Прекрасная жизнь

      Вик очень любил спорт – почти так же, как и музыку. В прошлой школе он состоял в ученической сборной по баскетболу и даже ездил в ее составе на соревнования. Дома старый сервант хранил за своими створками несколько наград, а в комнате Вик развесил по стенам свои дипломы и грамоты, правда, не по своей воле, ибо бахвалиться он никогда не любил, – на радость гордой за сына маме. Скажи он об этом маленькому себе – ребенку с пороком сердца, всегда с тоской глядевшего из окна детского дома на громкую стайку ровесников, гонявших мяч по площадке, то мальчик бы разрыдался от такой неуместной и издевательской шутки. Физические нагрузки ему были теперь жизненно необходимы, чтобы укрепить новое сердце и поддерживать в тонусе тело. Но главной мотивацией для занятий спортом Вику служило стремление доказать себе и окружающим, что он больше не тот слабый и еле живой мальчишка-инвалид, который со всеми своими болячками был не нужен даже собственным родителям.       Поэтому он был одним из тех немногих ребят своего класса, кто не прогуливал физкультуру последними уроками. По сути это был единственный предмет, на который он ходил без пропусков и с удовольствием. И по которому у него были заслуженные исключительно своим трудом пятерки. Скрип кроссовок по натертому до блеска полу спортзала и глухой резиновый звук удара мяча о щит словно были мелодией, а команды, перебранки и улюлюканье ребят – нестройным текстом песни. Песни победы над болью и слабостью.       — Знаешь, а ведь еще недавно я был самым высоким в параллели, – недовольно сопел под левым боком староста. Сейчас в строю Герман стоял вторым, будучи ниже Вика на непростительные полголовы. — Могу поспорить, ты такой высокий только из-за своих лохм, – он по-свойски потрепал его объемные черные кудри.       «Первый-во-всем» староста в кои-то веки был в чем-то не первым, что Вика очень раззадорило. Дразня, он показал Герману язык, за что получил дружеский укол острого локтя в бок.       Для некоторых высокий рост был неисправимым изъяном, но Вик своими без пары копеек двумя метрами над уровнем моря гордился так же, как и возможностью заниматься физкультурой. С его диагнозом дети обычно отстают в физическом развитии, в том числе и в показателях роста, а он вон какой вымахал! Чудо, да и только.       По этой причине после разминки Вик был нарасхват: парни, разделившись на две команды для игры в баскетбол, жадно делили между собой такую каланчу, понимая, что для попадания в корзину ему было достаточно просто положить мяч в обруч, и для этого Вику даже не надо было подпрыгивать или вставать на носки. Особенно активно к себе в команду зазывал Андрей. Он был капитаном школьной сборной и неоднократно выражал желание видеть в ее рядах и Вика. Тот же в целом был не против, но полностью не был уверен, хочет ли он кататься по соревнованиям в выпускных классах. Андрей тем временем отсеял всех профанов, забрав себе более опытных игроков. Вик не видел в этом никакой практической пользы: даже если он бы присоединился к слабой команде, то это погоды бы не сделало – в итоге какое-то избиение младенцев получалось, и тогда в чем смысл? Не лучше ли поделить силы поровну, чтобы, как минимум, было интересно играть? Но, видимо, Солоухину просто нравилось чувствовать превосходство над кем-то.       Особенно над кем-то вроде старосты, который достался команде профанов. Но Герман ничуть не унывал, а, наоборот, был как никогда воодушевлен и показательно разминался, всем своим видом внушая собственную готовность если не выиграть, то продуть с достоинством – он явно уже привык к подобному раскладу. Гера с вызовом посмотрел на Вика, мол, иди-иди к своему Андрею, мы тут и без тебя как-нибудь справимся. Вик же, усмехнувшись его самоуверенности, решил так и сделать. Ну, раз не нужен, то не нужен, но поблажек ждать в таком случае не стоит.       