Распутье

Сугимото и Шираиши сидели в знакомой им изакае. Шираиши мало того, что пригласил сам, так еще и предложил угостить. Не без оснований подозревая, что тому что-то надо, Сугимото сразу спросил о причине его доброты. — Я что, другу приятное даже сделать не могу? Ты же все меню заказывать не собираешься. Мне захотелось развеять твою кислую мину. Давай, поделись с другом наболевшим. Не стесняйся. Выдав все на одном дыхании, Шираиши примирительно любезно улыбнулся и, поставив локти между тарелками с маринованными закусками, поиграл бровями. Его наполненная до краев кружка с пивом на краю стола была наполовину пуста. Собственное пиво Сугимото едва ли пригубил, не собираясь быстро пьянеть и тем более напиваться — был вечер среды, и завтра, помимо учебы, его ждала смена на работе. С того момента, когда он последний раз оставался наедине с Огатой, прошло больше недели. Несколько раз они виделись в ресторане семьи Асирпы, куда тот приходил пообедать или поужинать, раз в общей компании друзей, когда они собирались там же, на втором этаже, и для разнообразия решили сыграть в каруту. Вели они себя максимально естественно, но недостаточно, чтобы хорошо знающие их люди поверили, что между ними нет напряжения. Асирпа с ним уже говорила, и тогда сделала вид, что не заметила. Кироранке, знавший об их интимной связи по воле случая, предпочитал не влезать не в свое дело, не сделал этого и в этот раз. Шираиши как будто бы последовал их примеру, но сегодня разрушило это впечатление. Сугимото потер еще не успевшие согреться после холодной улицы пальцы о колени, опустив на них взгляд. Видя, что он не спешит со словами, Шираиши коротко разочарованно вздохнул и начал сам: — Учитывая, что Огата-чан жив, ты определенно делаешь какие-то успехи, но, судя по тому, что я видел пару дней назад, все сдвинулось с мертвой точки, но куда-то не туда. — Что ты имеешь в виду? — А ты… Сам этого не заметил? Осторожный вопрос вынудил Сугимото поднять голову. — Пока мы сидели и разговаривали перед телевизором, было не так заметно, но когда Асирпа-чан и Киро-чан сели играть, а Огата-чан взял на себя роль чтеца, ты так пристально на него пялился, будто от этого зависит твоя жизнь. Сугимото хотел бы не согласиться, но отрицание очевидного лишь тратило время. Не участвуя, он сначала усиленно следил, как игроки раскладывают друг перед другом карты, но, когда началась сама игра, и Огата открыл рот, не смог не отвлечься. Стихи следовало зачитывать с напевом, полностью, даже когда выбранная карта моментально находилась и выбивалась. Сугимото знал правила — играл когда-то в детстве, и находил часть с зачитыванием особенно скучной — ему всегда хотелось перейти к следующей карте, а не ждать, когда чтец закончит. Когда в его уши проник низкий баритон, растягивающий слова, он на мгновение забыл, как дышать. Голос Огаты, даже когда звучал монотонно, обладал притягательностью, заставляющей хотеть его слушать. Произнесенное с чувственностью стихотворение о любви поэта, который жил настолько давно, что заложенные в его слова мысли, скорее всего, утратили прежнее значение, проникли в сознание Сугимото так, будто их авторство принадлежало их прочитавшему. Шираиши в это время сидел напротив него и, в отличие от обрадованной Асирпы, увлеченно обсуждающей с Кироранке то, что взяла карту первой, видел его выражение лица. Смущенный, что оказался на этом пойман, Сугимото вновь ничего не сказал. Шираиши же, не заметив этого, продолжал: — Ну, я-то ничего, да и Киро-чан о вас знает, а вот как восприняла этот твой плотоядный взгляд Асирпа-чан — уже другой разговор. — Плотоядный?.. — Да, ну, знаешь… Я сказал бы, что ты пялился на него так, будто хочешь убить, но узнав то, что вы… — последовала пауза, — того это самое ну ты понял, — было