•──────✾──────•
Лето сменяется осенью; жизнь течёт плавно и неспеша, давая им ощутить каждый вдох, каждый шаг, который они делают, держась за друг друга, пока строят свою жизнь. 10 сентября Йен обнимает Микки со спины, сжимая его талию, согревая его своим теплом от порывов прохладного осеннего ветра, пока они стоят у сада его тёти и готовятся к тому, что они обсуждали последнюю неделю. — Надо ещё укрыть розы и пионы на зиму, — бормочет Микки, немного дрожа, но не от холода, и Йен кивает, обнимая его покрепче, — Наверное, большинство цветов погибли и… — И мы заново посадим их весной, — перебивает его Йен, пока Микки не зашёл на опасную территорию, — Но я действительно думаю, что это не так…возможно, лаванда, но разве это не те вредные кусты, которые умирают, если солнце не светит на них ночью? — Нет, — хмыкает Микки, но улыбка трогает уголки его губ, — Так что я…начну слева, а ты… Он разворачивает его, обнимает, практически баюкая у себя на груди под приглушенное ворчание и говорит, то, что будет служить кредо всей их последующей жизни, — Мы разберёмся. Мы разберёмся. Чтобы там ни было. Они так и сделают. Они убираются около 4-х часов: Микки срезает цветы, которые уже отцвели и готовит их к зимовке, пока Йен избавляется от сорняков, каких-то принесённых ветром кустов и собирает садовыми граблями мусор и листья. Вместе они перекапывают несколько грядок; земля твёрдая и не поддаётся легко, но сад медленно преображается из бессмысленных зарослей в уютный палисадник с всё ещё цветущими хризантемами и красивейшими цветами, что Микки зовёт "Львиный зев". Они устают, вытирая рукавами пот и пыль с лиц, садясь в посеревшей беседке, чтобы передохнуть, прежде чем Йен начнёт вывозить мусор на тележке, а Микки займётся ремонтом забора. И не смотря на то, что трудиться в основном всегда тяжело… Это хорошо, это заземляет и даёт понять одну из важнейших вещей, что быть вместе — это не только страсть, не только удовольствие, смех и радость. Я плюс Ты — это ответственность, это мудрость, это помощь и прощение. Это все, все сложные, запутанные, чертовски пугающие вещи, которых люди стараются избегать, как огня. Но Йен смотрит, как его парень глупо хихикает,пока царапает старую краску на столике заострëнным краем ветки — "Ian is an idiot" и думает, что вот он… Этот парень, который выглядит абсолютно самодовольным из-за своей детской выходки, чьи волосы немного отросли за последнее время и выбиваются черными прядями из под той самой шапочки бини Йена, вот он, он, он… И есть его сила. Они соглашаются, что покрасят беседку и забор в ближайшие дни, Микки пока точно не знает, какой бы он хотел цвет и на улице начинает темнеть, поэтому Йен собирается собрать инвентарь, когда его парень хватает его и обнимает так тепло и жадно, что, наверное в этих объятиях так же много слов, как и привязанности. — Спасибо, — шепчет он в вязаную жилетку Йена, которая смотрится на нём до смешного глупо, — Что помог мне разобраться с этим беспорядком. И речь не о зарослях в саду. Йен знает,как Микки не мог зайти сюда больше года, как это бесконечно выматывало его — видеть, как цветы увядают, думать, что он всё испортил, хотя конечно же это было не так. Он знает, что там есть намного больше тьмы, но сегодня они её побеждают. Он притягивает его ближе, оставляя серию поцелуев на макушке, даже если там пыльная ткань шапки и говорит, немного хрипло от мириады эмоций то, что непременно заставит Микки заплакать или же дышать глубже. Йен просто так сильно хочет убедиться, что он знает… — Она так сильно гордится тобой, — бормочет он, чувствуя, как другой мужчина вздрагивает. — Ты хочешь сказать гордилась бы, — отвечает Микки через минуту, вцепившись в жилетку Йена, как в спасительный круг. — Нет, — он говорит искренне, потому что по-другому просто не может быть. Со слов Микки и Мэнди он знает их тëтю так, как будто встречался с ней лично, — Она гордится тобой прямо сейчас и всегда будет, Микки. Он слышит прерывистый вздох и знает, что Микки чуть-чуть возненавидит его позже, но всё же… Он думает, что будь это моя любовь к тебе или же любовь родителя к своим детям… Ни то ни другое никогда не проходит, никогда не покидает тебя по-настоящему. Он думает, что истинная любовь — величайшая сила со знаком "вечность".•──────✾──────•
В конце ноября они празднуют День Благодарения вместе с другими жителями в кафе "Пироги Дорис", объедаясь традиционной индейкой, копченым на ольхе лососем, пирогами с рыбой, мясом и ягодами и множеством других блюд, принесённых каждым членом их Стоунриджской семьи. Йен смеётся, похлопывая Микки, откинувшегося на спинку стула, по округлившемуся животу. — Отвали, ты съел больше меня, куда это всё делось? — смеётся Микки, пытаясь ущипнуть Йена за бок. Йен проглатывает сучий комментарий, что это всё из-за явной разнице в росте, усмехаясь про себя и просто берет своего мужчину за голову и целует его в слегка потный висок, на минуту забывая, где они находятся, шепча только для него, — Я люблю твой живот, детка. Микки пихает его и поднимает средние пальцы вверх. И не смотря на то, что они — это вроде как молчаливая данность, не свежая новость, и, что все вокруг знают, что Йен теперь неразрывно идёт рядом с Микки и наоборот, они всё равно не выходили на публику или не сосали лица друг друга прилюдно, просто не желая внимания. И всего лишь один поцелуй в висок… — А вы что это, педерасты что ли?! — громко хрипит Мюрич, отчасти потому что он глухой, отчасти из-за того, что он так же старая скандальная стерва. Микки мгновенно напрягается, Йен думает просто промолчать, но Перри не даёт начинающейся потасовке погибнуть в зародыше. — А тебе то хули надо, коммунячья твоя жопа?! — откликается Перри, опрокидывая стакан самогона в рот, — Погоди, а эт не ты ли по-молодости… — Чё это я то? — ворчит Мюрич, поворачиваясь на барном стуле в попытке высмотреть Перри, — Может блять ты, либеральный кусок старого дерьма… Все просто закатывают глаза и продолжают посиделки, забывая о чём была речь в первую очередь. Однако, уже потом, когда Перри и Мюрич прилюдно выяснили, кто бы поцеловал чью задницу