***
Космос не был бы Космосом, если бы не остался с последним экзаменом на пересдачу. В отличие от подруг и друзей, он не слишком усердствовал в учебе, но Юрий Ростиславович крепко держал его за шкирку, дергал за нужные ниточки, устраивал пересдачи, доставал медицинские справки, из которых явствовало, что студенту было не до сессии, что он отчаянно боролся за жизнь вместе с командой хирургов, отолариногологов и пульмонологов (чаще, конечно, всего сын профессора астрофизики болел острым бронхитом). Попирая собственный принцип не пользоваться служебным положением в личных целях, Холмогоров-старший просил своих знакомых профессоров из Тимирязевской поставить раздолбаю зачет, а уж он-то в долгу не останется. Взятый на измор, раздолбай соглашался, являлся, списывал, в общем, делал что мог. Однако в случае с физикой этот метод внезапно дал осечку. Космос утверждал, что препод по фамилии Козлов его на дух не переносит. - А ты к нему на лекции ходил? – уточнила Влада. - Им почему-то важно, чтобы ходили, как будто нельзя открыть книжку и прочитать… Конечно, не ходил! – возмутился Холмогоров. – Но это не причина! А гениальные самоучки? А что, если я глух как тетерев? Справка вообще, кстати, имеется… А если мне его стиль изложения чужд? В общем, зачет мы с одним кренделем кое-как сдали, но к экзамену придется готовиться – Козлов сказал, что тройки нам не видать, как собственных ушей. Чумакова слушала и сочувствовала, ей ли не знать таких дотошных преподавателей? Она возненавидела Козлова заочно, но вскоре увидела его во сне. Козлов явился девчонке в испанском бархатном берете, камзоле и панталонах. По сюжету у них с Космосом была назначена решающая дуэль, на которую Владин возлюбленный пришел в своем обычном наряде – брючки, пиджачок. Козлов поклонился, метя пером тротуар, Холмогоров в ответ сделал козу, и они скрестили шпаги. Удар, финт-финт-удар – и Кос прижат к стене. «Уши отрежу», - процедил Козлов, слегка надавливая кончиком шпаги на Холмогоровскую грудь. Космос вынул зачетку, наколол ее на рапиру, поднырнул под руку своего мучителя и пустился наутек. Юрий Ростиславович о мучениях сына не подозревал – уехал на конференцию, взяв с Космоса честное комсомольское, что никаких задолженностей у него иметься не будет. Заниматься в квартире, где двадцать часов в сутки присутствовала Надя, было невозможно. Накануне экзамена Холмогоров пришел в общежитие к девчонкам с сумкой, в которой уже не булькало пиво – она была набита теми самыми книжками, которые портят цвет лица. Разложил учебники на столе, упился кофе, поколдовал, перекурил… Потом покинул общагу ровно без десяти девять вечера под бдительный взгляд Антошки, навернул круг вокруг общаги, заполз к проверенным девчонкам на первом этаже в окно, поднялся по запасной лестнице обратно на четвертый этаж и вернулся в четыреста вторую комнату, к Владе и Аньке с малышом. Договор со Светкой был исполнен еще утром – она освобождает на ночь койка-место Космосу, а сама погружается в романтик с Филом. Где и как – уже другой разговор. Когда Космос вошел, девчонки уже разогрели ужин. Затем потекли разговоры, баюканье Витюшки, сказка на ночь, песня на ночь, и Холмогоров, преодолевая дикое желание забить огромный болт на все, отправил девчонок спать, а сам отгородился от них и стал грызть гранит науки дальше. Светка и Фил проводили время куда более весело: сначала сходили в «Литву» на Тарковского, потом брели, распивая токайское, умничали, спорили, что означает перегоревшая лампочка, стакан воды, календарный листок, водоросли, паутина, разлитое молоко… Вести девушку в свою общагу Валере не хотелось, и, видимо, Светка об этом догадывалась очень давно, не догадывалась только в чем причина. А по факту причиной был Вовчик, тот самый, с кем в их первую встречу Фил совершал патрулирование. Он продолжал питать к Синицкой самые неприятные чувства, да и зная Светку, Валера не был уверен, что девчонка не начнет быть злой и тонкой, как иголка, бросаться колкими фразочками, в общем, пылить. Март подходил к концу, и было уже достаточно терпимо гулять до позднего вечера, но на ночную прогулку все-таки было рассчитывать бесполезно. Решение нашлось спонтанно и быстро – в будке таксофона Светка набрала один из знакомых номеров, и пристанище на ночь было найдено. Хороший знакомый, Ласло – аспирант химфака – и его друзья литовцы занимали целый этаж в одной из башенок на крыше