Поцелуй на ночь

Единственная мысль, крутившаяся в голове у Денджи на протяжении всей недели, звучала так: «Какого черта…» Какого черта, он тогда полез целовать Аки, какого черта, он не может перестать думать о той ночи. Почему все его глупое тело так сладко, с готовностью отзывается лишь от зыбких воспоминаний о привкусе тех бледных обкусанных губ. Журналы с голыми женщинами теперь не радовали. Даже чаще наоборот. Денджи каждый раз расстраивался, открывая их. Ему не удавалось найти ничего того, что могло бы приглянуться, хотя бы немного отвлечь. Порой взгляд невольно цеплялся за фотографии милых брюнеток. Тогда внутри начинало хоть что-то царапаться, отзываться на глянцевое изображение. Денджи с упорством знатока сначала начинал разглядывать пышную грудь красавицы-модели, её цвет сосков, изгиб манящей талии, широкие бедра, а затем раздражался от самого факта того, что она такая, что фигура у модели такая мягкая, округлая, такая нежно-женственная. Такая непохожая на… — Блять, — выдыхает Денджи, раздраженно откидывая журнал в сторону.

***

Пауэр ест за десятерых. Чавкает громко, звонко. Заразительно. Денджи невольно охвачен азартом. Ему хочется показать, что он может съесть больше, что может чавкать громче и аппетитнее неё. Аки же смиренно сидит напротив с лицом приговоренного к смерти каторжника. Он всегда, непонятно зачем, ведет себя за столом аккуратно, культурно. Будто находится в приличном обществе, на званом ужине с большими шишками, а не среди полудиких демонов, подобранных с улицы. Денджи это раздражает. Ему не нравится, что Аки держит спину прямо и что ногти у него чистые и розовые. Он жует неспешно, смакуя вкус еды, будто это важно. Губы немного покраснели из-за острой приправы, стали блестящими, потому что Пауэр любит, когда в блюде много жира и масла. А Аки её этим иногда балует. Сердце пропускает удар, когда Денджи мельком, случайно видит, как тот облизывает кончик деревянной палочки, на который налипли белёсые ошметки омлета. Внизу начинает что-то щекотно тянуть, скручиваться в районе паха. В шестнадцать может встать даже на камень, а тут... Денджи внезапно живо вспоминает то странное ощущение, когда этот самый шершавый язык скользил по его пальцам, так ласково и отчаянно обводя сбитые саднящие костяшки. — Ты чего? — спрашивает Пауэр, замечая, что её соперник перестал жевать. — Живот заболел, — огрызается тот, вопреки своим же словам закидывая в рот еще один кусок мяса. — Не обосрись, — то ли с издевкой, то ли искренне, по-товарищески отвечает она. Никогда не понять, что на этот раз в голове у Пауэр. — Возможно, слишком много острого и жирного едим в последнее время, — произносит Аки, украдкой оглядывая подопечных. Задерживает зачем-то взгляд на Денджи. Природная стрелка ресниц отбрасывает на высокие скулы продолговатые полосатые тени. А цвет больших, каких-то кукольных глаз совершенно непонятный. То ли зеленый, то ли голубовато-серый. Денджи вздрагивает. Еще никогда у него не было такой тяги к познанию. И, казалось бы, какому бестолковому! Какая разница, какой цвет глаз у этого паршивца. Но вопреки здравому смыслу, которого у Денджи и так немного, хочется пододвинуться поближе, перегнуться через стол, приподнять острый подбородок, чтобы свет от лампы падал открыто, ярко. Чтобы рассмотреть. — Ты ведь проснулся тогда? Ты смотрел на меня иначе, когда отстранился, почти как сейчас, — говорит он, не поспевая остановить соскользнувшую с языка затаенную уже давно мысль. Сам тут же пугается того, что сказал это вслух. Пучит глаза. Кусок мяса застревает где-то в горле. Денджи закашливается. Глаза непроизвольно слезятся, и мутная влага плотно застилает картину мира вокруг. Пытаясь сморгнуть её, он даже не замечает того, как ярко краснеют щеки вечно спокойного Аки. Тот только опускает голову чуть ниже, так, чтобы услужливая тень скрыла лицо. Говорит вполне естественно и даже правдиво: — Не понимаю, о чем ты...