первый, какая бейсбольная команда играла лучше, и что мать Мюрича(со слов Перри) трахала осла перед его рождением, старик говорит то, что снова заставляет кафе погрузиться в неуютную тишину. — Садомиты пусть делают что хотят, только не женятся, — кисло ворчит он, ковыряя картофель на тарелке. — И почему им нельзя жениться? — спрашивает Джо, выглядя на грани выкинуть его в окно. — Почему?! Потому что это святое, ебливое вы поколение вседозволенности, брак — это то, что должно быть только между мужчиной и женщиной, потому что так завещал сам Иисус! Микки издаёт раздражённый звук, сжимая кулаки, и Йен кладёт руку ему на поясницу, говоря, — Не обращай внимания, я отсюда вижу, как деменция жрёт его и без того ущербный мозг. Но снова именно Перри приходит на помощь, ахая в осознании и дико указывая на Мюрича скрюченным пальцем. — Я вспомнил, — кричит он, поднимаясь со своего места на шатких ногах, — Я, блять, тебя вспомнил. — И чего это ты вспомнил, как Лили Эльбе тебе на морду села?! То-то она у тебя такая кривая. — Это же ты, червяк трухлявый, отсосал мне на свадьбе Хамильтонов, точно блять, в деревянном туалете, как щас помню, что сосать ты, сука,не умеешь! И пока кафе разрывается от урагана хохота, а Мюрич пытается вырваться из хватки Тони, чтобы покарать Перри, Йен смеётся и обнимает Микки за талию, побуждая его откинуться спиной на его грудь. Ему плевать, кто и что может сказать им. Не похоже, что Перри собирается перестать быть их белым рыцарем. Йен улыбается до ушей, когда слышит, как пожилой мужчина угрожает другому старику с яростью, присущей лишь крепкому и большому сердцу. — Не смей тявкать на моего сына, ты — пёс проклятый! — Да какой он тебе сын и кто вообще? Этой рыжий что ли, блять, что-то и не похоже. — А ниже пояса я рыжий или ты забыл, что нюхал, я щас тебе напомню. Микки дрожит от хохота, когда как минимум трое человек бросаются к Перри, чтобы остановить его от развязывания шнурков на штанах. Он скользит рукой вниз, где руки Йена уютно устроились внизу его живота и кладёт свои ладони поверх его предплечий, ободряюще сжимая. И не смотря на то, что какой-то старый придурок попытался на них насрать, он чувствует себя хорошо, лучше всех на самом деле. Он зарывается глубже в объятия Йена; его первая любовь, его вечная любовь. Он позволяет уюту и комфорту себя затопить, понимая, что имеют в виду люди, когда говорят, что иногда человек ощущается, словно твой дом. И думает, что среди всего прочего… Любовь — это безопасность.•──────✾──────•
Рождество застаёт их развалившимися на пушистом ковре у камина в гостинной: Йен использует Джаспера, как подушку, а Микки делает тоже самое только на животе у Йена. Гости ушли около часа назад и с тех пор они не двигаются, уставшие от застолья и шума, являясь больше затворниками, чем людьми толпы, хотя всё равно хорошо было посидеть вместе. — Джо выглядит, как дирижабль, — хихикает Микки, приветствуя Лаки на своей груди, — Эй, приятель. — Она беременна, Мик, так и должно быть, — говорит Йен, хлопая другого мужчину по макушке. — И они также, всегда ведут себя, как задницы? — Беременные? Ну по-крайней мере, Дэбби вела себя именно так, хотя потом она родила и стало ещё хуже, так что… — Хорошо, что я родился парнем, — фыркает Микки, ëрзая на животе Йена, чтобы лечь боком и взглянуть на него снизу вверх, что, наверное, выглядит дико уморительно — подбородок Йена комично прижимается к груди, — И к тому же геем, я просто вытянул счастливый билет! — Идиот, — они смеются, и Микки хватает Йена за складку под подбородком, — Ай, сучëныш! — Сам сучëныш! "— Когда у людей кончается брачный период? Меня начинает это утомлять, — фыркает Джаспер, икая, когда голова его рыжего брата подпрыгивает на его полном животе, — Они словно щенки какие-то. — Не думаю, что этому, что бы это ни был за брачный танец, есть какой-то конец, — мурчит Лаки, спрыгивая с Микки и направляясь ближе к камину, — Просто смирись с этим, как смирился с тем фактом, что тебе приходиться нюхать чужой зад, чтобы поздороваться. — Это отвратительно, — проскулил Джаспер, пряча морду под большущими лапами. — И всё же, ты не можешь иначе. — Нет! — Вот видишь, вероятно и люди не могут контролировать это, как уж это… — Любовь. — Да, верно, любовь". Их игривая драка перерастает во что-то большее, пока дрова потрескивают в камине, заставляя блики танцевать на их обнажённых телах. Джаспер недовольно лает и убегает с Лаки на прицепе, как только на парнях остаются одни лишь боксеры, и Микки беззастенчиво наваливается на Йена, целуя его улыбку, выдыхая смех прямо в его губы, когда рыжеволосый мнëт и оглаживает его задницу с особым усилием. — Обожаю твою задницу, — очевидно говорит Йен, и Микки чувствует, как он неуклонно твердеет прямо под его бедром. — Я думаю, что, — поцелуй, — Это вроде как факт, — поцелуй. Йен шлëпает его левой ягодице и шипит, когда в отместку Микки кусает его за линию челюсти. Есть что-то такое уютное и бесконечно комфортное во всем, что они сейчас делают: медленные поцелуи, прерываемые смехом или громким вздохом, когда Йен случайно надавил на живот Микки, в переплетении ног, в неуклюжем стягивании нижнего белья, во всех мелочах, о которых люди никогда не задумываются. Вряд ли они будут трахаться. Иисус Христос, они объелись, как грёбанные хомяки буквально час назад. Но это не мешает им заниматься другими приятными вещами: объятиями, поцелуями, и даже чем-то новым, когда Йен ложится головой в сторону ног Микки, занимая хорошую позицию для шестьдесят девять. Каким-то образом они ещё этого не пробовали. — Подожди-подожди, мы отмечаем новый статус наших отношений? — бормочет Йен между сладкими сосущими поцелуями в бедро Микки. — Почему он новый? — брюнет вздыхает смех, и горячий клубочек дыхания касается чувствительной головки члена Йена. Он высовывает язык и лижет влажную полоску от середины стояка до кончика, массируя бедро рыжеволосого. — Уххх, потому что, — голос Йена срывается, тихий стон вырывается бесконтрольно, отзываясь на ласки Микки, — Мы перешли от "мы живём вместе" к "мы принимает гостей вместе", ммм…Мик… Микки приходиться