ГЗ МГУ. Ласло сообщил, что в целом во время практики никто комнатку не занимает, доверительных грамот не потребовал. - Он цитирует живопись! – рассказывала про него по пути Светка, крепко держась за руку Фила. – И причем цитирует как-то по-книжному, это его фирменный приемчик. Там Брейгель, тут Леонардо, здесь Пизанелло. - Чего? – смеялся Фил. – Пиз… Пинза… кто? - Твой кругозор в плане искусства оставляет желать лучшего, дружинник! - Стараюсь! – продолжал иронизировать Валера. – А в письменном виде слабо? Напиши статью, я пристрою. - Вот ты и напиши, ты же теперь все знаешь. Фантастическая комната, комната-сон… Стоило оказаться внутри, вскипятить чайник, и на Москву обрушился дождь. Светик и Валера ощутили себя путешественниками, застигнутыми непогодой в альпийской хижине. Хозяева обо всем позаботились: чистое белье, теплые одеяла, чай. В горах туман и морось, а они будто одни на сотни километров вокруг. Ночь опутала столицу, и пара разместилась на подоконнике, коленями друг к другу. Оказывается, можно обнять коленками и в этом даже больше нежности. - Мы как оленята, - улыбнулась Светка. Четыре ноги в потрепанных джинсах, четыре руки, переплести пальцы и держаться. - Не знаешь, куда смотреть, - тихо пробормотал Фил, - на тебя или на город. Тишина, окно на Ленгоры, Новодевичий, все семь сталинских высоток здесь. - Трубы вон там я бы посшибала, и те ужасные коробки тоже надо снести, - тыкала пальчиком в безграничное пространство Светка. Валера усмехнулся: - Много сносить придется, если уж начистоту. - Не поднимаю, почему все туристы восхищаются, в сущности, город застроен безобразно, то ли дело Ленинград… И все же Москва… Москва ночью – озеро света, тонкие ручейки вливались в нее, и город рос, прирастал. Москва днем – распределение светотени, блики на стенах, сетка отражений, маленькие водяные зеркала, окна, много окон. Сады, дворики, парочки на скамейках, картонные задники старого кино… Отрешенность Москвы-воды, псевдодорические колонны, увитые розами, пустынные набережные, силуэты высоток, девушки в белом… Раньше носили белое, а теперь черное, почему так?.. - Москва – город на реке даже в большей степени, чем Ленинград, - выдал Фил. И правда. Она стоит на живой воде, с лодочками, песнями, прогулками, черемухой. Ее сады, ее грунтовые воды, противотечения, затопленные церкви, дворцы, палаты, клады… Она вся окольцована, схвачена обручами как бочка – бульварное, садовое, трамвайное. - Голова кружится, кружится, теряется голова, остается одна Москва. - Это потому что ты сидишь на краю. Подвинься и возьмись за меня. Закрой глаза. Лучше? - Лучше. А вообще я бы прилегла. Пойдем? Почти синхронно упали на небольшой диванчик. Белье пахло свежестью и чем-то морским. Блаженно зажмурившись, Светка прильнула к крепкому плечу Фила и переплела свои и его пальцы. - А как так, когда я тебе понравилась? – вдруг спросила она. – Скажи, мне нужно… В парке Горького? Валера тихонько улыбнулся. - Нет. - И не у Игорька, конечно, - вспомнила про бывшего Синицкая, - ты там меня ненавидел. - На пляже. - На пляже? - Угу. Светка тихонько рассмеялась, уткнувшись носиком в его шею. - Какая же я все-таки молодец, какая я умница! Я прямо как чувствовала, у Аньки купальник взяла югославский. Теплое кольцо рук. Мягкое скольжение пальцев по позвоночнику вниз. Теперь вверх, но уже под тонкую футболку. Горячее дыхание на ключицах. Крепкий поцелуй по скулам, к губам, вверх к виску, по волосам. Так уютно. Хорошо. Просто хорошо. Утром Влада и Анька обнаружили на обеденном столе инсталляцию, над которой Кос, по-видимому, трудился всю ночь. В центре стола красовался таз, полный воды, в тазу плавал плот, утыканный зеленым луком. В луковой траве лежал человечек, ножки вывернуты, голова набок, руки болтаются в воде. - Какая прелесть! – искренне улыбнулась Анька. – Космик, у тебя талант! Автор инсталляции хорошо изучил законы равновесия, потому что плот плавал и не переворачивался. Табличка, воткнутая в него, свидетельствовала о том, что жертва взывала о помощи, но ее не спасли. Для изготовления этого шедевра Космосу понадобился полугодовой запас спичек, остатки редиски, пробки, проволочки и другая мелочь, которую он подобрал на общей кухне. «И так будет с каждым, кто слишком много ботанеет» - гласила табличка. - Если я не вернусь, считайте меня физиком-героем, павшим в бою за законы Ома! Отец будет мной гордится!.. Девчонки