о том, каким бывает февральский снег

Кира ненавидела своего отца. Он улыбался узкими хихикающими губами, гладил мягко по голове, рассказывал сказки. Начиналось все с Русалочки с длинным хвостом за место ног, заканчивалось описанием инфузории туфельки, которая, по его словам, так прекрасна под микроскопом. Он был востребованным биологом и работал в научных лабораториях, которые были раскиданы по всей стране. Бывало, что он исчезал на пару лет, и Кира проклинала его за то, что он оставлял ее наедине с пьющей матерью. Семьи как таковой у них давно не было. Родители разошлись, когда Кире было тринадцать, но брак так и не расторгли. Медведева объясняла это вечной занятостью отца и истеричной привязанностью матери. Спустя несколько месяцев мать приводит в дом собутыльника, который в скором временем превращается в сожителя. Но кольца с безымянного правой руки так и не снимает. Мразь. С этого момента женщина, сидящая напротив за обеденным столом, переквалифицируется в Наташу. И не больше. Кира ненавидит своего отца за то, что ей приходилось выслушивать пьяные бредни Наташи, заунывно воющей одно по одному: — Ну назови ты его папой, — указывает вилкой на мужчину неприятной наружности, что открывал банку огурцов, — он же столько для тебя делает, — икает. — И это папа? Буэ, — Медведева запихивает два пальца в рот и отворачивается в сторону раковины. Это не папа. Папу она любила. Девушка привыкла добиваться своего кулаками. Ее вырастил двор, с вечными его скрипучими качелями, ободранными лавками, расхищенными песочницами и местной гопотой, что лузгала семечки вечерами. Условно двор делился на несколько компаний, она, конечно же, присоединялась к той, которая устрашала больше всего. — Ты че, нахуй? — и выебистые подростки в момент разбегаются. Они бесы этого района, если не шакалы. Каждый из них омерзителен по-своему. Вован отсидел два года в детской колонии, Тоха косит под скинхеда, хотя на дворе далеко не 2007, Маша бухает как не в себя, а потом не помнит, какой по счету она делает тест на беременность, другие глумятся над детьми помладше. Кира же просто неудачно вписалась в компанию, где ее по-свойски приняли. Она тоже бухала, тоже курила, тоже запугивала, но ночами ей снились эвглены зеленые и хлореллы. Юля появилась в ее жизни резко и совсем неожиданно. Мальчиковая прическа, наглый прищур и нескончаемый гонор. Она никак не отличалась от того быдла, что было вместе с нею в ее компании. Это случилось в мае. На ржавых турниках, как всегда, крутятся турникмены, по велодорожкам медленно катят колеса дошкольники, в воздухе пахнет эфемерным запахом свободы, а еще перегаром. Кире уже приелся этот тошнотворный запах. Им пронизана вся ее квартира, все стены, шкафы, допотопные часы с кукушкой, их кухонный стол. Она уходит оттуда, чтобы спастись от удручающей семьи, но на улице встречает такой же удручающий смрад. — Кирюха, тебе Виноградный день налить? «Пошел нахуй, » — в мыслях. — Лучше б Балтику обычную купили, — на словах. Во двор, где на скамейках восседали «Кира и компания», вваливается шайка шумных и вульгарных подростков, которые со всем варварством взрослой подростковщины забираются на детскую горку, а там громко смеются. Один из пацанчиков перевешивается через перила и обильно блюет на землю. Их землю. Их двора. Кире как-то похуй. Ну шкоды, ну ебланы, ну нарушили чужое личное пространство. Ну а по уму, это вообще общественное место. — Вы че ахуели? — орет Вован и сиюминутно подрывается, несясь к компании ребят. Начинается адовня. Слово за слово, мат на мат, алкоголь ударяет в голову, и кто кого пиздит уже не имеет значения. Кира подсвистывает и улюлюкает происходящему, надо же поддержать своих. А затем видит, как на Макса сзади налетают двое, что уже не по понятиям. Двое на одного — не норма. Она метается туда, пытается скинуть одного нападающего за шкиряк, но ее руку хватает какое-то бесноватое существо, с силой отдергивая руку Киры от чужого капюшона. Кира кидает злой взгляд на объект, что привлек внимание своеобразным жестом. Перед ней голубые глазки, хитрые до пизды, пухлые губы и нос, из одной ноздри которого уже течет кровь. Первая мысль: «Кто руку посмел поднять на девчонку?». — Ты хули лезешь в чужую драку? Стояла в стороне, там и стой, подвывай, ссыкло, — издает самоуверенным тоном маленький рот девчушки с хитрыми глазами. Кира кривится и понимает, что она уже сама хочет ей хорошенько въебать. — Борзая ты, сука, — сплевывает Кира, даже не смотря в ее сторону. «Ты не достойна моего внимания». Потасовка быдло-подростков продолжается до того момента, пока один из отбитых на всю голову парней из закадык Киры не поднимает с земли камень и