сняться с члена, чтобы фыркнуть и посмеяться, — Это не одно и тоже? — Нет, это разные зоны ответственности! — Йен? — Ммм? — Заткнись и соси член. Йену цыкает, но послушно принимается за работу. И это так хорошо в каком-то другом смысле. Чертовски приятно, потому что Йен умеет делать самые волшебные вещи своим ртом, принимая Микки глубоко, пока он не касается задней стенки его горла, а после медленно выпуская из своего рта, чтобы поцеловать блестящую головку и потереть языком боковую венку. Микки согревается от удовольствия, оно распространяется по нему мягкими волнами, покалывая и даря сладкие-сладкие спазмы, которые заставляют его постанывать вокруг твёрдости Йена, задыхаться и останавливаться, оставляя лишь головку на языке, не в силах делать ничего, кроме как переживать блаженство. Он только начинает думать, что ему нужно взять себя в руки, собраться и постараться подарить Йену ответное наслаждение от хорошего минета, когда его парень отрывается от своего занятия и, являясь самым большим ботаником, пыркает Микки в живот. Из-за влажных губ и эффекта неожиданности звук выходит звонкий и почти пугающий Микки, так что он дёргается и Йен получает его членом по лицу. — Какого хрена, придурок? — Микки стонет, борясь со смехом, уткнувшись лицом в пушистые волосы на бедре Йена. А Йену охуенно весело. Он смеётся и сжимает задницу Микки, похлопывая его по ягодице, будто так перевозбуждëн их сексом, весельем, в конце концов счастьем, которое они испытывают, что не может вести себя спокойно. Микки фыркает и выпутывается из его рук, чтобы перевернуться и лечь с ним лицом к лицу. Он думает возмутиться или может подразнить Йена, но тот смотрит на него тем самым взглядом — счастливым; блики от огня камина делают его глаза почти что космическими, и он раскраснелся, как спелый персик…влажные губы растянулись в самой милой, самой сладкой улыбке. И он, без сомнения, до невозможного красив. Но есть что-то восхитительное в его пушистых рыжих ресницах, немного кривой линии подбородка, морщинках, которые превращаются в милейшие ямочки, стоит только ему улыбнуться…в непослушном локоне, всегда выбивающемся из причёски, во всех этих уникальных мелочах, присущих только ему… Что заставляет Микки думать — Ух ты, я люблю тебя. И я не знаю, откуда, когда, как… Ты просто свалился на меня с неба, и прошла секунда, прежде чем я понял… Ох, чёрт, я люблю тебя. И теперь я не знаю, как жить по-другому. — Что? — шепчет Йен, не зная, что в голове у Микки взрываются фейерверки, — он тянется к нему, чтобы поцеловать в шею, провести языком за мочкой уха и взять их обоих в руку, начиная серию медленных поглаживаний, — Так что? — Ммм, ничего, пока я был там внизу с другого ракурса, я понял…, — быстро бормочет Микки, выдыхая в конце, когда удовольствие возвращается с новой силой, — Что ты рыжий лобок. Йен кусает его в плечо и ускоряет поглаживания, каждый раз останавливаясь на головках, чтобы погладить большим пальцем, собирая преком и лаская самое отзывчивое местечко, заставляя Микки громко задыхаться и двигать бёдрами. — Чёрт, — стонет Йен, не переставая делать удивительные вещи одной лишь рукой, а после ища губы Микки, — Ты сделал откры…ух, блять…открытие века…чернобурка. Язык Йена проникает в его рот раньше, чем Микки соображает, как именно его только что назвали и, в комбинации с рукой и горячим членом Йена, трущимся об него особо потрясающим образом, брюнет решает отложить этот вопрос на потом. Они целуются глубоко и жарко, пока удовольствие не станет таким сильным, что останутся только вздохи и стоны напротив губ друг друга, пока Микки не вцепится в бедро Йена и не кончит с тремя громкими "аахх, аахх, аахх", вырываясь из его хватки и сжимая основание его члена, как только немного приходит в сознание. — П…почему? — Йен стонет,лишённый оргазма, а Микки хихикает, отбрасывая его руку и спускаясь вниз. — Чернобурка, придурок? Ты поплатишься за это, — его дыхание всё ещё сбито, а конечности ватные от только-только пережитого оргазма, но Йен перед ним — горячий, в капельках пота и тотальном отчаянии, и член Микки ещё немного дёргается от новой волны возбуждения. Он берёт его в рот и сосёт твёрдо, быстро и по-возможности глубоко, приветствуя руки Йена в своих волосах, отрываясь на пару секунд, чтобы облизать собственный палец и снова возвращая губы на их законное место — на Йена Галлагера. Он ласкает рукой яички, чувствуя насколько Йен уже близко и скользит вниз, потирая между ягодиц, останавливаясь, чтобы погладить его вход, постанывая вокруг бархатной кожи члена, когда Йен шире раздвигает бёдра, выражая согласие. Их такой личный сигнал. С одной лишь слюной они не сделают ничего затейливого, но Микки мягко скользит внутрь, не прекращая минета и нежно двигает пальцем внутрь и наружу в поисках заветной точки. — О, чёрт, о, чёрт, Микки, о, блять, — Йен стонет так громко, когда его сладкого места касаются, перебирая волосы Микки, пытаясь качаться ему на встречу, — Так приятно… И конечно же всё кончается быстро и ярко. — Ох, блять, — скандирует его парень, — Я…это…Мик… Ух, это мило, как будто бы Микки не чувствовал этого прямо сейчас — пульсаций на языке, дрожи в бедрах, ритмичного сжатия вокруг его пальца. Чёрт возьми, он обожает это чувство чуть ли не больше собственного оргазма. То, как Йену хорошо, как отзывчиво он реагирует. Как удовольствие превращает его в стонущего и бормочущего чушь… Это наполняет Микки таким теплом и немного самодовольством, потому что он стоит за всем этим сладким, обжигающим удовольствием, которое заставляет Йена выгнуться в спине и замереть, задерживая дыхание, когда его настигает желанное освобождение. От всего этого продления и небольшого контроля оргазма, Йен кончает долго с протяжным стоном, бездумно дергая Микки за волосы; его бедра так напряжены, что почти каменные. И когда они заканчивают, Йен растягивается: разнеженный и расслабленный, тянет Микки к себе и целует его медленно и без какой-либо координации, чувствуя свой вкус на его языке, прежде чем они задремлют в потных объятиях на пушистом коврике перед камином. — Давай-давай, парень, — шепчет