«Не следует обижаться на людей утаивших от нас правду, мы и сами постоянно утаиваем её от себя» Франсуа де Ларошфуко
На дне стеклянного чайника распрямляются засушенные листья шелковицы и чёрной смородины. Вместо сладости хотелось бы ощутить во рту горечь саке и дать себе забыться, как это любила делать Тсунаде-шишо, да вот такую роскошь может сейчас позволить себе один Какаши-сенсей. – Говоришь, местонахождение знаешь, – он обдумывает её слова без интереса и любопытства, которые можно было бы от него ожидать. Появившиеся морщинки у его глаз едва заметны, но когда он поворачивает голову или щурится в улыбке – Сакура может их сосчитать. – Мне как мужчине неженатому сложно будет понять уровень доверия между супругами, но раз я о доверии другого рода, у меня большие сомнения, действительно ли ты знаешь. Сакура наблюдает за плавающими в чайнике листьями и спрашивает то, до чего точно не додумалась бы не то, что её шестнадцатилетняя, а двадцатилетняя версия: – Сенсей, а как много мне известно о вас? – Это ты к чему? – если голос его по-прежнему дружелюбен, во взгляде предупреждение. – Я знаю столько, сколько вы мне позволили знать о себе. Значит ли это, что между нами нет доверия? – вопрос настолько обескураживает, что Какаши-сенсей ведет подбородком из стороны в сторону. – Я просто предложила вам сделку. Обменяться важной информацией. – Так это была сделка,– удивлённо тянет. – Сакура-чан, какая же может быть между нами сделка? Я рассказал бы тебе и без неё. Он делает для себя важный вывод: Харуно теперь решает проблемы теми же способами, что и её муж, – а это дает новую пищу для размышлений. Сакура всегда была чем-то вроде томика «Ича-ича», который он знал наизусть и таскал с собой по привычке. Да вот сейчас перед ним будто бы переписанная руками Учих книга. Персонажи все те же, а автор – он другой, куда изощреннее. – Так вперед, рассказывайте, – она услужливо наполняет отеко, на что сенсей по-доброму усмехается. – С чего бы начать-то, – дело не в том, что он не знает, как подступиться, скорее в том, что не уверен, какой из известных ему фактов избавит Сакуру от всякой привязанности к мужу. – В Академии сейчас выпускают с двенадцати лет, каким бы гением ты ни был, а тогда в АНБУ таких как Итачи и в одиннадцать брали. Судили по способностями и талантам. Будто бы шиноби определяется лишь этими двумя критериями. Так-то оно так, если считать нас оружием, а не людьми, – он не дает себе погрузиться в долгие раздумья, продолжая: – Мне казалось, Итачи видел во мне кого-то вроде своего наставника в АНБУ. Я даже чувствовал некую ответственность за него, – его будто забавит собственная наивность. – Но наши мировоззрения, как я понял позже, не имели точек соприкосновения ещё в то время. Всё изменилось, думаю, когда, – его заминка рождает в Сакуре сомнения, хочет ли она услышать продолжение. – М-м, а говорит ли тебе что-то имя Шисуи? Учихи Шисуи. Не уверен, какие слухи ходят в квартале, вот и спрашиваю. – Ничего не говорит, – как-то неловко признаваться в том, что разговоры между Учихами затихают с её появлением. – Что же, оно и понятно, столько времени прошло, – утешающе подбадривает словно заметил то самое малейшее изменение в лице Сакуры. – Шисуи считался сильнейшим Учихой своего времени и именно ему клан доверил шпионить за Итачи. Знаю, звучит странно. Но тогда были некоторые подозрения насчёт его службы в АНБУ и преданности клану, – на слове «преданность» сенсей делает особенный акцент. – Чуть позже начали ходить слухи: они стали хорошими друзьями. – Хорошие друзья не шпионят, – стоит произнести это, как Сакура вспоминает о Шикамару и поспешно запивает чаем терпкую горечь на языке. Пока что сложно делать выводы об этом Шисуи. Можно ли отнести его к ряду союзников? Что странно, она никогда не сталкивалась с ним в квартале. Значит ли это, что его нет в живых? – Ну, Учихи не из тех, кого можно судить общепринятыми понятиями. Чего тут удивляться. Тот же глаз мне достался в подарок от… назовем его другом, – за тягостным вздохом следует осторожное: – А ты случайно не замечала за Итачи признаки ухудшения зрения? Или намеки на слепоту? Сакура качает головой, не совсем понимая, куда клонит сенсей. – С тем как часто Итачи использовал Шаринган давно пора бы ослепнуть к годам двадцати уж точно, – он то ли от упрямства продолжает говорить в прошедшем времени, то ли пытается помочь Сакуре свыкнуться с мыслью о смерти мужа. – К сожалению, из-за отсутствия слепоты я и верю в историю того, почему умер Шисуи. Есть ли у тебя какие-либо соображения на этот счёт? – как и всегда он подталкивает к разгадке, считая, что это самый действенный способ научить чему-то дельному. – Не соображение, а вопрос. Если следовать вашей логике, то почему вы не ослепли? – Не сказал бы, что у меня все отлично. Иногда боль просто невыносима. Хотя мне повезло больше. Заменили-то лишь один глаз, – каждая его реплика всё больше кажется, что прощупывает почву. На эту мысль её подталкивают общение с Шикамару и некогда ожесточенное противостояние с Итачи-саном, не говоря уже о свекрови. – Так что ты думаешь? Как мог бы Шисуи Учиха умереть? – Не знаю даже. Жил себе спокойно, пока не упал куда-нибудь в воду? – поскольку это самый маловероятный вариант, Сакура цепляется за приключившуюся историю с Данзо, находя в этом немного веселья. Только вот Какаши-сенсею не до забав, он тянет задумчивое «хм», будто бы какие-то выводы делает в своей голове. – Вообще-то всё так и было. – Что значит, все так и было? – её пробирает на неловкий смех. Не может же быть так, что Шисуи Учиха и Данзо Шимура были убиты одним и тем же способом? Или даже одним и тем же человеком? – По официальной версии самоубийство. Сбросился со скалы. В его доме была найдена предсмертная записка. Родных у него не было, погибли на войне, из близких разве что один Итачи, кто мог бы рассказать о затяжной депрессии друга и о том, почему якобы не остановил его. Вроде бы они были даже дальними родственниками. Насколько дальними сказать не могу. Знаю только то, что Шаринган Шисуи легко прижился бы. И если бы не записка, кто знает, как сложилась бы судьба Итачи. Хотя возможно, его оправдали по какой-то другой причине. В конце концов, ему было всего тринадцать. Да и считался он будущим главой клана. Сенсей говорит что-то еще, но Сакура мысленно возвращается на несколько дней назад, когда Сай как бы между делом упомянул некоего «старшего брата» и «попытку Итачи обрести силу Мангекё Шарингана». Если беззаботность Сая придает истории обыденную серость, то сенсей сгущает краски. Точнее сказать, начинает с туч и постепенно переходит на грозовые молнии. Оно не вызывает удивление, скорее Сакура не может