метит прямиком в затылок парня значительно меньше его по размерам. Никто их не останавливает. В голове Медведой щелкает, и она со всех ног бежит останавливать Вована от очередной статьи. Момент — и Кира болезненно грохается коленями об асфальт, запинаясь о железный штырь. В ногу отдает сильнейшей болью, она стискивает зубы и пытается приподняться с земли, но замечает, что второй ноге также нихуйно досталось от земли матушки. Попытка проваливается. Вована оттаскивает кто-то другой, рокового удара камня о висок не происходит. А затем — громогласное, как выстрел в небо: «Менты, шухер!» Кира подрывается встать вновь, но колени подводят, отдавая острой щиплющей болью. Все убегают кто куда, слышен топот полицейских ботинок, а затем и сами мужички в форме появляются на горизонте, пробегая мимо Киры, видимо, подумав, что она простой коленочный инвалид. На душе погано и пусто. Никто не попытался ей помочь. Нет, даже не обратил внимания. Из кустов показывается черная макушка, заинтересованно бросающая взгляд на Киру и ее истерзанные ноги. Кровь из носа у этой девочки больше не идет. — Не можешь подняться? — Могла бы, не сидела бы, как чепух, — язвит Кира и пытается взглядом дыру просверлить в чужом лбу. — Глумишься? — Глумилась бы, просто тыкнула бы в тебя пальцем и ушла, как другие, — девушка присаживается на корточки рядом и осматривает свежую рану. — Хуево че-то совсем. — Нормально, — фыркает Медведева, все равно видя в худой девчушке, что ранее обзывалась ссыклом, врага. А затем чувствует, как ей дуют на кровавые ссадины. Кира вопросительно и недоуменно поднимает глаза на свою «спасительницу», все также прожигая в ее лбу дыру. — Не нравится моя медицина? — хихикает. — Давай я тебе до дома помогу доковылять. Обопрешься на меня? — До дома меня не надо, там нечем рану обработать, — Кире неловко на кого-то опираться, но обстоятельства вынуждают. — До аптеки бы… — Я рядом живу, ближе, чем аптека. Давай я до подъезда тебя моего доведу, там на лавке посидишь, подождешь, пока я сбегаю к себе за всеми этими… штучками, — незнакомка, что оказалась милосерднее всех Кириных знакомых, чешет за ухом и оглядывается кругом. — Только вот, если нас вместе увидят, мои ребята… Блять, а с какого хуя меня это ебет? Я что, кто? Свободный человек. Медведева смотрит на профиль взвинченной брюнетки и не успевает за полетом ее мыслей. В голове единственное — ей помогут, и домой раненой не нужно возвращаться. Кире дают плечо, медленно и аккуратно поднимают на ноги, не торопясь ведут через дворы к месту, что девочка назвала домом. Вот так, мама, надо было. А далее, после недолгой разлуки, к ней из подъезда выбегает юная медсестра, что больно заливает ее колени перекисью. — Пластырь клеить? — улыбается девушка, возгордившаяся своим великодушием и новым знакомством. — Клей, — Кире ужасно неуютно. — Меня Юля зовут. А тебя? — Кира, — Медведева жмет протянутую бледную кисть и напарывается взглядом на теплую и искреннюю улыбку. Ей кажется, что она наконец нашла человека, которого сможет назвать другом. Они часто пересекаются взглядами, когда случайно видятся на улице. Оказывается, Чикина жила неподалеку все это время. Тусовалась в своей отбитой компании все это время. Ела пельмени через пару домов от Киры все это время. Жила все это время. От своих дворовых знакомых воротит, с ними дешевое пиво не пьется, а средние сигареты не курятся. Кира часто зависает на качелях, останавливаясь на границе неба и земли, бьется поручнями о предохранитель качели, раздражается, замедляет ритмичное раскачивание. Место на соседней качели пустует, хотя вся ее дворовая бригада визитирует за ближайшей лавкой. «Почему у нее шла кровь?» — смакует в мыслях образ черноволосой Медведева. Чикина за словом в карман не лезла, в стороне не стояла, в драки впутывалась, хоть и с осторожностью, выбирала противника по силе. Относилась к людям просто: уходят и приходят. Ни на ком и ни на чем не зацикливалась. Удобно. В жизни так много всего, чего она еще не испытала: с парашютом не прыгала, с водных горок не каталась, не угоняла чью-то тачку, не влюблялась. А тут еще тратить свои силы и нервы на отсеивание стоящих и нестоящих. Фе. По-честному, иногда она себя-то стоящей не считала. Медведева почему-то вызывала у нее интерес. Юля помогла ей единожды, более они не разговаривали, но теперь каждый раз, когда они пересекались где-то на просторе общего района, Юля чувствовала на себе чужой взгляд. Изучающей. И умоляющий? Юля не хотела, чтобы ее умоляли, достаточно просто попросить. На улице самая темная ночь за эту весну. Звезд почти нет, только одинокая луна в ночном сумраке и стук качелей о предохранители. Юля видит