Микки через пару часов, пытаясь разбудить Йена и заставить его подняться наверх в спальню, — Завтра у тебя отвалится спина, Йен, подъём. — Ммм, — он хмурится, всё ещё пребывая в дрëме и пытаясь отмахнуться от Микки, словно он какой-то комар, — Сплю, Фиона. Это заставляет Микки замереть и рассмеяться, параллельно умиляясь этому идиоту, который во сне, вероятно, думает, что ему сейчас лет пятнадцать. — Это Микки, соня, вставай, — говорит он со смехом, щекоча бок Йена, — Пошли спать на кровать. — Микки? — бормочет Йен, еле-еле разлепив сонные глаза, — Я люблю Микки, — продолжает он, перекатываясь на другой бок, чтобы продолжить спать, — Мне нравится, как пахнет Микки… Это так поражает его, попадая в самое сердце, что Микки оседает на пятки, хватая ртом воздух. И он слышал это к нынешнему моменту, наверное, сотню раз, но то, как Йен говорит о любви к нему в абсолютном беспамятстве, почти без сознания, словно его чувства так глубоки, намного больше, чем просто осознание, поэтому и ясность ума не нужна для признания, и в первую очередь о любви говорит сердце… В конце концов он отдышится и разбудит Йена, ковыляя с ним в спальню, где ещё долгое время не сможет уснуть, смотря, как равномерно поднимается и опускается грудь его парня; любовь всей его жизни… Возможно, в тайне даже от самого себя, Микки надеется, когда-нибудь — его будущий муж. Он думает, что любовь — неподвластная, непостижимая, мятежная сила. Он думает — Вау, ты у меня везде: в мыслях, сердце, мечтах, всегда, везде, повсюду. И я не хочу жить по-другому.•──────✾──────•
Когда Йену уже 24, а Микки ещё 25, он сидит в пол оборота в первом ряду огромной красивейшей церкви и снимает, как его парень, его мужчина ведёт свою сестру к алтарю. Они в Сиэтле, в соборе "Христос — наша Надежда" на пышной, абсолютно выходящей за рамки слова "богемность" свадьбе Мэнди, организованной в основном мамой жениха. Мэнди просто сказала, что даст ей это, потому что у миссис и мистера Дэнвуд не было собственной свадьбы, а она о ней так мечтала. Что ж, это явно выглядит, как воплощение мечты аристократа. Микки ступает мягко и гордо, одетый в тëмно-синий смокинг со скрытыми цветочными узорами(видно лишь вблизи) с укладкой на миллион долларов и улыбкой в 1000 ватт. Он сказочно хорош, как грёбанный принц;Йен фыркает, когда видит, как родственницы жениха пытаются строить ему глазки. Мэнди рядом с ним в простом и красивом белом платье с рукавами-фонариками и с юбкой чуть ниже колена, держа в руках букет из белых калл, и если не знать её достаточно хорошо, то можно подумать, что девушка изо всех сил сдерживает слёзы, но Йен в курсе, что эти двое просто умирают, пытаясь не рассмеяться посреди прохода в католической церкви. Он останавливает запись, когда Микки передаёт сестру жениху и встаёт рядом, бросая на Йена взгляд, отражающий одновременно веселье, радость и нежность. Йен ловит его и кивает, касаясь ладонью области сердца "я люблю тебя", заставляя его облизать губы и отвести взгляд, краснея. Йен улыбается, смотрит, как его парень стал достаточно взрослым, чтобы выдать свою достаточно взрослую сестру замуж и гадает, а станут ли они, когда-нибудь, возможно, достаточно взрослыми, чтобы иметь что-то подобное. Микки делает одно покачивание с пятки на носок, когда Мэнди начинает произносить клятву и в следующий миг смотрит на Йена так пронзительно, даже учитывая, что он, чёрт возьми, далеко, но у рыжеволосого на мгновение сбивается дыхание, и он понимает… Да-да, они так и сделают. Они станут достаточно взрослыми, чтобы иметь нечто подобное. Свадьбы богачей — одновременно весёлое и опасное мероприятие. Йен понимает это, когда плюёт кусочки проклятой улитки в унитаз, пока Микки гладит его по пояснице. — Зачем ты вообще положил это дерьмо в рот? — хихикает он и убирает чёлку со лба Йена. — Миссис Дэнвуд, — выдавливает Йен, прежде чем вычихнуть ещё один осколок скорлупы. — Да, меня она аналогично накормила лягушачьими лапами, я подумал, что это молодые перепëлки. — Лягушки? — в панике спрашивает Йен, оборачиваясь, чтобы посмотреть на Микки, — А как они выглядели? — Ну эти…тонкие ножки в каком-то коричневом соусе, на вкус, как рыба с пропавшей курицей. — Я подумал, что это какая-то птица по необычному рецепту, — жалобно простонал Йен, прежде чем вернуться к унитазу и продолжить "хвалить" местного шеф-повара. — Да-да, я тоже самое и сказал, — фыркнул Микки со смехом и сожалением, продолжая гладить спину Йена, — Чёрт возьми, у нас такого дерьма не будет. К десяти вечера Йен сидит с Мэнди, устало хихикая над тем, как Микки танцует с одной из приглашённых танцовщиц. — Ты знал, что он умеет танцевать? — спрашивает Мэнди, кладя голову на плечо Йена. — Я имею ввиду да, если достаточно повысить градус в его маленьком теле, — смеется Галлагер, когда Мэнди берёт его за руку, и они сидят так в одной куче, смотря за всеобщим весельем. — Думаешь, он когда-нибудь…, — бормочет он, подгоняемый алкоголем в крови и храбростью от всей-всей любви этого дня, — Согласится, если я бы спросил его… — Йен, — фыркает Мэнди, поднимая голову и смотря на него, как на идиота, — Иди и забери его, пока кто-то из танцовщиц не закинул его на плечо и не убежал в закат, я имею в виду, разве это не очевидно? Он смотрит туда, где Микки встаёт на полупальцы, пока его партнёрша делает вальсовый поворот и отвечает, — Не знаю, то есть я думаю, что он хочет, просто…может быть, это рано или что-то в этом роде. — Рано? Рано было, когда вы отирались рядом с друг другом, как тупые школьники, сейчас это уже пора, блять, кстати никаких грëбанных жаб на вашей свадьбе, ребята, я стою на коленях и молю. — Это точно, — Йен кивает, а Мэнди снова устраивается у него на плече. — Когда мы были маленькими, — говорит Мэнди только для ушей Йена, — Мама иногда рассказывала нам сказку про то, как прекрасный принц спасает принцессу из башни, охраняемой злым драконом. Наверное, это просто единственное, что она знала…Микки всегда протестовал против этого сюжета, он говорил — Я не хочу спасать никакую принцессу, я хочу забрать себе дракона! — она смеётся, переживая