Все заняли свои позиции, прозвучал свисток, и подброшенный мяч, не пробыв в воздухе и доли секунды, пошел по рукам. Как и ожидалось, игру вела команда Солоухина, успевшая уже в первую минуту забить трехочковый. Команда Германа была вялой, половина откровенно филонила, но это особо ни на что и не сказывалось, так как староста неплохо справлялся единолично, отыгрывая за всех. Техника игры у него оставляла желать лучшего: он то и дело получал замечания от физрука за пробежки или неправильное ведение мяча, но зато двигался он быстро и прытко, не пренебрегая обманными маневрами. Вот вроде бы ты уже тянешься, чтобы перехватить у него мяч, как он в мгновение ока ловко уворачивается и, успевая при этом пару раз пасануть своим сонным мухам, которые именовали себя членами его команды, оказывается на другом конце зала, пытаясь совершить бросок в корзину. Вик в этот момент задумался: может, Андрей на самом деле забирал себе самых сильных игроков только чтобы дать отпор бешеному старосте? Что ж, тогда все вставало на свои места.       На начало второго урока – он же второй тайм – счет был восемь-пять в пользу команды, в которой был Вик. Их противники же оживились, увидев, что они больше не проигрывали подчистую. Ну, или им стало стыдно, что всю игру вывозил один Герман, который уже знатно подустал носиться по полю. Даже перемены ему не хватило, чтобы остудиться и перевести дух. С его усталостью команда ослабла, поэтому Андрей не упустил возможности раздавить их, увеличив свой напор. Он перестал с ними нянчиться и заиграл в полную силу. Парни из его команды будто были единым слаженным организмом, четко подчиняющимся указаниям своего капитана не то что с полуслова – с полувзгляда. Вик старался им соответствовать, не нарушая их выработанную за годы систему. Перехватив мяч у атакующего противника, он в два шага пересек середину зала и под разнобойные хлопки и ликующие выкрики своих забросил еще один трехочковый. Герман тоже снисходительно ему поаплодировал, будто только сейчас признал в нем соперника, на что Вик театрально ему поклонился.       Последний урок перетек в свою вторую половину. Первый матч закончился очевидной победой Андреевской команды. В оставшееся время решили играть без перерывов до самого конца – кто забросит больше всех очков до звонка – тот и выиграет. Все уже несколько выдохлись, поэтому никто не пытался достигать пределов своих возможностей, желая дождаться конца урока и смотать поскорее удочки. Некоторые настолько расслабились, что просто стояли в стороне и болтали, почти не принимая участия в игре. Даже физрук следил за происходящим на поле только краем глаза, тыкаясь у стенки в свой телефон. Вот и Вик с Герой отбирали друг у друга мяч уже минуты три чисто из дружеской задиристости, наплевав на все правила игры – все равно никто не контролировал. Кто-то из ребят команды Андрея пользовался такой «беспризорностью», начиная играть грубее или нечестно. Герман тоже был не из робкого десятка, поэтому смухлевал: с совершенным актерским талантом он рухнул на пол, изображая фантомные муки боли от падения, и обиженно зыркал на Вика, убеждая всех вокруг, что тот его толкнул. Физрук дернулся, вынырнув из виртуального мира, и заругался заливистым свистом, выписывая им фол ложно обвиненному.       — Ты сейчас серьезно? – завыл Вик, раздосадованный такой выходкой. — Так нечестно!       — Игра с самого начала была нечестной, но я же не ною, – Гера как ни в чем не бывало поднял себя с пола, ни капли не боясь раскрытия своего симулянтства. Воспользовавшись замешательством Вика, он против правил выхватил у того мяч из рук, в три удара им об пол добрался до корзины и метко закинул в сетку, даже не задев обруч. Вик только оскорбленно развел руками, наблюдая до кучи еще и за тем, как староста корчит ему рожи.       Мальчик, который кричал «Волк!», в конце басни из-за своей лжи оставался без овец, а то и вовсе съедали и его самого, так и Герман дискредитировал себя в глазах Вика своим притворством, из-за чего тот посчитал ложным и последующее его падение. «Во театрал! Во дает!» – подумал Вик, восхитившись тем, как староста совсем себя не жалел в своем выступлении, грубо проехавшись коленями по полу. Но кровь, подлетевший к Герману со своим визгливым свистком физрук и смеющаяся компашка Андрея, обменявшаяся между собой «пятюнями», открыли ему глаза на реальность полученной травмы. Точнее, причиненной. Физрук поднял пострадавшего, закинул его руку себе на плечи, дав ему опереться, и повел его, прихрамывающего, к выходу – в медпункт, гаркнув напоследок остальным, что урок окончен. Его словам в доказательство прозвенел звонок, и все безмятежно потопали в раздевалку, не придав случившемуся никакого значения. Вика это взбесило: у них что, вообще никакого сострадания нет? Это же их староста, в конце концов! Он тяжело посмотрел на Андрея и его банду. Тот встретил его взгляд, но только спокойно пожал плечами, мол, он тут вообще, совсем, абсолютно, ни коим образом ни при чем. Зубы заскрипели от злости, но Вик не успел ничего сказать или сделать, как Солоухин со всей честной компанией выскочил из зала.       