В начале была лишь тьма. Мрак окутал улицы и дома, сковав цепями страха умы людей, заставляя надеяться лишь на чудо, которое позволит проснуться этим утром; которое избавит их от встречи с черным сгустком ужаса, жаждущим лишь одного
Греха.
В унылом двухэтажном домишке, таком же одиноком, как и сотни таких домов в окру́ге, слышно колотилось сердце, капали слёзы, вздымалась грудь. Он боялся. Он верил. Он ждал спасения. Марк Хитклифф, загнанный в ловушку собственной спальни, прижимался к стене всем телом и шептал слова молитвы, которые постепенно выветривались из его измученного, истощённого сознания. Казалось, что эта пытка будет продолжаться вечно, что это не оставит его ни завтра, ни спустя месяц. Оно будет ждать, ждать столько, сколько потребуется, чтобы окончательно сломить волю немощного человека и заставить того подчиниться."В͟͞п͟͞у͟͞с͟͞т͟͞и͟͞ ͟͞м͟͞е͟͞н͟͞я͟͞,͟͞ ͟͞М͟͞а͟͞р͟͞к͟͞"
Голос. Ненавистный, искаженный, неправильный. Он знал кому он принадлежал, но боялся произносить это вслух. Он не хотел верить в это. Во что угодно, но не в это. Тело содрогается от мурашек, что пробежали по телу колючей сеткой, заставляя тем самым оцепенеть на мгновение. Стук в дверь. Оно всё ещё надеется на его наивность? Как глупо, особенно спустя эти долгие три дня, проведенных в голоде и страхе, в заточении и угасающей вере."Почему ты покинул меня?"
Он всегда был милосерден и добр к своим детям, всегда защищал и показывал путь заблудшим, вершил их судьбы, видел и знал всё. Почему сейчас, когда Его помощь нужнее всего, Он ничего не предпринимает? Неужели тех молитв недостаточно? Неужели выплаканные глаза не вызывают у Него сожаления? Неужели Он никогда не хотел спасти его душу?"За что мне всё это? За что мне всё это? За что мне всё это? За что мне всё это? За что мне всё это? За что мне всё это?...."
От постоянной головной боли и слабости во всем теле, мысли скручивались в один неразборчивый ком, сплетаясь между собой так плотно, что вычленить нечто знакомое оттуда было невозможным. У него нет шансов. Единственный путь отсюда лежит только через это, а значит и выбор испаряется как опция. Дрожащие пальцы сжимают старый глок. Мысленно Марк клянётся отныне надеяться лишь на себя и с усилием покидает своё укрытие. Сознание заполняет ярость, что растекается по телу до самых кончиков пальцев, заставляя на мгновение забыть о своем состоянии. На всё, что он сделает будет лишь его воля, воля Хитклиффа и никого другого."Мои глаза широко открыты."
Пули разрезают тишину ночного воздуха громким хлопком и исчезают во тьме. Враг будто бы растворился в ней, одновременно находясь в каждом уголке дома, но всё ещё недосягаемый для разъярённого и обезумевшего от предательства человека. Ещё пара выстрелов, магазин становится заметно легче, а страх по-новой охватил его. Дрожащие ноги ещё держат тело в равновесии. Парень пятится обратно в комнату, не может отвести взгляд от непроглядного мрака коридора. Сейчас его настигнет расплата за эту неудачную попытку спастись, всему свое время. Так страшно. Казалось, будто все его мысли, каждая клеточка его тела были пронизаны только необузданным ужасом, который в последствии и разорвет его изнутри. Конечно, если это не настигнет его быстрее какого-то там чувства. Слышатся шаги по истёртым половицам. Оно приближается и хочет оповестить об этом. Сердцебиение участилось, начинало казаться, будто стук исходил не из груди. Он был где-то в голове, между висками и сдавленным горлом. Взгляд мутно определял в темноте черты антропоморфной фигуры, что с каждым шагом приближалась к двери. Не хотелось видеть это, не хотелось думать, что могло произойти дальше! Выход.. есть только один выход."ТЫ ГРЁБАННЫЙ УБЛЮДОК!"
Выстрел.
Тело будто прошибло током: от самой макушки до кончиков пальцев разошлись мелкие, колкие и неприятные разряды, заставившие лишний раз вздрогнуть. Это чувство сравнимо лишь с коматозным состоянием, когда ты чувствуешь абсолютно каждую клеточку своего тела, ощущаешь вес своих костей и мышц, но в то же время голова и все мысли полны тумана. Что-то в груди начинает чувствовать полную свободу, стремиться наружу, вверх, под самый потолок, не ощущая никаких препятствий на пути.
Быть может это и есть душа?
В глазах темно. Также темно, как это было в те ужасные ночи, но с тем лишь отличаем, что сейчас он не чувствует ничего плохого. Наоборот, ему хорошо, свободно! Больше нет чувства страха и ужаса, только покой. Покой на его душе и в его теле.
