Прекрасная жизнь

      До чего же этот город был скрипучий, лязгающий и гудящий. Одним словом – шумный. Шумный, конечно, в понимании Вика – сам он рос в пригородных селах и деревнях, бессчетно сменяя их, когда его бросало от одних опекунов к другим. Как иронично вышло: полжизни проведя в детском доме и, наконец, впоследствии обретя самую лучшую и любящую семью, теперь он снова вынужден жить в интернате. Да, всего лишь в пришкольном. Да, так удобнее добираться на учебу. Да, он может ездить домой на выходные и каникулы. Но это не отменяет того, что он снова оторван от чего-то настолько важного в жизни каждого ребенка и что он снова один и сам по себе большую часть времени. И все из-за кого? Из-за этого ублюдка Яна. Была бы его воля, Вик бы действительно его тогда прибил. А так тот после их стычки только на недельку в больничку прилег, и сразу после – как новенький. Вику же теперь отдуваться со своей вдруг обретенной судимостью. Было, конечно, ужасно стыдно перед матерью: штраф в сорок тысяч лег на ее плечи как на единственного зарабатывающего в их семье, а для их деревушки такая сумма равнозначна почти полугоду сытой жизни. Нет, Вик, естественно, пытался подрабатывать, но в силу своего возраста, судимости и отсутствия каких-либо существенных вакансий в их глуши из денег он получал лишь незначительные копейки. Да и те мама рекомендовала пустить на лечение бедного котенка, из-за которого вся эта история и началась. Вот где в этом мире справедливость? Маленькое беззащитное животное мучить, оказывается, можно, а резонно наказать за это мучителя, получается, нельзя? Благими намерениями...       — Чего царапаешься? – Вик шикнул себе в джинсовку, под которой прятался черный шерстяной комок его неприятностей последних нескольких месяцев.       Тот же на это только широко и безразлично зевнул и, потянувшись, еще сильнее впился когтями в его футболку, после чего погрузился обратно в потревоженный сон. Поездки в троллейбусе до ветклиники его всегда почему-то хорошо убаюкивали.       — Вот ведь маленький чертенок.       Чертенок за эти месяцы уже успел вымахать в нехилого такого Черта, который по-хозяйски обосновался в их доме. Бездомного и прилично покоцанного котенка было единогласно решено оставить себе – не зря же все-таки Вик получил за него уголовку и был выпнут из школы. Особенно этому обрадовались близнецы – Тома так вообще давно и больше всех мечтала о питомце.       Это посещение ветеринара было последним в серии лечения. Контрольный осмотр, после которого Вик перестал мотаться из деревни в город каждую неделю и, наконец, насладился тем временем, что ему оставалось провести в родном, хоть и не по факту рождения, доме перед переездом в интернат при его новой школе. Слава о нем уже наверняка шла впереди него самого, поэтому беспрепятственно начать свою школьную жизнь с чистого листа не вышло бы. Благо, что осталось всего два года перетерпеть.       — Отставить упаднические настроения, – мама потрепала его по кудрявой голове, пока тот уныло резал овощи для ужина. — Тебе же все равно не нравилось в нашей школе.       — Все мне нравилось. Мне только Ян не нравился, – пробубнил Вик, выкладывая нарезанное на сковородку.       — Ну вот. Он же тебе никакого покоя не давал. А там, может, начнешь себе друзей искать, а не проблемы на свою голову.       Найти друзей – дело, конечно, хорошее, но уж так получилось, что все, с кем Вик сближался, исчезали из его жизни без следа. Первым его настоящим другом стал мальчишка из кардиологического центра, в котором они вместе лечились. Имя еще у него такое красивое было – Исаак. Пути их разминулись сразу после выписки и, так как они оба были еще детьми, никаких контактов у них, соответственно, не осталось. Вик даже фамилии его не знал, так что он и думать забыл о том, чтобы найти его сейчас где-нибудь в соцсетях. Да и надо ли? Тот, может, и забыл его совсем. Потом, в детдоме, он подружился с Ингой. Точнее, она с ним. Яркая и странная девчонка с пламенно-рыжими волосами основательно заняла свое место в его буднях, а после и в сердце. Они прошли вместе через огонь и воду, став друг другу почти что семьей, чья связь не ослабла даже после того, как девушку забрали в город ее новые опекуны. Вик думал, что вот тот человек, с которым он пронесет свою искреннюю любовь через всю жизнь и с которым умрет в один день. Пока год назад Инга и ее семья просто не пропали в один момент. Да так быстро и незаметно, что Вик серьезно стал задумываться, а существовала ли в реальности эта Инга или она появилась в его голове от нестерпимого одиночества, как какая-нибудь тульпа. И только сообщения о том, что он был добавлен ею в чс везде, где только можно, говорило, что она существовала, но по какой-то причине больше не для него. Примерно с тех пор Вик боялся подпускать к себе людей слишком близко, довольствуясь поверхностным общением развлечения ради. Хоть это и мало чем его устраивало.       