вдалеке стройный силуэт со светлым туго забранным хвостиком, раскачивающийся в надежде сделать невозможное на этом сооружении солнышко. Кира слышит, как на соседнюю качель приземляется чье-то тело. У Киры ползет смущенная улыбка, она догадывается, кто это. — Одной — не круто, — Юля наблюдает за фигурой, совершающей движения вверх-вниз. Кира медленно тормозит вытянутой ногой и останавливает аттракцион окончательно. — Хочешь, в океанариум завтра сгоняем? — Кира смотрит глаза в глаза. Стреляет ровно в горло, без промахов. — Ты мне так дружить предлагаешь? — Юля достает из кармана зажигалку, пачку Кэмэла, две сигареты, протягивает. — Может, и предлагаю, — Медведева забирает сигарету из чужих пальцев, ждет жигу, чиркает. С Чикиной средние сигареты курились. — Хорошо, я не против, — темненькая девушка хихикает, потирая свои запястья. — Давай тогда парочку фактов о себе сразу накинем. — Начинай, — смотрит с интересом Кира, подмечая, как Юля мило поджимает губы, обдумывая что-то в своей голове. — Та-ак. Я телец, не верю в гороскопную хуйню, не кололась ни разу, вредные привычки имею, — вертит в руках сигарету, наглядно демонстрируя, — в отношениях была исключительно по приколу, а так я добрая, думаю. — Скудно, — тянет Медведева, в свою очередь ей хотелось пойти сразу с козырей, тем самым, показав Юле серьезную настроенность на дружбу с ней. — Я чавкаю, иногда говорю во сне, задираю одну ногу за столом, чищу зубы один раз в день, ненавижу свою мать, которой бутылка дороже меня, ненавижу ее мерзкого ебыря, который мозолит глаза каждый день, ненавижу слышать их пьяные стоны за стенкой. Люблю биологию. — Ебать, — Чикина шумно выдыхает дым и округляет глаза. Моментально хочется поддержать с виду сильную и независимую Киру хоть чем-то. Юля тянется к ней и свободной рукой приободряюще трет ее плечо. — Биология так удивила? — смеется Медведева, а у самой на душе расцветают васильки. Ее, кажется, впервые в жизни поняли. В океанариуме они долго смотрят на рыб, Кира рассказывает почти о каждой индивидуальную биографию, через стекло тыкают морских звезд, чтобы те отлипли от него, вспоминают, какие из этих рыб были в «Поисках Немо», а какие в «Поисках Дори». Юля на все слова реагирует занятно: вскидывает нос вверх, губы смыкает, образуя общеизвестный мем. Правда слушает. Летом они множество раз оказываются в одно время в одном месте. Залезают на заброшенную стройку, бегают по полуразвалившейся лестнице, пропуская по несколько ступенек, хватают друг друга за задние карманы, пытаясь остановить. И много-много разговаривают. Юля рассказывает о том, как ее избивала любимая бабушка шнуром от пылесоса, о том, как она кричала от боли, о том, как бабушка ее затыкала, Юля послушно молчала, а бабушка продолжала бить. Показывает шрам на бедре, больно улыбается: — Кроме бабушки у меня никого, — а Кира понимает. В июне они несколько раз ездят в лесопарк на окраине города. Сидят за столиками на природе, где скопился контингент весьма старше девушек, пьют разливное, которое им продали по липовому паспорту, и угарают с абсурдности ситуации. Кира напивается тогда впервые при Юле, ругается вдрызг с барменом, который не хочет поить их за счет заведения, перевешивается через стойку в попытке дотянуться кулаком до его носа. А Юле смешно. Она не осуждает Киру за этот ебаный стыд, а мило гладит по спине, тянет за край футболки и стаскивает вниз на пол, а потом спешно уводит из забегаловки. Медведеву выворачивает в лесочке за деревом, а Юля придерживает ее выбившиеся прядки. Во дворе среди знакомых многоэтажек байки Антона про сосабельных блондинок Киру настоебали. Обществом этих людей она лишь занимала свое время между встречами с Чикиной. Юля светила какой-то непосредственностью, легкостью и открытостью. Да, обычная девочка, предпочитающая мужской стиль женскому, да, через слово мат, да, все еще лакает спиртное со своей шизоидо-подобной компашкой, но вы бы видели, какими глазами она смотрит. В Юле жизнь. И ее вкус Кира наконец чувствует. В августе дождливо. Юля с Кирой часто зависают в Юлином подъезде, ловя на себе недовольные взгляды соседей, которые весьма не рады шумным посиделкам на подоконнике. Они играют в карты, честно, без шулерства, несколько побед Юли подряд, Кира цыкает недовольно. Юлин кроссовок плотно упирается в кеду Киры, пару раз стукает его, а после некоторого копошения Юля извлекает ступню в белом носочке из кроссовка и ставит ее на икру Киры. — Чего это? — вопрошает Медведева, чувствуя чужую ногу на своем теле. — Успокаиваю тебя, вот чего. Руками не могу погладить, картами заняты, — Юля ухмыляется, намекая на свои выигрыши, язык показывает. Улыбается. Кира не