произнесено на одном дыхании, — я начал у тебя различать вариации. Вот та вариация была именно плотоядной. А Асирпа-чан явно подумала бы на вариант с убийством. Шираиши говорил «завуалированно» не потому что стеснялся, а хотел касаться этой темы между мужчинами как можно меньше. Сугимото обычно его жалел, а сейчас скорее раздражился его щепетильности. — Асирпа-сан знает. Я недавно ей рассказал. — Э?! Издав удивленный выкрик, Шираиши зажал рот рукой и оглянулся. В стоявшем гомоне его голос прозвучал громко, но слишком непродолжительно, чтобы кому-то помешать. Уронив руки на столешницу, Шираиши перекинулся через нее настолько, насколько позволила посуда и с претензией выпалил: — А почему мне ты об этом не сказал?! Я тогда как дурак пытался вас оправдать, когда она спросила меня, что я думаю между вами происходит! — Прости, не до этого было. Сугимото склонил перед ним голову в коротком поклоне. Искреннее извинение подействовало слишком хорошо — Шираиши тут же сменил гнев на милость и понаглел. — Вот всегда бы так. А то вы оба совсем не уважаете старших. А ведь я… — Шираиши. Предупреждение в тоне вынудило прерваться и пересмотреть непроизнесенные слова. Переварив за секунду возможные последствия, Шираиши сменил тему: — А ты ей все рассказал, как мне, или?.. — Я хотел все, но она сама отказалась. Шираиши раскрыл рот и не закрыл. Отвел взгляд, нашел рукой кружку и выпил половину содержимого, следом закусив умебоши. Морщась от кислого вкуса, проговорил, поглаживая себя по коротко бритой макушке: — В который раз поражаюсь ее интуиции. Сугимото последовал его примеру и пригубил уже начавшее нагреваться пиво. Освежающий вкус навел его на нужную мысль, вынудившую проигнорировать замечание. — Я хочу поговорить с Огатой начистоту, но он не хочет оставаться со мной наедине. — Боится, что ты его… — Нет. Говорит, что занят. У меня тоже сейчас нет особо времени, так что я не думаю, что он врет, но скоро Рождество и меня нервирует, что он протянет не только до него, но и до следующего года. — Сочувствую, Сугимото. Сочувствую. Странные тон и выбранные слова оставили Сугимото в замешательстве, но он принял чужие чувства молчанием. Шираиши перекинулся через стол и, едва не задев одну из тарелок локтем, похлопал его по плечу. — Надеюсь, у вас все получится. — Спасибо. Сугимото впервые за вечер искренне улыбнулся. Галдеж других посетителей заполнил возникшую между ними тишину, еще больше настраивая на хороший лад. Шираиши заказал себе добавки, и они некоторое время молча пили и ели. — А у тебя как все? — спросил Сугимото, осознав, что давно не интересовался личной жизнью друга. — Асирпа-сан говорила, что что-то серьезное наметилось. — Ах, так ты слышал, — Шираиши заулыбался. Отведя взгляд на кружку, начал водить по ручке пальцем, как будто в смущении. — Да. Все серьезно. Я ее встретил. Сестру Миядзаву. Сугимото сначала вытаращился в ответ, а затем у него вырвалось: — Серьезно? Та самая, которая с глазами и ртом щелками, круглая и как на том рисунке? Ты не заболел? — Сугимото! Красота женщины — она внутри, а не снаружи! Да и сейчас она не такая круглая, пусть и пухленькая. Шираиши возмутился серьезно, но не без злости. Сугимото осторожно заметил: — Насколько я помню, ты всегда западал на тех, что привлекательные как минимум внешне. — Ну, это да. Но это другое. — Что за «ну» и что за «другое»? Выражайся понятнее, — нахмурился Сугимото. — Ну-у, Миядзава-сан — она для души. Для ее спасения. Для очищения. А внешне красивые женщины — они отдельно. Понятнее стало ровном счетом целое ничего, исключая подтверждение серьезности намерений — обращение Шираиши к ней на «сан». Видя озадаченность Сугимото, Шираиши пошел ему навстречу и пустился в объяснения. — Религия, она, Сугимото, знаешь, дело тонкое. Мы