никак отделаться от мысли, что все это время на неё смотрели глаза совершенно незнакомого ей человека. От этого не по себе. Как и от того, что смерть друга вероятно малое из тех ужасов, произошедших с Итачи, если судить по запретным печатям, шрамам и клейму на теле. Неизвестно и то, почему – и когда – Фугаку-сан с матушкой смиренно склонили свои головы, готовые принять смерть от рук старшего сына. Быть может, причина в ярко-синем небе Конохи, но разве можно этим оправдывать каждый поступок мужа? – Сенсей, – в её возражении не хватает силы, а все из-за усталости и непонимания, как относиться к услышанному. – Ради власти. Или чего-то еще кроме защиты деревни. Он не стал бы… Она замолкает, вспомнив о случайном признание Итачи-сана. «Понятие доверия перестало существовать не тогда, когда предали меня, а когда это сделал я». А когда Изуми заявила, что предательство ничем оправданным быть не может, он спокойно отметил: «К счастью или сожалению, оправдать можно многие вещи». Говорил он о себе или о тех, с кем ему пришлось иметь дело, – неясно, зато доходит смысл других слов: «Мой сын умеет разочаровывать. И даже мне, его матери, не так просто прощать». Верно, можно найти оправдание каждому поступку Итачи-сана, да вот для прощения нужно больше чем просто знать, почему он принял то или иное решение, потому что прощение – оно не о разуме, оно о чувствах. Замечая обращенный в прошлое взгляд Сакуры, сенсей вслух подмечает: – Мы притворяемся и убеждаем себя, что смотрим в одну сторону и следуем одним и тем же принципам. Проходит время, и мы либо предаем свои, живя чужими, либо наши пути расходятся. – И о каких таких принципах вы говорите? – оно звучит уязвлено, ведь Сакура и сама знает, как сложно мириться с тем, что Итачи-сан считает правильным. – Так же, как и Итачи, я живу ради защиты деревни, но предавать своих друзей и товарищей, – сенсей качает головой. – Я не использую людей, чтобы обрести власть, силу или влияние. Сакура наконец видит разницу между Учихами и другими кланами Конохи. «Хьюга благородны, не Учиха». – Сенсей, вы не родились наследником опаснейшего клана Конохи. Вам не нужно бороться за власть и силу с соклановцами. Не нужно считаться с правилами и традициями. У вас есть свобода отказаться от клана, не боясь при этом быть отвергнутым и презираемым не просто одним человеком, а сотнями, – её голос хоть и дрожит, но есть в нём твердость. – Благородные принципы, о которых вы говорите мне, – они не существуют в клане Учиха. Либо ты будешь всю жизнь их марионеткой, либо будешь бороться за толику власти и силы, чтобы иметь право голоса и выбора жить так, как ты хочешь. Вы ошибаетесь, если считаете, я хоть что-то значу для клана. Даже если бы Итачи боготворил меня, я – никто, пока не докажу им свою полезность, – она пока не замечает параллели между собой и Микото, но разочарование ещё успеет настигнуть её. – Сакура, – предостерегающе. – Что? Я не права? – напряжение между ними не так сильно, каким оно может быть с матушкой или Итачи-саном, и все же Сакура его чувствует. – Речь не о клане, – если до этого в его глазах отбрасывал блики жидкий алюминий, то сейчас металл постепенно твердеет. – Ставки были куда высоки. И он заплатил своей жизнью, угодив в собственный капкан из лжи и манипуляций. Я здесь лишь потому, что хочу защитить мир, в котором мы живем, а не для того, чтобы проникаться сочувствием к Итачи Учихе. Нельзя быть верным деревне, но при этом предавать её каждый раз. Убивать своих же товарищей. Вмешиваться в политику. Финансировать преступную организацию. И обманным путём жениться на девушке, зная, в каком она отчаянном положении. Или даже создать ей это отчаянное положение. Информация, которую он добывал для Конохи, не стоит таких жертв. Есть другой путь, чтобы защитить Коноху и этот мир. Дай мне закончить, Сакура. Его гениальность сыграла с ним злую шутку. За всей этой гонкой он забыл о главном: он не оружие, как и все другие – не инструменты, он – человек прежде всего. Ломает Сакуру не то, что сенсей прав, или то, как ноет сердце присущим ей с самого детства сочувствием. И даже не то, что «они придут за ним». С извращённо ненасытным аппетитом переживывает её осознание того, что как бы она не пыталась, как бы не хотела видеть в Итачи-сане монстра, разрушающего не только её жизнь, но и других, и как страшно ни было быть снова использованной и обманутой, – страшнее другое. Страшнее потерять его. Знать, что его больше нет на этом свете. Что ни она, ни Саске или нинкены Хатаке не смогут найти его. И даже если она откажется от него сейчас, а он отпустит – ничего не изменится, думать о нём она не перестанет. – Сакура, – звучит как голос разума, который только и делает, что напоминает, как глупо и неразумно быть влюбленной в Учиху Итачи. – Тебе придётся признать. Он не вернётся в Коноху. Хатаке твёрдо убежден в смерти Итачи. Жаль, нельзя возразить поглощающим любые сомнения Аматерасу. Сакура однако улавливает кое-что ещё между строк: придётся признать, что как только Итачи покинет деревню, он может и правда не вернуться. – Потому что придут они, – она не сразу понимает, что говорит это вслух, слишком уходя в себя. – Они? – Они, – слабым голосом и с усмешкой Саске, ведь Итачи не посмеет привести их прямо в Коноху, подвергая опасности жителей деревни. – Не пояснишь, кто это они? – Если бы я только знала, сенсей, – она решает утаить то, что незнание и обеспечивает ей безопасность. Взгляд Хатаке меняется, будто бы он всерьез начинает воспринимать слова ученицы. Внимательно всматривается. Ищет так долго, пока не находит. – Так он все-таки жив, – свое замешательство он скрывает излюбленным жестом: проводя ладонью по задней стороне шеи. – И почему же он жив, Сакура? Не будь он мертв, никогда не доверил бы мне правду о том, чем занимался все это время: кого поддерживал, за кем шпионил, скольких людей предал и использовал, а кто именно является главным врагом. Если он был так уверен в своей смерти, почему же он жив? – меняется не просто его взгляд или тон, но и его восприятие ученицы. Дружелюбия, заботливости и некой ласковости нет и в помине. Ведет себя с ней, как когда-то с Саске, когда тот отправился к Орочимару вопреки всяким уговорам команды номер семь. – Либо врёшь ты, либо врёт Саске. – Забудьте, сенсей. Я надеялась на вашу помощь, но мертвым Итачи, кажется, вам нравится больше. Нет смысла продолжать разговор, – она тянется к чайнику, проверяя, как сильно тот успел остыть. – Что ты хочешь этим сказать, Сакура? Она отводит взгляд, не в силах высказать свои опасения, а протянет ли сенсей руку помощи, даже если враг общий. Хатаке догадывается сам: – Считаешь, отвернусь от шиноби Конохи, только