Первое сентября он ждал, как расстрела. Хотелось всеми силами отсрочить этот день. Вик даже смог уговорить маму отпросить его хотя бы на неделю, ссылаясь на желание поработать еще. Пока дачный сезон не закончился, работа была: то помочь местной бабушке картошку выкопать, то соленья в погреб спустить, то в город детям и внукам «своих» овощей отвезти. Вик бы был согласен вот так горбатиться за копейки все эти два года, лишь бы в школу не ходить. Чего он так ее боялся? Да будто он сам понимал. Страх перед новым у него всегда был где-то в подсознании, откуда его и клещами не вытащишь.       — Если и уезжать, то в путягу. Всяко полезнее было бы, – Вик, наконец, стоял на выходе из дома, держа в руках свои скромные пожитки. Эх, и гитару, усладу ушей его, взять не получится: с малышней в одной комнате жить будет – сломают.       — Поздно об этом задумался, – мама носилась взад-вперед, периодически спотыкаясь об одинокого в своем пофигизме кота, и проверяла, не забыл ли чего ее подопечный. Сделает ведь потом предлогом, чтобы вернуться. — Что ты как маленький, ну в самом деле!       — А ты совсем-совсем уезжаешь? – жалобно пискнула Тома.       — Можно тогда я буду жить в твоей комнате? – перебил ее до оскорбительного воодушевленный Фомка.       — Я еще и шагу за порог не сделал, а ты уже меня выселяешь? – Вик притворно обиженно щелкнул его по носу. — Я в выходные приезжать буду.       — Ну а чего в другие дни ей простаивать? Ну пожалуйста! Мне надоело с ней жить, – Фомка брезгливо вытянул палец, показывая на сестру, за что получил от нее самый уничтожающий взгляд.       — Не-а. Моя комната – только моя комната. Не хватало мне еще бардак за тобой убирать.       — Не будет бардака!       — Так, ну все, – прервала его мама. — Пойдем, а то на автобус опоздаешь.       Проводы со стороны выглядели так, будто Вик уезжал не в новую школу, а по меньшей мере в армию. И ощущение это создавали отнюдь не провожающие, а сам отправленец. Но дело было сделано: Вик сел в старенький «пазик», непременно у окна, чтобы еще раз оглядеть свою любимую глушь и запомнить лица родных. Которых он не увидит сколько? Всего неделю? Плевать, это все равно было непривычно долго.       Зарычал двигатель, и двери закрылись с характерным пыхтением, оповещая небольшую группу пассажиров о скором начале пути. Мама, брат и сестра, как по команде, начали махать руками на прощание. Первые двое – с ободряющей улыбкой, а Тома же целиком и полностью разделяла настроение Вика, только вдобавок у нее еще и нижняя губа дрожала: того и гляди заплачет. Вик вяло махнул ладонью им в ответ, и автобус тронулся.       Комната, где ему теперь предстояло жить, была сравнимо меньше его домашней. Тем не менее, в нее как-то поместились три старенькие, еще советские, железные койки, один общий стол из ДСП посередине, тройка самых дешевых офисных стульев и неприметный узкий шкаф в углу рядом с дверью – тоже общий, судя по всему. Как и было сказано, эту комнату Вик делил с парой мальчишек на порядок младше него: громкий и неусидчивый Ванька был из шестого класса, а отстраненный Толя – из седьмого. Но, несмотря на разницу в возрасте, он поладил с ними сразу же. Наверное, из-за опыта общения с детьми, накопленного за годы жизни с близнецами. Да и в целом Вик любил водиться с детворой. Думал, что вот будет в будущем свой ребенок, и тогда он станет для него самым лучшим отцом. Которого у него самого никогда не было.       В интернат-то Вик поселился, но учиться идти не спешил. Вместо этого он решил изучить город получше. Бродить по незнакомым улицам поначалу было страшновато: после деревни такое пространство и кварталы жилых массивов казались бесконечными лабиринтами, в которых легко можно потеряться и никогда не найтись. И это при том, что этот город был довольно маленьким – в нем было не более трехсот тысяч человек населения. Вик вообще никогда по-серьезному не ездил в эти муравейники, чтобы вот прямо основательно – с пешими прогулками по местной инфраструктуре. Его в Москву даже однажды закидывало, но дальше кардиоцентра он не выходил, да и нельзя было. Сюда же часто приезжал с мамой, но только за покупками в торговый центр или к врачу на осмотр. В целом этот город был ничем не примечателен, интересные