Agnus Dei

Латынь резала язык Кровь капала на пол Сгущались сумерки. Темнело. Становилось трудней дышать. В голове мелькнули минуты прошлого Он впился в ее губы. Язык прошёлся по слизистой, сдирая кожу со внутренней стороны щеки. Привкус железа напоминал раскалённую наковальню, запах мяса и боли. Его глаза расширились, выпадая из орбит, повисли на тонкой красной ниточке. Она расширялась у эллипса, грозясь в любой момент лопнуть. Ее щеки заалели, как сквозь решето, кровь бусинами выступила на поверхность. Теперь она взяла инициативу в свои руки. Бог, конечно, будет ее за это корить, и латынь вновь неприятно разрежет язык пополам, оставляя только возможность шевелить обрубком, выдавливая звуки, ведь мысли давно ей не принадлежат, чтение про себя стало непозволительной роскошью. Инициатива далась легко, как по маслу, блестели ее глаза от предвкушения и от вида крови на его губах. Она осторожно прикусила нижнюю, откусив кусочек, распробовав на языке, проглотила. Это напоминало ту странную жидкость в кубке, которую заставлял ее испивать священнослужитель в некоторых ритуалах. Дыхание участилось, она закашлялась, выхаркивая что-то большое, мягкое, что шло по глотке с трудом, что-то мягкое и пористое, что оставляло возможность дышать, но не продолжать любовные утехи. С тихим шлепком на зеркальный пол церкви упало лёгкое. Она утерла кровь в уголке рта, и хотела бы вновь накинуться на него. — Ты.... Служишь им? Длинный кол с треском вошёл в кость, хруст прорезал реальность, возбуждая кровь в жилах. Ей хотелось припасть к его руке, медленно лизнуть область вен, вплоть до мягкой кости, из которой будто убрали все соли, снова услышать этот возбуждающий хруст, получив толику его внимания. Ее выдернули из транса, глаза вернулись на место, рана заросла, лёгкое растеклось по полу тонкой лужицей. Болью отдалась собственная рука и сияющая на ней рана. По воздуху расцветали клубы страха, хоть ни свечей, ни сигарет, ни волос никто не поджигал. Зажатый им, покрытый тонким слоем крови, нож игрался со светом, отражающимся на противоположной стене. Медленно сфокусировавшийся зрачок с трудом замер на его груди. Сердце билось быстро, горело иссиня красным, перекачивало кровь из одного предсердия в другое, по венам и артериям, норовя вывалиться из медленно образующийся гниющей раны в груди. Отвергнутый самим богом. Недостойный. Она вздохнула. Нож выпал из вывернувшейся в неестественную сторону руки. Не сдержавшись, она позволила себе маленькую слабость напоследок: зубами дернула поперек запястья, разрывая крепко натянутые нити, не давая возможность сердцу закончить начатое и заменить кислород. Тонкие иглы впились в барабанную перепонку. Она впервые за сегодняшний день нахмурились, руки сами потянулись к лицу тела напротив. Белые камни выковыривались с трудом, зато результат привлекал и требовал больших сил сдерживаться, чтобы не проглотить их в первые секунды. Заострённый конец, белизна, напоминающая эллипс глаза, и главная ценность для ее бога. — Это... Правда... Слова, тихие, как шелест страниц, как будто окатили кипятком. Кожа покрылась красными пятнами и медленно начала скукоживаться, вызывая желание несколько раз провести по волдырям длинными, отросшими за времена молитвы, ногтями и окончательно раскрыть язвы, выдавливая вонючий гной — наказание от ее бога за шаг в сторону. Но нет, больше она не допустит греха. Нахмурившись во второй раз за годы лет жизни, она резко вонзила голую руку чуть ниже левой стороны грудной клетки. Согнув ее в локте, она, к своему стыду, долго шарилась во внутренностях, протыкая раз за разом ненужные органы, силясь найти то самое, что заставляло его дышать, ходить, жить в чужом мире и кого-то любить. Любовь? Она любила лишь своего бога. Большего ей нельзя. Так завещал священнослужитель. Так завещал бог, когда ещё пребывал на своей земле. Но она грязна, и позволила себе отвлечься, и не раз. Волдыри жгло огнем, когда кровь попадала на открывшиеся участки кожи, смешиваясь с ее кровью, попадая в ее кровоток, в унисон с ее эритроцитами перемещаясь по телу к ее сердцу, которое без морали и сомнений принимала чужие жидкости, перекачивая к мозгу и лёгким. Это чувство заставляло дыхание участиться, грудную клетку увеличиться, ведь возбуждение было известно ее телу не впервые. Однако, в последний раз. Она не сожалела. Она не думала. Она хотела ввести пальцы туда, двигаясь, скользя благодаря их жидкости, которая текла по ее венам. Но грянул колокол. Она наконец достала сердце. Кровь капала на пол, изрезанный латынью язык еле шевелился, болела рука сильней обычного, хоть она и перекрыла рану отвергнутого святым крестом, это не помогало. Значит проклятый гной попал в рану. Буквы складывались в слова, слова в предложения, предложение в длинный завитастый текст. Она расставляла ударения, интонации, она взывала к своему богу, она с белыми камнями в руках молила лишь его. Безмолвный крест размерами до потолка церкви взирал на нее. Письмена на стенах вводили под кожу раскалённое лекарство. Плотные узоры дыма поднимались к расписному потолку. Кровь бурлила, увеличивая скорость в несколько раз. Кожа превратилась в раскалённый мрамор. Она молила его, впервые в жизни молила сердцем. Ведь до этого лишь тешила свой эгоизм, слепо подчиняясь приказам и ни капельки не веря сказанному. Книга окончательно покрылась слоем крови. Руки, вскинутые к небесам церкви, слабели, теряя смешанную кровь. Она - единое целое. И она - составная часть, несущая в себе часть его. Не бога. Простит ли ее бог? Услышит ли мольбы с вырванным сердцем возлюбленного? Позволит ли обрести искупление? И лишь фигура в черном, такая знакомая и такая далёкая, стала для нее последним воспоминанием. Сердце остановилось навсегда.