потому что мы по-разному смотрим на этот мир? Я еще не похоронил свои принципы. И тебе не советую. Забавно, сенсей и здесь запаздывает с нравоучениями. Ему следовало бы начать с этим раньше, а пока выходит, как-то криво. – Если перестану следовать вашим принципам, исключите меня из команды номер семь? Или списали меня со счетов, как только я стала Учихой? Ответом служит тягостное молчание. Сенсей наливает себе саке. Стучит по стенке рюмки. Тук. Тук. Тук-тук. Тук. Тук… В команде семь Сакура сглаживала конфликты, зачинщиков и так хватало, вот ему и непонятно, как справляться с бурей. – Я… – он прочищает горло. – Постараюсь. Постараюсь помочь. Чем смогу. Сакура поджимает губы, вспоминая, как год назад то же самое ей говорили Ино с Шизуне. Глупо требовать помощи от других. Так или иначе ты остаёшься один на один со своими проблемами. Делая короткие глотки остывшего чая, Сакура задумывается о том, как её пластинка с музыкальными дорожками «все в порядке» и «я ведь сильная, я справлюсь» закрепляется за её образом настолько, что её жалобы – нечто, во что сложно поверить. Так, временные трудности, которые она несомненно преодолеет. Иначе и быть не может. – Простите, сенсей, если я была слишком… слишком резкой. Вы не обязаны помогать моему мужу, – она решает провести границу между собой и учителем. – Рада была с вами встретиться, – она натянуто улыбается, тем самым стараясь закрыть неприятную тему и как и прежде притвориться, как удачно в её жизни всё складывается. – Я помогу. Но не так, как тебе бы этого хотелось, – честно признается Хатаке. – Порой соглашаясь кому-то помочь, мы делаем только хуже. Даем надежду. Сами же и отбираем. Не знаю, что именно вас связывает и в каких вы отношениях, – думай о себе прежде всего. Если Итачи жив, а Саске продолжает приготовления к передачи власти, то значит, решение было принято и менять его никто не собирается. Старайся не вмешиваться в планы Итачи ради своей же безопасности. Играй свою роль дальше, преследуя лишь свои интересы. Договорились? – он протягивает веточку перемирия. – Да, сенсей, – она опускает глаза. – Вроде опаздываете, а все равно появляетесь в самый нужный момент. Как у вас так получается? – Годы практики, – он мог бы взъерошить ей волосы, оставайся она Харуно, так что обходится приглушенным смехом. – Могу дать еще один бесплатный совет. – Бесплатный совет? – с легким задором переспрашивает, чувствуя, как расслабляются плечи. – Или даже не совет. Так, забавнейшая деталь об Итачи, – на это Сакура и бровью не ведет. – Он начинает нервничать, когда что-то или кто-то находится вне зоны его наблюдений. Или когда он чего-то не знает. Думаю, тебе пригодится, если хочешь заставить мужа понервничать. Или выяснить его приоритеты. – С этим вроде как у меня нет проблем, – она думает о тех редких моментах, когда Итачи спрашивает, как проходят будни молодой госпожи, так как не способен с точностью определить содержание её разговоров с матушкой, Фугаку-саном или тем же Шикамару. – Движешься в правильном направлении. Молодец. – Похоже на то, – Сакура искренне смеется. – Передай ему, что все в силе. Он поймет, – в итоге он делает правильный вывод, считая, что Сакура единственная, кто сейчас может связаться с Учихой. О чём другом он не спрашивает, пока не находя в этом необходимости. – Я тут ещё посижу, а ты возвращайся. И так тебя задержал. – Ками-сама, я совсем забыла об ужине, – Сакура подскакивает с места, спешно поправляя волосы. – Сенсей, я тогда побежала! И… спасибо вам. Правда, я… – Беги-беги, – он машет ей. – И поосторожнее на поворотах, ты все-таки в положении. Сакура копирует его усмешку и запоздало понимает, как легко повелась на его излюбленный трюк: он рассказал ей вроде как всё и ничего одновременно. В этом весь Хатаке Какаши. Совет сенсея мог бы прийти очень кстати, имей Сакура хоть какое-то представление, в какой именно части Конохи сейчас находится Итачи. Его затишье крайне подозрительно и вызывает чувство тревоги. Оно же накатывает волнами и заполняет легкие соленой водой. С этим резервуаром воды Сакура булькает свекрови что-то отвлеченное во время ужина, а потом лёгкие будто бы иссушаются, когда она пересекается взглядами с Фугаку-саном и ни о чем другом кроме глаз Учихи Шисуи думать не может. Воображение само рисует падающего со скалы шиноби и его глазницы. Пустые и со стекающими по щекам дорожками крови. – Всё в порядке? – Микото замечает бледность невестки. – Да, матушка, – рассеянно и бледнее всё сильнее от пришедшей в голову мысли. Обладая невероятной способностью подмечать детали, как же им – Микото и Фугаку – удается игнорировать ужасы прошлого? Как легко и просто они позабыли о Третьей войне шиноби, о смерти Шисуи Учихи, о намерении Итачи оборвать их жизни или о тех долгих месяцах, когда сразу оба сына покинули родительское гнездо. Сначала Итачи-сан все свое юношество выполнял миссии Корня, после – деревню покинул Саске, вернувшийся спустя два года после убийства Орочимару. Трагедии все продолжают и продолжают происходить, а Учиха так поглощены этой тьмой, что и сама Сакура, пробыв с ними лишь год, все меньше удивляется, когда обнаруживает очередной скелет в шкафу. Оставшееся время ужина Сакура тщетно пытается найти на лицах Микото и Фугаку что-то похожее на живость, но там суровость зимы и неизменность ледника. Они напоминают ей тех самых мертвецов, о которых слагают городские легенды Страны Огня. Потому так сложно представить их реакцию на новость о смерти старшего сына. Горечь потери, быть может, и отразится в их угольных глазах, но они будут продолжать жить дальше. Их механизмы будут отлажено работать. Все свои силы они отдадут младшему сыну и продолжат историю клана. С Итачи или без него. Есть ли вообще для них ценность в его жизни, если они посылают его на войну ещё ребенком, если верят предсказанию Нацуко-сан о ранней смерти и видят в нём инструмент власти над другими Учихами? Сакура боится спросить вовсе не из-за грозного взгляда матушки, страшно услышать её спокойное «так нужно» или «так должно». Итачи Учиха – есть отражение пороков и достоинств клана. Благословение и наказание. – Сакура? – голос матушки звучит где-то за пределами сознания. – Меня беспокоит твоя бледность. – Вас беспокою не я, а ребенок. – И он в том числе, – с удивительной мягкостью отзывается Микото, успокаивающе поглаживая по спине. – Тебе следует отдохнуть. Или мне послать за ирьенином? Сакура отталкивает руку свекрови, будто бы проказа дойдет и до неё, обращая пораженную плоть в камень. – Вы правы, – внимая скрытой угрозе матушки, усилием воли она подавляет в себе раздражение. – Простите мою грубость. Я вас оставлю. Матушка не настаивает и отпускает в комнату. Её поведение могло бы насторожить, не будь невестка увлечена собственными переживаниями. Минутой позже Сакура раздвигает сёдзи и тихонечко тянет направляющую дверь к себе прежде, чем рухнуть на футон и укрыться с головой одеялом, игнорируя поднявшийся жар в груди и царапающее шею тупое острие кандзаси. При сенсее она защищала свои чувства, а сейчас, оставшись наедине с собой, её уже не просто ломает на отдельные бесформенные куски. Она крошится то от желания быть с Итачи, то от противоречивого чувства непринятия поступков Итачи-сана, обреченное предостережение которого обретает свое истинное значение. «Хотите больно падать – падайте».***