локации можно было пересчитать на пальцах одной руки, поэтому Вик особо нигде не задерживался. Но было одно место, куда он всегда стремился в конце своих прогулок, хоть и смотреть там было не на что и чувства оно вызывало тоскливые – высокий мост с текущей под ним рекой. Та же самая речка, что течет рядом с его домом в деревне. Но здесь она была другая – мелкая, мутная, тихая, словно мертвая, да еще и мусором заваленная. Городская, то бишь. Вик часто часами стоял, оперевшись на ограждение моста, и смотрел на то, как она устало играется с одной из бутылок в своем чреве, пока та не скроется за низкими ветвями растущих на берегу ив. Не самое жизнеутверждающее зрелище, но хоть что-то родное среди чужого. Вику хотелось надеяться, что город не задушит его так же, как перекрыл течение его любимой дикой речушки.       — Ба, какие люди! Вниз сигать собрался?       Вик дернулся и отскочил от ограды, показывая, что ничего такого у него и в мыслях не было.       — Николай Васильевич, – медленно произнес он, не сразу узнав своего лечащего врача, так как еще никогда не видел его в гражданском. — Здрасте.       — Чего это ты тут забыл в такое время? – Николай Васильевич посмотрел на свои часы. — Чего не в школе?       — А вы чего не на работе? – парировал Вик.       Врач взглянул на него с прищуром, с каким он всегда смотрел, когда Вик создавал для него слишком много проблем.       — А того, что я взрослый и могу находиться там, где хочу. А вам, малолетним школярам, положено быть на учебе, – он вздохнул. — Кто-то обещался взяться уже, наконец, за голову. Хочешь опять быть отчисленным? Пожалей свою мать, ей и так с тобой несладко.       Совесть кольнула в сердце. Мама никогда на него не наседала, и все свои желания она доносила до Вика в виде рекомендаций, а не требований. Так и в этот раз она по вечерам звонила и спрашивала о том, когда же он собирается начать ходить на занятия, лишь вскользь, между делом. Мама не могла позволить себе не то что прикрикнуть на сына, но и просто говорить с ним серьезным тоном. Возможно, боялась разбудить в нем воспоминания о жизни в прошлых семьях. Или она настолько сильно была окружена маленькими детьми, будучи воспитательницей в детском саду, что порой по инерции нянчилась с Виком, как с малышом. Он понимал, что нельзя пользоваться маминой мягкостью, но иногда все же совершал поступки, о последствиях которых думал уже постфактум, руководствуясь только эмоциями, прямо как ребенок. Как случилось с дракой и как теперь получается с прогулами.       — Да я со следующей недели начну ходить! Честное слово! – воскликнул Вик, положа руку на сердце.       — Знаю я твои «честные слова», – Николай Васильевич потер переносицу. — И прием не смей пропускать. Жду тебя через неделю в своем кабинете. И чтоб без опозданий!       — Так точно, товарищ доктор!       Николай Васильевич в шутку замахнулся на него своей перчаткой, будто отгонял от себя надоедливую собачонку, и Вик, прыснув, увернулся и вприпрыжку побежал прочь с моста.       Он и его лечащий врач уже давно вышли за рамки отношений пациента и доктора – слишком уж давно они друг с другом работают. Вик попал под наблюдение кардиолога еще в глубоком детстве, ибо родился с серьезным пороком сердца. Вот с тех пор они и знакомы, уже шестнадцать лет как – всю жизнь его, получается. Николай Васильевич по характеру своему мужик был довольно суровый, он никогда не стеснялся терять субординацию сотрясанием стен своего кабинета, громогласно отчитывая нерадивого пациента за ненадлежащую заботу о своем здоровье. Делал он это из искреннего беспокойства за Вика, ибо за столько лет тот был ему уже не чужим человеком. Почти как сын. Вик даже мечтал в детстве, чтобы Николай Васильевич с его мамой влюбились в друг друга, поженились и они все вместе бы стали полноценной счастливой семьей. Но врач уже был женат, да и свой ребенок у него тоже уже был. Сейчас, после операции, Вик периодически ездил к нему на плановые осмотры и обследования, а также иногда для смены таблеток. Оригиналы иммуносупрессивных препаратов имели свойство исчезать с полок аптек, и под недовольный гундеж доктора на «членовредительскую» логистику приходилось временно пересаживаться на дженерики. Николай Васильевич также постоянно подыскивал вспомогательные таблетки для действенного смягчения побочек, правда, они порой могли создавать новые. В итоге в общей сумме препаратов всегда насчитывалось не меньше десяти наименований.       