воспоминания, — Но, когда мама…погибла, и мы, переехали, в конце концов выросли, я иногда вспоминала эту глупую историю, детскую сказку и вдруг поняла, что дракон никогда не был злом…Он охранял, а не удерживал, он всегда защищал…И хотя никто из нас не живёт в сказке, я думаю, что мы сами способны создать для себя дракона в попытке спастись от внешнего мира. Закрыть себя в башне и ждать, когда найдётся кто-то достаточно терпеливый, достаточно сильный и любящий, чтобы приручить наших монстров, чтобы в конце концов полюбить их, прежде чем они исчезнут с пути. — И это значит, что я…приручил дракона? — спросил Йен, завороженный и потерянный в глубине этой истории. — Нет, это значит, что мне не стоило брать ту таблетку, которую мне сунула кузина Нейта! — ответила Мэнди, заставляя Йена закатить глаза и рассмеяться, пока на фоне заиграл Ed Sheeran "Perfect", — Но ты всё равно должен выйти за него. — Да? — Да. Йен взглянул туда, где Микки закрутился на месте, ища его глазами по залу, — Тогда…пойду потанцую со своим будущим мужем? — сказал он, улыбаясь и вставая, чтобы пойти и поймать Микки. — Вперёд, — ответила Мэнди, смотря, как загораются глаза её брата, когда он наконец видит Йена, как охотно он идёт в его объятия: большой-гигант и его мужчина. Самая милая картина в её жизни. Она видит, как Нэйт идёт её по залу в поисках неё и думает… Вот она, любовь… Когда человек любит твоих драконов.•──────✾──────•
Когда Микки уже 26,а Йену ещё 24, Йен чувствует, как это настигает его быстро и безжалостно, наполняя тяжелым свинцом его кости, пригвождая его к постели, напоминая ему, что он никогда не сможет убежать достаточно далеко. Как назло на улице бушует декабрь, и ни одна машина не сможет пробиться сквозь ураган снежной бури, если только не вызовет грёбанный вертолёт. Это не так сильно, как в предыдущий раз и в основном Йен просто постоянно хочет спать и передвигается, словно улитка, раненая в панцирь, поднимая себя только для того, чтобы отлить или принять самый быстрый душ в истории, когда его собственный запах, заставляет его глаза слезиться. Микки прямо там, рядом с ним, все эти три недели, что Йен просто спал или смотрел в стену, наверное, пугая его до чëртиков, но даже если это и так, Микки никогда не подавал виду, что что-то вообще случилось. Он просто лежал рядом, иногда сменяемый Джаспером или Лаки, когда он уходил по делам или же пытался приготовить какое-то волшебное блюдо, которое Йен соизволил бы съесть. Пик медленно проходит, и Йен чувствует себя легче, хотя его настроение всё ещё убито, а изменение дозировок делает его хмурым и драматичным, окрашивая мир серыми красками. Среди всей этой тьмы и серости Микки заходит в спальню в компании Лаки, неся в руках тарелку чего-то горячего и ароматного; Йен вдыхает запах , наверное, пюре с ростбифом и думает, что мог бы немного поесть. Хотя бы из благодарности. — Ты проснулся, — говорит Микки улыбаясь и оставляя поднос с едой на тумбочке рядом, — Если ты захочешь съесть кусочек… Он облизывает губы и обходит кровать, чтобы забраться на свою сторону, стараясь не касаться Йена и его горы одеял, потому что все предыдущие дни это раздражало его и, может быть, пару раз он огрызнулся на Микки, что до сих пор заставляет его сердце болезненно сжиматься. Не то чтобы он может как-то контролировать это, но с другой стороны Микки также не обязан это терпеть. И вот в чём проблема, верно? Микки же не больной, чтобы…связать свою жизнь с этим? С человеком, который не знает, кем будет завтра…каким будет завтра… И Йен знает, что драматизирует, знает, что в основном сейчас за него говорит болезнь, но всё же мысль о том, что Микки разочаруется в нём, решит, что этого слишком много…не уходит из его головы. — Эй, солнышко, — Микки дразнит его, вырывая из ледяного потока мыслей, аккуратно придвигаясь ближе и ахая, когда Йен бросается ему на грудь, отчаянно нуждаясь в безопасности, которую способен дать только его мужчина. Он обнимает его крепко, зарываясь носом в тёплый изгиб шеи и глубоко вдыхая тот самый неповторимый запах: спелые яблоки, сладкая выпечка, то, что Йен может описать только, как дом и то, что он знает только как сам Микки. Он чувствует, как сильные руки обвивают его, убаюкивая, успокаивая, впервые за последние несколько недель, давая ему понять, как сильно, почти невыносимо он скучал по этому — по этим прикосновениям, по этому запаху, по теплу его кожи. — Мы разберёмся, — шепчет Микки, покрывая поцелуями его сальные, грязные волосы, поглаживая его по спине, — Чтобы ты там не думал сейчас, я тебя люблю, и мы разберёмся, слышишь? Йен находит в себе силы кивнуть, наверное, даже не потому что он верит, а потому что он так сильно хотел бы поверить. — Помнишь, что ты мне написал? Просто плыви по течению, а я буду рядом, знаешь, как…выдры, — говорит брюнет, и Йен выныривает из укрытия, чтобы посмотреть на него с любопытством. — В…выдры? — спрашивает он хрипло и достаточно ошарашенно, чтобы Микки улыбнулся. — Ну знаешь, как они плавают — большая выдра держит маленькую выдру, и они добираются до нужного места вот так. Так что…я твоя большая выдра сейчас, может быть, когда-нибудь мы поменяемся местами, верно? Веди себя, как выдра, просто расслабься, я никуда тебя не отпущу. И несмотря на то, что это так глупо, Йен не может не плакать, одновременно фыркая от смеха, падая обратно на грудь Микки, позволяя обнять себя, как грëбанную маленькую выдру. — Ты…такой…идиот, — он говорит влажно, когда дрожит от смеха и слёз, — Моя большая…выдра. — Сегодня я твоя большая выдра, завтра ты моя большая выдра, вот так это работает, мы просто плывём по течению, — шепчет Микки, обнимая его и слегка покачиваясь, целуя его в висок, лоб, волосы, — Не о чëм не беспокойся, я прямо здесь, я с тобой. Йен кивает, звук плача вырывается из него, когда он пытается взять под контроль весь дикий спектр своих эмоций, но Микки просто там, с ним, в нём, для него… Тёплый, спокойный и такой любящий, что Йен может чувствовать это даже своей кожей. В конце концов он снова засыпает, в самом безопасном месте на свете — объятиях своего парня; его первая любовь, любовь