Тени Энканто

      Ее все время морозит — даже когда светит солнце. Хотя солнца, как раз, им и не хватает. Почти все время небо скрыто низкими тучами, и нужно дотерпеть до декабря — когда задуют пассаты. Альма бродит по дому, словно призрак, пугаясь распахивающихся перед ней дверей, перестука половиц, которые спешили подтащить ей стул, ставен, что прикрывались сами собой, стоило пойти дождю. Поверить в то, что у нее живой дом, было сложно. Поверить в то, что в нем никогда не прозвучит голос Педро было невозможно.       Она почти все время в полусне — покормить и перепеленать трех младенцев, постирать пеленки и развесить их на спинках стульев, поесть самой… Все это рутина, серая, словно морось за окном, и воспоминания вспыхивают под уставшими, воспаленными веками, словно заблудившиеся бабочки.       Педро — мечтатель. Педро — поэт, у него золотые руки, одежду он шьет, словно пишет свои стихи, легко, играючи, с неизменной песней на губах, с блеском в теплых, карих глазах, которые сияют ярче звезд на ночном небе. И Альма с болью и отвращением к самой себе вспоминает, как часто она раздражалась от его постоянного ненавязчивого мурлыканья за работой. Воистину, что имеем — не ценим… И воспоминания-бабочки сгорают в ее глазах, оставляя после себя сухой пепел, от которого катятся слезы по ввалившимся щекам.       Альма все бредет по реке, уже почти не чувствуя ног.       — Педро! Педро, где ты?! — кричит она, вглядываясь в темноту до рези в глазах. Подол юбки мокрый, липнет к телу, замедляя движение. — Педро, отзовись, пожалуйста!       — Альма… — его голос тихий, доносится откуда-то издалека, с того берега холодной реки. — Уходи отсюда. Беги! Вернись назад!       Она бежит — но не назад, а вперед, на голос. Еще немного — и она сможет его догнать, сможет коснуться руки, и поймет, что его смерть — это кошмарный сон, а на самом деле Педро жив…       Она просыпается от тихого хныканья. Вместо облегчения сон принес только боль, и она устало смотрит на Бруно, который ерзает в своих пеленках. Если бы он не заплакал — может, ей бы и удалось догнать Педро… Альма поднимается с кровати, стараясь не потревожить Джульетту и Хосефу, которые мирно посапывают рядом. Более опытные матери ей наперебой твердили, что опасно это — спать с детьми. «Еще приспишь ненароком» — пугали они, но лежать в одиночестве на кровати для двоих слишком больно. Альма меняет пеленки, кормит Бруно, покачиваясь в кресле-качалке, и почти спит наяву.       Вода в реке всегда красная, даже в лунном свете. Ей просто нужно дойти, догнать Педро, который шел впереди — слишком быстро. У Альмы на руках какой-то сверток, и ей бы бросить лишний груз, подхватить мокрую юбку и броситься бежать, как в детстве, когда она и с ветром бы могла поспорить…       Бруно снова хнычет, вырывая ее из сна, и Альма косится на него почти с неприязнью.       — Ну что же ты не спишь, горюшко мое? — устало спрашивает она, и сын смотрит на нее — слишком осмысленным и ясным взглядом, которого не должно быть у месячного младенца.       Через неделю к ней приходят сеньора Гузман, которая тоже потеряла мужа, но сохранила обоих детей: и старшую Магдалину, и младшего Серхио, — и сеньора Мендез. Альма пытается выпроводить их, мягко, ненавязчиво, но женщины только качают головами, забирают детей, оставляя ее в кровати одной… и Альма падает в сон, словно в холодную воду Каньо Кристалес. Берега ее пусты, луна скрылась за облаками, и Альма бредет по камням, не обращая внимания на острую боль. Ей бы только найти Педро, и тогда все ее горькие сны останутся позади. Но сон выпускает ее, выталкивает, и Альма открывает глаза — впервые за этот месяц она выспалась.       Сеньора Гузман и сеньора Мендез ее не оставляют, приходят каждый день, то вместе, то поодиночке, и ей становится легче. Немного, но безбрежная тьма вокруг становится чуть-чуть светлее. И вместе с облегчением приходит злость. Злость на Педро, на его поступок, на то, что оставил ее с тремя детьми, хотя клялся, в церкви клялся, что будет с ней рядом…       Воды Каньо Кристалес кипят, когда она шагает в реку, и в воздухе стоит не туман, но дым.       — Я тебя ненавижу! — кричит она, и река, вскипая алым, разливается по берегам, захлестывая травы и кусты. — Ненавижу тебя! Обманщик! Предатель!       — Уходи, Альма, — снова слышит она тихий голос, но вместо того, чтобы броситься к нему, выпрямляется, гневно вскидывая голову.       — Ты мне теперь не указ! Бросил нас — так и не указывай, что мне делать!       Она кричит, без слов, словно дикий зверь, и кипящая река ревет, заливая все вокруг.       Пепита первая переворачивается на живот, зато Бруно быстрее учится ползать. Джульетта почти не плачет, и все выполняет в срок — опытные матери кивают головами и восхищаются тройняшками, которые, на радость матушке, и не болеют вовсе. Но зубы у них начинают резаться одновременно, и если бы не сеньора Гузман и сеньора Мендез, Альма бы сошла с ума.       Возле Каньо Кристалес тихо и прохладно, и она садится на берегу, опуская гудящие от усталости — проходи четыре часа с двумя младенцами на руках, пока третий орет на спине! — ноги в ее воды.       — Альма…       — Педро… а давай поменяемся? — устало предлагает Альма, прикрыв глаза. — Давай я умру, а ты будешь со своими детьми возиться?       — Нет, любимая, — отвечает ей бесплотный голос, и она смеется без радости. Но и без слез, на которые у нее сейчас нет сил.       Они учатся ходить, разумеется, все втроем одновременно, и Альма, поначалу бросающаяся на каждую шишку и ушиб с замирающим от страха сердцем, теперь умеет различать все оттенки детского плача, и знает, когда нужно спешить на помощь, а когда можно просто сидеть, глядя в пустоту перед собой.       Берега Каньо Кристалес молчаливы, а небо над рекой немного светлеет, словно перед рассветом.       — Иди, даже не думай! — строго говорит ей Ремедис Мендез, упирая руку в бок. — Тоже мне, удумала, дорогая, себя заживо хоронить. Самое время поплясать да вспомнить, что ты живая!       — Полностью поддерживаю, — Роза Гузман нажимает Джульетте на кончик носа, и девочка заливисто хохочет. — Иди, Альма. Траур не может длиться вечно.       Альма не очень хочет идти на городские танцы, но… так будет правильно. Энканто празднует свой первый год жизни, так же, как и ее дети, и… Это для нее день города — день смерти Педро, но для всех прочих это — день спасения от смерти, и если она просидит дома, одна-одинешенька, это ничего не изменит. И Альма идет на площадь. На плечах у нее черная шаль, платье ее черное, и она себя чувствует вороной, которая неизвестно зачем прилетела на карнавал у колибри. Все вокруг блестит и переливается, музыка оглушает, яркие краски бьют по глазам, и Альма с удивлением понимает, что жизнь продолжается. И что, возможно, однажды она сумеет вспоминать Педро без боли…       Ее вежливо приглашают на танцы, она так же вежливо отказывается — все это лишь дань уважения памяти Педро. Но один из приглашающих не сдается. Он не говорит ни слова, у него маска-бабочка, которая полностью скрывает лицо, и Альма почти готова дать резкий и колючий отпор, но в свете факелов и праздничного костра она видит под маской слишком знакомые глаза.       Рука, которая сжимает ее руку, тело, к которому она прижимается, тихий смех — она знает все это. Она знает этого человека, но Альма молчит, боясь окликнуть его по имени и разрушить это хрупкое чудо. Они пляшут вместе один танец, затем другой и третий. Луна уже давно зашла, люди почти разошлись — но костер на площади все еще горит, а Альма танцует с человеком, чье лицо скрывает маска.       Он останавливается, бросает быстрый взгляд на небо — и Альма с грустью понимает: пора. Он целует ее руку, сдвигая маску, а затем, словно решившись, срывает раскрашенный картон, и Альма, всхлипнув, бросается на шею к своему мужу. Он обнимает ее, беззвучно что-то шепчет, а затем касается губ поцелуем…и рассыпается золотыми бабочками. Альма провожает их взглядом — и пусть она почти ничего не может различить из-за слез, она все равно их видит. В Каситу она возвращается с первыми лучами солнца, и видит самую умилительную картину — крепко спящих тройняшек и двух почтенных сеньор, дремлющих рядом на креслах. Реки Каньо Кристалес прозрачны и чисты, а на небе сияет солнце. Альма ненадолго касается прохладной воды ладонью, и краем глаза видит знакомый силуэт на другом берегу. Но она уже не пытается добежать до него — придет время, и они снова встретятся, чтобы пойти дальше.