Ближе к пяти часам набегают тучи и закрывают собою небо, не давая солнечным лучам пробиться сквозь них. Плотно задернув шторы больничного крыла, Сакура поворачивается к своему рабочему столу и включает настольную лампу. С осмотром пациентов она закончила буквально несколько минут назад, осталось заполнить отчёты и подготовиться к завтрашней инвентаризации медицинских препаратов. Ничего сложнее этого Шизуне ей не поручает. Подобно тучам, что накапливали в себе всю тяжесть капель, Сакура ощущает нетерпение и раздражение, готовые вот-вот пройтись проливным дождем по всей Конохе. Только от её дождя, в отличие от обычного, эффект будет куда разрушительнее. Небрежно махнув на ожидающую её документацию, Сакура подобно пружине распрямляется во весь рост. Осеннее пальто с пресловутым символом Учиха на спине она оставляет висеть в шкафу и на улицу выходит в теплой черно-оранжевой куртке Наруто с глубоким капюшоном и такими же глубокими карманами. Он забыл её на одном из осмотров ещё года три назад, да так и не забрал. Пусть Сакура сейчас и яркое пятно среди серой массы, мало кто заподозрит в ней молодую госпожу Учиху. Тем более когда клон её устраивает бурную деятельность на рабочем месте. Как только клон исчезнет, усталость непременно даст о себе знать в двойном размере, но Сакуре тяжко смиренно ждать, когда Итачи-сан даст о себе знать. Она привыкла действовать, не выжидать. В осенне-сером небе видеть летающих над крышами домов воронов – явление привычное. Они незаметны, пока не озвучат свое присутствие резким карканьем. Однако Сакура и без этого подмечает одного на севере, второго – на востоке. Они будто бы следуют по её пятам, признавая в ней молодую госпожу, несмотря на новое облачение. Когда Сакура быстрым шагом доходит до логова Орочимару, стараясь не привлекать к себе внимание, один из воронов, с изогнутом клювом, удобно усаживается на столб в пяти метрах от неё и искусно делает увлеченный своими думами вид. То, что он притворяется, Сакура понимает, когда прячется в переулке между двумя старыми домами, а птица взмахивает крыльями и плавно перемещается на другой столб, но снова в пяти метрах от неё. Тогда она решает отправить своего клона на главную улицу. Так сказать, повести умную птицу по ложному следу. Сама же Сакура прячется в соседнем переулке и наблюдает через отражение в зеркальце. Ворон не ведется на приманку и спокойно себе сидит, уверенный в том, что настоящая Сакура рядом. Каким образом он понимает, какая из Сакур фальшивая? По ощущениям проходят минут пятнадцать-двадцать точно, она даже начинает замерзать и сомневаться в своих выводах. Может, ворон – это просто ворон, а не посланник Итачи. Устало вздохнув, она пристальнее всматривается в отражение. Нет, не показалось, ворон еще на месте. – Полагаю, он наслаждается погодой, нежели занят чем-то другим. – Похоже на то, – Сакура соглашается с услышанным утверждением, не сразу понимая, что голос-то – не трюки её подсознания, а реален. Тело реагирует быстрее: по спине проходит неприятный холодок, свободная рука рефлекторно тянется за спрятанным в рукаве кунаем и расслабляется, стоит распознать мужской голос. Его голос. Между ними шага два-три. Сакура не спешит оборачиваться, пытаясь совладать с болезненно сжимающимся в волнении сердцем. А ещё уши будто бы закладывает и вокруг чудится непроглядная мгла. И даже во мгле Сакура оказывается неготовой посмотреть в глаза Учихи Шисуи. – Ваше логово не сильно-то изменилось, – обездвиженная она будто бы угодила в змеиное болото. – Новоселье можно не ждать? – Боюсь, что там не прибрано. – Будто-то меня смущали подобные вещи. – Я не совсем о вещах, – после этого следует неловкая пауза. – Завели новых питомцев? – Что-то между питомцами и растениями. – Ну, хоть кто-то скрашивает ваши вечера, – в этом уже больше очевидной язвительности. – Они не очень разговорчивы, хотя весьма полезны. Но важнее сейчас другое, – он делает шаг вперед, и по коже Сакуры будто скользит что-то приятное и заставляющее узел внутри живота сжаться. – Если вы здесь, первый ваш клон в госпитале, второй наслаждается видами деревни, то где же тогда третий? Третий клон? Что заставило его так подумать? И как долго он за ней следит? Значит ли это, что сенсей прав. Итачи начинает нервничать, когда что-то или кто-то находится вне зоны его наблюдений. Взволнованная этим фактом, Сакура неосознанно оборачивается. Но как только сталкивается с ним лицом к лицу, воображение рисует ей пустые глазницы, и она резко отводит взгляд, чувствуя проходящую по всему телу холодную дрожь. Заставить себя посмотреть на Итачи оказывается сложнее, чем она думала. Однако взгляд её цепляется за подрагивающий безымянный палец, и она радостно восклицает, расплываясь в искренней улыбке: – У вас получилось! А что с правой рукой? Можете уже двигать пальцами? – Сакура все еще улыбается, но её охватывает странное чувство, которое не назовешь страхом, скорее вызывает внутренний дискомфорт, как бывает у пациентов во время операций. Они вроде как под анестезией и не чувствуют боли, а все равно осознают, что происходит с их телами. Потому она спешно переключает свое внимание на кисти рук. – Теперь можно будет переходить на другой курс лекарств и… – Сакура-сан, – это путает мысли еще больше. – И можно… можно увеличить нагрузку.. – Взгляните на меня. – Что до витаминов… они… они…, – она прикрывает веки вместо того, чтобы исполнить его просьбу, и шепотом произносит. – Прости, я… Дай мне пару минут. – Хорошо, – он не допытывается, и Сакура ему за это благодарна, потому что не готова поднимать тему Учихи Шисуи в данный момент. Минуты идут и идут, в то время как тучи уже сгущаются и предвещают приближения дождя. Тот пока что слабый. От него их укрывает широкий карниз старого дома. Мелкие капли падают на правое плечо Сакуры, и Итачи делает шаг вперед, после вправо, заставляя потесниться левее, чтобы полностью укрыть её от дождя. Сакура не из тех, кто сразу распознает заботу по отношению к себе, зато отмечает сократившееся расстояние и