всей его жизни. Он думает, что возможно, как бы глупо это не звучало, но… Любовь — это быть для кого-то большой выдрой. Спустя ещё пару недель Йен чувствует себя хорошо, стабильно и наконец-то дышит полной грудью, только остаточная сонливость из-за изменений в дозировках всё ещё достаёт его. Поэтому, когда Микки будит его буквально посреди ночи, он не очень-то рад. — П…почему? — бормочет он вяло и сонно. — Прости, но я не прощу себя, если ты этого не увидишь, так что придётся встать, давай-давай, соня, — говорит Микки, натягивая на ноги Йена пару толстых вязаных носков, — Одевай остальное, я выгоню машину. И возьми телефон, ты захочешь это снять! Йен думает, что лучше бы Иисус эффектно спустился с небес в пачке балерины, иначе он не понимает, почему он должен тащить свою задницу на мороз посреди ночи, однако Микки никогда не делал такого раньше, поэтому он вздыхает и тянется к куче уже приготовленной одежды. Боже мой, что за сумасшествие. — Ты просто наконец-то решил от меня избавиться, — ворчит он, натягивая толстые варежки на руки, пока Микки хихикает, выруливая по скрипучему снегу с фермы, — Хладнокровно и жестоко выбросив меня в сугроб. — Заткнись и пей своё какао, — фыркает Микки и протягивает Йену большой тёплый термос. — Усыпляешь мою бдительность напитком для детишек, — продолжает Йен, неуклюже откручивая крышку и отпивая глоток идеального сладкого какао, сделанного на чистом молоке, — Хорошо, очень вкусным напитком для детей. Но куда мы едем посреди ночи, Микки? — Терпение, принцесса, — дразнит брюнет и сворачивает к дому Йена. — Я так и знал, ты просто возвращаешь меня назад. — Нет, ты полезнее, когда живешь рядом. — Вот как? — Именно так. — Разве мы сможем проехать там? —спрашивает Йен, когда они медленно плетутся в сторону леса, — Там теперь снега до небес. — Ммм, попросил пройтись здесь снегоуборщиком, — тихо говорит Микки, как будто стесняется, направляя машину по расчищенной дороге среди высоких заснеженных сосен; снег искрится в свете фар миллионами огоньков. — Лучше бы тебе показать мне Санта Клауса, — Йен бормочет себе под нос, а Микки толкает его в бок. Они подъезжают к концу дороги туда, где начинается поляна, ведущая к обрыву, и Йен честно говоря, не знает, что они ищут, так что он просто следует за Микки, как он делает всегда, когда теряется в чём бы то ни было. — Дальше всего десять футов пройти, — говорит его парень и протягивает руку, — Доверяешь мне? Йен подходит к нему, чтобы оставить поцелуй на холодных губах со вкусом сладкого какао и безграничной привязанности, — Всегда, — он улыбается, даже если морозный воздух щиплет его лицо, — Моя большая выдра. — А ты, блять, никогда этого не отпустишь?! Йен пожимает плечами, потому что нет, чёрт возьми, это было самое милое дерьмо, какое он только слышал, Микки делает шаг и натягивает шапку ему на глаза почти до кончика носа. — Ах ты… — Стой спокойно и возьми меня за руку. Йену любопытно, он цыкает, но слушается, хватая Микки за руку и улыбаясь, когда он сжимает её, а после осторожно следуя за ним в тёмную неизвестность. Он делает раз, два, три…восемь…одиннадцать шагов по пушистому снегу, когда Микки останавливается и подходит к нему сзади, направляя его голову вверх и поправляя шапку. — А теперь смотри…, — шепчет он, и Йен открывает глаза, замирая с приоткрытым ртом, когда его зрение проясняется. И это…что-то мистическое. Что-то, для чего у Йена не хватает слов, чтобы описать… — Микки, — выдыхает он, смотря, как миллионы разноцветных огней сливаются и образуют волшебное небесное полотно, переливающееся множеством красок, словно какое-то чудо, явившееся простому человеку, — Это же…северное сияние, Мик. Это так невероятно красиво, так сказочно, и Йен забывает себя, просто растворяясь в этом моменте, смотря, как горизонт мерцает мириадой огней, танцующих вместе, словно паруса, направляемые ветром… Он думает о том, что в природе нет ничего красивее, чёрт возьми, полярное сияние — это почти божественное явление, космическая световая феерия…Он думает о том, что его парень, мужчина, которого он так любит привёл его сюда, расчистив дорогу, зная, что это его мечта — увидеть северное сияние, зная, что это сведёт его с грëбанного ума. — Мик, — Йен зовёт ещё раз, не в силах оторваться от уникального зрелища, но так сильно желая обнять и зацеловать любовь всей своей жизни. ЛЮБОВЬ. Всё ради любви… Он оборачивается в поисках Микки и почти падает, потому что… Потому что… Чёрт возьми… Дыхание покидает его тело… Потому что он видит его — его Микки. Его первая любовь, любовь всей его жизни. Прямо сейчас… Так чертовски ярко улыбается и блики от северного сияния делают его почти невозможным… Когда он стоит на одном колене, протягивая Йену… Кольцо. КОЛЬЦО!!! И Йен, наверное, выглядит, как идиот, хватая ртом воздух и бездумно жестикулируя в стиле "что?что?!чтоооооо?!"; его глаза молниеносно блестят, потому что сердцу не нужно так много времени, чтобы понять, что происходит. Оно видит самые важные вещи. — Йен Галлагер, — говорит Микки, и его голос — лучшее, что слышали уши Йена, он прочищает горло и смотрит на него, смотрит, пока Йен не кивнëт, дрожа совершенно не от холода, — Ты знаешь, что я люблю тебя больше всего на свете. И я…, — продолжает он, и его голос слегка ломается, когда Йен больше не в силах находиться так далеко от него, поэтому он падает на колени напротив, расплываясь в самой счастливой улыбке, — Я любил тебя, наверное, всю свою жизнь. Мне просто нужно было увидеть тебя один раз, чтобы понять это…Ты всё, что мне нужно, — хрипло говорит Микки, и Йен позволяет слезам течь по холодным щекам, — Поэтому…Йен Галлагер, ты хочешь изменить статус наших отношений? С "я люблю тебя, мой парень" до "я люблю тебя, мой муж"? Йен кивает раньше, чем Микки заканчивает фразу, подползая к нему на коленях и выбрасывая варежку в сугроб, чтобы Микки мог надеть золотое кольцо на безымянный палец его левой руки, — Да, да, да, да, — он бормочет, пытаясь усмирить нервный тремор, не веря, когда один из главных символов любви плавно скользит по его пальцу. — Окажешь мне честь? — спрашивает