Тесное знакомство

      Жене ужасно неловко.       Ещё никогда в жизни он так легко не соглашался с кем-нибудь переспать, едва познакомившись. Но не потому, что считал себя выше подобных желаний и одноразовых связей, просто случая не выдавалось. А вот хотелось, пожалуй, давно: чтобы как в ролике с порнхаба — увидеть, мгновенно понять, что хочешь, и получить без задержек к радости обеих сторон. Женю манили риск, безрассудство, раскованность, но, зная свою неудачливость, он особо к такому образу жизни и не стремился — подцепит ещё чего доброго какую-то дрянь или на идиота нарвется — мало ли идиотов на свете? — и не спасут ни погоны, ни спецподготовка, когда он окажется без трусов.       Но Дипломатор — другое дело. Этот не может быть носителем трипака или вроде того (слишком дотошный, такие обычно к здоровью серьёзно относятся), не похож он и на придурка, хотя в последнем Женя ещё не уверен. Но он особо и не рассчитывает свести знакомство с дипломаторскими тараканами. По правде сказать, он вообще ни на что не рассчитывает, когда они вваливаются в салон авто и падают на заднее сидение, страстно целуясь. И пусть переспать с героем оппозиции и своих влажных снов, чтобы потом тихонько свалить, попахивает мазохизмом, Жене на это плевать. Он это переживёт. Зато сколько будет волнующих воспоминаний.       Очки то и дело пытаются слезть набок, что-то мешается на сидении, прямо под задницей, но оторвать дрожащие жадные пальцы от крепкой шеи и идеально подстриженного затылка, чтобы убрать это, он не в силах. Да и Антон от него не больно спешит отрываться — вцепился так, как будто сто лет просидел в КПЗ и допросной и столько же времени не имел половых контактов.       Если бы сутками ранее Женя на долю секунды мог предположить, чем будет заниматься сегодняшним утром по окончании смены (а, главное — с кем!), он бы подумал серьёзнее над выбором нижнего белья… но поющие и играющие на духовых инструментах брокколи на розовом фоне? Серьёзно? При мысли о том, что Антон увидит его трусы и разоржётся на весь салон — сводит челюсти, но Селезнёва от этого, как назло, лишь сильнее кроет. Он жмётся к Антону так, словно это его последний в жизни раз.       — Подожди, — едва оторвавшись, тяжело выдыхает Дипломатор. Стёкла очков запотевают мгновенно. — Мне надо взять кое-что. Кое-что? Каков скромник! Как будто не он предложил «перепихнуться» в тачке.       Разгорячённый Женя не может позволить себе провала, поэтому сразу садится верхом на Антона, крепко прижав за плечи к спинке сидения. Кожаные ботинки скрипят по обивке. Фуражка слетает и катится на пол, когда их губы снова встречаются в поцелуе.       Антон целуется правильно — без лишних слюней, глубоко, не спеша. И рот у него приятный на вкус, и от того, как он сам реагирует, ум за разум заходит. Он с лёгкостью принимает правила новой игры и уже вовсю гладит Женины бёдра и его тощий чувствительный зад, даже пытается пробраться под форму, только вот куртка на Жене сидит плотнее, чем, видимо, он ожидал: футболку из брюк ему выдернуть удаётся, а залезть чуть выше покрытой мурашками поясницы — никак. После второй неудачной попытки руки исчезают, и Женя готов завыть от разочарования, но в этот момент на его куртке расходится молния.       Дошло, наконец, — хмыкает он про себя, улыбнувшись, и прерывисто выдыхает, притираясь пахом о пах. Однако ничего выдающегося для себя там не обнаруживает.       Женя слегка напрягается. Было бы грустно узнать, что его герой импотент. Но потом, пораскинув мозгами, он соображает, что, скорее всего, виной состоянию Антона бессонная ночь и, возможно, другой темперамент. У самого Селезнёва стоит, как дубинка, с тех пор, как Антон на него впервые взглянул с одобрением, но не всем же быть такими лёгкими на подъём. И всё же спросить о намерениях он считает своим гражданским долгом, вдруг у Антона глаза уже закрываются, а сказать неудобно.       Поцеловав его аккуратно и коротко, Женя немного отстраняется и, заикнувшись от сбившегося дыхания, шепчет:       — Ты-ы готов продолжать? Как ты себя чув… — твёрдые, властные пальцы медленно сжимают его за бока и скользят выше, задирая одежду, — …ствуешь, — выдыхает он, заливаясь краской. — Антон! — ахает почти возмущённо из-за того, что его прерывают столь наглым образом. Он тут о состоянии заботится, видишь ли, а этот звездюк… дразнит его соски!       До Жени это доходит не сразу, осознанием накрывает одновременно с удовольствием, и приходится очень быстро заткнуться и стиснуть зубы, чтобы не разораться на всю машину от слишком ярких по первости ощущений.       Ему снова неловко, ещё сильнее, чем от мысли о брокколи на трусах. Он, разумеется в полном восторге, тем более, что Дипломатор работает языком как следует. Жене даже любопытно становится, насколько сильно взаимосвязаны красноречие и подобные навыки, но на очередном витке языка вокруг ареолы, последние мысли, как пулей, вышибает из головы, и он тихонько скулит, не в силах сдержать эмоции.       Однако подобные ласки кажутся ему всё-таки слишком интимными для задних сидений автомобиля. Почти настолько же, как и римминг. Вот на минет он, наверное, согласился бы куда охотнее. Особенно теперь, когда у него член торчит, как водонапорная башня, оттопыривая штаны. Но просить о таком Дипломатора у Жени язык не повернётся, хотя искушение велико. Стряхнув наваждение, Селезнёв отодвигается, поймав к своему удовольствию удивлённый взгляд, и, стыдливо прикрывая футболкой живот, шелестит чуть слышно:       — Да-авай не будем так. Это слишком сильно.       — Какой ты противоречивый, — усмехается Дипломатор, и Женя теряется, не понимая, что будет дальше, пока его не увлекают обратно в объятия.       В крепких руках спокойно и хорошо. Антон трётся носом о его ухо, тёплое место за ним и вдоль шеи и снова пытается укусить, на что Женя тихо айкает и смеётся.       — Ты ведь защитник закона, не так ли? Он для тебя очень важен, если ты выбрал эту профессию. — От ехидного шёпота Женю уносит. В этот момент он признаётся себе, что согласился бы и на римминг, если бы Звёздочкин намекнул. — Каково тебе заниматься развратом с его нарушителем прямо под окнами отделения?       Пальцы Антона уверенно ползут вверх по спине и медленно, нежно гладят между лопаток. Жене кажется, он слышит треск своей ширинки.       — За-ме-ча-тель-но, — по слогам произносит он шёпотом и сладко вздыхает, дрожа, стоит Антону всё же куснуть его за ухо.       — Мне нравится твой бунтарский дух, я сразу его почувствовал. Но что ты настолько горячим окажешься, даже предположить не мог.       — Не-е надо, пожалуйста, — не выдерживает Женя его красноречия. От смущения горит лицо, дыхание заходится. Зачем он всё это? Почему нельзя молча потрахаться, не залезая в душу с ногами?       Женя и так уже сделал достаточно, чтобы потом не отмыться — отпустил заключённого, протокол подменил (пусть он и не один это делал, но документально вся ответственность почему-то в итоге легла на него), после такого ему только рапорт подать оставалось, но после смены нашлось занятие поинтереснее.       — Что именно перестать: шептать тебе на ухо или расстёгивать брюки? — Женя в изумлении замирает, поняв, что совсем упустил момент, когда Звёздочкин расстегнул его пряжку.       И где только он научился такому? Может, Антон не такой уж хороший на самом деле? Был в их районе один щипач с год назад, так и не изловили, как в воду канул. А вдруг это Дипломатор? В свободное от демонстраций время грабил старушек в трамваях… От этой нелепой мысли Жене делается так смешно, что он почти перестаёт нервничать.       Тем временем ловкие пальцы стягивают петли с пуговиц гульфика и проходятся по влажной головке, обтянутой тонкой тканью белья. Женя сжимает челюсти и тяжело дышит, инстинктивно толкаясь навстречу руке, но когда его шеи касаются нежные губы, даря поцелуй, не выдерживает и стонет, цепляясь за плечи.       — Да, вот об этом я и говорил. Горячий, как пламя революции, — снова звучит этот несносный бархатный голос и, окончательно забивая на гордость, Женя скулит:       — По-ожалуйста, замолчи!       Он пугается, что просьба его могла показаться резкой, но Антон смеётся и почти мурлычет, касаясь губами уха:       — Боишься кончить от моего голоса раньше времени? Я ещё в допросной заметил, как ты на него реагировал.       Сквозь морок и обжигающий стыд Женя мысленно ставит галочку напротив качества «самодовольный козёл», блаженно вздыхает и прикрывает глаза, наслаждаясь неторопливым поглаживанием.       — Или ты, наоборот, предпочитаешь заниматься сексом в одежде? — вторая рука обвивает за талию и прижимает сильнее. Теперь Женя чувствует некоторое ответное напряжение, что не может не радовать, но то, что Антон творит с ним, увлекает куда сильнее. — Ты такой влажный. Неужели тебе настолько сильно нравится? Господи!       — Даа… — Женя зажмуривается, чуть поднимая лицо к потолку, чтобы хоть так остудить горящие щёки.       Антон откровенно лапает его задницу, продавливая один палец, кажется средний, в ложбинку через одежду, другой рукой трогает член сквозь трусы, крепко сжимая пальцами, и осторожно водит по влажной головке большим. Женя и впрямь подтекает на славу, ему давно тесно в тряпичной тюрьме, но почему-то это только сильнее его возбуждает. Раньше подобных наклонностей он за собою не замечал. Видимо, дело, и правда, в самом Антоне. Это слегка напрягает. Но только слегка. Главное — не задумываться. По крайней мере не в этот момент.       Нетерпеливо ёрзая задом по крепким бёдрам, он не замечает сам, как частые вздохи сменяются тихим постаныванием. А когда Антон с ехидной усмешкой снова нацеливается укусить его за сосок прямо сквозь футболку, Женя так же, смеясь, легко уворачивается и, обхватив ладонями вымазанное помадой лицо, прижимается к губам, страстно целуя.       Движения руки становятся больше похожи на дрочку, но всё происходит чертовски медленно, Женя сгорает от яростного желания. В этот момент он на что угодно готов, лишь бы ему дали кончить. Но Антон, ухмыляется, спрашивая:       — Хочешь, чтобы я сделал это? Только не это.       