и тесты проваливал специально. Ему не хотелось умирать в этом саркофаге - как он называл броню - в который запихивать себя придется только по желанию отца. Он знал, что если провалить три контрольных теста, то можно вылететь из программы. Петя знал, и Петя провалил все три из трех.*три года спустя*
— Если вы не будете всецело доверять своему напарнику, то уровень вашей нейронной сети будет ниже необходимого коэффициента. Вопрос на засыпку - что будет с мозгами, если закрыть глаза и взять партнера с порогом ниже семидесяти процентов? — Хазин глазами аудиторию осматривает, щурится специально, и задерживает на каждом кадете чуть дольше взгляд. Пусть боятся, и лишь сильнее вжимаются в парты. — Самойлов, семь побед из семи высадок в симуляторе, ну так... давай, простой же вопрос, — дело каждого из тридцати человек в группе Петя знает досконально, вплоть до группы крови и того что им снится каждую ночь. Петя курирует ее с первого их дня в шаттердоме под Питером. — Произойдет блокировка и заземление, что установлено пластинками в ботинках брони, не поможет спасти центральную нервную систему. Это приведет к отключению мозга, а если один пилот будет без сознания, то вся нагрузка перейдет на второго, а его мозг может не выдержать. Это приведет к кровоизлиянию в мозг, — кадет на последних словах тушуется и даже говорит тише. — Итог такой - оба сдохнете, — резюмирует Хазин, — Все свободны. Петя переносицу устало потирает и не смотрит на всех этих ребят, что шуршат канцелярией. У него нет жалости к ним, ему лишь жалко потраченное время, которое обратно никак не вернешь. Губить чьи-то жизни он не хочет, да и права не имеет, поэтому пытается хоть как-то на лекциях донести азы многометровых машин, которыми раньше все восторгались, а сейчас весь их культ поклонения словно сошел на «нет». Он рассказывает про класификации кайдзю, поясняя то, что если из Разлома вылезла третья категория маленького размера - радоваться рано. Он всегда на лекциях приводит в пример двойное появление двух кайдзю второй категории, среди которых был Андрок, когда те разнесли пол Пуэрто-Вальярта, до того момента как их не убил «Отражение Страха». Мельтешащие люди превратились в темные силуэты на грязно сером фоне стен здания. Все это превращалась в какую-то общую кашу, где и не разобрать кто идет,: будь то зеленый кадет, или кто-то старший по званию. Не поймешь, пока лично не столкнешься. У Пети за плечами - многолетний опыт в подготовке курсантов, тысячи выкуренных до фильтра сигарет, не одна откупоренная бутылка спиртного, которая за закрытыми дверями была выпита, и огромный ворох несгибаемого цинизма. Просто потому, что без него никуда, по крайней мере, он сам себя в этом убедил, продолжая улыбаться полковнику, лишь бы тот не выгнал за дерзкий язык на улицу. На базе было всегда много шума, будь то людской треп, будь то звук сварочного аппарата. За все это время, давно можно было привыкнуть, но сейчас все словно каким-то другим казалось, и дело даже не в головной боли, что мигренями уже несколько дней беспокоила, а в том, что полковник возвращается после месячного отсутствия. Это значит, что надо предоставить полный отчет по всем кадетам, не только в его группе числящимся. Кир бросает как-то, что у девчонок есть потенциал, а Хазин только кивает серьезно, и всем видом показывает, как ему все равно. Слово «потенциал» весьма абстрактно, как и понятие «хорошо». — Слышал, что Сергеевич вернулся? Сегодня после трех на ковер вызовет и будет ебать, похлеще обычного, — парень затягивается, и, облокачиваясь на перила, вниз смотрит. Обычно стоять на этих балконах запрещено, несмотря на то, что здание фабричного типа, некоторые его части находятся в аварийном состоянии, но кого это волнует? Помер? Ничего! Запишут, как несчастный случай. — Будто обычно бывает по другому, — Петя не то, чтобы огрызается - он хмыкает, и только подкуривает вторую сигарету. После лекция хочется голову проветрить и хоть пять минут не думать о всех этих железках и ретикулярных формациях, что сегодня разбирались. — Тебя это все вообще не заебло? Ну, молодняк и... вообще все это? — Слушай, если бы меня это не устраивало, то и этому мудаку с залысиной не подлизывал. Мне тут комфортнее, чем с запревшими яйцами в тех саркофагах потеть. Героизм - не по моей части, — на Кирилла косится, и затягивается еще глубже, задерживая