Микки, протягивая Йену деревянную шкатулку с другим кольцом, — На них есть гравировка, но мы можем…эм, купить другие для церемонии, если ты вообще хочешь церемонию, я имею в виду что… Йен просто тянет его вниз, на пятки и целует в замерзшие губы — поцелуй трепетный, невинный, просто прикосновение губ — поцелуй, состоящий из чистой любви, поцелуй со вкусом счастья, и он запомнит его на всю жизнь. — Мик, — шепчет Йен после, когда вокруг них царит тишина, как будто сама Вселенная не хочет нарушать их момент, — Микки Милкович, у меня нет речи…Но я люблю тебя больше всего на свете и…если ты позволишь, я хотел бы провести с тобой всю оставшуюся жизнь, а потом ещë одну жизнь и ещё сотни жизней, потому что…, — Йен осëкся, когда задохнулся от волнения и ему потребовалось сделать смущающий глубокий вдох, пока Микки, кажется, не дышал вовсе, — Потому что мне всегда будет тебя мало. — Ты слишком много болтаешь, конечно же я женюсь на тебе, — выдохнул Микки, пытаясь добыть у себя немного дерзости, но с треском провалился, когда Йен одел ему кольцо на палец и поцеловал так, что одно из самых необычайных природных явлений — северное сияние, померкло на фоне звёзд в глазах Микки.•──────✾──────•
— Привет, Фредди, привет, — воркует рыжеволосый по FaceTime, где Лип показывает ему своего новорождённого сына, — Я твой дядя Йен. За кухонной стойкой сидит Микки и Энни, окружённые заметками, журналами и примерами тканей, полностью погруженные в подготовку к будущей свадьбе. — Ты же понимаешь, что тебе придётся где-то достать ему ребëнка? — говорит Энни, кивая в сторону Йена, который к данному моменту растëкся в сладкую слизь на диване, — Он рождён, чтобы стать большим папой-медведем. — И…ещё одна собака или кошка не сработает? — фыркнул Микки, рассматривая варианты стульев на глянцевых страницах. — Точно нет, я даже не уверена, что одного ребёнка хватит, чтобы вместить весь этот родительский энтузиазм. — Ммм, думаешь двум белым геям легко усыновить сейчас? Не то чтобы я интересовался этим вопросом…О, вот эти зачëтные, — Микки загнул страничку и отметил маркером белые стулья Кьявари, — Хорошо будут смотреться в саду. — Вся эта паника с толерантностью скоро приведёт к тому, что натуралам придётся прикидываться геями, чтобы получить ребёнка, — фыркнула девушка и передала другу золотую ткань, — Посмотри на это, круто для подушек. — И правда, — ответил Микки, — Всё таки, если я когда-нибудь подпишусь на отцовство, мы должны сохранить его генофонд, я имею ввиду посмотри на него…нельзя просто взять и спустить в унитаз все эти локоны и веснушки, а его грëбанное идеальное лицо? — Ооо, тоже самое мне говорит Кейт. — Кстати,ты слышала что-то о суррогатном материнстве? У тебя широкие бёдра и взрощенное на кукурузе и свежем воздухе тело, твоя утроба не сдаётся в аренду? — Я смотрела эту серию "Теории большого взрыва" с тобой, урод, — посмеялась Энни, — К тому же это было бы слишком, понимаешь? У нас бы получился самый рыжий ребёнок во Вселенной, и мир бы схлопнулся. Тебе нужно найти кого-то побледнее, братан. — М-да, — хмыкнул Микки, смотря туда, где Йен покрылся всеми оттенками румянца от счастья. — Посмотри, какие очаровательные розы. — О, нет, ему понравились, знаешь…лилии "Старгейзер". — Мы могли бы разбавить их белыми нарциссами! — Блять, а ведь точно… Двое друзей активно жестикулировали в облаке образцов ткани и клочков бумаги, не замечая, как Йен встал с дивана и направился к ним, намереваясь показать миллион скриншотов с лицом своего племянника. Он благоразумно притормозил и изменил маршрут, когда Микки достал огромную стопку свадебных газет и неоново-жëлтый маркер. Йен просто медленно и тихо попятился назад, пока эти двое его не заметили и не пустили в мясорубку. Он мог бы показать все эти фото Джасперу.•──────✾──────•
Когда Йену уже 25, а Микки ещё 26, Йен стоит у деревянной свадебной арки, украшенной белыми глициниями и белой тюлью, посреди цветущего яблочного сада и с замиранием сердца смотрит, как Мэнди ведёт своего брата к алтарю. Вокруг них, наверное, десятки людей. Ни одного свободного стула Кьявари к моменту начала церемонии, но Йену кажется, будто время замедлило ход, и все остальные растворились на фоне, когда Микки Милкович, одетый в белоснежный смокинг с черной рубашкой, медленно ступает к нему навстречу по лепесткам белых роз из корзинки Френни. "Наконец, моя любовь пришла… Мои дни одиночества закончились И жизнь словно песня…" Поёт Этта Джеймс из динамиков; песня, которую выбрал сам Йен, песня, которая так идеально подходит. "Оу, да, да, наконец-то… Небо надо мной голубое В моëм сердце расцвела любовь В ночь, когда я увидела тебя…" Он ловит взгляд Микки; солнце за его спиной создаёт золотой нибм над его головой. "Я обрела мечту, о которой могу говорить, Мечту, которую могу назвать своей. Я испытала трепет, прижимаясь своей щекой к нему, Трепет, которого я никогда не знала" Он улыбается ему, собирая всю храбрость в своём теле, смотря, как Микки так же взволнован, так же сходит с ума, все его эмоции в сладкой ответной улыбке. "Оу да, да Ты улыбнулся, ты улыбнулся" Микки подходит к нему, они дышат мгновение, просто смотря друг на друга, прежде чем повернуться к преподобной. "О и ангелы постарались не зря! И вот мы здесь, на небесах, Ибо теперь ты мой Наконец…" Наконец. — Мы собрались здесь…, — начинает преподобная Салли, но мысли Йена далеко отсюда, они блуждают от первой улыбки до краткого "Микки", от первого трепетного прикосновения к первому флиртующему взгляду… "— Бывший парамедик, Йен. — Ну что ж, бывший парамедик, Йен, я – Микки…" —...