впервые видит эту улыбку. Но сегодня впервые тает. Спустя несколько месяцев тесного общения Юля прекрасно осознает, что смотреть на Киру без пресловутых бабочек в животе больше не получается. Их разговоры превращаются в беспрестанный флирт. Жесты становятся другими, более медленными. Кира убирает упавший листик с легкого осенней ветровки Юли и задерживает руку на краешке одежды. Юля подмечает это, Юле невтерпеж. Впервые Юля приводит в гости Киру в сентябре, когда мама, запрещающая дочери приводить в дом гостей после слишком буйной пьянки Юли со своими друзьями, во время которой было разбито с десяток стаканов и выбита дверца шкафа, уезжает в отпуск в санаторий. В доме только бабушка. На нее смотреть Кире не нравится, зная о старом инциденте, произошедшем с ее подругой. Бабушка в основном ворчит, причитая: — Маме расскажу, что ослушалась, свою шпону опять привела. — Да помолчи ты, баб, — отмахивается Юля, прогоняя ее ладошкой. Повернувшись в сторону Киры, у Юли улыбка расползается тут же, непременно, что-то замышляющая. Кира улыбается в ответ, но пока ничего не понимает. Ей вроде как поесть положили, в чем тут может быть подвох? — Че с лицом? — глупо ставит вопрос Кира, после чего слышит заливистый хохот Юли, которая пытается прикрыть рот ладонью. — Мать жива, Кир, не переживай. А потом Кира чувствует, как под столом на ее колено приземляется чужая ступня. «Так, поняла, Юле так удобнее». Сердцебиение учащается. Юлина нога ползет дальше, медленно проходясь по Кириному бедру вверх, а затем также сладостно медленно опускается промеж ляжек Медведовой, (что уже с минуту не дышит), заставив тем самым чуть раздвинуть ноги. На стуле резко становится слишком мало места. Между телом Киры и Юлиной ножкой меньше сантиметра и теперь остается одно — левитировать, чтобы не сократить расстояние. — Кушай, что сидишь, не вкусно разве? — тянет Чикина, наматывая на вилку спагетти. Взгляд глаза в глаза. В стиле Киры. Но Кире сейчас вообще не до ее стиля. Ей до стиля «дайте, пожалуйста, воздуха». Она чуть наклоняется в сторону тарелки, аккуратно берет вилку, вторит движениям Юли. В голове: «Не дотронулась, выиграла». Отправляет еду в рот, жует. На губах Юли уже победа, а Кира за секунду до понимает, что ей не выпутаться из этих паучих сетей. Чикина сама сокращает расстояние до Кириного женского начала и чуть надавливает. — Ой, — наигранно выдает Юля, на что Кира может только принять свое очередное поражение. На кухню маленькими шажками вплывает бабушка Юли, на которую Кира реагирует резким продвижением себя и стула глубоко ногами под стол, заставив Чикину согнуть ногу в колене. Она сгибает, но ступни не убирает, лишь плотнее надавливает, немного перемещает и вновь возвращает, устраиваясь поудобнее. Юле забавно, а у Киры лицо все пунцовое. Вечером Медведевой прилетает сообщение в мессенджере: «Жаль, что ты была в штанах (» Кира лыбится и краснеет в тот же цвет, что и несколькими часами ранее. Переворачивается на другой бок, вертит в руках телефон, вслушивается в знакомые крики домочадцев и набирает: «Жаль, что это были не руки». Кира быстро переваривает отправленное. Ощущение, что она только что отправила предложение «на подрочить». В сентябре они часто зависают у Юли дома, пока ее мама в отпуске. Смотрят 2×2, Друзей, Клинику и другие ситкомы, которые обожала Юля. Они сидят под одним пледом, в опасной близости, но обе ничего не делают, будто бы пытаясь удержать последние капли своей гетеросексуальности. У Чикиной очень красивый профиль, мягкие волосы ежиком, теплые руки. Кира знает, что ничего, абсолютно ничего гетеросексуального в ней не осталось. Юля видит татуированные костяшки, что опираются на кровать рядом с ее бедром, и теряется в наплывающем возбуждении. Мысленно она уже тысячу раз приняла Кирино предложение «на подрочить». Октябрьский холод настигает врасплох. В распахнутую Юлину ветровку дует, проникая под кости. Губы обветрены, пальцы на руках тоже. На набережной пустынно, почти никого, идеально. Кира тоже идеальна. У нее сиплый прокуренный голос, молчаливые карие глаза, в которых на самом деле скрываются ворота в утопию. Она выслушает, она поймет, она обнимет, никогда не будет видеть в тебе ту грязь, может, которой ты на самом деле и являешься. — Нам пора поговорить, — выдыхает Юля. Она знает, что чувствует к Кире, точно может дать этому определение и, скорее всего, знает, что это взаимно, но все равно продолжает тревожить себя различными мыслями по типу «эти ее влюбленные взгляды в мою сторону мне точно мерещатся», «я ей на рану подула в самом начале, вот и благодарна мне до сих пор». — О чем? — Кира лихорадочно сжимает ладони в карманах. На душе