никотин в легких, чтобы голову чуть повело и наконец-то расслабило. — Да ну, был бы в «Русской тройке» — тот плечами ведет и губу поджимает, словно задумывается, представляя если не Петю, то себя в броне пилота. — Я б хотел, но тесты завалил, — снова отзывается Кир. — За ними интересно наблюдать, анализировать, но нет. Я уже все сказал. — пальцем трет по заржавевшим прутьям, и, хмыкая, выкидывает не докуренную сигарету. Та лишь светлым огоньком вниз летит, но Хазин этого уже не видит. Он оставляет коллегу одного, а сам уходит, лишь бы не продолжать этот диалог. Вся эта тяга к героизму, его не пугала, но крайне удивляла. Зачем? Куда? Как? Все эти вопросы в голове кружили, когда он видел все эти сформированные группы, которые с каким-то будто восхищением или уважением на него смотрели. Знали бы они, как он тесты заваливал, то таких взглядов не было. В комнате однушке, что сменила комфортную квартиру трешку вместо удобной кровати была покоцаная койка, только благо матрац смог себе нормальный и не продавленный найти. Мог бы, конечно, купить, шикануть, только зачем все это? Воздух затхлый и много пыли. Комната при свете кажется еще меньше той, в которой он живил до того, как его перевели в Питер, только стоит свет погасить, как темнота сгущаясь, словно по неведомому волшебству увеличивала пространство. Делала более глубокой, такой, в которой точно можно потеряться, как и в самой теме. Петя прикуривает и молчит о том, что эта комната фактически пересечение двух жизней: старой и нынешней. Вот только улыбаться от этих мыслей не хочется. Никаких вещей не находится - ничего напоминающего о прошлом - только пыль на полках и несколько шмоток, которые в шкафу лежат. Когда он уезжал, все что забрал с собой - это пара небольших спортивных сумок. Широкие коридоры недоакадемии, школы, университета, колледжа - зови как хочешь - смысл не изменится, что были в старом здании бывшего завода, относительно многолюдны. Все что-то обсуждали, создавая мешанину из звуков. В одной аудитории новобранцев учили азам устройства многометровых машин, в другой - давали теоретический и практический материал по изучению дрифта и дрифт-совместимости. В трех самых больших ознакамливали с известной и зафиксированной класификацией каюдзю. Объясняли по каким принципам шаттердомы и ученые, что в них, распределяли, разбивая на категории. А ведь где-то ещё были тренировочные залы с техникой и арсеналом для хорошей физической подготовки, которых больше, чем просто учебных классов. Столовая и жилые помещения, разбитые на корпуса. Здание рассчитано на одну сотню кадетов, из которых придется по тестам и по другим параметрам отбирать лишь бравый десяток готовых людей. Единственное, что отличало это здание от обычного учебного заведения - это отсутствие библиотеки, и полное отсутсвие возможности прогулять занятия. Заболел? Не смог? Еще какая-нибудь отмазка? На следующий день тебя отправляют с вещами на выход. Петя доходит до кабинета, где сидит Денис Сергеевич и глубоко выдыхает, перед тем, как постучать в дверь и войти. — Вызывали? — ждет в дверях, пока ему не махнут рукой, приглашая войти. — Вызывал. Почему только в твоей группе осталось чуть больше половины кадетов? — Не подходят. Зачем им занимать место тех, кто сможет сработаться? — Ты портишь показатели. Петя криво улыбается. — У нас не так много егерей, чтобы штамповать пилотов. Если хотите нормально подготовленных людей, то надо отсеивать. — Это уже не твое дело и не дерзи! — мужчина ударяет кулаком по столу, и со злостью на Хазина смотрит, — Если бы не я, твоя рожа не пойми где была бы, а я дал место, когда твой папаша попросил. — Мозг работает на нейронах и синапсах, что формируют нейронную сеть. Отдельные элементы которой постоянно контактируют между собой и обмениваются информацией, то есть, мы в эту сеть внедряем другую сеть, и что будет если в ваш виски подмешать водку? Получится жопа и организм начнет отторгать все это, — Петя тянет воздух ноздрями, — Вы хотите чтобы они проходили с порогом ниже семидесяти, а так нельзя. Как спички будут сгорать и дохнуть. Рано или поздно солдатики могут закончится, как и егеря, которых всего три, и лишь два в строю, я напомню. Еще двое в проектировке, но даже не в сборке. Зачем столько людей? — высказывает все это практически на одном дыхании. Петя губы поджимает и вместо того, чтобы заткнуться, выслушать