союз этих двух мужчин священными узами брака… "— Мне никогда не нравились парни. — Знаешь, ты ведь мог просто меня спросить… — Йен, согласны ли вы взять этого человека в мужья? "—Но я тебе всё равно нравлюсь. — На самом деле не совсем так. — Тогда что? — Всё?" — Будете ли вы любить его… "— Я правда люблю тебя. — Я тебя люблю…" Всё, что у него есть — это "ДА" и ответное "ДА" Микки,всё,что он хочет — это снова обменяться с ним кольцами, прежде чем ему вновь позволят взять его руки в свои, такие маленькие, идеальные и, глубоко вдохнув, сделать это… — Я — Михайло, беру тебя Йен, в законные мужья. Он смотрит в голубые глаза, потому что ему просто необходимо заземлиться, удержаться на ногах, пока Микки произносит простую, но самую красивую клятву. Эти глаза — кристально-чистые, словно первый лёд поутру, но цвет на самом деле не главное, важно, что этот взгляд прямо сейчас — влюблённый и любимый. — Чтобы быть вместе отныне и навсегда… Их руки потеют, так чертовски сильно, что это даже смешно, но разве это имеет значение? Разве хоть что-то в этом грëбанном мире сейчас имеет значение? — В горе и в радости, в богатстве и бедности… Он вспоминает, что должен снова дышать, делая прерывистый вздох, чувствуя, что его глаза влажные. И как они могли бы не быть? — Чтобы любить и лелеять тебя, пока смерть не разлучит нас. Его собственный голос хриплый и дрожащий, совершенно разрушенный, когда Йен начинает произносить ответную клятву. — Я — Йен, беру тебя, Микки, — он неосознанно вкладывает всю ласку и нежность в его имя, потому что пусть сегодня звучит Михайло, но для него он всегда останется Микки, его Микки, — В свои законные мужья. Чтобы быть вместе отныне и навсегда. В горе и радости, богатстве и бедности, в болезни и здравии…Чтобы любить и лелеять тебя, пока смерть не разлучит нас… — Теперь, когда Михайло и Йен отдали себя друг другу этими клятвами и обменявшись кольцами… Они дышат, дышат, дышат… Секунды идут… — Я объявляю вас мужем и мужем. Я объявляю вас мужем и мужем. Кровь стучит в ушах Йена, единственная мысль в его голове — "Боже, мне срочно нужно его поцеловать, иначе я сейчас просто умру". — Сейчас? — Да, сейчас. Сейчас. С этим касанием губ их история не началась заново. Она была далеко "до" и продлится бесконечно "после". И всё же есть что-то в этом первом поцелуе "ты мой муж — я твой муж", что делает его ярким и сладким, словно яблочный тарт, словно солёная карамель. Есть что-то в этом волшебном мгновении, когда вокруг них звучит море оваций, и им кажется, что они слышат сердца друг друга, кажется, что касаются Душ друг друга, когда губы двигаются в медленном, неуклюжем от волнения, поцелуе, есть что-то настолько сильное, благословенное, что даёт их истории новые крылья. Крылья, что выдержат любой шторм. Крылья, которым не нужен ветер, чтобы пройти сквозь штиль. Губы расходятся, и голубые глаза сейчас на зелёных, когда Йен и Микки готовятся сделать шаг в новую жизнь. Написать новую историю. Историю, наполненную дыханием сердца.•──────✾──────•
Когда Микки уже 30, а Йену ещё 28, Микки поставит точку после последнего слова последней главы и снимет очки для ноутбука, чтобы потереть уставшие глаза. Это заняло чëртову тучу времени. Осталось только самое сложное — набраться смелости и приготовиться к позору, прежде чем послать редактору свою третью за последние годы книгу. Он ставит ноут на прикроватную тумбочку и вытягивается, разминая спину, когда Йен тихо заходит в спальню, закрывая за собой дверь, словно ювелир, и громко выдыхая. — Фух, спит, — говорит он с огромным облегчением и делает шаг, чтобы драматично упасть на кровать лицом вниз под тихий смех Микки. — Не понимаю, почему дети так ненавидят сон. — И своих родителей. — Нет, это я могу понять, но сон, — хихикает брюнет, потирая плечи мужа, — Как думаешь, минут пятнадцать она проспит? — Ээм, десять? — Это даже звучит грустно… — Чем хочешь заняться? — спрашивает Йен, поворачиваясь на спину и играя бровями, кладя руку на бедро Микки. — Тем же, что мы делаем всегда, когда Нани спит, — с нетерпением отвечает Микки и бросается в тёплые объятия своего мужа. — Ну, это было быстро, — сонно бормочет Йен после ровно десяти минут сна, когда из радионяни доносится плаксивое кряхтение. — Может просто прикинемся мёртвыми? — ворчит Микки, не желая покидать комфортное и уютное местечко под боком у Йена, где он сладко дремал. — Как будто её это волнует, мне кажется, она способна нас откачать нахрен, — Йен неохотно встаёт, его взгляд падает на ноутбук, и он пихает Микки в бок, чуть ли не отправляя его в полёт с кровати, — Ты, блять, дописал это?! — Эм…я имею в виду да, но нужно ещё вычитать и…стой-стой, Йен! — Микки попытался, но его муж был уже слишком далеко, хотя они были буквально на одной кровати. Йен схватил ноутбук с грацией ниндзя и развалился на подушках, листая страницы с горящими глазами, — Твоя дочь проснулась, Мик, — пробормотал он, открывая файл с первой главой. Микки закатил глаза и оторвал задницу от кровати, — Хорошо, придурок, но если ты нечаянно удалишь хотя бы одну часть, я клянусь, что эта чушь никогда не увидит света, потому что я, блять, не буду это переписывать. Так что сделай так, что… Йен отключился от ворчания Микки, найдя то, что ему нужно и погружаясь в мир прекрасных вещей. Он зарылся поглубже в подушки и начал с первой страницы черновика новой книги его мужа. Книги, которая по мнению Йена(а значит единственному верному) станет абсолютным бестселлером. Его сердце сжалось от нежности, когда он прочëл посвящение и сдержался, чтобы не догнать Микки и не зацеловать его до чëртиков."Посвящение: Моему супругу: Ты — единственный, кто лишает меня дара речи, но при этом вдохновляет писать о любви. Моей дочери: Никто не такой особенный, как ты; никто не такой чистый, как ты. Мы с папой благословлены тобой каждый день, наша Н.
Яблочный тарт и солёная карамель. Глава 1 — Лаки, помидоры и забытая шапка.
— В доме Хамильтона горит свет! — оглушительно прокричала девушка, ворвавшись в "Пироги Дорис", словно безумный смерч". Может быть, думает Йен, когда его глаза бегают по строчкам его личной истории, их истории, даже если почти все имена изменены, даже если города поменяли название, и даже Лаки превратился в Боуи…Может быть… Любовь — это бесконечная нежность, величайшая сила, то, что было в начале и то, что не подвластно концу. Это Ты плюс Я. Это родители и их дети. Это солёная карамель с яблочной кислинкой на тающем во рту песочном тесте со слегка подгоревшей корочкой. В конце концов, думает Йен, слыша из радионяни, как его муж воркует с их дочерью… Любовь — это всё. И это всё, что мы знаем о ней.