Вик обещал начать учиться со следующей недели, но не обещал, что он придет в школу именно в понедельник. Поэтому он пришел в четверг. Его появление, естественно, не осталось незамеченным: буквально как только он вошел в класс, все разговоры смолкли, а взгляды устремились на него, провожая до самой парты. Кто-то даже не постеснялся и начал шептаться о нем в образовавшейся тишине. Неизвестно почему, но Вика уже раздражали его новые одноклассники. Возможно, это был такой этап адаптации. Но он знал: если его сейчас хоть кто-нибудь тронет, то этому «кому-нибудь» не поздоровится.       Дурак, что решил испытать его терпение, тем не менее, нашелся. Некий Андрей, как он узнал уже после, захотел начать знакомство не с самой удачной темы – причины отчисления Вика из прошлой школы. С того, о чем совершенно точно не хотелось говорить и что точно не было делом Андрейки. В конце концов, Вик понял, что тот намеревался больше не дружбу с ним завести, а подтвердить или опровергнуть ходившие слухи. Поэтому на этой ноте Дроня был послан на хуй. Да и без этих разговоров ему было там самое место – слишком уж он был неприятен, а Вик в людях разбирался неплохо.       Из-за прогулов репутация среди учителей упала ниже нуля. Вик и в прошлой-то школе учился не шибко хорошо, а тут еще надо было вникать в пропущенный материал. В первый день он пытался понять хоть что-нибудь, но быстро отступился, пообещав себе, что в выходные попробует все наверстать. И если не в эти выходные, то в какие-нибудь точно.       Единственным человеком, с которым Вик смог поладить, была учительница музыки. Молодая, отчего была на одной с ним волне, она, к сожалению, ничего не вела у их класса. Они как-то случайно разговорились на тему фортепианной музыки, которая каким-то образом перетекла уже в тему музыки пореволюционнее и потяжелее. Марина Владимировна даже как-то показала Вику подсобку с инструментами в актовом зале. Там глаз зацепила одна-единственная акустическая гитара – были еще, но их разворовали в период капремонта. Состояние у нее, конечно, было плачевное: никто к ней не прикасался уже многие годы, поэтому она вся расстроилась, струны почти что свободно висели на грифе, корпус рассохся, ибо хранили инструмент абы как.       — Слабо починить? – Марина Владимировна бросила вызов и теперь испытующе смотрела на парня, вальяжно рассевшись на стуле.       — Заставить снова играть – смогу, но звучать как положено – нет, тут понадобится кто-то поопытнее, – Вик внимательно оценивал ущерб, вертя гитару в руках. — У меня дома были запасные струны. В выходные съезжу и привезу. Можно здесь где-то взять набор инструментов? Отвертки там и прочее...       — Я поговорю насчет этого с завхозом. Смотри, если починишь, то можешь ее себе забрать. Я никому не скажу. Все равно без дела валяется.       — Больно мне нужна эта рухлядь, – засмеялся он. — Может, только если на переменах разрешите приходить сюда и играть.       — Что ж, таланты детей надо поощрять. И насчет этого поговорю.       На реанимацию бедного инструмента ушло ожидаемо много времени. В понедельник Вик пришел в школу пораньше, чтобы закончить ремонт и опробовать обновленную гитару. И, соответственно, чтобы в случае чего никто не слышал этот ужас. Приведя ее, наконец-то, в порядок, он уселся на стул и перебрал пальцами струны. Вик тяжело вздохнул с чуть не вырвавшимся стоном отчаяния. Звук, конечно же, был так себе. Но лучше, чем ничего. Он попробовал сыграть несколько аккордов. Потом еще раз. В целом, можно оправдаться, что это новое звучание такое, андеграунд типа. Довольно быстро он увлекся и захотел что-то посерьезнее. Теперь он играл цельную мелодию, сделав ее аккомпанементом своему голосу.       — Один, в безлюдном городе, – и начал чуть громче: — Как загнанный пес в закрытой комнате...       Минув первый куплет и дойдя до припева, он резко остановился. Сколько уже времени? Закругляться пора, скоро на занятия все начнут стягиваться. Слушатели ему не нужны, особенно с такой игрой. Вик вздохнул, встал со стула и вернул гитару в подсобку. Закинув рюкзак на одно плечо, он широким шагом вышел из актового зала. И чуть не столкнулся на выходе с каким-то парнем. Похоже, слушателей он не смог избежать. Стало как-то стыдно: ну не так плохо он на самом деле играет – это просто инструмент такой!       — Извиняюсь. Я думал, здесь в это время никого нет.       Вик поспешил уйти прочь, чтобы не поймать снисходительный взгляд. Которого может быть и не было бы, но лучше на всякий случай перестраховаться. Он направился к кабинету, где должен был проходить первый урок. В нем он столкнулся со своей классручкой.       — Что же вы, барин, так рано к нам пожаловали? – саркастично поприветствовала Нонна Ивановна, обходя его на выходе.       — Да вот, так проникся учебой в вашей школе, что ни минуты не могу теперь провести вне ее стен. Каждое утро встаю – и быстрее-быстрее в полюбившийся каземат.       — Ну вот и замечательно, Липовцев. Значит и к занятию готов. Первым спрошу, собирай пока мозг в кучку, – и она вышла за дверь.       — Э-э-э! – возмущенно протянул Вик ей вслед.       К занятию он, конечно, готов не был. Поэтому поспешил засесть за учебник – авось за полчаса успеет все выучить. Концентрация была никакущая, тишина оглушала, поэтому он надел наушники и включил музыку. Внимание всецело сосредоточилось на параграфе про Лермонтова. Настолько всецело, что Вик заметил подошедшего к нему человека, только когда тот постучал перед ним по парте.       — Привет, – дежурная улыбка. — Раньше у нас не было возможности познакомиться. Я Герман – староста этого класса, так что по всем вопросам, жалобам и предложениям можешь обращаться ко мне.       Это был тот самый парень, с которым Вик столкнулся у актового зала. Теперь он разглядел его получше. Тот совсем не был похож на других ребят из класса: броская одежда, яркая внешность. Назвавшийся старостой выглядел дружелюбно и безобидно, а главное – представительно, поэтому должность ему определенно подходила. Интересно, был ли он таким же внутри, какой снаружи?       Вик решил попытаться это выяснить. Сначала ляпнул что-то невпопад про голос. Хотя голос у старосты действительно редкий – в будущем, когда тот стал бы зрелым, при нужной подготовке его можно было бы вытянуть даже в лирический баритон. Но Герман резко вырулил на тему игры на гитаре и пения, которые устроил в актовом зале Вик, чем последнего совсем уж смутил и порушил его планы на психологический анализ.       Они говорили о собственном творчестве и о трудностях, связанных с достижением гармонии с ним. О мечтах, о планах. Часто совершенно друг друга не понимали, но все равно увлеченно слушали, чувствуя, что каждый просто хотел выговориться.       — Какое направление в искусстве тебе нравится? – спросил Герман, чуть приблизившись. — В изобразительном, имею в виду.       Вик глупо уставился на его веснушчатое лицо. Ну вот и что ему на это ответить? Как будто он разбирался. Что там есть... реализм? Репин там, Шишкин... Но Вик ничего не сказал, лишь пожал плечами.       — Если хочешь знать мое мнение, то самое гениальное открытие в искусстве – это русский авангард, – продолжил староста. — Лично на меня очень сильно повлиял супрематизм Малевича. Не хочу хвастаться, но в прошлом году я даже смог попасть на юбилейную постановку «Победы над Солнцем», – он гордо поднял подбородок, широко ухмыльнувшись.       Вик усмехнулся. Он про того самого чудака, что нарисовал обычный черный квадрат, который теперь не меньше, чем один из самых известных мировых шедевров?       — Все вы смеетесь, но ты послушай, – начал Герман. — Многие люди не понимают подобные направления, так как привыкли к образности и поиску глубинного смысла. С древнейших времен люди придают окружающим вещам сакральное значение, свой особый символизм. Мысли и чувства в картинах всех веков заточаются в определенный набор материальных предметов. Вот как бы рядовой художник изобразил такое чувство, как, например, любовь? Нарисовал бы пару на свидании или девушку, с упоением читающую письмо. Что-то в этом роде. И всем все понятно – это любовь и ничто иное. Потому что люди видят эти образы повсеместно. Они привыкли видеть это чувство так. А ты отними у людей материальную оболочку и оставь им только чистое первозданное ощущение, как то, что было в помыслах Бога еще до сотворения Вселенной. Они потеряются, станут слепыми беспомощными котятами, младенцами, в истерике ищущими родное и знакомое среди чужого и опасного мира. Кому понравится испытывать нечто подобное? Никому, конечно, поэтому и отвергают. Но в этом-то и суть: обнаженные чувства предстают перед зрителем в своем исконном облике, а он их в упор не видит. Здесь я и нашел свой способ творческого выражения: брать свое чистое ощущение и замораживать его на пустом холсте, в вакууме, осознавая, что этот холст в глазах многих так и останется пустым. Как говорится, хочешь что-то спрятать от людей – спрячь это у них прямо под носом. Я никогда не скажу, в чем смысл моих картин, потому что смысл в том, что смысла нет. Не ищи – просто чувствуй.       