в свой адрес очередную историю в которой он будто сует он нос в чужие дела, лишь продолжает: — Учитывая, что проблемы с сообщением между нейронными сетями при обработке информации приводят к психофизиологическим расстройствам, результаты могут быть такими, что мозг просто отключится и умрет. Заваливается пауза на бесконечно долгих для Пети секунд. — Раз такой умный, собирай шмотки. Завтра же вылетаешь во Владивосток. Лично будешь курировать группу из десяти претендентов на со-пилота «Клинок Апостола». Если в течении восьми месяцев никого не засунешь в кабину, а завалишь всех, как и тут... лично сотру в порошок, понял? — злостно выплевывает полковник и Петя готов поклясться, что видел желчь, которая со слюной из рта брызгами шла. — Его разве починили? — хоть и делает вид, что не в курсе, но больше для проформы спрашивает, поскольку знает, что егерь уже давно пылится. Сергеевич ничего не отвечает, лишь головой утвердительно кивает. — Вас понял, могу идти? Петя ощущает себя неуместно во Владивостоке. Дело не в месте, не в холодном ветре, что аж под куртку задувает, пробирая чуть ли не костей. Дело не в обкусанных от невроза губах и далеко не в том, что он боится. Дело в ответственности, которую на него повесили, и это все тянется незримой нитью за ним, словно груз, который на дно тянет. Тянет все дальше вниз, а он задыхаться начинает с каждым вздохом морского ветра. Всего час в этом городе, только сошел с вертолета, а уже плохо. В Москве было бы безопаснее. В Питере было бы спокойнее. Во Владивостоке страшно и вид на залив пугает одним своим существованием и мыслями, что или кто оттуда может вылезти. Тяжелые ботинки хлюпают по лужам под ногами, Петя с каждым шагом словно отшвыривает от себя переживания, пытаясь глубоко дышать, только вот легкие забивает никотин, который он втягивает в себя из дымящей между пальцами сигареты. Тяжелые металлические двери во многометровый рост возвышаются вверх, Хазин смотрит на все это и лишь глубже затягивается, выкидывая окурок, который тут же растирает носком берцов. Новый «дом» кажется больше, но только в разы тише, чем в той же Москве или Питере. Он оглядывается по сторонам: все живут своей жизнью, каждый занят своим делом, но в этом нет никакого шума, лишь какая-то увлекательная в наблюдении гармония. Люди тут знают, зачем они находятся в этом месте, знают, что за ужас может случится и живут в отсчете времени уже не первый год. Он видит всех тех егерей за которыми раньше только на экране наблюдал, а здесь они настоящие перед ним, чуть ли не упираются в высокий потолок кабинками пилотов, что в головах у машин расположены. Петя на каждом взгляд задерживает словно ребенок, которого в отдел с игрушками запустили. Глаза разбегаются от всей этой мощи и страха в чистом виде. Видит тот самый «Клинок Апостола». Кто бы что ни говорил, каждый егерь оказывается по своему красив. Какая-то деталь, даже просто в покрасе, оказывается настолько точной и индивидуальной, что их спутать между собой невозможно. У «Клинка» темно-синий, с примесью какого-то болотно-зеленого цвета корпус и красные полосы, что словно экзо-скелетом тянутся со спины, где установлены ускорители и стабилизаторы поддерживающие оптимальный аэродинамический баланс во время боя, в также блоки с насосами, которые выкачивают воду, стоит егерю выйти на сухую поверхность. На руках машины браслетами были установлены тепловые ловушки, которые выпускаясь отвлекают внимание кайдзю, позволяя нанести решающий удар. На левом предплечье располагались скрытые уплотненным корпусом две бронебойные ракеты, а правая кисть способна была трансформироваться в рукоять ионного клинка. Он не просто рассекает, глубоко пробивая броню кайдзю, но и прижигает. Все, что он вычитывал, изучал, сейчас стоит перед ним, и Петя мечется в ощущениях. С одной стороны, ему радостно, что все это он видит вживую, с другой хочется бежать обратно, забить на все и начать новую жизнь, где не будет всех этих машин… всего этого. Под егерем на невысокой скамейке он видит мужчину, который чиркает что-то ручкой в своем блокноте. Пете не нужно много времени, чтобы понять кто это. Тот самый Игорь Гром, которому ему придется подбирать пару в со-пилота. Тот самый Игорь Гром, который раздражает своей отрешенностью от всей это жизни, прямо сейчас, и Хазин уверен, что это не последний пункт в этом списке.