Писк. Тихий, учащающийся. Хрупкий мир рушится, бесконечная свобода вновь ограничивается непонятными и строгими рамками, возникшими буквально из неоткуда. Снова стены и темно. Снова дом и страх! Нет, это не может быть правдой! Он должен сбежать оттуда, снова, но не возвращаться в этот кошмар вновь. Скрип заставляет напрячься, сердце забиться быстрее от полученного адреналина.
"Только не снова! Нет, нет..."
– Нет! Вскрикивает хрипло Марк, резко поднявшись с постели. Перед глазами всё мутно и несколько узко. Тело, привыкшее к продолжительному покою, отзывается на резкие действия заметной слабостью и заторможенностью действия, а после и ноющей болью в мышцах. Хотелось вернуться в прежнее положение, но любопытство взяло верх и через лёгкое недомогание он принялся рассматривать окружение вокруг себя. Светлая и чистая палата казалась довольно уютной в силу своей минимальной оснащённости. В некоторой степени её можно было окрестить полной противоположностью тому месту, где проводилась трехдневная пытка над пошатнувшимся сознанием парня. По правую руку от его постели стояла простая тумбочка с одной дверцей, какие по обыкновению стоят в палатах практически каждой больницы; по левую руку стояла капельница, мерно отсчитывая капли ценного препарата. У восточной стены находилось большое окно, занавешенное тонкими тюлевыми шторками, чуть покачивающимися из-за проветривания. После того, как взгляд немного прояснился, он был прикован уже к трубке, проведенной посредственно к левой руке. Капельница до сих пор наполняла его вены прозрачной жидкостью лекарства, почему-то не хотелось прерывать её работу. Возможно, под этим был какой-то свой детский страх. Больничная рубашка заметно измялась от частых телодвижений, что было заметно из-за её бирюзового оттенка. Рефлекторно Хитклифф потянулся к своему лицу. Какого же его было удивление, когда кончики пальцев нащупали до неприятного сухую ткань медицинской марли, что покрывала большую часть его головы, опоясывая широкий лоб и скрывая практически целиком правую половину лица. Такая попытка определить своё местоположение в пространстве и состояние в целом породила больше вопросов, чем ответов. А ответить на них, как назло, было некому. Звать кого-то не хотелось, всё-таки парень был человеком стеснительным, так ещё он не был до конца уверен в том, что вообще может произнести хотя бы слово вновь. Вдруг с его уст сорвётся уже не хриплый бесформенный вопль, а неразборчивый лепет или того хуже - голос пропадёт вовсе? Мысли постепенно прояснялись, возвращая возможность обдумать всё, что накопилось за всё это время. "Итак.. я в больнице. Совсем один.. я присоединён к капельнице.. в больнице." - пальцы сжали край одеяла, заставляя сконцентрироваться на размышлениях сильнее. – "Я был дома. Было темно и я был напуган.. а теперь я здесь. Нет, что-то не так. Я не мог попасть сюда просто так, так ещё и.. с этим всем". Чтобы взглянуть на тумбочку, пришлось практически полностью повернуть голову вправо, ведь теперь его способность видеть ограничивалась лишь одним глазом. На ровной поверхности лежал старый Nokia 1011 и серебряный крестик на короткой цепочке, а также кувшин с водой. Марк пытался хоть как-то включить телефон, но бесполезно. Батарейка села ещё до попадания сюда, а заряжать его никому не было нужно. Потому аппарат и пролежал здесь, скованный сном, под стать своему владельцу. – Чёрт.. - шепчет тот в полголоса, чуть шипя от досады. Теперь, как ему казалось, он остался совершенно один. Зато голос при нём, что уже радовало в такой ситуации. Однако, даже такая светлая новость не затмевала желания тепла. Хотелось домой, к семье, хотелось вновь ощутить их заботу, потрепать меньшую по волосам, а после часами слушать истории дяди, что вновь вернулся из отпуска. Сидеть в гостиной с отцом и кричать ура каждый раз, когда Мандельские сурикаты забивают гол команде из Йондера, даже несмотря на то, что Марк никогда не был фанатом футбола. Потом ужин за большим столом. Всем вместе, как это бывало на Рождество и дни рождения, на праздники и будние дни. Всегда. Хотелось вновь ощутить руки матери, что треплят по взъерошенным волосам как-то по особенному тепло и нежно; хотелось вновь засесть за гору учебников, чтобы в конце концов объяснить сестре ту самую ненавистную тему по алгебре, разобраться с которой они не могли на протяжении уже долгой недели. Хотелось окунуться в то, что прежде он называл рутиной. Даже проблемы, которые он прежде встречал со слезами и проклятиями, теперь казались чем-то смешным. Теплые воспоминания грели душу и заставляли сердце биться быстрее. "Я так по вам скучаю.. где вы сейчас?"