Герман говорил с выражением, одухотворенно, словно был священником и читал проповедь, отпуская почти что театральные жесты. Вик не совсем улавливал суть его монолога, но слушать было занимательно. Даже не столько слушать, сколько наблюдать за ним. Он только сейчас понял, что староста производил впечатление тех самых меценатов, что ни дня не проводят без посещения выставок, обсуждения за бокалом вина потаенного символизма в картинах какого-нибудь условного Боттичелли или выкидывания баснословных денег на то, чтобы проспонсировать восходящие художественные дарования или чтобы окружить себя искусством по самый потолок. В каком-то роде этот образ был карикатурным, оттого забавным. Вику стало интересно, выглядит ли он сам точно так же, когда говорит о музыке?       — ...Художники ранних направлений абстракционизма часто все же пытались объяснять зрителю на пальцах, дать ему хоть малюсенькую подсказку к тому, что он должен чувствовать от картины и что видеть. И на самом деле... – Герман посмотрел на озадаченное лицо Вика и будто вышел из транса. — ...На самом деле мне, похоже, пора заткнуться.       Вик не смог сдержать смех:       — Да ладно, слушал бы и слушал, если бы хоть слово понимал. Не думал стать искусствоведом?       — Предпочитаю творить, а не наблюдать, – Герман засиял улыбкой.       В класс зашла пара одноклассниц, что-то громко обсуждая и хихикая. Они бросили на парней короткий подозрительный взгляд, поздоровались и проследовали за свою парту. С их приходом улыбка старосты вмиг потухла, и Вику даже почудилось, что в кабинете от этого стало мрачнее. Разговаривал Герман теперь не так охотно, больше слушая. В конце концов, их диалог иссяк, и староста поспешил вернуться на свое место.       Вик нахмурился: ему было стыдно общаться с ним при людях? Очень уж не хотелось в это верить, ведь он уже подумал, что нашел здесь друга. Вообще, было обидно. Очень. А обиды Вик не привык замалчивать – потом спросит у Германа напрямую, в чем дело.       В итоге параграф про Лермонтова так до конца прочитан не был, поэтому Вику влепили заслуженную тройку за его куцый пересказ. Ну, не очередной лебедь – уже хорошо. Остаток урока он попеременно то слушал скрипучий голос Нонны Ивановны, вещающий о композиции «Героя нашего времени», то поглядывал на Германа. К нему за парту после их с Виком разговора подсела девчонка, кажется, Евой зовут. С ней староста общался ровно точно так же, как утром говорил с ним: улыбался, смеялся и даже дурачился. Отсюда Вик сделал вывод, что причина, почему Герман резко потерял к нему интерес, действительно только в нем. Стало еще обиднее.       — Ты домашку сделал? – спросил перед уроком математики внезапно возникший староста. Будто Вик призвал его силой мысли, так упорно о нем думая.       — Ну я... – Вик почесал затылок. — Нет, не сделал. Не понял.       Герман раздосадованно вздохнул, прикрыв глаза:       — Ты вообще ни к одному предмету сегодня не готов, что ли?       Щеки начали гореть. Он что, подошел, только чтобы его отчитать?       — Все, хватит портить статистику себе и классу. Больше никаких неудов. Не в мою смену, – Герман выудил из-за спины тетрадку, пролистал ее и положил перед Виком, ткнув в одно из расписанных уравнений. — Сегодня спишешь, а дальше я тебя поднатаскаю.       Вик благоговейно придвинул к себе тетрадь и посмотрел на нее, как на какую-нибудь скрижаль. Чем он заслужил такую благосклонность? Все обиды вдруг отошли на второй план. Да что там – он теперь был готов простить старосте что угодно.       — После занятий свободен? – спросил Герман, оперевшись руками на парту.       — Ага.       — Тогда не уходи и подожди меня в библиотеке. Начнем с математики.       — Ладно. Спасибо, – Вик вспомнил про все еще не списанную домашку и потянулся за ручкой. — И за тетрадь спасибо.       — Передашь ее потом, как закончишь.       К концу учебного дня поле оценок Вика в журнале не только не пополнилось новыми двойками, но и обзавелось поистине восьмым чудом света – одной пятеркой, за самостоятельную по математике. Не без помощи старосты, конечно же, который за пол-урока успел решить и свой вариант, и его. Герман напомнил про встречу в библиотеке и ушел по делам в учительскую минут на пятнадцать – как он пообещал. Вик же направился в условленное место.       