Грязные разговоры его заводят ровно настолько, насколько же и смущают. Он плавится от стыда при мысли, что Дипломатор заставит его умолять, но член под ладонью всё чаще непроизвольно пульсирует, и каждое такое движение отзывается ноющей болью у основания. Женя впервые в жизни так возбуждён. В напряжённом теле звенит каждый нерв. Едва переведя дух, он отвечает чуть слышно:       — По-ожалуйста…       — Что? — если голос Антона и звучит удивлённо, то, скорее всего потому, что просьба ему показалась слишком тихой. Собрав всю волю в кулак, Селезнёв произносит громче, чтобы ещё раз не повторять:       — Пожалуйста.       Он выпрямляется, смотрит в глаза. Взгляд Дипломатора плавит, Жене хочется растечься лужей, но он продолжает сидеть и смотреть в упор сквозь очки. Они, как два рыцаря, наблюдают за реакциями друг друга, не поднимая забрала.       Антон приближается и шепчет в губы:       — Пожалуйста что? — его пальцы пробираются чуть дальше, мягко касаются нежных яичек, и от неожиданности из груди Жени вырывается стон, тут же заглушенный поджатыми по привычке губами.       — Пожалуйста, пожалуйста, — бормочет он, переведя дух, сгорая от желания и стыда. Он обожает, когда ему дрочат, но попросить об этом вслух выше его скромных сил.       — Пожалуйста что, Женечка?       Голос Антона, приторно-ласковый и снисходительно-насмешливый, добивает — Женя всхлипывает, обнимает его за шею, падает головой себе на руку и шипит, чтобы голос не показался слишком уж жалостливым:       — Пожалуйста, убери их.       — Руки? Да он издевается!       — Нет же! Трусы!       Рука Антона ныряет за плотную резинку, туда, где уже нестерпимо жарко, и начинает медленно и деликатно ласкать его член, распределяя смазку по всей длине. Женя едва не вскрикивает от удовольствия. Особенно ему хочется разразиться стонами, когда медленные ласки сменяются резкими и ритмичными движениями. И вдвойне приятно оттого, что Антон так же тяжело и шумно дышит ему на ухо.       В мозгах искрит не переставая. Приходится закусывать губы, лишь бы не голосить. А Дипломатор его как назло подначивает:       — Не стесняйся. Тебе же нравится то, что я делаю. Покажи, как тебе хорошо.       Женя толкается членом в ладонь, закусывает губу и прижимается лбом к широкому лбу Дипломатора. Он смотрит в глаза, искрящиеся безобидной насмешкой, и тонет во взгляде. В этот момент ему кажется, что восхищение его взаимно, что Антону с ним так же необыкновенно хорошо, и хочется, чтобы ему ни с кем больше не было так же. Чувства захлёстывают.       — Я… о, Господи… я…       Главное, не пороть горячку — в этом он твёрдо уверен. Что бы ему сейчас не мерещилось, на деле всё может оказаться совсем не так, а потому и язык ему надо держать за зубами. Но как сильно хочется произнести это — невероятно! Даже если оно и неправда совсем, если сиюминутное.       Внутри становится нестерпимо жарко. Голос Антона доводит до точки кипения:       — Не сдерживайся, Женечка, сделай это для меня.       Он резко вскрикивает от скрутившей всё тело сладостной судороги, яйца сжимаются с такой силой — кажется, он после этого месяц кончать не сможет, но почти сразу как обухом по голове его ударяет таким расслаблением, что Селезнёв ещё секунд десять не чувствует ничего, кроме неги, разливающийся по всему телу от кончиков пальцев до самой макушки.       Вокруг всё плывёт.       Первым, что он различает, становятся золотистые глаза Дипломатора, глядящие на него с восторгом и трепетом. Этот взгляд слишком сильно напоминает влюблённый. Жене безумно хочется поцеловать его, но он мысленно бьёт себе по губам, не желая заигрываться и страдать потом понапрасну.       Антон отмирает, слегка прочищает горло и произносит:       — Можешь достать салфетки, там, за моей головой?       Женя моментально находит взглядом упаковку, выдёргивает пару штук и помогает вытереть руку.       Сложно понять случайно или не очень пальцы его прикасаются к напряженному паху Антона, а после уже беззастенчиво пробегаются по всей длине, оценивая размер. Внушительный.       — Тебе с этим помочь? — он резко смотрит в глаза, и Антон как будто теряется, но на мгновение, усталая улыбка почти сразу растягивается у него на лице.       — А ты ещё в состоянии? Всё-таки сутки отработал.       У Жени теплеет в груди от столь трогательной заботы, и становится немного странно, когда он понимает, что совершенно забыл о себе – все его мысли сосредоточились на Антоне и желании доставить ему удовольствие.       — Не беспокойся об этом, — он с улыбкой слезает с него и плюхается на сидение рядом готовый немедленно приступить к исполнению всех желаний, но под ногу очень некстати лезет потерянная фуражка. Выругавшись под нос, Женя её поднимает, отряхивает и бросает на переднее пассажирское, куртка летит туда же. То, как Антон следит за ним, не отрывая взгляда, вновь будоражит чувства и одновременно не на шутку смущает. Женя готов сделать всё, чтобы это утро Дипломатор запомнил надолго.       Молния на ширинке расходится с приятным пластиковым стрёкотом, и Селезнёв понимает, что этот звук теперь некоторое время будет ассоциироваться именно с этим моментом и человеком. Взявшись за брюки, он тянет их, стаскивая с приподнятых бёдер сразу вместе с бельём, и замирает всего на мгновение, сраженный открывшейся глазу картиной: крепкий живот с широкой темной дорожкой, вливающейся в аккуратно подстриженный лобок, и крупный, ровный, не до конца напряжённый член, лежащий поверх, как подарок. Он идеален, как и два пропорционально крупных яичка, которые тотчас же хочется взять в ладонь, медленно и осторожно мять и вылизывать, пока язык не отсохнет.       Женя с улыбкой над ними склоняется, кончиком носа ведёт по лобку, вдыхая волнующий аромат разгорячённого тела и, подцепив языком головку, принимает Антона в рот почти целиком. Ему остаётся парочка сантиметров, когда головка немного болезненно упирается в горло. Женя едва шевелит языком, но любое движение по стволу, вызывает пульсацию, делает член ещё крепче и шире. Женя вдыхает носом поглубже и короткими рывками проталкивает его глубже в глотку. В уголках глаз выступают слёзы, но тихий стон вдруг раздавшийся над головой сводит все неудобства на нет. А в следующую секунду затылок его накрывает ладонь.       Дипломатор толкается ему в горло, член скользит с пошлым хлюпаньем, и у Жени опять начинает тянуть в животе от желания. Теперь он бы дрочкой точно не ограничился. Но трахаться прямо здесь?.. реально под окнами отделения?.. А вдруг их заметят? Машина ведь будет качаться. Да и молча они вряд ли смогут, судя по многообещающему началу.       Он проходится пальцами по яичкам, нежно сжимает их и замирает, когда у Антона дёргаются колени. Кажется на мгновение, что это оргазм, но ни вкуса спермы во рту, ни струи в горло он не ощущает, а вскоре ладонь на затылке мягко сжимает волосы и медленно тянет в сторону. Налито́й желанием член выскальзывает изо рта и с влажным шлепком ударяется о живот.       Жене хочется кинуть ответочку про страх финишировать раньше времени, но оттого, как глядит на него Антон, желание язвить увядает, толком не зародившись. Взгляд шальной, обжигающий, зрачок затопил всю радужку — Женя как будто видит двойное затмение в этот момент. Перед ним уже не Дипломатор — герой, что предпочитает проблемы решать разговорами, а Антон Эдуардович Звёздочкин — человек, который привык получать от жизни всё, что хочет. И сопротивляться ему у Жени нет ни возможности, ни желания.       Поэтому, когда до него доносится короткое: «Раздевайся», — Селезнёв, не задумываясь, начинает снимать одежду, немедленно и без какого-либо смущения. По крайней мере пока за ним наблюдает Антон. Наблюдает и гладит свой член. Чёрт возьми, да Женя готов без гандона сверху запрыгнуть, и пофигу на безопасность! Но на пути его счастья оказываются дурацкие ботинки, которые надо расшнуровать. Приходится прервать столь захватывающий зрительный контакт, а когда Женя вновь поднимает глаза, Антон уже выскальзывает из салона, прикрывая дверь, чтобы тут же открыть у переднего пассажирского и зарыться в бардачок.       Ну хотя бы кто-то из нас головой думает, — замечает себе Селезнёв. От вида смазки и презервативов на душе становится спокойнее, но почему-то немного досадно.       Сам он, избавившись, наконец, от ботинок, стаскивает с себя брюки и вместе с трусами и откладывает их к остальным вещам. В этот момент он замечает, что на него снова смотрит Антон, и почему-то становится страшно неловко, как будто у них ничего ещё не было.       — Плед постели, пожалуйста, — долетает немного надтреснутый голос. — От мысли, что Дипломатор мог тоже разволноваться в такую секунду, внутри всё сжимается и начинает ныть от нетерпения. — Он должен быть там, на сидении.       Женя обожает кожаные диваны, но липнуть к ним голой задницей — перебор, поэтому он с превеликой радостью расстилает уютный плед с длинным ворсом и почти сразу ловит вернувшегося Антона в объятья.       Плащ повисает на спинке переднего пассажирского.       Вопрос, кто из них будет сверху даже не обсуждается, всё и так понятно без слов. Женя млеет под водопадом нежности и поцелуев, подставляет то шею, то плечи, а Антон его тискает так бесстыдно, что щёки опять начинают гореть.       Как после долгого сна, Селезнёв медленно открывает глаза, фокусирует взгляд и замечает автобус, проехавший мимо не так далеко от них, всего метрах в пятидесяти, трёх пассажиров, ожидающих на остановке другого рейса, студентов, спешащих на утренние занятия, пенсионерку с сумкой на мерзких скрипучих колёсиках… Но всё это вновь уплывает вдаль, когда голова Антона спускается ниже.       От острого удовольствия на ногах поджимаются пальцы, спина выгибается словно сама по себе, волна напряжения сковывает всё тело, даже суставы немного выкручивает, как бывает перед оргазмом. Он раскрывает рот, чтобы дышать, потому что в какой-то момент понимает — забыл, как это делается, и старается делать это совсем беззвучно, потому что знает: стоит выдохнуть вслух хоть раз, и тормоза вырвет с корнем.       Женя себе даже не представлял, что ему может быть настолько приятно. Он начинает вдруг переживать, что получает намного больше, чем отдаёт и, чтобы вернуть хоть толику ласки, гладит Антона по мощной спине, страшась прикоснуться к затылку. Но ладонь к нему так и тянется. Не удержавшись, он давит на голову, чтобы Антон взял поглубже, благо это не так уж и сложно, а в следующее мгновение готов заплакать от удовольствия, ведь Дипломатор не только трепать языком умеет — теперь Женя в этом убеждён абсолютно, — и в этом деле у него, определённо, неменьший талант.       