Поцелуй на ночь

В комнате темно и душно. Пауэр не любит сквозняки. Она настолько их не любит, что, даже ночуя в соседней комнате, все равно запрещает открывать в гостиной форточку на ночь. Демон крови, боящийся заболеть. Что может быть глупее. Наволочка с подушки криво слезла. Увязла на середине, неудобно накрывая нос и заслоняя доступ и без того затхлого кислорода. Все помещение пропахло острой приправой. Красной такой, в шуршащих пакетиках… Вроде пара упаковок лапши с ней до сих пор осталась лежать в верхнем шкафу на кухне. Зачем-то Денджи об этом уперто думает уже десять минут. Ему одновременно хочется продолжить спать и ужасно хочется есть. Он ещё раз жадно втягивает воздух через нос, смакует нотки соли и красного перца, витающие в воздухе. Тут же глупо закашливается. Подавился слюной, скопившейся во рту, как нелепый ребенок. — Я думал, что ты спишь, — раздается тихий голос Аки где-то рядом. — А я думал, что ты уже сдох, — бурчит в ответ Денджи, сладко потягиваясь и чувствуя, как приятно похрустывают позвонки возле затекшей шеи: — Задание давно ведь закончилось. У тебя, видимо, в заднице шило, раз бегаешь всё. Он ожидает ответной грубости в свой адрес. Даже выжидательно замирает, издевательски, оборонительно скалит зубы в темноту. Силуэт же соседа еле различим на фоне дверного проема, зияющего голодной чернотой. Аки молчит, а затем лишь произносит: — Поспи еще. — Это приказ? Ухмылка на лице Денджи постепенно меркнет. Ему неинтересно, когда Аки грустит. Ему нравится только, когда тот полон сил и решимости в разгаре боя или спора. Возможно, ещё когда заботится о нем и Пауэр. Это просто приятно. Когда же Аки такой, то с ним скучно. С таким Аки не стоит и общаться даже, наверное. Попросту зачем? Это дискомфортно, к тому же Денджи никогда не умел подбирать нужные слова, чтобы успокоить людей. А того явно нужно успокоить, дыхание уж больно странно-громкое, задыхающиеся, какое-то совсем надрывное. — Ты ревешь что ли? — единственное на что хватает эмпатии у Денджи. — Да. Скорее вздох, чем слово. Аки непроизвольно обнимает себя за плечи, водит по ним руками, будто желая согреться. Дурак. В комнате душно и жарко. — Мне чужие сопли аппетит портят, поэтому перестань. Денджи старается зачем-то говорить мягко, подбадривающе. Словно не хочет обидеть, словно ему важно, чтобы Аки пришел в себя, стал вновь привычно сильным и заботливым. Деревянный пол щекотно холодит пятки. Денджи подходит ближе к сгорбленной фигуре. Темные жесткие волосы у Аки непривычно распущенны. Они обрамляют бледное, слишком миловидное для парня лицо как диковинный полог. — Плакса, — укоризненно-шутливо шепчет Денджи, задерживая взгляд на влажных нижних ресницах. Каких-то неожиданно длинных. Они ещё смешно слепились между собой так. Стали будто ещё толще, чернее. — У тебя не замерзли руки? — неожиданно спрашивает тот, поднимая совсем ошалелый, отчаянно-больной взгляд. — С чего бы им замерзнуть? Эта дура хочет превратить квартиру в сауну. Аки не слушает. Такое чувство, что ему не важно знать ответ. Он лишь осторожно берет руки Денджи в свои. Растирает, подносит к лицу, выдыхая теплый воздух из легких. Из-за того, что слезы продолжают течь по его лицу, этот поток, прерываемый дрожащим всхлипом, совсем короткий, бестолковый. — Ты их оближи еще, — издевательски говорит Денджи, думая о том, что пора бы прекратить этот цирк. Он только сейчас вспомнил. У Аки бывают приступы лунатизма. Явно сейчас он невменяемый зомбяк, движимый только ему известными тараканами в голове. Странно, что Денджи об этом не догадался, не вспомнил сразу. Аки отупело кивает. Денджи уже забыл, что сказал. Почувствовал лишь, как подушечка собственного указательного пальца внезапно упирается во что-то мягкое и влажное. — Дурак совсем? — шикает Денджи, почему-то не решаясь отдернуть руку. Тот самый противный Аки, вечно ворчащий Аки вдруг вновь открывает свой небольшой ротик чуть шире, скользит шершавым розовым языком вдоль всех костяшек у фаланг. Останавливается где-то у самой ладони, между пальцами. Зачем-то нежно целует в неё, прижимается мокрой щекой. — Точно дурак… У Денджи от этого неправильного извращенного вида ноги становятся ватными. Ему говорили, что пошлости приятнее делать с близким человеком. Аки не был близким. Аки был парнем. И он никогда не казался Денджи таким преступно привлекательным как сейчас. Тугой знакомый жар зарождающегося возбуждения скручивается внизу живота. Денджи напуган. Ему хочется сбежать куда-то, но Аки продолжает жадно ластиться как прогнанный из дома кот, привыкший когда-то к ласке и скучающий по ней. Денджи почему-то страшно отобрать у себя и у него это ощущение. — Прости меня, братик. Я ведь вовсе не люблю играть в мяч... — Аки, я тебя поцелую сейчас, ладно? — Как на ночь? Ты с детства этого не делал. — Да, поцелуй на ночь. Закрой глаза. Собственный голос Денджи не узнает. Он слишком сиплый, низкий от предвкушения. Он понимает, что завтра получит оплеуху, если случится так, что Аки вспомнит произошедшее, если Аки решится заговорить об этом. Но как-то плевать. Ему на все плевать кроме того, что бескровные, тонкие губы Аки, которые представлялись раньше совсем неаппетитными, на деле оказались ужасно приятными, чувственными... И слегка необычно-солеными. Наверное, все же из-за слез.