В библиотеке было пусто, оттого и тихо – идеально для того, чтобы скрипеть мозгами над алгеброй. Вик достал учебник и попробовал еще раз сам понять хоть что-нибудь. Ему было очень некомфортно заставлять Германа тратить личное время на такого лодыря, как он. Если так ничего и не получится усвоить, то будет совсем уж стыдно. Не хотелось разочаровывать своего без пяти минут как друга. Староста был приятным и интересным парнем, в отличие от всех остальных в классе. Кто еще бы взялся вот так безвозмездно помочь подтянуть учебу? В этом даже учителя навстречу идут неохотно. Но был один неприятный момент, который рушил все, на что Вик уже успел понадеяться – Герман наверняка уедет после выпуска. Он же умный, амбициозный и, похоже, из довольно обеспеченной семьи, поэтому в том, что человек с такими данными захочет поступить в одну из столиц страны, сомневаться не приходится. Все пошло по привычному сценарию: Вик уже подружился, уже привязался и уже попрощался, хотя их знакомству даже дня еще не было.       Из мыслей вырвал внезапный телефонный звонок. Вик взглянул на экран, на котором высветилось имя «Коленька».       — Бля-а-адь... – обреченно выдохнул он, вдруг вспомнив про прием у врача. Николай Васильевич ведь специально еще раз напоминал.       Вик со страхом принял вызов, будто доктор мог убить его здесь и сейчас прямо через телефон.       — Алло?..       — Ты где? Какого черта я не вижу тебя сейчас у себя в кабинете?       — Я забыл, Николай Васильевич.       — Забыл он! Я тоже все забуду, когда ты в следующий раз помирать будешь. Думаешь, ты у меня один такой и я буду принимать тебя тогда, когда тебе самому вздумается?       — Ну простите склеротика, Николай Васильевич.       — Живо ко мне. У меня рабочий день сегодня заканчивается в два. Чтоб до этого времени успел.       Врач повесил трубку, не оставляя возможности для возражений. А они были. Что ж, придется отложить свое индивидуальное занятие. Вик вышел из библиотеки и направился на поиски старосты, чтобы предупредить его, что сегодня ничего не получится. Он дошел до учительской, но там Германа не оказалось. Тогда он проверил кабинет их класса, но тот был уже заперт. Обойдя первый этаж, Вик посмотрел на время в телефоне – было уже полвторого, а ему еще ехать на другой конец города.       «Может, сам уже ушел. Вдруг тоже что-то срочное», – подумал он, накидывая на себя джинсовку, и побежал к остановке.       На следующий день Вик снова пришел пораньше: настолько сильно он скучал по игре на гитаре, что ради нее был готов пожертвовать даже утренними часами сна. Прогнав несколько песен и отметив для себя, что начинает привыкать к звучанию испорченной гитары, он пошел в кабинет английского. Хоть и неудобно, но надо будет предупредить Германа, что на этой неделе вообще не выйдет позаниматься, так как на приеме Николай Васильевич выписал направления на плановые обследования и анализы, которые все так же придется проходить после уроков.       И Вик как раз встретился со старостой у двери. Выглядел он очень раздраженным, погруженным глубоко в свои мысли настолько, что заметил Вика, только когда столкнулся с ним нос к носу. Герман хмуро оглядел его, будто впервые в жизни видел, и зло процедил:       — Куда вчера ушел?       Вик застыл. То есть он все-таки был тогда в школе? Получается, он так злится из-за него?       — Ты ждал, что ли?..       — Еще чего. Увидел из окна твои сверкающие пятки, – Герман чуть повысил свой ледяной голос: — Знаешь, если ты хочешь учиться так же, как ты привык, то можешь мне об этом сказать. И хотя бы из вежливости предупредить о своем нежелании работать со мной. Мне далеко не в радость тратить свое время на двоечников, тем более, когда они это время ни во что не ставят. Меня попросили тебе помочь – я попытался. Больше, видимо, не стоит.       — Я искал тебя вчера, но не нашел!..       — Плохо искал, – бросил Герман и нырнул за дверь кабинета.       Вик остался стоять в коридоре в самых расстроенных чувствах. Ну вот, поссорились. Неужели он так разозлился из-за чего-то подобного? Наверное, и правда плохо искал. И надо было заранее контакты попросить. Не додумался. Получается, виноват.       Знание о том, что на него держат обиду, Вику было неприятно. Учитывая кто ее держал. С Германом ему совершенно не хотелось портить отношения. Да, Вик в чувствах от вынужденного переезда был готов провести два года в одиночестве, но сейчас это казалось сущей мукой. Ну совсем он не одиночка. Пусть не дружба, но хотя бы короткие разговоры в перемену. Что угодно, но не двухлетнее молчание. А с Германом надо помириться. Извиниться по-хорошему. Но только когда тот немного подостынет.       Герман ходил угрюмый вплоть до самого обеда. Вика мучала совесть, что вчерашнее оставило ему такой устойчивый осадок. В столовой староста чуть повеселел. Он болтал о чем-то с Евой за дальним столом, а Вик все поджидал момент, когда она оставит его одного. Может, купить что-нибудь в качестве извинения? Не будет ли это слишком? Или выглядеть как подкуп? Ладно, была не была. Девчонки из прошлой школы дарили друг другу шоколадки в благодарность за помощь, может, и в этом случае подойдет?       