хохотнули. «Я написал Ома, а не Юма, чтобы вам было понятней» - сообщала записочка, подсунутая под тазик. И еще одна: «Буду в шесть, встречайте с помпой!». Вечером он с гордостью покрутил зачеткой у Влады перед носом. Оценка «уд» была правдоподобной – по их подсчетам за время, оставшееся от ночного творчества, выучиться на «хор» было невозможно. И теперь они все снова были вшестером, не считая Витюшку. Сидели за столом, помпезно, как и было заказано, отмечая освобождение Холмогорова. В открытое окно влетали запахи и звуки: этажом ниже жарили мясо и смотрели Гайдая, «будете у нас на Колыме…» и компания, свесившись из окна, кричала в один голос: «Уж лучше вы к нам!». Где-то гремел на всю мощность Modern Talking, лаяли собаки, Пчёлкин показывал какой-то трюк с пачкой сигарет, девчонки смеялись, и Анька с улыбкой смотрела на всех, раскачиваясь на доживающем последние дни, расшатанном, доисторическом стуле, обдумывая мысль, которую вскоре все же решила озвучить: - Ребят, я думаю, что надо Витюшку покрестить. - Место крестного бати давно занято, если че, - поднял вверх руку Витя. - Да помним-помним, герой! - А вот место матери свободно, - добавил Валера. Светка и Влада переглянулись. - На спичках сыграем? - Ну давай еще на камень-ножницы-бумага! - Мужчины, разрешите спор. - Мы еще не спорили. - А очень хочется. Парни засмеялись, Космос и Фил покосились на Пчёлкина. Тот заломил бровь: - Чего, опять я выбрать должен? Снова, потому что самый красноречивый? - Ну, мы тогда погорячились, - хохотнул Космос. – И все же, ты ведь батя. - Светик, а ты сильно обидишься, если я возьму Мандаринку? - Я и так была не против, - улыбнулась Светка, взъерошив кулаком волосы Чумаковой. - Эй! Космос хлопнул в ладоши: - Все, крестные родители выбраны. Когда крестим?***
Двадцать пятого марта в Благовещенском храме в специальном помещении, в большой серебряной купели пожилой степенный батюшка крестил Витюшку. Прыщавый парнишка-служка с меланхоличным лицом помогал ему. Еще три мамы с чадами, их отцы и будущие крестные ждали своей очереди у входа в крестильню. - Ну что, крестные, поздравляю! – Кос обхватил Витю и Владу, державшую мальчика на руках. – Теперь Виктор второй полноценный человек! Мартовский ветерок трепал волосы Аньки, покрытые светлым платком, и они отливали золотым блеском в солнечных лучах. Она, улыбаясь, приняла сына на руки, и Светка засуетилась, подталкивая парней друг к другу: - Так, встаньте все кучнее, давайте-давайте! Молодой человек! – крикнула проходящему мимо пареньку. – Можете нас всех сфотографировать? Тот закивал, принимая из ее рук «Ломо», и Светка побежала обратно к друзьям, намеренно проталкивая к Аньке Пчёлкина. Тот, собственно, и не сопротивлялся, наоборот целенаправленно продвинулся к Павловой, встал по левую сторону от нее, подальше от друзей, и склонился к ее уху. - Поздравляю еще раз, Анютик. - Спасибо, - таким же шепотом отозвалась Анька, улыбаясь, и передала сына в его руки. – Подержишь? Он кивнул, перехватил Витюшку на руки и, пока паренек подбирал удачный ракурс, набрал в легкие воздуха побольше, как перед прыжком в воду и выдал: - Давай попробуем. Карее море глаз уставилось прямо на него, и в нем заплескалось что-то, отчего у Вити снова кольнуло между ребер. Ладно, мама, права ты. Любить надо. Любовь человека красит. Лучше делает. - Что именно? – тихо пробормотала Анька. - Витя, в камеру смотри! – пробасила Светка, уловив кивки фотографирующего в сторону Пчёлкина. Пчёла посмотрел в объектив, тем самым получив возможность не тонуть в глазах Аньки и собраться с мыслями. Пока раздавались щелчки фотоаппарата, он прошептал: - Быть вместе, Ань. - Так мы все вместе, - в голосе Павловой проскользнуло… лукавство? Вот лиса рыжая! – Ты скажи прямо. - Готово! – крикнул парень и побежал отдавать фотоаппарат Светке в руки. Друзья рассыпались в стороны, лишь Пчёлкин с ребенком на руках еще стоял близко-близко к Аньке. - Все, что ты мне тогда сказала в свой день рождения… Короче… - Анька выгнула брови домиком и не удержалась – улыбнулась, наблюдая, как он волнуется. А он очень волновался – щеки аж покрылись румянцем. – Про чувства. Это взаимно. - Ты мне так в любви сейчас признался? Пчёлкин чуть не зарычал. Оказывается, это так трудно! - Да, - и, покрепче обхватив Витюшку одной рукой, так же крепко взял Аньку за руку и повел за друзьями. Он просто взял за руку. И это объяснило все без слов.