исходящее тепло. Первая попытка взглянуть на Итачи провальна. Сакура предпринимает вторую, запрокидывая голову назад. Мысли о мертвом Учихе сопротивляются, не желая быть вытесненными, хотя бы потому, что непонятно, мягкость во взгляде принадлежит Итачи или Шисуи. Как-то она спорила с Шизуне, а передаются ли привычки предыдущего хозяина при пересадке органов. К сожалению, они так ни к чему и не пришли. Каждую новую встречу восприятие Сакуры о муже меняется. Это напоминает походы в галерею. Картины уже написаны и неизменно ожидают своих зрителей. За каждой стоит история, которую если узнаешь, – начинаешь воспринимать по-новому. Картина эта либо будет нравиться сильнее, либо вызовет отторжение. Сейчас Итачи не кажется ей отстраненным, но и нет в нем той пылкости момента, скорее непоколебимая уверенность в своем решении. Играть с её чувствами он не станет. Он их признал, а убегать – не в его правилах. Сакура и раньше замечала его привлекательность, и все же сейчас она слишком уж бросается ей в глаза – и от этого тоже немного не по себе. Его скрытность и привычка недоговаривать создают непонимание и нежелание у Сакуры задавать интересующие вопросы. Ведь у каждого вопроса есть своя цена. С трудом добытой информацией Сакура платить не хочет. Так вот и выходит, что они молча стоят напротив друг друга, будто бы просто находиться рядом – достаточно. Оно будет достаточным до определенного момента, когда непонимание станет злокачественной опухолью их отношений. Именно это и подталкивают Сакуру заговорить первой: – По мне так важнее другое. Что делаете здесь вы? Уж точно не мимо проходили, – очерчивая взглядом мужские плечи и накинутый на них черный плащ, Сакура размышляет, как было бы здорово перейти в местечко более теплое. – Хотел убедиться в вашей безопасности. Сай установил ловушку у входа. – В таком случае появиться должен быть он, а не вы, – сама того не понимая, пассивной агрессией она наказывает его за молчание все эти дни. – Быть с вами хочу я, не он, – одна ненавязчивая фраза, а эффект от неё как от тысячи признаний. – Как вы меня нашли? – переводит тему, дабы не выдать свое смущение. – Ну, меня настоящую, я имею ввиду. – Очень просто. Мой подарок прячется где-то в складках вашей одежды, – он говорит не громче, но и не тише дождя. Запах свежести, влажной земли и мокрой зелени теперь будет ассоциироваться с этим наступившим вечером. – Надеюсь, вам понравился кунай. Если не ошибаюсь, к украшениям и нарядам вы безразличны. – Следите за мной? – Присматриваю. – Теперь это так называется, – беззлобно фыркает. – И куда по-вашему мог пойти мой третий клон? – Вариантов много. Но они все – всего лишь предположение. Вероятно, вы хотели встретиться с давним другом. Быть может, с Госпожой Харуно. Или опаздывающим сенсеем, – Итачи не называет имя одного конкретного человека, но Сакура и так догадывается: фамилия начинается на слог «На». И разумеется, ему известно о её случайной встрече с Хатаке Какаши. Было бы даже странно, будь он не в курсе. – С сенсеем я уже виделась, – она раздумывает, пойти ли на провокацию, уж очень заманчиво увидеть его реакцию. – Вы пропустили ещё один возможный вариант, – она на время забывает о Шисуи Учихе. Осторожно вскидывая глаза, прячет замёрзшие руки в карманы куртки, в то время как атмосферное давление кажется, что стремительно падает. – Какой именно? – Вариант с тем, что третьего клона нет, – Сакура хитрит, заменяя первоначальный вариант с «Господином Нарой». Обманывать Итачи-сана не очень хорошая идея. Это подтверждается, когда он издает что-то похожее на хмыканье и при этом не меняется в лице. В карманах куртки Сакура то сжимает, то разжимает руки в кулаки. После сглатывает скопившуюся во рту слюну. Самая сложная битва – бороться с притяжением и настойчивым голосом разума «не забывать прошлое Итачи». – Я хочу посмотреть, где вы остановились. Как ваш лечащий врач. – Там очень мало места, – его сопротивление интригует. – Я не страдаю от боязни замкнутых пространств. – Не очень стерильно, к тому же, – и прежде, чем она придумает опровержение, а она обязательно бы его придумала, он неохотно признается: – Я вынужден присматривать за некими существами. Они имеют свойство разлагаться и нуждаются в подпитке чакры. Зрелище не из приятных. А может, хорошо, что Итачи так много скрывает от неё? Жизнь в неведении не так уж и ужасна. – Существа – это… это люди? – слово «трупы» застревает в горле неприятным тошнотворным ощущением. – Не люди, – не колеблется; видно, заметил, как внутри Сакуры вот-вот мир перевернется. – Они что-то вроде тел без душ. Сосуды. Их полезность заключается именно в том, что в них можно поместить чужую душу, которую когда-то поглотил Бог Смерти. – М-м. Бог Смерти. Что-то знакомое, – Сакура старается не поддаваться внутренней панике. – С помощью специальной маски можно заключить с Шинигами сделку и воскресить запечатанные в его желудке души. Думаю, получится воскресить всех четвертых Хокаге, – с таким же будничным тоном матушка говорит о завтраке. – Шинигами? Который забрал душу Третьего? Это та самая жертва, о которой вы говорили? Призвать мертвых ценою своей жизни? – у неё ещё есть силы возмущаться, а вот удивляться – совсем нет. – Не совсем ценой моей жизни, – если и пытается таким образом успокоить, то безрезультатно. – Без Хокаге битва будет проиграна. Нужно иметь козырь в рукаве. – Так это и есть ваше «великое свершение? Или все же искупление? – она смотрит прямо в глаза. Неважно, чьи именно. – Я не испытываю сожалений к принятым решениям. Назови он свои действия искуплением, на сердце не было бы так тяжело. Сакура унимает поступающую бурю разочарования. – В том числе и… и к смерти Шисуи Учихи? – стоит произнести вопрос, она словно возвращается в дни, когда при общении с мужем страх пронизывал до мозга костей. – В случае Шисуи окончательное решение принимал не я. – Зато принимали другие решения. Не думайте, я забыла о Фугаку-сане, которому удалось выжить. По счастливой случайности. Или не знаю о другом обмане. О том, что долг моего отца, возможно, не такой большой, каким вы мне его нарисовали. Или о том, как в первый день знакомства угрожали жизнью моей матери. Под предлогом выразить соболезнования. И брачную ночь, когда вы унизили меня, я тоже помню, – хочется, чтобы он опроверг каждое обвинение, но он осторожничает. Обдумывает каждое её слово. – Расскажи вы мне правду с самого начала, я помогла бы вам. Была бы вашим союзником. Мы могли бы быть что-то вроде деловых партнеров. – Никто не плачет у могилы своего врага, Сакура-сан, – и вот они возвращаются к его извращенным понятиям. – Зато жаль тех, кто был к вам добр. – И что это значит? – Через год или два