нечто невнятное между «признайся ей первой» и «ебать, как же страшно, нахуй». — По-моему, мы упустили столько возможностей потрахаться, Кир, — шепчет Юля, собрав в себе всю свою смелость и остроумие. Она надеется, что внятно донесла подруге свой посыл. Медведева молчит и улыбается куда-то в молнию куртки. Через секунду они будут друг у друга официально. — Это альтернатива на «люблю тебя» или на «давай встречаться»? — Кира вжимается в куртку еще сильнее, косит взгляд на краснеющую Юлю, которая явно не хотела произносить ни того, ни другого сегодня. Кира хихикает, теперь одерживая победу. — Хах, ну, на то, и на другое. Они целуются везде, где только могут оказаться. В подъезде, куда теперь без страха можно садиться пятой точкой: отопление дали. Во дворе, перевешиваясь через забор, который решили преодолеть нестандартным способом. В подсобке в магазине, где работал отчим Юли, куда часто зазывал подработать падчерицу. В тесном помещении среди кучи пыльных швабр, тряпок и ведерок язык Киры кажется еще более жарким, пылает во влажном рту Чикиной. Они хватаются друг за друга, оголяя плечи, шеи для поцелуев. Губы у Юли маняще-сладкие, Кира не может остановиться слизывать с них ее мед. Чикина неожиданно начинает сползать на пол, утягивая за воротник Медведеву, не прекращая врезаться в ее губы поцелуями, шепчет, почти не отстраняясь: — Здесь. Она тянется к Кириным узким штанам, ловко расстегивая на них ненужную пуговицу и ширинку. — Не здесь, — останавливает ее Кира, перехватывая руки. — Здесь, — твердит Юля, нащупывая на двери вставленные ключи и защелкивает ее на второй оборот. — Мы ебанутые, значит, место у нас тоже должно быть ебанутым. — Разве ты не хочешь побывать у меня дома? — Кира поднимает ту самую тему, что всегда интересовала Чикину. Кира не приглашает к себе, ей стыдно за своих родных, хотя, точнее, ее от них тошнит. Наверное, не хотела, чтобы Юлю вырвало прямо на пороге. — Их всех не будет через несколько дней, уезжают на свадьбу каких-то далеких родственников. Хуй знает, кто их решился позвать на культурное мероприятие. Единственное, что знаю, мероприятию пизда. А еще, что оно за триста километров. Чикина улыбается и снова утягивает Медведеву в поцелуй. У Киры дома словно ураган пронесся. На кухне уютные старые занавески, единственное, что там было уютного, старая загаженная плита, пакет пустых бутылок в углу, пол в порванном линолеуме. Кира вздыхает, замечая любопытный взгляд Чикиной, обращенный к кухне. — Ты туда не смотри, это не моя территория, — говорит Кира и уводит ее за плечи подальше от интересного интерьера. В комнате Киры словно другой мир. Запах ароматизированных палочек сразу бросается в нос, бьет крепким кофе, Юля смеется, вспоминая, какой гоповатой Медведева показалась Юле в первую их встречу, и теперь те ее представления никак не вяжутся с внутренним миром кареглазой, выраженной через эту комнату. Кире, оказывается, совсем не похуй на уют, на стене деревянная полочка, на которой расположено несколько зеленых растений, к стенам также приклеены разные вырезки из старых желтых книг, где записи не только печатными русскими, но и на латыни, а еще есть рукописные. А также приклеены фото множества каких-то непонятных для Юли существ, похожих на амеб. А на противоположной стене красуется одна единственная фотография с улыбчивым мужчиной, у которого перечеркнуто лицо красным маркером. — Это папа, да? — Юля знала все истории Киры, связанные с ним. На фотографии как раз изображен тот день, когда ее отец водил дочь в музыкальный магазин, показывал пластинки. — Он самый. Перечеркнула ебло предателю, заслужил. — Надеюсь, мне никогда не перечеркнешь ебало, — шутит Чикина и атакует Киру толчком в плечо. — Перечеркну, но все равно на стену повешу, — Кира ответно толкает Юлю легонько в сторону кровати. Та наигранно и с шумом падает, как побежденный спартанец, притворяется мертвой, высовывает язык. Кира смеется, наклоняется и целует в щеку. Вроде жива. Оказывается, Кира умеет не только создавать уют, но и доводить до оргазма за пару минут. Юля выгибается, хватает за плечо светленькую девушку, тянет на себя, кусает в истоме. Если Ким Кардашьян — секс-символ, то кто тогда Юля Чикина? Руки, руки, руки, они везде. Помещение наполняется клубом из стонов, выдохов и вдохов. Дорожка из поцелуев, оставленная Чикиной на Кирином теле, обрывается у кромки штанов. Глаза в глаза. Юля зубами отмыкает пуговицу, опаляя горячим дыханием кожу Медведой выше ткани нижнего белья, от которого с губ Медведевой слетает смущенный стон. — Я тебе за две минуты кончить не позволю, — произносит Юля, отодвигая в сторону тонкую ткань. Кира зарывается пальцами в