Но, как назло, именно в этот дивный момент, ему становится горько от мысли, что этот талант в итоге присвоит кто-то другой, а они двое, перепихнувшись единственный раз, разъедутся по домам, и, вероятно, Антон его больше не вспомнит. Яркие, как фейерверк, ощущения меркнут. Жене становится не по себе. Он прогоняет дурацкие мысли, но те продолжают маячить под коркой, как идиотский протестный плакат с бессмысленным лозунгом. По крайней мере теперь Жене всё, что связано как-либо с Дипломатором, кажется глупым и неуместным.       Словно почувствовав резкую перемену настроения, Антон прерывается, выпрямляется и смотрит с тревогой Жене в глаза.       — Что случилось? — У Жени от этого взгляда — серьёзного, подёрнутого заботой и блеском желания — внутри всё переворачивается. — Я что-то сделал не так? Знаю, — незнакомо, словно бы виновато, усмехается он. — Я обещал другое, но просто не смог удержаться, ты так отзываешься…       Женя глядит на него и не может понять: Антон перед ним, и правда, оправдывается, или он уже всё понимает не так от недосыпа? И моментально в голову бьёт усталость. Настроение — просто обняться, лечь и уснуть вдвоём, накрывшись плащом, прямо вот тут, на заднем сидении, а разберутся они, кто, кому и чего обещал — потом, когда соберут мозги в кучу.       Он именно это и хочет ему предложить, вот честно, но когда его руки ложиться на плечи Антона, тот резко притягивает его за ноги, одновременно полностью разворачивая лицом к себе, что сделать теперь легче лёгкого — плед по сидению скользит, как по маслу, – и падает сверху, подмяв под себя.       От приятной, пышущей жаром тяжести сердце заходится. Женя глядит на Антона с затаённым дыханием сквозь чуть сместившиеся очки и думает, что его ещё долго потом не отпустят приятные воспоминания, но счастлив до чёртиков, что они с Дипломатором рядом в эту минуту, и сам себе запрещает думать о грустном, глупом и неминуемом. Лучше он будет Антона всего целовать: его широкие брови, глаза, окруженные маской из яркой помады, которая смазалась, но не посмела этим испортить образ борца за свободу и справедливость, и замечательный римский нос — изящный, делающий его образ таким потрясающе мужественным, и, разумеется, губы — губам достаётся больше всего. Женя целует его, обнимает ногами крепкие бёдра, и наличие брюк начинает его раздражать. Хочется кожей к коже почувствовать целиком, когда он проникнет в него и заполнит собой.       — Сам раздеться не хочешь? — бубнит он смешно в поцелуй и удивляется, как Антон его понимает.       — К сожалению, это небезопасно, — замечает он с крайне серьёзной миной, а в следующее мгновение Женя чувствует, как в него медленно проникает влажный от смазки палец.       Колени от напряжения мелко дрожат. Чуть прикусив губу, он быстро её отпускает, не выдержав взгляда — Антон за ним пристально наблюдает, читая эмоции. Жене такое не нравится.       — Боишься, что без штанов арестуют? — выплёвывает он, не подумав, и понимает, что вопросом своим задел. Только не то, что ему было надо.       В подтверждении догадки палец его покидает, а вместо него появляется что-то совсем непривычное, пластиковое, немного царапающее, резкий толчок — и по нутру растекается вязкий прохладный гель, вызывая мурашки и новый прилив дрожи и предвкушения. Женя сглатывает пересохшим ртом, когда мстительный взгляд цепляет кишки. Антон зажимает квадратик фольги в зубах, надрывает и достаёт резинку — такие простые действия, а Женя решает, что он сексуальнее ничего в жизни не видел. Порнхаб нервно курит в сторонке. И практически сразу, по крайней мере Жене так кажется, Антон в него входит на всю длину одним махом.       Больно, конечно, но от ощущения наполненности тепло моментально разбегается по телу и возвращается обратно, сворачиваясь клубком в животе. Женю всего выгибает, и на щеках начинает пульсировать кожа. Губы хватают воздух, взгляд жёлтых глаз выжигает до внутренностей, и только красноречиво выгнутая бровь Антона выдаёт его недовольство, мнимое, впрочем, потому что он улыбается. Женя смеётся от чувства смущения, смешанного с удовольствием и замирает, когда Антон, прикусив одну дужку, предпринимает попытку стащить с него очки. Ему почти удаётся, в последний момент Женя ловит их обеими руками и возвращает обратно.       — Оставь, пожалуйста, — просит он мягко и тихо. — Я и так всё снял. Пусть хоть они останутся.       Вместо ответа Антон с улыбкой нежно целует его и начинает медленно двигаться внутри.       Однако довольно быстро толчки становятся резкими и глубокими и отдаются теперь томительным тянущим удовольствием во всём теле. Жене приходится закусить руку, чтобы не издавать слишком громких звуков и так он уже пищит, как зажатая в угол мышь. Член скользит внутри с лёгкостью — ещё бы! туда столько смазки вылили! — и с каждым движением в заднице хлюпает всё отчётливее. Ему хорошо так, что кажется скоро мозги захлюпают и потекут через уши, но наплевать на всё. Плевать на глобальное потепление, рост преступности и коррупцию, плевать на отсутствие чувств между ними и вымерших динозавров. Хотя нет, динозавров немного жалко, но только совсем чуть-чуть. И если бы рядом с машиной вырос огромный ти-рекс и занёс свою лапу над ними с желанием раздавить, Жене было бы кристаллически поебать, как выражаются на просторах интернета.       А вот если бы Женю увидел сейчас кто-нибудь из коллег, вышло бы очень неловко: они охуели бы от такой картины ни больше ни меньше, а Женя сгорел бы сию же секунду, а заодно отделение бы спалил своим же лицом, и, едва поддавшись фантазиям на эту тему, он начинает пылать заранее. А Дипломатор, как чувствует, входит в него напоследок резко и глубоко, до искр из глаз, и приподнимается на руках.       Женя глядит на его волевое лицо, разделённое поперёк ярко-красной маской, немного смазавшейся местами, но всё ещё хорошо заметной, на тонкую прядь волос, прилипшую к влажному широкому лбу, на улыбку Антона, непривычно нежную и такую особенную, что сжимается сердце, и ему очень хочется, чтобы именно этот момент повторялся с ними снова и снова, чтобы они не теряли друг друга в огромном городе. Но Дипломатор ему улыбается ещё шире, покидает его нутро и садится сам.       — Неудобно, — вздыхает он тяжело, и отводит слегка виноватый взгляд. — Встань на колени, пожалуйста.       — На четвереньки что ли? — ошалелый Женя даже на локтях приподнимается не с первого раза, только когда Антон ему помогает.       — Нет. Обопрёшься на спинку руками?       У Дипломатора классная тачка и тонировка в ней мощная, но на заднем стекле она почему-то немного слабее.       — А если там кто-то мимо пройдёт? — мысль об этом всерьёз будоражит и заставляет внутри всё дрожать.       — Я тебя плащом накрою, — усмехается Антон и ловко переворачивает Женю за ногу спиной к себе.       — Тогда уж сразу накрой, — Женя опасливо выглядывает из-за спинки сидения на улицу, но никого на ней не замечает. Не удивительно — кто будет гулять рядом с отделением? Если только кто-то из потерпевших. Или кто-нибудь из коллег.       От размышлений его отрывает укус за задницу. Женя возмущённо айкает, шипит и получает очередную порцию сногсшибательной ласки. В голову снова лезут дурацкие мысли: Звёздочкин с каждым такой же щедрый, или это только ему так повезло? Но упрямые губы легко расправляются с гадкими мыслями, не оставляя от них и следа.       Поцелуи вдоль позвоночника и по шее, доводят до исступления. Женя почти ничего не соображает, когда Дипломатор прижимается грудью к его спине и пристраивается сзади. Он придушенно стонет, хватаясь за обнимающую поперёк плеч левую руку, и откидывает голову Антону на плечо.       В этой позе даже приятнее, только задницу с каждым движением хочется всё сильнее отставить, и Женя яростно борется с этим порывом внутри себя. В конце-то концов, есть предел для его распущенности? Он тут, конечно, уже и про римминг подумать успел, но одно дело думать, а другое — в жизнь воплотить. К тому же нечего Дипломатору накидывать лишний повод для гордости, и так небось новую галочку с списке одураченных ментов себе поставил.       Но ощущения становятся ещё острее, когда две пятерни обхватывают его таз, крепко сжимают и, вопреки ожиданиям, начинают издевательски медленно натягивать на член так, что Женя чувствует каждый грёбанный сантиметр. И никуда от этой пытки не денешься. Пару минут он терпит, кусая губы, и очень надеется, что вскоре Антону самому надоест и он бросит эту затею, но тот, кажется, и не думает прекращать, даже сильней замедляется. Терпение лопается, как мыльный пузырь.       — Эм… А… А можно побыстрее немного? — стараясь не выдавать своего состояния, но всё равно, чуть запнувшись, интересуется Женя.       — А что, ты куда-то торопишься? — ехидный шёпот звучит на ухо.       — Да, в принципе, никуда, — поправив очки, по привычке говорить правду, зачем-то признаётся Женя и тут же себя отчитывает. Надо было сказать, что у него ещё встреча сегодня — свидание, блин! — или напомнить про отсыпной. Чем он вообще думает? Точно, что ли, все мозги из него вытекли?       И в этот самый момент…       — Вот и замечательно!       …Дипломатор засаживает ему так резко и глубоко, что у Жени невольно вырывается из груди сладкий стон, и Антон жарко шепчет на ухо:       — Какой же ты узкий, с ума сойти!..       …но в следующую секунду они застывают оба, потому что неподалёку от автомобиля, стоит Семён Палыч.       У Жени вся жизнь моментально проносится перед глазами: как ему мама в детстве читала книжки про дядю Стёпу и «Честное слово» за авторством Пантелеева, как он разглядывал форму на постовых, а на заборе по пути в школу каждое утро читал, что «все менты — тупые козлы!», пока в один прекрасный момент ему это не надоело, и он, решив восстановить справедливость, вывел ответное «сам дурак» чёрным маркером на стене, за чем его и застал проезжающий мимо наряд. В отделение его тогда, конечно, никто не повёл, Женя и без того перепугался так, что двух слов связать не мог, но отчитали как следует. И, казалось бы, после этого он должен был остыть к профессии полицейского, но его ещё больше к ней потянуло. Он стал таким ответственным и правильным, что родители поражались. Неправильным оказался только в одном, но об этом родителям он решил не докладывать, вовремя переехав в однушку в Реутове, доставшуюся от бездетной двоюродной бабушки. Закончив с отличием академию, он поступил на службу в это самое отделение, под начало Семёна Палыча — человека с немного странными вкусами и чувством юмора, но верного своей профессии на все сто. Женя во всём хотел на него походить. По крайней мере, в самом начале. Но, к сожалению, чем дальше, чем крепче он понимал, что моральных качеств его не достаточно для работы в полиции, да и ничьих недостаточно, люди вокруг него оказались неидеальными, как и весь мир. А ещё он в последнее время слишком много внимания начал тратить на изучение роликов Дипломатора.       