вспоминая меня, вы втайне радовались бы смерти своего мучителя и забыли о жизни в клане, – если и он пытался оградить от малейшей возможности испытывать к нему теплые чувства, он выбрал довольно-таки радикальный метод, хоть и действенный. – Посмотрите на себя сейчас. На то, как много вам известно и как много боли это вам причиняет. А ведь я всего лишь нравлюсь вам, – то, как он акцентирует внимание на последнюю фразу, вызывает дикое желание сказать что-то колкое. Такое же ощутимое, как и хлесткая пощечина матушки. – Не правда. Ты не прав. Не прав, думая, что знаешь, что я должна чувствовать, а что нет. Я спасла тебя не по доброте душевной. А потому что была чертовски зла. Хотела справедливости. Унизить так же, как ты унизил меня в брачную ночь. – Унизить, встречаясь с Господином Нарой, быть может? – по выражению лица ясно: он знает ответ. Его «Господин» звучит подчеркнуто вежливо. – Да, – она находит опору в холодной стене за спиной, в то время как взгляд Итачи ощутимо тяжелеет. – Твоей целью ведь тоже было унизить меня. Есть тысячи других способов показать свою незаинтересованность. И тебе все они известны. Но ты выбрал самый болезненный, – в горле все-таки саднит. – Самый действенный, я бы сказал, – не отрицает, ведь добивался её ненависти. – Не такой уж и действенный, раз я здесь. На окраине Конохи. В дождь. Да и к тому же с человеком, которого считают мёртвым. Она не до конца понимает, чего добивается, пока Итачи не спрашивает, догадавшись первым: – Могу я попросить прощения? – постановка вопроса важна. «Прими мои извинения» звучало бы как завуалированный приказ, он же дает ей право не прощать его. – Скажу, когда перестану сердиться, – она сильнее кутается в куртку. – Хорошо. После долгих месяцев обесценивания слышать его извинения и признание своих ошибок хоть и приятно, в большой степени странно. – Тогда могу я задать другой вопрос? Сакура теряет бдительность и согласно кивает. – Что ещё интересного рассказал Хатаке? – в это же время где-то вдали сверкает молния, заставляя Сакуру вздрогнуть от неожиданности. – Ничего особенного, – она идет на попятную, натужно сглатывая. – Ничего особенного, – зачем-то повторяет и пытается наладить зрительный контакт. – Все больше склоняюсь к тому, что не единственный, кто многое утаивает. – Так только кажется, – стоит на своем. – Вот как. Тогда почему смотришь на меня так, будто я совершил нечто непростительное? – сама того не замечая, Сакура нервно облизывает губы и чувствует давление скорее не от вопроса, а от физического присутствия Итачи. Оно становится ощутимым. Похоже, до этого Итачи прилагал усилия смягчить атмосферу, в чём уже не видит смысл. – Есть большая разница между тем, как ты смотришь сейчас, и тем каким выразительным был твой взгляд в нашу последнюю встречу. Наблюдательные охотники Конохи часто рассказывают, как ловко и проворно ласка преследует полевых мышей, а потом загоняет их в угол и съедает. Сакура видит возникшую ситуацию именно так. – Сенсей просто беспокоился. – Что же так его беспокоит? – Беспокоился за… меня. И… за состояние твоих глаз. Точнее, глаз Учихи Шисуи, – всё-таки смогла сказать. – Хатаке бы беспокоиться о своем Шарингане, – Итачи недовольно хмурит брови. Своим следующим признанием он рискует либо потерять её, либо получить согласие быть с ним, несмотря ни на что. – Мне исполнилось двадцать три, когда я ослеп на восемьдесят процентов. Пришлось идти на крайние меры. Не отбирать же глаза у любимого младшего брата. Что скажешь на это? – Очень на тебя похоже, – Сакура на самом деле храбрится. – А еще не могу отрицать профессионализм хирурга. Хорошая работа. – Орочимару не просто так держал при себе Кабуто. – М-м. Кабуто, – она кривится в неловком смехе и от скопившегося внутри напряжения сжимает ткань куртки в карманах. – Даже не хочу спрашивать, как ты его убедил помочь. Или каким образом подтолкнул друга к самоубийству и долгие годы хранил его глаза. Мне, можно сказать, повезло, что я вдруг тебя заинтересовала как женщина. Не то бы и я случайно упала со скалы. – Те, кто хотят жить, не падают со скал, – на это Сакура едва не язвит «Как остроумно», но Итачи умело сглаживает угол: – Мне всегда нравилась твоя жажда к жизни. Нравится, когда ты пытаешься доказать, чего стоишь, и придерживаешься своего мнения, даже если тебе страшно. А тебе постоянно страшно, Сакура. Страшно быть пойманной на лжи. Страшно потерять себя. Страшно стать кем-то вроде Учих. И полюбить такого мужчину, как я – тоже, – эффект от его слов удушающий. Он видит то, в чем она не может признаться самой себе. – Проблема в том, что другим тебе поверить легче, чем мне. Что бы я ни сказал, оно будет подвергнуто сомнению. Итачи привык скармливать другим людям иллюзии. Моментами Сакура и сама думает, как хорошо было верить в эти иллюзии. Они завораживали и отвлекали. С ними жизнь была легче по сравнению с тем, что происходит сейчас. Давать ему шанс объясниться – все равно что разрешить себе вкусить правду, но если Сакура не попытается поверить, строить отношения смысла нет. Тогда лучше уйти прямо сейчас. Сделать выбор в пользу… Ха, Сакура понятия не имеет, в пользу чего. Что так, что эдак – результат один. Так какой смысл упрямиться? – Ничего не мешает мне попытаться поверить, – она слышит, как собственное сердце заглушает звуки вокруг, в том числе и прогремевший гром вдали. Пока дождь барабанит по крышам, а промокшие кончики черных волос липнут к плащу, Сакура наблюдает за целым спектром меняющихся эмоций на лице Итачи. Будто бы воспоминания нахлынули удушливой багровой волной. И так просто в ней захлебнуться. Ему хотелось бы отложить разговор, подготовить хотя бы примерный сценарий в своей голове и сменить декорации с создающего драматизм дождя на что-то более комфортное, да вот времени не так много и шансы редко даются дважды, тем более уж трижды. Сейчас или никогда. Так какой смысл откладывать? – Шисуи… – он будто выцветшими глазами моргает. – Шисуи давно разочаровался в клане. Я еще тешился надеждой, что смогу. Смогу предотвратить государственный переворот. Смогу убедить Старейшин клана и Старейшин Конохи. Но о каких доводах рассудка может идти речь, когда у власти тщедушные и жадные до денег и влияния старики, а у Учих – задетое самолюбие и ослепляющие амбиции, – хоть Итачи и контролирует свой голос, слова даются ему непросто. – Я был наивным максималистом в свои тринадцать. «Выбери одно, Итачи. Сотня или тысяча жертв. Клан или деревня. Мир или война». Манипуляция чистой воды. Старейшины Конохи хотели убрать Учих и выбрали меня палачом. Тогда я не понимал технологию управления людьми и не знал, как сталкивать две противодействующие силы. Угодил в