чужие волосы и откидывает голову на подушку. Рядом фотография перечеркнутого отца. Соре, бать. В конце года, когда счастливая Кира катается на тележках с Юлей в супермаркете, выбирая новогоднюю утварь, в кармане ее спортивок вибрирует. Медведева, не торопясь, достает гаджет из кармана и ее сердце пропускает удар. «Приеду на новогодних. Люблю, папа». Предпраздничные дни пролетают как один. В Кире открывается бесконечное радио, из которого вылетают тонны матершины и килотонны историй о нерадивом отце. Юля радуется по-настоящему. Смотреть на такую воодушевленную и оживленную Медведеву до безумия приятно. На душе — солнечные зайчики и Кира, которая за ними бегает. Новый Год успешно начинается с боя курантов и радостного воя соседей из окон. Юля и Кира смотрят с улицы на желтые пятна в домах, освещенные разноцветными гирляндами, переглядываясь и потягивая теплое пиво. Справлять зимний праздник на улице с Медведевой не холодно. Чикина берет девушку за руку и целует, быстро оглядываясь, не повалил ли пьяный люд из подъездов. — Хорошо-о, — протяжно зевает Кира и ухватывает чужую руку сильнее. — Если кто-то криво глянет, притворюсь парнем, не впервой. — Или я, — на что обе смеются. Отец заявляется в воскресенье. У Медведевой бешеный мандраж и икота. Они не виделись чуть больше года. Здравствуйте, господин подарок, давно тебя не было в Уличных гонках. Юля вертится вокруг Киры, пытается отвлечь ее, привести в чувства, на что та не к месту смеется и говорит несвязный бред. Юля понимает, что их встреча — это, действительно, важно. На мужчине зимняя плотная дорогая куртка, легкая небритость и все те же смешливые глаза. От него пахло прошлым и семьей. Если бы он не был предателем, Кира бы с прыжка прыгнула к нему на шею. — Привет, рыбка, — мужчина улыбается, стоит на платформе у только что прибывшего поезда и снова делает это. Рвет сердце Киры на куски. Он сам подходит к ней, накрывает большими руками, сгребая в охапку, и гладит по спине. — Не плачь, все хорошо. А Кира даже и не думала. Просто от студеного ветра глаза слезятся. Правда. Папа Киры снимает двушку недалеко от железнодорожного вокзала, покупает туда сразу обогреватель и утюг. Это сетует о двух вещах: он приехал не на пару дней и собирается гладить вещи. — Как ты, Кира? — спрашивает отец, раскладывая на стол покупки, затаренные по-быстрому в соседнем магазине. Кира берет в руки чек и ахуевает. — Ты че бросал в корзину, вообще не смотря на цены? — девушка округляет глаза и осуждающе смотрит на родителя. — А что? Вроде все качественное, оправданно. Так как ты? Расскажи мне про все. Готов слушать. Отец к твоим услугам. — Ты мне отец раз в два года, — фыркает Кира, смотря в упор на предателя. — Я как всегда, все стабильно. Мать бухает, буянит, ведет бичевский образ жизни. — Ну не утрируй. Как ремонт? Мать хотела затеять, когда в прошлый раз приезжал. — Не затеяла, — буркает и исподлобья смотрит на человека напротив. Даже не похудел, удивительно, с его-то жизнью-работой. — Все также стесняешься к себе кого-то водить? — Вообще-то нет, — на губах появляется легкая улыбка. — Есть кое-кто, кого не стесняюсь. У отца взгляд, как у Юли. Смотрит с любовью и заботой. Он снова врывается в жизнь слишком неожиданно и снова все заполняет своим присутствием. Он много говорит. Рассказывает о новой работе с высокой ставкой, о новых образцах, получаемых в лабораториях, о песне, которую недавно слышал в баре, о саксофонисте, который аккомпанировал. «Американ-дэд», — думает Кира, поглощая бутеры с дорогущей икрой. Рассказывает о новом контракте с фармацевтической фирмой, о друге, который недавно развелся и через месяц снова женился на той же женщине, о своей крохотной комнате почти в центре Москвы. Вспоминает о том, как учил кататься Киру на роликах, о том, как ловил для нее лягушек и о том, какой ебаной ее мама была всю жизнь. Кира знала и помнила все это. Помнила о мамином передозе, о ее стеклянных бутылках, что летели в сторону десятилетней Киры, помнит синяк на руке от ее остервеневших пальцев. Папы не было, чтобы ее защитить. Он был на работе. — А я, кажется, могу быть счастливой и без тебя, — хочет ранить Кира, но напарывается лишь на отзывчивые глаза, он снова улыбается. — Молодец, я знал, что ты справишься, — треплет волосы Киры. — Расскажешь, кто он? — Она телец, не любит гороскопы, имеет пару вредных привычек… А еще она взахлеб слушает мои рассказы про одноклеточных. И заценила мои рассказы про тебя. На душе Медведевой моментально теплеет. Чикина по-любому сейчас ест что-нибудь вредное, сгорбившись, как горбун, и смотрит очередной ситком. «Надо их познакомить». — Приводи знакомиться, — озвучивает мысли