Должно быть, он где-то свернул не туда на пути к своей цели или цель поменялась, а он не успел сориентироваться. В любом случае, после сегодняшней ночи Женя решил для себя, что в ближайшее время надо бы пересмотреть приоритеты и подумать, как, где и кем он себя хочет видеть ближайшие лет эдак пять (для начала). Не исключал он и вероятности увольнения из полиции. Но в любом случае Женя хотел это сделать сам, а никак не оказаться уволенным по статье, да ещё и с позором.       И когда он — совершенно нагой, беззащитный — видит перед собой Семёна Палыча, замершего на месте и глядящего по сторонам, у Жени начинается паника. Дыхание перехватывает до боли. Спинка сидения и багажник кажутся фикцией, как и слегка затемнённое заднее стекло автомобиля. Женя отчетливо ощущает, как по его обнажённым бокам начинают стекать капли пота, и воображение уже рисует ему, что будет, когда эти капли докатятся до крепко вцепившихся в него рук Дипломатора.       Лучше б я помер, — думает он, но в ту же секунду воображение живо подкидывает картину: обезумевший от ужаса Антон выбрасывает его голое тело под ноги начальнику и давит на газ. Ну или не выбрасывает, а увозит куда-нибудь в лес и там, под сосной, зарывает, чтобы его никогда не нашли. Великолепно.       Нет уж, пожалуй, он поживёт ещё.       Особенно жить начинает хотеться, когда Дипломатор ровным, спокойным голосом произносит на ухо:       — Сейчас очень медленно наклоняемся и ложимся. — И они так и делают, по крайней мере пытаются, но плед под коленом скользит, и Женя, издав неожиданно громкое «ой!», неловко падает на сиденье.       — Что? — тут же спохватывается он, и по застывшему взгляду Антона понимает — их всё-таки спалили.       — Звёздочкин, ты что ли? Чё ты тут делаешь? — От голоса Семёна Палыча Женя невольно съёживается, как член в презервативе, свисающий из расстёгнутых дорогих серых брюк.       — Отдыхаю, — гремит Дипломатор на весь салон — гордо и пафосно, как он умеет.       Ситуация отвратнее некуда, но почему-то теперь она кажется Жене до идиотизма смешной. Он хмыкает, давится смехом, дёргает Антона за широкие галифе и шепчет:       — Член убери.       Уголки губ лишь немного дёргаются в ответ и, двигая только кистями рук, Антон, будто фокусник, прячет хозяйство в штаны, а следом срывает со спинки переднего пассажирского плащ и накрывает Женю с головы до ног.       Шаги приближаются. Сердце стучит о рёбра. Женя лежит под плащом Дипломатора, не шевелясь, но именно в этот момент понимает, что ему почти не страшно. Волнительно — да, безумно, но именно страха почти и нет.       Это как стоять на платформе верёвочного городка, морально готовясь к прыжку с высоты четвёртого этажа и понимать, что не разобьёшься, ведь у тебя есть страховка. Правда, в чём именно эта страховка проявится в случае потери работы Женя не понимает, на Дипломатора, то есть Антона, он, разумеется, не рассчитывает, но то, что тот в трудный момент не бросает его и буквально собой закрывает от неминуемой условной гибели, внушает спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. И Женя ему благодарен всем сердцем.       После глухого стука стекло опускается, судя по звуку, примерно на сантиметр — не больше. Женя себе представляет недовольный взгляд Дипломатора из темноты салона, и по телу проносится дрожь возбуждения.       — Что, Антон Эдуардович, другого места для отдыха не нашлось? — елейным голосом интересуется Семён Палыч.       Женя терпеть не может, когда он так. На допросах после таких интонаций следует резкий удар ладонью о стол и крик, больше напоминающий сиплый собачий лай. От предвкушения его желудок противно скручивает, во рту становится кисло.       — А вы, Семён Павлович, никак арестовать меня за это хотите? А как же право гражданина на отдых? Часть пятая тридцать седьмой статьи Конституции Российской Федерации, между прочим.       Молчание.       Женя закусывает губу, чтобы опять не хмыкнуть от смеха, представив себе впавшего в ступор начальника.       — Договоришься у меня, умник, — голос его уже не елейный, но и не злой — усталый. И Жене, наверное, стало бы жаль его, если бы он не знал, как именно тот работает, и какой сволочью позволяет себе бывать. Особенно после щелчка зажигалки и омерзительного запаха дешёвого курева, нарушившего приятную атмосферу салона, ему хочется высунуться из-под плаща и высказать оборзевшему старикану всё, что он о нём думает, но Семён Павлович сам про него вспоминает. — Слушай, ты Селезнёва моего не видел случайно? Звоню ему, звоню, он трубку не берёт.       Как хорошо, что он звук отключает на смену! Самая лучшая привычка на свете! Сейчас только «Омэна», орущего на весь салон, им не хватало для пущей неловкости. Женю опять пробивает на нервный смех, он сильней поджимает ноги, но в этот момент, как назло, из задницы начинает течь растаявшая до жидкости смазка. Женя почти что перестаёт дышать, хочется спрятаться, вжаться в сидение, раствориться, подобно призраку.       — Простите великодушно, но за вашими людьми я не присматриваю. Хотя, насколько я помню, после суточного дежурства им полагается выходной. Может быть, этот ваш Селезнёв тоже где-нибудь отдыхает? — резонно замечает Антон, но от двусмысленности его слов у Жени из груди рвётся безудержный нервный хохот, слава богу — пока что беззвучный. Если бы только ещё из задницы не текло.       — Надеюсь, не так же, как ты, — тихо фыркает Семён Палыч с ехидной усмешкой.       — А в чём, собственно, проблема?       Женю снова швыряет в панику. Он понимает, куда ведёт разговор, понимает и то, что Дипломатор решил прикинуться святой невинностью, но с Семёном Палычем такие уловки не проходят, тот если уверен — всегда дожмёт. Вопрос только в том — что именно он заметил.       Чуть вытянув руку, Женя касается крепкой ноги Дипломатора, чтобы предостеречь его, и обмирает, когда на его руку сверху ложиться уверенная горячая ладонь: «Всё хорошо. Я тебя в обиду не дам», — отвечает без слов Антон, сжимая замёрзшие пальцы, и Женя счастливо улыбается, спрятанный под плащом, и сердце его выпрыгивает уже не от страха и раздражения, а от умиления и благодарности.       Но в этот момент Семён Палыч словно ушат ледяной воды на него выливает:       — У Женька нашего какое-то понимание есть, что можно делать, а чего нельзя. Он, в отличие от тебя, без золотой ложки в заднице рос и заниматься всяким непотребством на заднем сидении под носом у целого отделения точно не стал бы.       Селезнёв обмирает. Это ловушка. Он понимает — это ловушка! Антону нельзя в неё попадаться! Он начинает мелко и быстро перебирать зажатыми пальцами, но их сжимают ещё сильнее, почти до боли.       «Всё хорошо», — заверяет его Антон, только это нисколько не успокаивает.       — О каком непотребстве вы говорите, я что-то не понимаю?       — Не понимаешь, да? А отпечаток губ на скуле тебе Пушкин оставил? Александр Сергеевич, а? — и Семён Палыч ржёт, довольный донельзя своей шуткой. Смешно почему-то и Жене, в кои-то веки, но только не долго. После вопроса: — Так что, у тебя там хотя бы девка или пацан всё-таки? — ему начинает казаться, что Семён Палыч умеет смотреть сквозь металлические листы, пластик и двойной слой дорогой плотной ткани.       — Вы не при исполнении. Я не обязан перед вами отчитываться, — внешне Антон улыбается, он спокоен, но по тому, как крепко сжимает Женину руку, становится ясно, что на самом деле это не так.       — Хороший мент, Звёздочкин, всегда при исполнении, — выдыхает Семён Палыч новую порцию сигаретной вони в салон и, судя по звуку, кладёт свою руку на крышу автомобиля. Женю простреливает от ритмичного стука пальцами по поверхности. И сразу хочется сдаться. Перспектива быть опозоренным кажется ему уже не такой страшной по сравнению с какой-то гадостью, которую Семён Палыч придумал.       — Так что? Кого ты там прячешь? — Антон ему не отвечает. — Ладно тебе, колись уже. Столько нам интересного нынче рассказал, а такую мелочь не хочешь?       — Вас это не касается, — твёрдо, уверенно отвечает Антон, но в голосе чувствуется нарастающее раздражение. Зря это он. Очень зря. С Палычем в этом вопросе надо быть осторожнее.       — Меня это, Звёздочкин, ещё как касается. Одно дело, если ты традиционно решил расслабиться, и совсем другое, если вы тут, менее, чем в ста метрах от детской площадки, занимаетесь, так сказать, пропагандой нетрадиционных ценностей. Помнишь, какая это статья?       — Административкой пугнуть решили? — голос Антона от негодования тихо хрипит.       — Зачем? Я могу и за развращение малолетних тебя прикрыть. Будешь на зоне главной звездой, — он гаденько ржёт, отстукивает по крыше неровный ритм, убирает руку и через секунду наваливается на переднюю пассажирскую дверь так, что, кажется, автомобиль проседает под его весом.       Это в его манере — застать человека врасплох, загнать в угол и дать пять минут на «подумать». И, судя по воцарившемуся молчанию, Антон ими пользуется очень активно. Только о чём он думает? Жене хотелось бы в этот момент отодвинуть край плаща и взглянуть ему прямо в глаза, чтобы понять. Ему хотелось бы выкрикнуть из машины, чтобы себя обнаружить и утолить любопытство этого борова — Семёна Палыча. И пусть его потом увольняют с позором, пусть его предки узнают, какой он на самом деле неправильный, пусть. Главное, что с Антоном всё будет в порядке.       Жене очень хотелось бы выкрикнуть, но Антон его держит за руку, и от этого голос дрожит, застряв пробкой под кадыком, от спазма в глазах набухают слёзы.       Палыч, конечно, может его и дурачить, но если ему, и правда, взбредёт в голову Антона изничтожить — не остановится ни перед чем. Этим он страшен, поэтому Женя его и побаивался — гадкий он человек, безжалостный.       — Ох, не с теми ты, Звёздочкин, связываешься, — вздыхает он, отлипая от автомобиля, видимо, докурив.       — Я не нуждаюсь в вашем сочувствии, — замечает Антон, голос его вновь спокоен, насмешлив и мягок, как бархатная перчатка, но Палыч, как будто слыша его, продолжает:       — Студентик твой этот… Как его… Олегсей! Ну и имечко! Этого тоже любил на машинке катать?       — При чём здесь он? — вспыхивает Антон и… отпускает Женину руку.       Всё, о чём он теперь может думать — как не сорваться следом и не выскочить из машины. Хотя, может, и правда, надо было так сделать с самого начала?       — Да ты не ори, — по-отечески ласково усмехается Палыч. — Ни при чём. Это я так, проверить решил. Я ж тебе говорю: могу и не закрывать тебя никуда — только скажи мне, из этих ты или нет, — он почти шепчет в тонкую щель над стеклом, и у Жени от его голоса колкий озноб по коже.       — А вы, извините, с какой целью интересуетесь? Для себя или для друга? — с усмешкой его переспрашивает Антон, и Селезнёв, не выдержав, нервно хрюкает со смеху. Но Семён Палыч, на его счастье, не реагирует.       — Ну почти. — Или… что? — Я тут с подчинённым забился на пятихатку. Говорю ему, что ты пидор, а он мне не верит. Сука!!!       У Жени и тени сомнения не возникает, какого из своих подчинённых Палыч имеет в виду, и разговор этот мерзкий он помнит прекрасно, и предложение — с чего бы не помнить, если всё это происходило часа три назад? — да только Женя с ним спорить не стал, слился он с этого спора дурацкого, потому что не хочет мараться об эту мерзость.       От злости в ушах начинает звенеть, он дёргается, чтобы встать, но Антон его тут же придавливает за плечо и вновь убирает руку — как будто ему неприятно.       — Так разреши же наш спор.       — Может, я лучше отдам вам пятьсот рублей из своего кармана, и вы мне не будете больше задавать подобных вопросов? — голос Антона блеклый, как будто выгоревший. Поверил?! Этому и поверил? Эх…       — Мне твоё предложение, как попытку дачи взятки рассматривать?       — Как попытку избавить меня от назойливого внимания.       — Много выделываешься, Дипломатик. Факты гони. Пидор ты нормальный мужик? Да или нет?       — Ну, предположим, да.       Женю придавливает ответом, как гранитной плитой, от напряжения губы дрожат. Как унизительно это всё, как гадостно, невыносимо! Господи, да за что же всё это? Ладно, они идиоты, забылись и заигрались в неположенном месте, но чтобы так за это наказывать… Несправедливо!       — Эх, парень, — притворно расстроенно вздыхает Палыч. — Зря ты так. Чё ж тебе, девок мало уже?       — Давайте не будем…       — А как же поговорить? — припоминает подонок коронную фразу Дипломатора и смеётся — раскатисто и довольно. — Да ладно, ладно. Пойду я. Не буду мешать. Эх. Женёк расстроится.       Твёрдая, быстрая, словно пуля, яркая, словно отблеск света на капоте авто — ненависть пронзает Женино сердце, не оставляя более ничего. Теперь к своему начальнику он будет чувствовать только это, пока не умрёт. Или, по крайней мере, пока не уволится. И Селезнёв понимает вдруг, что весь идиотский спектакль был перед ними разыгран с начала и до конца, а они оба действительно — идиоты.       — Ладно, бывай, супермен.       Воняющий прогорклым табаком Семён Палыч отходит от автомобиля, а Женя боится пошевелиться, боится сказать хоть слово, вздохнуть. Ему кажется, что Антон ненавидит его так же сильно, как сам он сейчас начальника, и это ранит сильнее всего на свете.       Когда полминуты спустя рядом с его головой открывается дверь, на мгновение Жене кажется, что Антон его вышвырнет, как щенка, на дорогу, но тот просто молча выходит, оставив его на несколько долгих секунд одного, а после садится за руль и запирает двери.       В напряжённой, густой тишине раздаётся стрёкот ширинки, возня, приглушённый щелчок. По салону разносится вздох облегчения, и Женю окатывает липким жаром, когда до него доходит, что всё это время Антон — да нет же, ещё Дипломатор! — продолжал быть в резинке, не успев её снять. Хотя у него же было на это время, но мало ли, что ему помешало, может, он так был сосредоточен на Семёне Палыче, что ни о чём больше думать не мог. А потом и подавно. Как бы там ни было, Женя неиллюзорно желает сгореть на костре инквизиции за все свои прегрешения, потому что таким, как он, индульгенция не положена.       Поистине, этот день — самый ужасный в его не такой уж и долгой жизни. Ему снова стыдно, но этот стыд не волнующий и щекочущий, какой был минутами ранее, когда его лапали и шептали приятные глупости на ухо, он тяжёлый, как груда камней в желудке, распирает живот и давит к земле, хочется выблевать, но не получится. Слёзы подкатывают и душат, но Женя даже всхлипнуть боится, надеясь, что Дипломатор о нём забудет, и позже, возможно, получится выбраться на свободу без ущерба для них обоих. Хотя на кой чёрт ему теперь эта свобода, если отмыться от воспоминаний ему всё равно не получится?       В гнетущей, тревожной тишине снова щёлкает бардачок и слышно, как Дипломатор роется в его внутренностях, что-то ища. Вот бы там был пистолет с глушителем, — думает Женя. — Один выстрел и всё — никаких угрызений совести, страха, стыда, сжигающих тело желаний. Не тело, а бесполезный и никому не нужный мяса кусок. Не чувства, а воспоминание…       Но Дипломатор чём-то недолго булькает, будто трясёт флакончик с жидкостью, и после вздоха становится тихо ещё на минуты на две.       Женя не представляет себе, чем тот занят, а высунуться и посмотреть ему невероятно неловко и страшно, будто Антон его взглядом испепелит. Он же поверил Палычу. А значит, оправдаться бессмысленно. Как это всё нелепо и мерзко — словами не передать.       Рычание мотора прерывает его упаднический внутренний монолог, и тревога проскальзывает по телу электрическим током: куда это Звёздочкин прямо с ним ехать собрался? Автомобиль мягко трогается, плавно выруливает на дорогу и скользит, как по хоккейному катку. Вот что значит хорошая подвеска. И почти сразу накатывает тупое безразличие к собственной участи. Да и не страшно совсем. Ну что ему Звёздочкин сделает? Хуже, чем только что было, он унижение вряд ли придумает, не психопат же он в самом деле.       Но когда повороте на третьем любопытство всё же одолевает, и Женя пытается высунуться из-под плаща, Дипломатор строгим сосредоточенным голосом пресекает попытку:       — Если несложно, останься, пожалуйста, как лежишь. Мы скоро приедем. Там ты сможешь спокойно одеться, а потом я вызову такси.       Внутри спекается так, что больно вздохнуть. Ну вот и всё. Закончился, едва начавшись, их жаркий секс, и все Женины наивные фантазии превратились в тыкву.       Ну и отлично! Сейчас он оденется, сядет в такси, поедет домой, погуляет с Алисой, с ней же в обнимку уснёт, а к вечеру уже и забудет о том, что утром у них с Дипломатором что-то было.       Но смазка, всё ещё вытекающая из задницы, и болезненно ноющий, хоть и опавший член недвусмысленно дают понять, что вряд ли Женя об этой прогулке так быстро забудет. А ещё бездонная яма в душе зияет, как свежевырытая могила. Его передёргивает невольно от яркой навязчивой ассоциации, и только спустя полминуты он понимает в чём дело — они заезжают в подземный гараж. Несколько раз завернув, легко, в два движения, припарковавшись, автомобиль останавливается, и мотор затихает.       Женя садится, стягивает с головы край плаща, задевает очки, поправляет их и озирается. Они действительно на подземной парковке, вокруг в жёлтом свете поблёскивают дорогие автомобили. Женя себя здесь чувствует чужеродным элементом, ему поскорее хочется смыться, но он абсолютно голый и это проблема. Ему откровенно стыдно смотреть на Антона, а тот продолжает молчать и тоже сидит, не двигаясь. Неловкость ситуации начинает зашкаливать и раздражать.       — Мо-ожно мою одежду, пожалуйста? — просьба выходит не самой уверенной, но управлять своим голосом Жене в такой момент не под силу, он и себе-то не очень хозяин.       — Да, конечно, — словно очнувшись, Антон берёт его вещи с сидения и осторожно протягивает назад.       Женя не хочет этого делать — не хочет одеться, выйти и разойтись, но как оправдаться, вернуть всё обратно, он просто не знает. Поэтому, как под гипнозом, берёт свои вещи и начинает неторопливо натягивать форменную футболку, трусы — неторопливо не потому, что ему охота процесс растянуть, а потому что руки дрожат и не слушаются. Ещё и Антон наблюдает за ним сквозь зеркало заднего вида, и от взгляда его становится не по себе. Он как будто торопит Женю, как будто сейчас подгонять начнёт, и от этого ощущения становится ещё хуже.       — Прости меня, пожалуйста, — раздаётся в салоне, и Женя сначала не понимает, что это Антон говорит ему. А, когда до него, наконец, доходит — теряется.       — З-за что? — едва выговаривает он, сжимаясь.       — Не такой уж я и смелый, как тебе казалось. И совсем не герой.       Женя глядит на него во все глаза и вдруг до него доходит, что это за выражение лица у Дипломатора — он недоволен собой! Ему тоже стыдно! Наверное, он бы хотел как-то иначе ответить зарвавшемуся полицейскому, но в расслабленный спонтанным сексом и недосыпом мозг ничего не пришло. Да ещё и резинка вцепилась в член, как пиявка, и Женя лежал рядом голый. Он же его спасал! Он Женю спасал! О нём волновался! И как ему только в голову могло прийти, что Антон его ненавидит?..       — Неправда, ты очень смелый и самоотверженный, — произносит он шёпотом.       «И для меня ты герой», — добавляет он мысленно, а потом, не сдержавшись, шмыгает носом.       — Женя? Ты, что, плачешь?       Антон моментально выходит из автомобиля и почти тут же оказывается рядом, захлопнув дверь.       — Вот, держи, — он протягивает коробку салфеток, а Женя готов повиснуть на его шее и разрыдаться от радости. Но вместе с этим его охватывает странная робость, особенно, когда он замечает отсутствие маски у Дипломатора на лице. Ему вспоминается бульканье маленького флакончика. Двухфазная жидкость для снятия макияжа? У его мамы такая. Интересно, какого цвета? Женя такие видел лишь голубые и розовые. Ему почему-то кажется, что у Антона второй вариант, но проверять сейчас он не полезет, да и вопрос выйдет странный.       — Спасибо, — он осторожно вытягивает салфетку из упаковки и громко высмаркивается. — Извини, — усмехается Женя смущённо. — Я должен был догадаться, что он появится. Но я, честное слово, не знал. Мне казалось, что он ушёл домой вперёд меня. Если бы я знал, что он где-то поблизости, я бы с тобой не пошёл.       — Думаешь, он тебя видел?       — Думаю, что помадного следа, ему достаточно. Он наблюдательный и умеет делать выводы. Видимо он заметил, как м… как я на тебя смотрел, — поправляется он, посчитав неуместным утверждать за двоих. — Мне даже кажется, он обо всём знал заранее.       — И что теперь? Он же тебе работать спокойно не даст.       — Не даст, — соглашается Женя уверенно, но абсолютно спокойно, как будто только теперь его жизнь встала на нужные рельсы, и катит туда, где ему суждено было быть изначально.       А ещё его очень греет, что Дипломатор о нём беспокоится. Только теперь он Антон — совершенно точно, — у него проступают другие эмоции на лице, он совсем по-другому ведёт себя, смотрит, сидит. По-человечески что ли. Как будто действительно маску снял. Так Жене он даже больше нравится. В его понурых плечах больше силы, чем во всех его пафосных спичах.       — Да ладно, — он вновь вытирает нос и очень жалеет, что так же легко не может вытереть задницу, из которой всё ещё подтекает. Сколько в том тюбике смазки было, стакан что ли? — Это не страшно, — усмехается он от своих непристойных мыслей. — Работу можно найти какую угодно. Главное, чтобы совесть была чиста.       Антон резко смотрит ему в глаза.       — Это я, что ли, так на тебя повлиял? И всё-таки самодовольный козёл, — с улыбкой думает Женя, но по груди растекается волнующее тепло.       — Я думал об этом и до твоего появления в отделении, — лукавит он, пользуясь полумраком.       — Но ты смотрел мои ролики, — и снова эта ухмылка, которую хочется смазать с лица поцелуем. Женя, не выдержав, отворачивается.       — Ну не только же ты на свете против коррупции и перегибов на местах. Хотя, должен признать, что твои методы убеждения оказались самыми действенными.       Ему смешно от того, что он произнёс это вслух, смешно от молчания Антона, от тишины за окнами. Не смешно становится только когда его руку нащупывает на сидении чужая рука, гладит, сжимает и тянет куда-то. Женя оглядывается и смотрит растерянно, с замиранием сердца, как Дипломатор — да нет же, Антон! — распластывает его ладонь по своей щеке и целует внутреннюю сторону запястья.       У Жени до этого было всего два партнёра, но именно так с ним не делал никто. Кажется, что Антон целует его не в руку, а прямо в сердце. И сердце дрожит и тянется ближе к источнику ласки, чтобы согреться после ужасного холода.       Он срывается с места, подсаживается ближе и широко улыбается, угодив в объятья. Их поцелуй сразу выходит глубоким — без тени смущения и без какой-либо прежней неловкости. Прикосновения даются увереннее. От того, как Антон трогает его бёдра, колени и плечи, целует в шею, Женино сердце тает, стекает и наполняет сладкой истомой живот. Болезненно-нетерпеливым желанием наливаются чресла.       — Ты же не против продолжить? — слышит он близко-близко, как будто внутри, но голос принадлежит не ему, и это ужасно радует.       — Не против, — шёпотом отвечает Женя и снова снимает трусы и футболку.       — Достанешь резинку?       — Я думал, ты их с собой захватил.       — Я не настолько уверен в себе, как могло показаться.       Жене становится самую малость стыдно за свою близорукость и за «козла», хорошо он хотя бы вслух такого не говорил. Он целует Антона несмело, словно просит прощения, и на удивление ловко перемахивает через ящик между сиденьями и коробку передач.       Удача, определённо, на его стороне — стоит открыть бардачок, как презервативы буквально выпрыгивают ему в руку, но тем сильнее его удивление, когда, вернувшись, он обнаруживает Антона почти полностью голым. Ботинки остались на месте, и брюки спущены прямо до них, но всё это не мешает окунуться в тепло и запах желанного тела, как в омут. Кофта героя-оппозиционера падает поверх полицейской формы, и Антон обнимает его.       Они слишком близко. Женя такого не ожидал. Ему приятно до невозможности, но от вновь накатившего так некстати смущения он боится лишний раз пошевелиться — всяко получится, что будет тереться членом о член.       В тусклом свете, едва проникающем в этот угол салона, он почти ничего не видит, но чувствует под ладонями крепкую грудь и живот, покрытые колкими волосками, как будто Антон подстригает и здесь, и улыбка дрожит на губах.       Будет в Антоне хоть что-то не так, чтобы Жене в какой-то момент можно было остановиться и со спокойной душой забыть, или он упадёт в свои чувства, как в пропасть и разобьётся? — тяжкие мысли терзают его беспокойное сердце даже в этот момент. Но сильные руки его прижимают крепче, и всё остальное отходит на дальний план.       Лёгкие поцелуи в шею, тёплая, немного влажная грудь и такие же тёплые бёдра под задубевшей задницей вызывают озноб в каждой клетке. Женя совсем расслабляется и отдаётся на милость судьбы.       — Когда ты успел так замёрзнуть? — голос Антона, заботливый, тёплый, вызывает в душе бесконечный трепет. Женя дрожит и смеётся от лёгкой щекотки. Презервативы выскальзывают из руки.       Антон прижимает его к себе крепко и жадно, водит руками по телу, гладит, царапает — его руки везде достают и нигде не задерживаются надолго, вызывая желание просить, умолять, чтобы в определённых местах ласка стала чуть более интенсивной. Женю ведёт, он быстро согрелся, он часто дышит и трётся о бёдра, мягко массируя жаркой промежностью вновь отвердевший член, мечтая снова заполучить его внутрь.       Нежные поцелуи бархатом ложатся на кожу, пальцы спускаются по груди, животу, всё ниже и ниже. Женя в руках выгибается, стонет больше не в силах сдерживать удовольствие и крепко сжимает плечи Антона — свою единственную опору. Кажется, он висит на них, как над пропастью — руки ослабнут — и упадёт.       Антон еле слышно шуршит, совсем немного отодвигает его, чтобы надеть резинку, и почти сразу в его руках что-то хлюпает.       — Там ещё осталось? — удивляется Женя, когда до него доходит, что это смазка.       — Очень на это надеюсь. Иначе придётся нам…       От слов этих что-то внутри ломается, и через секунду Женя отчётливо понимает, что это терпение. Привстав на коленях, он спускает слюну на пальцы, быстро заводит руку за спину и почти сразу резко насаживается на член, принимая в себя целиком.       Томные вздохи боли и удовольствия разливаются по салону.       — Какой ты… нетерпеливый, — не то с насмешкой, не то с восхищением цедит Антон сквозь зубы, и Женя смеётся, но больше от радости, что удалось его удивить.       Однако стоит начать им двигаться, его накрывает нестерпимым, горячечным удовольствием, и кажется, что он кончит вот-вот. Он даже дышать забывает — так сильно сосредоточен на быстром, ритмичном скольжении внутри, и не замечает момента, когда в него почти прекращает толкаться Антон, и начинает скакать на члене он сам. Только цепкие пальцы сжимают вздымающиеся бёдра.       В какой-то момент Женя чувствует, что его пытаются замедлить, но не поддаётся, отстаивая свой ритм и своё удовольствие. Хитрый взгляд не даёт расслабиться, заставляет всё время быть начеку.       — Тебе нравится быстро и резко, я это заметил. Ну вот он опять. Что за манера — трепаться во время секса?       — Мне нравится молча, — уверенно отвечает Женя и поправляет чуть съехавшие очки. Кривая ухмылка в ответ больно скользит по нервам.       — Не любишь, когда тебе шепчут, какой ты горячий?       Щёки и уши вспыхивают мгновенно, внизу живота закручивается спираль.       — Не надо, А-антон… По-ожалуйста… — голос срывается. Нехорошо. Опасно.       — А мне так понравилось слушать, как ты умоляешь. — Руки Антона его оплетают за талию, притягивают ближе к груди, и становится ещё жарче и тяжелее дышать. — Я бы нарочно тебя пытал медленной лаской, чтобы послушать, как ты меня просишь.       Женя хочет что-то ответить, но голос срывается на продолжительный стон — так его увлекает происходящее.       — Я за тобой пока наблюдал в допросной, всё думал, как бы ты прыгал на мне.       Женя вспыхивает с новой силой. Как? Антон думал о том, чтобы с ним переспать, почти с самого начала? Но почему? Что его привлекло? Неужели так быстро заметил Женин интерес и решил просто взять то, что плохо лежит?       — Ты выглядишь милым, когда пытаешься что-то понять, ты знаешь об этом? И ты мне напомнил…       Женя, не выдержав, достаточно резко накрывает его рот ладонью — ему совершенно не хочется знать, кого он Антону напомнил, но сказать вслух об этом не хватит смелости.       — По-ожалуйста, перестань, — просит он вместо этого, и неожиданно для себя выдаёт чистейшую правду. — Ты ужасно меня смущаешь, и я не-е хочу снова кончить от твоего голоса раньше времени.       О том, что признание это было ошибкой, Женя смекает почти мгновенно — ухмылка под его ладонью становится шире, Антон открывает рот и кусает его за руку, а после почти вжимает в себя, крепко стиснув в объятьях и начинает долбить так быстро и резко, что выносить это молча становится невозможно.       Женя стонет на всю машину, кажется, и на всю парковку, даже Антон осторожно ему прикрывает рукою рот.       — Детка, потише, ты же не хочешь, чтобы сюда прибежала охрана?       — Не… назы-вай… меня так! — сквозь всхлипы и стоны требует Женя.       Ну и что, что он ниже Антона на полголовы… ну ладно, может, чуть больше, зато Женя старше его почти на год! Какая он, к чёртовой матери, «детка»? Всё его существо бурлит праведным гневом. Но даже от мысли об этом противном слове, яйца поджимаются так, словно их кто-то стискивает в кулаке. Или на самом деле?       — Ах! — Женя откидывается назад, прямо на руку, что держит его поперёк спины и возводит глаза к потолку, но ни черта не видит. Антон издевательски медленно дрочит ему — невозможно терпеть. Он хватается за его руку, пытается дёргать быстрее — не получается.       — Де-етка, — тянет с уже привычной издёвкой Антон. Побить бы его, да спустить охота. — И раньше какого же времени ты не хотел кончать?       — Раньше тебя, — отзывается Женя, не думая врать, и откровенностью этой, к собственному удивлению, обескураживает Антона. — Я ведь уже раз кончал, а ты ни разу ещё.       — А ты что, считаешь? — спрашивает он с какой-то чудной улыбкой, как будто неловко теперь ему.       — Да нет, просто мне хочется, чтобы и ты получал удовольствие.       Поняв, что Антон под ним остановился совсем, Женя слегка наклоняется, хватается за его шею, прижимается лбом ко лбу и, закрыв глаза, шепчет на выдохе:       — А ещё я ужасно хочу почувствовать, как ты спускаешь внутри меня, — он начинает медленно двигаться в такт своим словам и улыбается шире, когда Антон еле слышно прерывисто выдыхает. Губы дрожат — его накрывает от удовольствия. — По-о правде сказать, — Жене ужасно стыдно упоминать об этом, но он уже начал. — Мне жаль, что ты предпочитаешь в резинке… Хоть это и правильно… Но я бы хотел… Почувствовать… — Женю перекрывает, иначе не объяснить, как он вообще это может произнести вслух. В любой другой ситуации он бы уже сгорел от смущения, только подумав об этом. Но рядом сидящий Антон так приятно и тяжело дышит от его слов, что Женя, пожалуй, начинает его понимать — это и правда заводит, когда на тебя вот так реагируют. — Как твоё семя… вливается в меня… и как потом вытекает… Как внутри хлюпает…       — Господи! — с утробным рычанием Антон хватает его входит так резко и приятно, что Женя, забывшись, кричит. — Да! — голос его больше похож на хрип, но это всё ещё его голос, и он преисполнен ехидства больше, чем когда бы то ни было. — Давай, покричи моё имя, детка, пусть вся парковка знает, кто тебя трахает!       — Антон! — возглас выходит отчаянным и возмущённым, но никакие другие слова на язык не идут.       — Что?       — Не надо… так…       Он не готов к таким выражениям, к таким понятиям. Женя не хочет себя обнадёживать тем, что они останутся вместе хоть на какое-то время. Они совершенно разные, из разных миров, и то, что их жизненные пути сегодня пересеклись, ещё ничего не значит. По крайней мере ему спокойнее думать именно так. А звать партнёра по имени во время секса — это почти как шептать «я люблю тебя» тихо на ухо перед сном, когда вы ложитесь в одну постель из вечера в вечер.       Но Антон его ловит за подбородок пальцами и притягивает к себе:       — Женя… Женечка… — он гладит щёку и целует так нежно, что в груди начинает пылать от сладкой истомы. И тут его резко пронзает от острого удовольствия с примесью лёгкой тянущей боли — Антон снова взялся помочь рукой.       Женя отталкивается и, упираясь ладонями в грудь, как рыба на суше, хватает ртом перегоревший воздух.       — Ан-тон… Мх! Антон, пож…. Пожалуйста! Антоша…       У-у-у, плохо дело, — звучит у него в голове противный задиристый голос, как всегда, вылезающий именно в те моменты, когда сам Женя наиболее уязвим, но в этот раз он его не собирается слушать, всеми силами пытается игнорировать, забываясь в шальном удовольствии.       Пальцы впиваются в крепкие плечи так, что становится больно ногтям. Каждый их вздох наполняется стоном, каждое движение грозит стать последним. И в этот момент Антон добирается до соска. Прикосновения хватает, чтобы у Жени слетели все тормоза. Он кричит, выгибаясь, и по отрывистым, сбитым движениям бёдер под ним, по частой пульсации члена внутри понимает, что Антон кончил с ним одновременно.       Затихнув, они ещё несколько долгих секунд сидят, крепко обнявшись, и Женя не хочет его отпускать. Он понимает, что совершенно не хочет его отпускать вообще никогда. И в этом его катастрофа.       — Фух! — вздыхает Антон и, чуть отстранив его, смотрит с усмешкой, только сейчас она не вызывает, к несчастью, ничего, кроме мрачного осознания собственного поражения.       Но одна фраза:       — Ты удивительный.       И благодарный взгляд, и Женя готов на крыльях выпорхнуть из окна автомобиля.       — По правде сказать, не думал, что у меня сейчас что-то получится. Обычно в таком состоянии я предпочитаю и не начинать, — посмеивается Антон, пытаясь движением головы отбросить со лба налипшую чёлку, и когда Женя осторожно снимает влажную прядь, берёт его руку и с чувством целует. — Но перед тобой устоять не мог.       Жене приятно. Может, хотя бы за это его запомнят.       Он целует Антона долго, как будто уже прощается, и в душе его вновь прорастают чёрные корни тоски. Отстранившись, он протягивает Антону пачку салфеток и осторожно приподнимается на коленях, придерживая у основания член, чтобы не снять резинку, а после стягивает её рукой и завязывает узлом.       Опустившись на плед, Женя едва подавляет желание завернуться в него и упасть на плечо Антона, чтобы как следует выспаться после таких приключений. Но поздно уже, ему надо ехать домой, пока его девочка не наделала дел прямо посреди комнаты. Правда, Алиса уже большая, ей в прошлом месяце исполнилось полтора года, а по овчарочьим меркам это около двадцати лет. Но Женя всё равно старается не оставлять её без присмотра надолго. Всё же она скучает, соседей начнёт беспокоить — блажить, игрушкой пищать от безделья, да мало ли что. Да и сам Селезнёв вдалеке от неё чувствует себя странно. Знание, что дома тебя ждут всегда, в любом состоянии, и любят любого, какими бы ты ни был, просто потому что ты хозяин — очень обязывает. И совершенно не докучает.       Женя всегда, с самого детства, мечтал о собаке, поэтому взял из приюта щенка как только позволили средства. А имя он для неё придумал давно, в честь героини одной из любимых книг…       Вот уже брюки с носками надеты и зашнурованы берцы, куртка застёгнута, сумка закреплена поверх. Тщательно протерев очки, Женя в последний раз проверяет всё ли в порядке с формой, когда замечает, что рядом на удивление тихо. Он смотрит на Звёздочкина — тот, кажется, задремал. Кофта осталась валяться рядом, хотя бы штаны натянул — и на том спасибо. Можно накрыть плащом и оставить, как есть — пусть спит, он ведь тоже устал, в конце концов, он в своём доме (по крайней мере Женя на это очень рассчитывает!), проснётся, поднимется и всё в порядке. Но от мысли об этом становится тошно. Как-то всё это не по-людски. Хочется позаботиться об Антоне, как тот позаботился бы о нём.       Поэтому он сжимает крепкое, обнажённое плечо и легонько трясёт. Антон, и правда, успел задремать — он вздрагивает, открывает глаза, зевает и улыбается, чуть сонно жмурясь, как желтоглазый породистый кот.       — Вымотал ты меня, — замечает он с некоторым удивлением и озабоченно смотрит на целиком одетого Женю и на фуражку в его руках. — Уже собрался? Может, позавтракаем?       Этот вопрос Женю ставит в тупик. Есть-то он хочет, конечно, он бы уже раз десять позавтракал, если бы не весёлые покатушки (правда, он и не в претензии, но не суть). Но чтобы Антон приглашает его вместе провести время и разделить с ним трапезу!..       — Ты-ы хочешь позвать меня куда-то? — немного запнувшись, интересуется он.       — А ты бы хотел в заведение? Без проблем, — улыбается Звёздочкин. — Только мне надо зайти помыться, да и одежду сменить.       — Да уж, наряд для прогулок не подходящий, — поддерживает его Женя, спрашивая себя ежесекундно — готов он продолжить общение или с него на сегодня достаточно. — Мне подождать тебя здесь или на улице?       Антон на него как-то странно смотрит и вымученно усмехается.       — А ты мне не мог бы помочь дойти до квартиры? — Женя робеет ещё сильнее, и появляется странное чувство, что если он поднимется к Антону — больше оттуда не выберется до вечера. Он просто сам не уйдёт, не захочет. А после будет страдать. — А то голова спросонья какая-то странная.       У Жени и самого голова уже ноет. Напряжённые сутки с лишнем без сна, три часа без еды и примерно столько же без воды делают своё чёрное дело. Клятвенно обещая себе, что он только переведёт Антона через порог, а потом снова спуститься вниз, чтобы ждать на площадке у дома, Женя с ним соглашается, и они покидают машину.       Свитер Антон надевать отказывается, просто повязывает за рукава поверх плеч, а плащ оставляет в руке.       Увидев себя в отражении зеркала в лифте, Женя краснеет так, что пятна помады становятся почти незаметны, Антон лишь над ним посмеивается и предлагает умыться, когда они доберутся до дома. Женя кивком соглашается, обещая себе, что дальше ванной он не пойдёт — только туда и обратно, десять минут, но вид их обоих в зеркале, чуть более, чем экзотический — сбивает настройки. Антон ему напоминает не то остепенившегося, но ещё помнящего разгульную юность неформала, не то возрастного ролевика, не то живого вампира (в пользу этого говорит ещё и непривычная бледность лица, или так свет в лифте падает). Да на вампиров они теперь оба похожи из-за помады, размазанной вокруг губ. Так и рисуется в голове, как они возвращаются в замок после одной из своих зажигательных оргий. При мысли об оргиях, Женя невольно сглатывает слюну. Сколько бы всякого он с ним попробовал, если бы выпала у него такая возможность.       И всё-таки очень странно, что Антон его выбрал. Хотя у него в отделении и выбор-то был невелик. Но что же тогда, получается: у Антона нет никого постоянного? Жене совсем не хочется думать, что Звёздочкин из тех, кто пойдёт налево при первой возможности. С другой стороны, что тогда делают презервативы со смазкой в машине. Сплошные загадки. Женя даже не знает толком, гей Антон или он просто свободных нравов и не заморачивается на половые вопросы.       И тут ему в голову тюкает, словно гвоздём, и он произносит, не задумываясь об уместности:       — То, о-о чём Семён Павлович говорил — неправда. Мы с ним не спорили. Он приставал ко мне с расспросами всякими о тебе и не только — это было. Но спорить с ним я бы не стал. Особенно, по такому поводу. Это гадко.       Антон на него смотрит долгим, пронзительным взглядом, словно просвечивает насквозь, и усмехается.       — А какие ещё он тебе задавал вопросы?       — Ну там, — Женя мямлит в неуверенности. Ему неловко рассказывать о таком. — В общем. Он познакомить меня хотел со своей дочерью, чтобы мы с ней сходили куда-то, типа как на свидание. Но я у них был один раз, познакомился с ней, а дальше не смог, — он опускает лицо, потирая при этом тыльную сторону шеи, но всё равно начинает чувствовать, как густо краснеют щёки под пронзительным взглядом медовых глаз.       — Некрасивая?       — Наоборот. Она очень красивая. Но какая-то грубая очень. И злая. Я бы с ней даже дружить не смог, не то, что всё остальное, — Жене неприятно выставлять себя в подобном свете, вроде как он невинный, а кто-то другой — плохой, даже если на деле оно приблизительно так есть. — Я ему честно сказал, что мы с ней разные, и ничего не получится. Так он после этого прицепился и начал всякие наводящие вопросы задавать.       — Понятно, — холодно и с отвращением отзывается Антон и переводит взгляд на зеркало, глядя себе в глаза, в упор. — А перевестись ты не можешь.       — Могу, конечно, попробовать. Но что я ему скажу?       — Тоже верно. Для этого нужен более веский повод, чтобы потом ничего предъявить не могли.       Женя глядит на него и поражается: Антон ему кажется в этот момент на несколько лет себя старше — такой он серьёзный и глубокомысленный. Как будто задумал что-то. Жене от этой мысли почему-то становится страшно.       — Только, по-ожалуйста, не надо в это влезать?       — О чём ты? — удивляется Антон и вновь усмехается, только уже отстранённо, устало, и от этого Жене кажется — холодно. — Дипломатор ушёл в отставку. Ты сам его проводил, неужели не помнишь?       — Если бы что-то зависело от моего желания, я бы тебя отпустил за так, — глядя в глаза, отвечает ему Селезнёв. Он бы правда хотел иметь суперспособность, чтобы такое менять, но у него и обычными-то способностями иногда напряг, про супер и заикаться нечего.       Лифт плавно останавливается и мелодично звякает. Женя подставляет плечи, как уже делал до этого, и Антон повисает на нём, обнимая второю рукой поперёк живота.       Они проходят в квартиру, и там Женя быстро снимает обувь, чтобы сходить умыться, а, когда возвращается из ванной, Антон огорошивает его очередным предложением:       — Может, позавтракаем у меня? Я закажу всё, что хочешь.       Женя почти испуганно поднимает глаза, и сердце взмывает в небо от обжигающе нежного взгляда. В этот момент у него так сильно сводит желудок, что спорить не остаётся сил. Он только надеется, что Алиса его дождётся. Хотя, вероятно, стоит уже набрать их постоянному догситтеру Свете, чтобы она и сегодня пришла. То-то она будет рада!       От близости дома, уюта, Женю развозит с каждой минутой. Он словно пьяный, снимает куртку, и вместе с фуражкой и поясной сумкой, которую носит обычно через плечо, закидывает на вешалку.       Минут пятнадцать у них уходит на то, чтобы сделать заказ, под конец оба уже никакие. Мозги зависают и отключаются каждые тридцать секунд, но Женя упрямо вздрагивает, открывая глаза, чтобы продолжить вникать в происходящее. Правда, пока Антон ходит перед ним в одних брюках, думать о чём-то серьёзном совершенно не получается.       Видимо, он всё-таки отрубается на диване, потому что, открыв глаза, видит перед собой маленький, складной столик, уже сервированный на двоих с горячей едой и двумя дымящимися чашками кофе. Собственно, из-за запаха Женя и просыпается. Тут же приняв сидячее положение, он вытягивает из кармана мобильный. Пять минут двенадцатого, кошмар! Он самый отвратный хозяин на свете!       Найдя Свету в мессенджере, торопливо, не попадая по кнопкам, Женя печатает сообщение, но как раз в этот момент рядом с ним садится Антон в махровом халате с зачёсанными назад влажными волосами, и от неожиданности смартфон выпадает из рук.       — Прости. Напугал? — он наклоняется и, подняв телефон, откладывает его на подлокотник со своей стороны, видимо, чтобы Женя не отвлекался во время завтрака.       — Нет, всё в порядке, я просто…       Женя сдвигает очки на лоб, чтобы размять ноющую переносицу, возвращает на место, устало ругается про себя и берётся за кашу.       Их завтрак проходит в почти уютном молчании. Мешает Жене лишь то, что он не понимает, что ждёт его дальше, как он доберётся до дома в таком состоянии и что он здесь делает в принципе. Но рядом с Антоном сидеть хорошо и уютно, и он себя ловит на мысли, что так бы ещё сто лет просидел.       — Может, останешься? — озвучивает Антон вопрос, уже с полчаса витающий в воздухе.       Женя не может сдержать улыбки. Он не понимает, зачем Антону всё это, но то, что его хитрый план изначально выглядел именно так, прослеживается на раз.       — Антон, — поворачивается он и отставляет чашку, чтобы случайно не вылить себе на брюки, если услышит нечто волнующее. А вдруг! — Объясни мне, пожалуйста, что я здесь делаю? Я сколько сам не пытался прикинуть — так и не смог.       Звёздочкин, замерший с чайной ложкой во рту, выглядит невероятно мило, но всё же, комично. Но когда вынимает ложку, выражение его лица делается максимально серьёзным и тёплым одновременно.       — Я не хотел расставаться с тобой, вот и всё. И мне показалось, ты ждал моего предложения. Это не так?       Женя не может представить в этот момент более личного и обескураживающего вопроса.       — Так, — отвечает он просто, потому что врать не привык, да оно сейчас и не нужно.       — Тогда к чему такие вопросы? — мягко интересуется он, должно быть, действительно, пытаясь понять причину странного Жениного поведения, непоследовательного для несведущего человека. Можно как раз сейчас сказать о собаке, и Женя уверен, Антон ему вызовет вертолёт, чтобы тот моментально был дома, ну или хотя бы такси. Но он, к несчастью, и сам расставаться не хочет. И если так можно, то он, конечно, останется, чтобы побыть с Антоном ещё.       — Я-я просто туго соображаю. Голова совсем не варит, — оправдывается он и усмехается через силу, ведь в висках действительно ноет — это не ложь.       Антон подсаживается ближе, и в животе у Жени, к его превеликому удивлению, снова сжимается и трепещет. Запах, тепло обнажённого тела, прикрытого только махровой тканью и этот голос… Будь Женя в норме, он бы уже стекал по дивану, чтобы ему отсосать.       — А ты допивай кофеёк, прими душ, и приходи ко мне. Я тебя буду ждать в комнате с приоткрытой дверью.       Женя смотрит в его жёлтые, блестящие, несмотря на усталость, глаза, и его начинает потряхивать от волнения.       — А потом что мы будем делать?       — Потом мы с тобой будем спать, — отвечает Антон ему так, словно с ведёт беседу с ребёнком. Это слегка задевает, но и ещё что-то дёргает в глубине, Женя пока не может понять, что именно, но почему-то от этого только сильней начинает сжиматься пружина внутри.       — А потом, когда выспимся? — голос его звучит несколько пьяным из-за сонливости и это спасение. Жене совсем не хотелось бы выглядеть брошенкой или пуститься в дешёвые выяснения отношений.       — А потом, — и Антон прижимается грудью к его плечу, и целует за ухом. — Мы с тобой подумаем и решим. У тебя же свободный день? Ты никуда не собирался? — спохватывается он. Хорошо, что хотя бы сейчас у него просветлело в мозгу!       — Никуда, — отвечает Женя, вздыхая, и снова берётся за чуть подостывший кофе.       Пока он заканчивает свой завтрак, Антон оставляет ему всё необходимое в ванной и, как обещал, отчаливает в кровать.       После контрастного душа, Женя себя ощущает намного лучше, ещё и зубы почистил — совсем красота. Он забирает из комнаты телефон и возвращается к спальне.       Удержаться и не сфотографировать спящего Звёздочкина — то ещё испытание, но Женя его выдерживает со стойкостью, достойной любого героя. Немного досадно, что Антон его не дождался, с другой стороны, он не видит его поющие брокколи, и это прекрасно.       Однако стоит Жене присесть на краю кровати, как из-за спины доносится:       — Симпатичные трусы. Где купил? Вот аферист.       Жене уже не конфузно нисколько — просто смешно. Оказывается, у них и в таких вещах вкус совпадает. Что дальше? Пикники по выходным и покупка совместной квартиры?       — На алике, — на автомате кидает он, хотя сам уже и не помнит, откуда такое приданое.       — Надо и мне там порыться. Никак руки не доходят.       — Ты чего не спишь? — усмехается Женя и оборачивается. Антон, едва приоткрыв один глаз, выглядит очень хитро и оттого волнующе.       — Тебя жду. Я же обещал.       От его ворчливого голоса Женю захлёстывает уже знакомая нежность. Он чуть сдвигается к центру кровати, ложится и, дотянувшись, целует Антона в нос.       — Спи. Мне тут надо вопрос решить.       — Что за вопрос?       — Семейный.       Женя ложится под одеяло, и млеет, когда Антон придвигается и прижимается к нему всем телом вместе с ногами. Озябшими ступнями очень приятно елозить по волосатой голени.       Звёздочкин затихает, дыхание его становится ровным, глубоким почти моментально. Женя изо всех сил старается не уснуть вместе с ним и быстро печатает Свете всё то же, первое, сообщение, в котором он просит прощения и умоляет побыть с Алисой хотя бы до этого вечера, потому что у него случился «форс-мажор», а потом ещё пару минут гипнотизирует взглядом проклятые галочки.       На его счастье Света свободна и отвечает, что с радостью посидит, после чего резонно интересуется, что-то серьёзное произошло или так. «Кажется, что серьёзное. Но не страшное. Я бы сказал, что наоборот», — печатает он, отправляет и улыбается, представляя её улыбку.       — С кем ты там чатишься?       Женя от неожиданности мелко вздрагивает и язвительно бросает через плечо:       — Свидание отменяю.       К его удивлению, Антон слегка приподнимается на локте и тут же падает обратно.       — Что за Света с Алисой?       Вот они — чудеса идеального зрения, — не без зависти думает Женя. Он и в очках не особенно разглядит текст с чужого мобильного.       — Алиса — моя собака, а Света с ней часто сидит. Как раз об этом её сейчас и просил. И, да, всё в порядке, я договорился.       — У тебя есть собака, — голос Антона меняется, если бы не дремота, Женя назвал бы его обрадованным или очень довольным.       В этот момент экран загорается, и Женя читает последнее сообщение: «Очень рада за тебя. Отдохни, как следует!»       Он отбивает слова благодарности, улыбается, снимает очки, складывает их и кладёт вместе с трубкой на прикроватный столик, одновременно обращаясь к Антону:       — Любишь собак?       — Обожаю. — Женя к нему разворачивается и придвигается так, чтобы нос упирался в грудь, а Антон его тотчас же обнимает и прижимает к себе. — У меня всегда были в детстве. Однажды они меня покусали, но даже тогда я любить их не перестал.       — Я же говорил, что ты очень смелый человек.       Женя к нему прижимается сам, и всё в нём поёт оттого, как естественно и приятно он себя при этом чувствует.       — Я очень рад, что ты обо мне столь высокого мнения, — сонно бубнит Антон куда-то в макушку.       И всё-таки самодовольный, но не всегда козёл, — определяется Женя и нежно целует Антона туда, где ровно, размеренно бьётся сердце.