хитросплетенную ловушку более опытных оппонентов. Итачи обходится сухим перечислением фактов без привязки к эмоциям и чувствам. Реальность однако не состоит из его шесть-семи предложений. – Шисуи не выдержал давления, – он замолкает, давая время подготовиться то ли себе, то ли ей. – Как друг я уважаю его решение. Нужно иметь большую смелость не только, чтобы жить, но и лишить себя этой жизни. Как шиноби считаю, он трусливо переложил ответственность за судьбу деревни и клана на мои плечи. Перед своей смертью завещал мне свой глаз. Второй у него забрал Данзо. Тогда я осознал: назад дороги нет. Моя ошибка состояла в том, что первыми я отправился казнить мать с отцом. Следовало начать с Госпожи Нацуко или брата Изуми. Слабых всегда убивать сложнее. – Жалеешь, что не… – сиплым шепотом перебивает, но так и не находит в себе силы закончить фразу. – Я не испытываю сожалений к решениям, которые принял. Сожалеть – все равно что отказываться от ответственности содеянного. Особенно сейчас, когда в клане мирная жизнь. Просто было сложно жить дальше. Итачи мысленно уходит в себя, а Сакуре кажется, что дождь вызван не законами природы, а той болью, что отражается в его взгляде. Эта же боль отзывается и в её груди. Ровным тоном он все же продолжает: – В итоге, причастных к перевороту убил Данзо, но с условием, что я стану его марионеткой и возьму всю ответственность на себя. Чтобы хоть как-то сгладить ситуацию в клане, я предложил наказать меня: приговорить на пять лет лишения свободы в специальной тюрьме клана. Учиха как никак выполняют роль Военной Полиции Конохи. Старейшины обеих сторон были согласны. Одна сторона получила себе наследника клана, другая – замяла попытку переворота и продолжила защищать улицы Конохи, как и завещал Второй Хокаге. Нет проигравших, нет победителей. – И как это было? Там, – Сакура и сама не знает, какие ужасы тюремной жизни готова услышать. Надеется, картина не та, какую она себе нарисовала. – Скучновато, но в целом неплохо. Было время, о чем подумать. Было, с кем тренироваться. И удалось даже подружиться с нужными людьми. Их помощь была очень кстати, когда Данзо выдвинул свою кандидатуру на пост Хокаге. Его история подобна лабиринту с вьющимся ядовитыми цветами и терновыми кустами. Сакура теряется в нем и не успевает даже должным образом среагировать. – Саске не был в курсе всего произошедшего. До сих пор верит, я был в Стране Молнии, – говоря о младшем брате, Итачи будто бы улыбается. – Меня выпустили раньше. В шестнадцать. Помню, мы потом с ним отпраздновали его выпуск в Академии. Я так боялся пропустить этот день. Упустить важный этап в жизни брата. Сакура предпочла бы правде Итачи – ложь Какаши-сенсея. Даже если в планах Итачи всегда есть нечто дьявольски прекрасное. Впрочем, как и в нём самом. – Я думал над тем, как отплатить Данзо. Решил дать ему, то чего он хочет: иллюзию власти надо мной и Конохой. Он шёл к этому всю свою сознательную жизнь. Упивался восхищением и признанием жителей деревни как Хокаге-реформатор. Я позволял ему использовать меня и мои идеи, тем самым только улучшая репутацию клана и благосостояние Конохи. Было занятно за ним наблюдать все эти семь лет. Говоря о власти над собой, Итачи подразумевает годы службы в Корне, печати запретной техники на теле, туберкулез и возможно любые другие нанесенные ему увечья, не говоря уже о травмах психологических. Его «семь лет» звучит как семь скоротечных дней, а не невыносимо изнурительных две с половиной тысячи. – Но всё пережитое меркнет перед тем, что меня ожидало дальше. Я был вынужден вступить в одну организацию. Она, скажем так, коллекционировала нукенинов из разных стран. Каждый из них достиг уровня Орочимару, как минимум. Быть на их уровне недостаточно, нужно доказать свою преданность и полезность. А чем может быть полезен преданный пёс Хокаге? Для начала он должен убить своего хозяина, потом уже предложить то, чего нет ни у кого кроме него. Аналогия его взаимоотношений с Данзо довольно-таки пугающая. – К тому времени, как мне исполнилось двадцать четыре, прошлое улеглось, и клан спокойно принял меня как главу. Благодаря своему новому положению я мог заключать сделки и добывать важную информацию. Другими словами, был полезным шпионом на два фронта. Итачи, возможно, находит интересным то, что Сакура не задает уточняющих вопросов. Шикамару давно поведал ей о чёрно-красных плащах и соломенных шляпах, Какаши – о всех других погрешностях мужа. Ей остается только вычлинять важные детали от первоисточника. И верить. Пытаться верить. – Где-то полгода назад я начал подозревать, что есть кто-то, кто на самом деле управляет всем. Я сомневался, что смогу одолеть кого-то со способностью управлять жизнью и смертью. О силе Риннегана мало, что известно. Будь у меня больше информации о секретных техниках противника, я мог бы лучше подготовиться. Но моей целью было узнать, кто дергает за ниточки и почему это делает. Ценой своей жизни я подтвердил свои догадки. Хатаке должен был продолжить мое дело. В конце концов, это его прошлое возвращается к нему бумерангом, а не моё. Брак же с тобой позволил мне чаще покидать Коноху. Некий компромисс для вечно недовольных и обиженных Учих. Их ведь обидишь – а они весь мир готовы уничтожить. Мир для них несправедлив. Полон боли, страданий и пустоты, – Итачи будто бы цитирует чужие слова. – А разве это не так? – этим вопросом она напоминает о всех пережитых им ужасах: война, самоубийство друга, манипуляции Старейшин, тюремное заключение, служение Данзо, после – преступной организации, а там и собственная смерть. Ками-сама, так сразу всё и не перечислишь. – Да. Но мир этим не ограничивается. Мы многого не знаем. Не знаем, на что способны. Не замечаем красоту нашего мира. Не понимаем законы, по которым он устроен. Человек – не единственное существо на планете. Уничтожать мир, чтобы доказать свою правоту, доказать, что он несправедлив, – глупо и эгоистично, – Итачи приоткрывает занавес своих настоящих мыслей. Они далеки от понятий бытовых. Его заботят вещи глобального характера. – Уничтожение мира? О чём ты говоришь? Почему ты один это знаешь? И почему действуешь в одиночку? Казалось бы, его откровение поможет сблизиться, но Сакура чувствует огромную пропасть. – То, что я не говорю о других, не значит, сражаюсь один. Пусть считают я на вражеской стороне. Герои останутся героями, я же продолжу быть тем, кем меня видят другие. Шпионом, отступником, манипулятором и убийцей. Ведь я и был всеми ими. Считать иначе – значит, лицемерить. Дождь всё идет и омывает дороги. Если бы не он, усыпляющий сознание, Сакура не уверена, что справилась бы. История Итачи опустошает. Возможно, потому что сам он ничего