Медведевой отец. — Тоже пару фактов про одноклеточных подброшу. У Юли глаза сияют и сердце почти не бьется. Кира рассказала про нее своему бате. Тому, кто висит у нее стене, тому, кто единственный до Юли спасал девушку от того, чтобы не сойти с ума. — Я типа… Мне что-то нужно принести? Или, может, подарить ему типа подарок на новый год? Или… — Ничего не нужно, Юль, — Кира подвигается ближе к Чикиной и чмокает в кончик носа, а затем в уголок губы. — Будь собой просто. Конечно, быть собой у Юли не получается. От волнения она слишком много болтает всякой ереси про свою старую компашку, про тупую математичку, про подработку у отчима, про то, что «А вы знали, что Кира ненавидит, когда кукурузные палочки на зубах хрустят, типа Кузи там…» «Нет, не знал», — удивленно в ответ. Юля часто-часто кидает взгляд на Киру, а Кире смешно, та похожа на испуганного потерявшегося кролика. Весь январь Кира живет у отца, приглашает Чикину на семейные чаепития, и Юля уже чувствует себя третьим биологом в семье. На жесткой полторашке спать тесновато, но, как в тетрисе, разложенные друг на друге ноги и руки помогают продуктивному сну. Юля дышит в чужие ключицы и не может надышаться. Кира обожает, как Чикина посапывает, она знает, что ей снятся хорошие сны. Медведев-старший в одни из выходных вывозит девчонок на горнолыжную базу. Обе впервые на лыжах. День смешной, отец смешной, Кира смешная и Юля тоже. Чикина думает, что, познакомившись с Кирой, она выполняет сразу два пункта из своего списка желаний: скатывается с горы, пусть и не с водной, и влюбляется. Февраль наступает слишком быстро, и у Киры потихоньку спадают розовые очки. Папа —это всегда не навсегда. Она присматривается к его небритым щекам, прислушивается к разговорам по телефону, замечает его частые внеплановые вызовы в местный научный университет. Вздыхает. Юля держит ее за руку. Его слова обрушиваются мокрым февральским снегом на Кирину голову. В ней звон. Не удается сосредоточить мысли. На холодильнике яркий хозяйский магнит, на нем Туапсе, Кира представляет, что она прыгает в него и убегает далеко в глубину моря. — Бать, нет. Ну… Я не могу. — Подумай, какая это возможность. Подумай о будущем, о том, какие перспективы перед тобой откроются. Медведева бредет по заснеженным улицам, колючий снег хлестает лицо, режет душу и распиливает легкие. Звон в ушах не прекращается. Юля. Юля. Юля. — Он получил место в Литвийском универе, — захлебывается в слезах Кира, падая в подъезде Юли ей в ноги. Обнимает тонкие колени, целует чуть выше них, сжимает, что Чикиной становится тяжело устоять на месте. — Подожди, солнце, боже, поднимись, давай в дом зайдем, что случилось? На кровати Юли смятое постельное белье, раскрытый ноутбук и еще не помытая тарелка после шоколадных шариков с молоком, а подле пара неряшливо брошенных раскрытых тетрадок. Пожалуйста, боже, дай сил. — Послушай, Кир, ты всегда понимала, что он не так надежен, как кажется. Я понимаю, что тяжело принять тот факт, что он будет жить в другой стране, но телефон-то никто не отменял… Посмотри на меня, иди сюда. Чикина садится на пол к рыдающей Кире и обнимает ее изо всех сил. Кире выть хочется. — Юль, у него есть блат на одного студента на биологический факультет. Он говорит, что это возможность вырваться из той гнили, что я имею рядом с матерью. Он говорит, что быстро оформит опекунство на себя. Говорит, что смогу стать перспективным специалистом, говорит, что это Европа. Говорит, что учебу можно начать сразу, как приедем. Я, блять, обычная гопота с района, Юль. Почему, сука, передо мной такая возможность? С какого хуя я могу, как по волшебству, поменять всю свою жизнь? Зачем? Я не хочу… Протяжные всхлипы заполняют всю комнату. В комнату дважды стучатся. — Съебитесь, — на эмоциях кричит Чикина в сторону двери и только сейчас начинает осознавать, с какой новостью пришла к ней Кира. Руки дрожат. Выходит, это не папа съебывает от Киры, а Кира съебывает от нее. В горле ком. Перед глазами пелена. Занавес. — Я… Я приму любое твое решение, — мудро. — Юль, пожалуйста, скажи, чтобы я осталась, скажи, что не сможешь без меня, скажи, что в Рашке я намного нужнее, чем там, скажи, Юль, — трясет Юлины плечи Кира, целует куда попадает, обнимает, снова продолжает свой нескончаемый монолог. — Хватит, Кир, перестань, слышишь? Я не могу принять за тебя решение. Я ни в коем случае не могу встать между тобой и каким-то неебическим вузов заграницей. О чем ты вообще? О чем ты меня просишь? Хочешь, чтобы я сказала, чтобы ты осталась, чтоб ты реально осталась?! — она смотрит в заплаканные темные глаза и понимает, как сильно ее слова разнятся с ее мыслями. — Я — не вся твоя