Ева все-таки встала из-за стола и направилась, судя по всему, за едой. Вик выловил ее из толпы оголодавших школьников и отвел в сторонку.       — Слушай, можешь мне дать немного времени, чтобы поговорить с Германом наедине?       Девушка удивленно вскинула тонкие брови и загадочно улыбнулась.       — Ну иди. Поговори, – хитро протянула она и пошагала обратно в очередь, по пути оглядываясь на парня с подозрительным прищуром.       Герман сидел в телефоне, периодически попивая чай. Появление Вика вызвало у него некоторое волнение: он поспешил все убрать и даже кружку зачем-то отодвинул от себя. Вик сел напротив, и они несколько мгновений неловко молчали, пока вместе не решили начать разговор, одновременно обратясь друг к другу по имени. Но Вик быстро взял инициативу в свои руки и придвинул старосте только что купленную плитку шоколада.       — Я хотел извиниться. Я не специально сбежал – меня срочно вызвали. И я правда благодарен, что ты решил мне помочь. Прости, – на одном дыхании выпалил он и, закончив, выпрямился в струнку, ожидая приговора.       Герман с печалью посмотрел на него, потом опустил взгляд на шоколад и грустно улыбнулся.       — У меня аллергия на орехи, – он тыкнул пальцем на изображение фундука на обертке. — Съешь сам.       — А я терпеть не могу сладкое, – зажато усмехнулся Вик, подавляя в себе вопль от собственной глупости.       — Ты выбираешь непрактичные подарки, – уже искренне рассмеялся староста. — Ева такие любит. Ты не против, если я отдам ей?       Вик покачал головой. Пусть делает, что хочет, только бы убрал поскорее это материальное доказательство того, как он облажался. Опять.       Но Герман не спешил этого делать, задумчиво вертя сладость в руках.       — Ты не должен извиняться. Это мне надо. Зря я на тебя накричал – не в духе сегодня совсем был, вот и сорвался, – он поднял лицо и озорно посмотрел на Вика. — На самом деле, я давно так не смеялся, когда увидел тебя, воровато убегающего из школы. Вот это тяга к знаниям, вот это я понимаю!       — Да я правда хочу начать нормально учиться! – шутливо обиженно воскликнул Вик.       — Дай сюда свой телефон. Разблокируй только, – он вытянул ладонь.       Вик подчинился просьбе. Герман потыкал в экран, потом быстро что-то напечатал и вернул телефон владельцу. На нем были открыты заметки, в которых теперь рябили цифры и буквы номера и ников в соцсетях, принадлежащих старосте.       — С самого начала надо было так сделать. Отправь потом свои контакты. Лучше в инсту.       — Понял, будет сделано.       Все разворачивалось слишком хорошо, поэтому Вик решил рискнуть и узнать ответ на мучивший с самого начала вопрос:       — Гер... Тебе стыдно общаться со мной перед нашими? Это из-за слухов, да?       Герман ошарашенно округлил глаза.       — Чего? Нет, конечно! Ты с чего это вообще взял?       — Тогда почему ты такой зажатый со мной в классе?       Староста напряженно огляделся вокруг, будто искал причину, по которой можно отложить этот разговор до лучших времен.       — У меня самого не самая хорошая репутация в классе. Ты новенький, начинаешь все сначала, поэтому откровенная дружба со мной может быть тебе во вред.       — Что может быть хуже репутации уголовника? – усмехнулся Вик, но Герману же было вовсе не до смеха.       — Может быть хуже, – мрачно отрезал он. — Если хочешь влиться в коллектив, то лучше выбрать для этого Андрея. Как бы он тебе не был неприятен. Он больше всех вкладывается в жизнь класса, поэтому дружить с ним – дружить со всеми.       — Да зачем он мне нужен? Он и двух слов связать не может. Что уж говорить про лекцию по абстрактному искусству, – Вик ободряюще улыбнулся. — Может, я с тобой дружить хочу.       Герман смущенно опустил взгляд, польщенный его выбором.       — Ну, если ты серьезно, то... что ж, будешь третьим в нашей компании фриков.       — Почту за честь.       Что бы ни имел в виду староста, Вику было совершенно непонятно, из-за чего одноклассники к нему могли плохо относиться. Что в нем было такого, что может быть хуже судимости? Да и было ли что-то на самом деле? Ну, видимо, скоро он и сам об этом узнает, когда перестанет быть инородным телом в их классе.       Герман обернулся.       — Слушай, ты Еву там не видел? Что-то она долго...       — А! – Вик вскочил с места. — Я же попросил ее подождать, пока... Сейчас позову!       — Сам тоже с ней возвращайся. Вместе посидим.       Вик весело кивнул и помчался к кассе, запинаясь об стулья.