не чувствует к тому, что уже прошло. Забыл, как это. Чтобы не пришлось переживать все вновь, принял, как оно есть. Сакура прикрывает веки и напряженно думает, что делать дальше. – Зачем я тебе, Итачи? – оно самое искреннее. Усталым шепотом. И с неготовностью взглянуть ему в глаза. – Не знаю, – оно удивительно беспечное. – Никогда не был влюблен раньше. Влюблён? Ха… На такую честность Сакура удивленно фыркает. Не знает он. – А может, ты и вовсе не влюблен? – она с замиранием сердца ждёт ответ и буравит взглядом, как никогда раньше. Если и прожигать взглядом, то когда, если не сейчас. – Такое предположение имело место быть. Сердце ухает куда-то вниз. – Но смерть помогает во всем разобраться. Так что мое предположение оказалось ошибочным. – Долго же ты… не хотел признавать свою ошибку, – то, что это была её непреднамеренная попытка соблазнить, Сакура понимает, когда взгляд Итачи знакомо скользит с её глаз к губам. В шуме дождя она завороженно наблюдает за тем, как приоткрываются его губы, и как он вдыхает в легкие воздух. – Не удержался, – его мысли движутся быстрее, чем протекает время реального мира. – Куда же делось ваше хваленое терпение, Итачи-сан? – Видимо, там же, где и самообладание. – Похоже на то, – взволнованным шепотом. Сюда бы саке сенсея – и мысли мигом отрезвели бы. – Можно считать это согласием? – Согласие? На что? – Быть со мной. Шикамару спрашивал похожее. «Ты со мной или нет?» Занимать все её мысли – вот, что они оба хотят. Сакура чувствует разницу между тем, как это быть с Шикамару, и как – с Итачи. Поэтому на этот раз, оно более осмысленное. Более уверенное. Сильнее. Сакуру так и тянет… сказать «да», поддаться искушению, но пока что нельзя. Ещё не оговорены условия. – Я… я верю тебе. Со временем прощу. Да, всё сложно и неоднозначно, но я не собираюсь терять впустую время, которое могу провести с тобой, – В глазах напротив новый оттенок чёрного. Он живой и с некой искрой. – Не обещай, что вернешься. Это обещание тяготит. Пообещай сделать всё возможное, чтобы вернуться. В этом куда больше смысла. Однако… – Голос все же срывается. – Я дам тебе только один год. Как только ты уйдешь, у тебя будет ровно двенадцать месяцев, а потом я буду двигаться дальше. Без тебя. Если ты согласен на это условие, я буду с тобой, – Сакура заставляет себя продолжить, иначе какой смысл всей этой борьбы. Она будет думать исключительно о себе и преследовать свои интересы. – Если нет, то… наши пути расходятся. Сегодня, – она прикусывает губу, сдерживая порыв расчувствоваться до слёз. Сакура уже чувствует, как разбивается сердце, хотя ответ ещё не был озвучен. Она боится, он скажет «нет» из-за своей веры в меньшее зло. Но окончательное решение принято, и она не будет уничижать себя, забирая свои слова обратно. Винить себя после. Или сожалеть. Хватит поступать как раньше. Итачи волнуется так же, как и она. Забывает замаскировать свое волнение. А может, не находит смысла. Будто случился некий парадокс его жизни. – Разумеется, Сакура. Момент так хрупок, что страшно разрушить его неосторожным движением или словом. – Разумеется… да? – Да. Напряжение постепенно спадает, как и слабеет дождь, будто бы он всё это время подстраивался под их настроение, вот и барабанил, сплетаясь с молнием и громом. Наконец Сакура делает первый шаг. Вытаскивает теплые руки из карманов куртки. Тянется к левой руке Итачи и сжимает ту половину, которую способна обхватить её маленькая рука. Маленькая в сравнении с его широкой ладонью. Пальцы его напряжены. Он заставляет себя выпрямить их. Когда у него получается снова обрести власть над своими руками, Сакура удивленно ахает, потому что ему удается не только переплести их пальцы, но и обнять её второй рукой, прижимая к себе за талию. Некогда атрофированные мышцы – напрягаются, дрожат от усилий, каменеют, после снова сокращаются и гудят. Сакура чувствует себя как в тисках, но совсем не против. Потому что тепло. И спокойно. Хоть и неловко от непривычки находиться в такой близости. Но к близости легко привыкнуть. Как и к его присутствию в её жизни. Когда серое небо темнеет, и зажигаются уличные фонари в нескольких километрах от них, Сакура с грустью вспоминает об ожидающей её матушке и в надежде, что удастся его уговорить, любопытствует: – А эти существа… я могу на них взглянуть? Немного изучить. Всё лучше, чем досуг со свекровью. Итачи всем телом напрягается. – Изучить в каком смысле? – что-то в его голосе подсказывает, он не очень-то рад. – Ну, ты сказал, они сосуды для Хокаге. Значит, похожи на людей, но людьми не являются. Просто интересно посмотреть на них. Сравнить с человеческим организмом. – Думаю, можно это устроить, – кажется, Итачи боится, она передумает, вот и идёт на уступку. И как бы между делом замечает: – На твоем месте я и сам бы не хотел возвращаться в родительский дом. – Ты там и так не бываешь, – сердито парирует в ответ. Итачи капитулирует. Знает, когда надо отступить. И когда надо действовать. Так что несколько секунд спустя к ним прилетает ворон, что следил за Сакурой. Прилетает с недовольным карканьем. Промокший и взъерошенный. Сакура жалостливо смотрит на него, в то время как Итачи уже выстраивает план действий: – Нам придётся временно разделиться. Ворон покажет тебе путь. Микото следует отправить записку на больничном бланке и предупредить, что останешься у Госпожи Харуно. Оставлять в особняке клон будет неразумно. Скоро мать начнет подозревать, действительно ли ты беременна, – заметив, как Сакура побледнела, он поспешно успокаивает: – С возвращением Саске будет проще. Он перетянет на себя всё внимание. Когда объявит родителям о моей смерти, ты будешь в госпитале. Там будет безопаснее всего. Он перестает недоговаривать, понимая, что может потерять хрупкое доверие между ними. Приятно, с одной стороны, быть посвященной в планы Итачи, с другой – все же есть, о чем волноваться. Чем обернется в итоге возвращение Саске? Какой будет его реакция, догадайся он, какие теперь отношения связывают Сакуру с его старшим братом? Считает ли он Итачи погибшим в бою? Поверят ли ему матушка с Фугаку-саном? Но что важнее: – И ты уйдешь, когда… когда Саске возглавит клан? – Сакура нервно сглатывает, вновь чувствуя тревогу. Дни ведь утекают сквозь пальцы. – Когда наступит зима. До неё ещё месяц и несколько дождливых дней. Но и они, скорее всего, пролетят незаметно. Прошлой зимой в её жизни появился Шикамару, в этой – по иронии она будет ждать того, кто долгое время был её личной зимой. Холодной, суровой и безразличной. Сакура тянет губы в смущенной улыбке, смотря на их переплетенные пальцы. Она сделала самый осознанный выбор своей жизни и как никогда готова принять его без сожалений.