жизнь, подумай. Кира думает и приходит к выводу, что Юля — вся ее жизнь, что бы она там ей ни говорила. Пара недель пролетает стремительно. Отец собирает чемодан, все чаще говорит по телефону на английском. Киру это пугает. Свой чемодан она собрала на эмоциях несколько дней назад. Из глаз не исчезает образ смеющейся Чикиной, что еще недавно пачкала нос в муке, когда вместе с Кирой пекла блины на папиной съемной. Они виделись каждый день, но Юли все равно было мало. Хотелось именно ее положить в тот чемодан, собранный наспех. В ночь перед ласточкой в Москву в дверь раздаются отчетливые громкие стуки. Кира подрывается, несясь к входной двери, ожидая там увидеть только одного человека. У Юли стеклянные глаза. Она с ходу толкает Киру и прижимает ее к стене, целуя напористо прямо в коридоре. — Тише, отец спит, — Кира озабоченно оглядывается на вторую дверь и ведет Чикину в комнату поменьше. Здесь нет прекрасного мира Киры, созданного плакатами, цветами и старинными вырезками. Здесь лишь аромат отцовских духов, что украл у Юли Медведеву. «Все-таки, правда, предатель». Юля целует Киру в губы, в шею, в ключицы, в плечи, снова в губы. Тянется рукой под домашние шорты, Кира не сопротивляется. Дрожащие пальцы Чикиной давят на хорошо изученное место, а Кире нихуя не хорошо. Она чувствует, что они обе тонут, а спасительный баллон только один. Кончить не получается от слова совсем. В голове Киры мысли о том, как ей не хочется терять этого птенца, что сейчас смотрит складируемой печалью. Юля же хочет сделать приятно в последний раз. Юля прощается. — Давай просто пообнимаемся, — шепчет Медведева, мягко целуя человека, что заменил ей свет. Юля зарывается в Кирину ночную рубашку, мнет ее до побледнения собственных костяшек, вдыхает запах родного тела и говорит: — Я тебя люблю. Кира кивает, сдерживая тяжелый ком в горле. — Люблю, люблю, люблю, люблю, безумно люблю, ахуеть, как люблю, обожаю тебя, люблю больше своей жизни, люблю больше всего, люблю, Кира! Я тебя люблю! — голос девушки переходит на хрип, слезы градом изливаются из глаз на грудь Медведевой, Юля еще плотнее прижимается. — Пожалуйста, прошу, не уезжай, если мои слова еще имеют вес, пожалуйста, останься, я правда без тебя не смогу, я не выживу, я не могу без тебя, я не хочу без тебя. Умоляю, Кира, умоляю, прошу, пожалуйста… Юля скручивается калачиком и давится всхлипом, соленые реки не останавливаются. Кира продала бы душу, чтобы Юля никогда больше в жизни так не страдала. Но собранный наспех чемодан уже стоит в углу. Медведева сжимает в объятиях чужие дрожащие плечи, целует в голову и тихо произносит: — Я тоже тебя люблю. Ужасно сильно. Прости меня, прости, прости. На вокзале холодно. Юля дрожит. В глазах не осталось ни слезинки. Кира смотрит ей в глаза, заметно сдерживая проступающие слезы. Они заходят в поезд, где Чикиной можно побыть еще пять минут. Она смотрит на знакомые тонкие ноги, на которые недавно закидывала свои, на пальцы, что не могут остановиться отбивать нервный ритм, на виновато сомкнутые губы, на пепельно-белые волосы, привычно собранные в тугой хвост. — Я тоже в белый ебану, — говорит Чикина, кладя голову на плечо Киры. Та лишь шумно выдыхает, давая понять, что хоть одно слово — и она расплачется. Руки Юли сжимают в своих чужие пальцы, те сжимают в ответ. — Я… приеду, — через силу произносит Медведева, тяжело втягивая в себя воздух. — Конечно, приедешь, куда денешься? — Провожающих прошу покинуть вагон, — слышится голос словно с другой планеты. В голове у Киры знакомый звон. Перед ней все, что у нее было, и она разменивает это на одну единственную попытку, выпавшую в жизни, выбиться в люди. Стоит ли того? В данный момент думается, что не стоит. Они обнимаются в последний раз. Юля чувствует, как Киру трясет всем телом. На улице снегопад. Кира смотрит в окно и видит любимую фигуру, что изо всех сил машет рукой, привлекая внимания. Поезд трогается, Кира прилипает к окну, пытаясь разглядеть все детали и черты самого близкого человека в последний раз. Смотрит в голубые глаза, в которые летит появившийся неоткуда белесый снег.

В твоих глазах февральский снег, И нет мольбы, а в ней нужды…

Юля глотает свою боль вместе со слезами. Больше не умоляет, Кира уже сидит в удаляющемся поезде. Кажется, что в следующий миг она упадет от грохота разбитого сердца о ребра. Образ Юли больше не видно в окно. Кира отстраненно отодвигается от него, опускает глаза и дает волю своим эмоциям. — Тише, Кира, — гладит ее по руке отец. — Не убивайся так. А Кире не то, что слезы тяжело было сдерживать, из нее гортанный вопль рвался. Так больно не было еще никогда. *** Они обязательно будут счастливы. Порознь.