В раздевалке Вик окинул тревожным взглядом шкафчик старосты, мысленно пожелав, чтобы он ничего не потянул и уж тем более не сломал при падении. Переодеваться он не спешил: как обычно ждал, пока все уйдут. Стеснялся своего тела, хоть и стесняться особо было и нечего. Но ему не хотелось давать повод для новых слухов или получать в свой адрес жалость или снисхождение от одноклассников. Вик нырнул головой в свой шкафчик, притянул к себе рюкзак, незаметно достал антисептик и обработал им руки до самых локтей. И именно в этот момент ему на плечи рухнула тяжелая рука, нагло вытащившая его из железного убежища и притянувшая к своему владельцу – Андрей с подозрением изучал его, водя носом – принюхивался.       — Че от тебя так спиртягой воняет? Ты там нашу победу отмечаешь, что ли? – он заглянул в шкафчик, намереваясь, видимо, найти там как минимум бутылку чистой сорокаградусной.       — Чего надо? – процедил Вик, захлопнув дверцу и скинув с себя его руку. Последнее вышло так себе, потому что Андрей тут же положил ее обратно, опустив голову Вика на свой уровень и заговорщицки приблизившись почти к самому его уху.       — Ты здесь недавно, поэтому всего не знаешь, я понимаю. Смотрю, вы с Ясеневским прям сдружились. Наверное, обидно будет узнать, че он к тебе клеится?       — Либо говори прямо, что хотел, либо проваливай, – Вик удачно вывернулся из его хватки и потянулся за своими вещами. Ладно уж, в туалете переоденется.       Но Солоухин ни в какую не отпускал его, с ехидной улыбкой встав прямо у него на пути.       — Староста-то у нас... голубых кровей.       — Что, прям дворянин? – с наигранным восхищением воскликнул Вик, обратив на их диалог внимание еще оставшихся в раздевалке, но Андрей, похоже, ничего не выкупил.       — Вы, деревенские, все такие глушеные или ты уникальная снежинка?       — Ты, наверное, думал, что мне очень интересно будет послушать твои бредни? Так вот – мне неинтересно. Я могу идти?       — Он мне еще и не верит! Может, тебе очки пора сменить? Ты его вообще видел? Одевается как пидор, да и ведет себя соответствующе. Волосы отрастит – так вообще от бабы не отличишь!       — А что, у тебя уже были такие конфузы? Сочувствую. Только мне-то зачем рассказывать о своих фетишах?       Кто-то рядом хрюкнул от еле сдерживаемого смеха. Андрей скривился в непонятной эмоции между злостью от того, что его высмеивают, и выдавливанием до последнего своей самоуверенной улыбки. Он отступил.       — Может, ты тоже из этих? Чего ты так его защищаешь?       — Я из тех, кто ломает ребра бесячим прилипалам вроде тебя, спешу напомнить, – Вика раздраконило уже не на шутку, и он был в шаге от исполнения своей угрозы. Полететь снова под суд сейчас звучало не как достаточно серьезное последствие, а скорее как прекрасное времяпровождение вдали от Солоухина.       — Что за шум, а драки нет? – вдруг возник между ними объект их бурного обсуждения.       Герман легонько потер плечо Андрея, будто смахивал с него пыль, и повис на нем, чем вызвал у того приступ непередаваемого отвращения.       — Вик, мне же поручили следить, чтобы ты никого больше не поколотил. Что ты в первый же месяц меня подводишь? – Гера приобнял обидчика за плечи, улыбаясь от уха до уха, словно бы и не слышал, что тот только что говорил про него. — Ты на него не обращай внимания. Дроня просто ревнует. Видишь ли, он – мой давний поклонник. Все пытается мое внимание привлечь, вон уже даже подножки ставит, – он похлопал по перебинтованным коленям. — Никак не может смириться, что мне на него совершенно, прошу меня великодушно простить, похуй. Как и на все, что он несет своим маленьким поганым ротиком, – засюсюкал Герман, потрепав Андрея за щеку, как маленького ребенка.       — Да пошли вы все! – не вытерпел тот и метнулся к выходу. Его прихвостни второпях натянули штаны, обулись и змейкой выползли за ним.       В помещении остался только один из его дружков – чернявый Филипп Сагитов, по кличке Татарин. Он не был таким задиристым, как остальные, и больше предпочитал быть сам по себе.       — Ему просто Березина нравится, вот он из ревности тебя и прессует. Вы ж типа близки. Только ему не говори, что я тебе об этом рассказал, – как бы невзначай бросил Татарин, запихивая пакет с кроссовками в рюкзак.       — У него и без меня шансов никаких, – Герман устало плюхнулся на скамейку, растирая свои многострадальные ноги.       — Я ему то же самое говорю, – усмехнулся Татарин. — Ладно, ты звиняй, что так вышло, – он кивнул на Герины бинты. — Лохмач часто перегибает палку. Давайте, ребят, до завтра! – закинув рюкзак на плечо и махнув рукой на прощание, Филипп вышел за дверь.       — Ага, – хором ответили оба.       В раздевалке с его уходом воцарилась полная тишина. Вик так и стоял у шкафчиков, наблюдая за Германом: Андрей явно цеплялся к нему и до этого, почему Гера так легко и спокойно к этому относится? А вдруг Солоухин что похуже удумает?       — Сильно досталось? – тихо спросил Вик, чтобы нарушить молчание.       — Не боись, не ампутируют, – Герман закачал ногами, показывая, что они живы-здоровы. — Болят, конечно, и синяки будут потом страшенные. Но это фигня.       — Его на место надо поставить. Иначе он так и продолжит такой херней маяться.       — Не поставишь. Он не поймет и не исправится, так что нет смысла на него силы тратить. Да и что на дураков обижаться – не поумнеют. Ничего он мне не сделает, забудь, – отмахнулся староста и вскочил с места, направившись к своему шкафчику.       Он дольше учился с Солоухиным, поэтому, наверное, ему было виднее, как поступать. Но Вик был с этим категорически не согласен. Ян в прошлой школе тоже ему продыху не давал, и сколько бы он его не игнорировал, становилось только хуже. Не просто так же и вдруг на ровном месте дошло до ломания костей на школьном дворе в накопившейся за годы ярости, да такой, что их друг от друга еле расцепили. Вик этим не гордился, но зато проблема, хоть и радикально, была решена – Ян с тех пор в деревне от него шарахается, только завидев.       — Ты чего не переодеваешься? – спросил Герман, стягивая с себя шорты.       Вик вспомнил, что хотел сменить одежду в туалете. Но уже все разошлись, так что оставалось только подождать ухода старосты. Наверняка он со стороны Германа выглядел подозрительно: стоит себе столбом и пялится на то, как тот раздевается.       Гера, видимо, как-то по-своему все интерпретировав, сказал:       — Если ты после всего, что наговорил тебе Андрей, как-то... стесняешься моего присутствия, то не стоит. Это все брехня.       — Не-не-не, дело вообще не в этом, – замахал ладонями Вик, будто пытался выветрить это глупое предположение из пространства. — Просто есть кое-что, о чем я не хочу, чтобы узнали другие.       Герман выгнул бровь и насмешливо дернул уголками губ.       — Ага-а-а... И как давно в твоих глазах я стал треплом?       — Да не стал ты... Господи! Ну шрамы у меня там, шрамы!       — Ну шрамы, ну и что? Что их так прятать? У нас, вроде как, в обществе принято, что шрамы мужчин только украшают. Вон, у меня тоже они есть! – Гера по-турецки уселся на скамейку, отвернувшись лицом к стене, и беззастенчиво скинул с себя футболку, звякнув золотым крестиком на цепочке и оставшись теперь в одних трусах. Он заломил руку и указал пальцем себе на спину. — Видишь?       На его смугловатой коже, покрытой бледными веснушками, от лопатки до лопатки пролегали длинные белые борозды, местами накладываясь друг на друга. Вик нахмурился: подобное нельзя было получить случайно, упав в детстве с дерева или заработав в школьной драке. Как будто его худую спину кто-то когда-то зачем-то резал, не меньше. В этот момент староста показался таким хрупким. Еще и при всей своей детской щуплости. Еще и с разбитыми коленками. Может, поэтому он всегда предпочитал носить одежду, которая ему велика? Рубашка на пару размеров больше и прямые широкие брюки действительно прибавляли ему «весомости». И вот этот человек так легкомысленно относился к выходкам такого бугая как Солоухин? Переломит ведь и не вспотеет.       — Ты прям как тигр. Инверсивный, – зажато улыбнулся Вик. — У меня не такие... аккуратные, – неуверенно произнес он, взвешивая уместность такого эпитета.       — Значит, скажу спасибо дяде за его филигранное художественное исполнение, – искренне весело посмеялся Герман. — Ладно уж, храни свои секреты. Не хочешь – не показывай.       — Ну хорошо-хорошо. Только обещай, что никому не расскажешь, – Вик, не дожидаясь ответа, схватился сзади за воротник футболки и потянул за него вверх, избавляя свое тело от защитного куска ткани.       — Да кто ж любит слушать мою болтовню, кроме тебя.       Взору открылась такая картина: шипастая полоса послеоперационного шрама в области сердца перетекала вниз в рваное месиво из зарубцевавшейся кожи всей площади живота. Даже от пупка осталось лишь небольшое углубление. Герман завис, уставившись не моргая на искалеченный торс, но после пересилил себя и чуть отвернулся, по своему мнению, видимо, посчитав свой пристальный взгляд грубостью.       — И что у тебя за история?       — Вот это, – Вик обвел пальцем живот. — Собака. Один из последних опекунов спустил на меня своего пса. Детский дом, где я жил, очень хотел от меня избавиться из-за моего здоровья, поэтому и пихали меня в семьи, которые даже толком не проверяли. Два месяца в больнице, мужик в тюрьме, собаку усыпили. А тут, – он провел по шраму на груди. — Во мне бьется чужое сердце.       А сказал-то как романтично! Поэт, блин, ни дать ни взять. Герман явно не ожидал услышать что-то подобное, поэтому беспомощно молчал, даже не зная, как реагировать, и учащенно моргая в замешательстве.       — Ну вот, я же знал! Не смотри на меня так! – расстроился Вик и быстро натянул кофту из шкафа, снова спрятав свое тело.       — Как не смотреть?       — С жалостью!       — Не смотрю я! – Герман резко отвернулся, возмущенно засопев.       Они в полном молчании оделись, и Вик уже был готов выйти, хоть ему и не хотелось прощаться на такой не самой жизнеутверждающей ноте. Но Гера остановил его своим внезапным вопросом:       — Это страшно? Ну, пересадка.       Вик оценивающе его оглядел. Страшно, не страшно – ему-то что? Страшнее жизнь до трансплантации. Те мучения, что доставляло родное неправильное сердце. Полтора года жизни с искусственным, потому что свое больше не справлялось, а донора все не было. А сама операция-то что? Заснул и проснулся уже с новым сердцем. Не дожить до этого момента – вот что страшно. Вика передернуло крупной дрожью от воспоминаний из прошлого. Он ужасно боялся пережить это снова, а пережить, возможно, придется – чужое сердце не вечное, в будущем ждет ретрансплантация.       Герман погрустнел от его реакции.       — У моего брата тоже будет операция. Только ему должны пересадить стволовые клетки.       Вот оно что. Вик мысленно себя ударил: Гера волновался за родного человека, а он тут его пугает. Ну, пересадка стволовых клеток – это не раскуроченная грудная клетка, поэтому зрелище не такое жуткое. Главное, чтобы все прижилось. Остальное не страшно.       — Думаю, ты боишься больше, чем твой брат. Все будет хорошо. Это уже давно рутинная процедура. У него же не рак?       Герман покачал головой:       — Нет, у него ПИД.       — Ну вот. Это, конечно, все еще сложная операция, но медицина в этом плане развилась достаточно, чтобы прогноз был в большинстве случаев благоприятный... – Вик прикусил язык. Он говорил не самые воодушевляющие слова. Поддержка от него всегда была так себе. Лучше бы просто молчал.       Он подбадривающе похлопал Германа по плечу. Тот поднял на него свои темные глаза с привычными озорными огоньками, и сам в целом снова стал, как обычно, задорным.       — Просишь относиться без жалости, а сам жалеешь без спроса, – он щелкнул Вика по носу и, подхватив свою сумку, плывущей походкой добрался до двери, напоследок спросив: — Будешь утром в актовом зале?       — Да, наверное.       — Я приду послушать, – и скрылся за дверью.