все, конечно, шанс второй получили, но вот я думаю, а что если потом не повезет? Надо же перестраховаться. А тут я как раз встретил ее! Что это, если не ниспослание свыше дальше двигаться в этом направлении? Поэтому я решил с ней сблизиться. Кстати, мы с ней сейчас одного возраста примерно. И она не замужем, и у нее есть большая квартира в центре города, и она умеет хорошо готовить. Ну так вот, о чем я? Религия, она, Сугимото, знаешь, дело тонкое. А Миядзава-сан в ней понимает, да и приближенная к богу, поэтому я решил, что наша судьбоносная встреча обязательно приведет к чему-то хорошему…

◉•◉•◉

Лежа в кровати и пытаясь уснуть, Сугимото все никак не мог заткнуть чужой голос, все еще раздающийся в ушах непринужденной веселостью. Он не напился, но голова болела знатно. Суть длинного-предлинного монолога от Шираиши про новый взгляд на жизнь можно было свести к следующему: он опять увлекся, только выбранная женщина оказалась не в его вкусе внешне, из чего следовала целая цепочка условностей и проблем. Спустя минут десять ничего не изменилось, и Сугимото, поняв, что ожидание не поможет, решил использовать кардинальный метод для отвлечения. Найдя телефон, щурясь от яркого света экрана, зашел в галерею, выбрал нужную папку, ввел пароль и, открыв первую фотографию, облегченно вздохнул — помогло — болтовня Шираиши отошла на второй план. Фото было смазано от движения во время съемки, но все важное разглядеть не составляло труда — расслабленное выражение спящего лица и поджатая к нему ладонь с собранными вместе пальцами, лежащая на оголенном плече. Плечо принадлежало Сугимото, лицо и рука — Огате. Запечатленный момент был из числа многих, когда Сугимото порадовался возможностям современных технологий. На память он не жаловался, но легкодоступное напоминание прошлого уже не раз скрашивало ему настроение вечерами и в минуты скуки. Это фото Огаты — самое первое — было сделано без какого-либо умысла, под влиянием внезапного порыва. Последующие осмысленные отличались более удачными ракурсами уже не трясущихся рук, и целенаправленным желанием запечатлеть Огату в самом уязвимом состоянии — сне. Полностью спокойное выражение на его лице обычно наступало лишь когда его сознание прекращало работать, к тому же так просто он себя фотографировать, если замечал, не разрешал, и не давал. Спал он все еще чутко, но не настолько, как в будущность солдатом и Сугимото беспрепятственно пополнял свою коллекцию без его ведома. В прошлой жизни они спали вместе изредка, ночуя в гостиницах, не больше пары часов, чтобы союзники не прознали и, когда установленный между противоборствующими группами хрупкий мир разбился бы, то без лишних сантиментов. Сугимото в дополнение боялся осуждения Асирпы, но, когда Огата прижимался к боку с оправданием использовать его как грелку, никогда не отказывал и не предлагал первым лечь раздельно перед скорым возвращением Шираиши из игорного дома или борделя. Изменением в новой жизни стало не только отсутствие у изголовья футона винтовки и сон в объятиях друг друга до утра, но и отсутствие сопутствовавшего эре Мейджи напряжения от незнания, чего ждать от ближайшего дня. Без надобности неустанно защищать свою жизнь, они оба разнежились. Огата в особенности бесстыдно потакал лени и, если его ничего не вынуждало, мог лежать в кровати, греясь об Сугимото, почти весь день. Конец прошлой зимы они так и провели: в феврале, как Огата заболел, Сугимото на пару недель практически переехал к нему домой, буквально став домохозяином, а завернутый в одеяло вооруженный ноутбуком Огата им распоряжался. Тогда Сугимото окончательно принял, что Огату искренне любит. Холодно Сугимото не было, но в груди неприятно пустело от осознания, что он понятия не имеет, когда те кажущиеся сейчас беззаботными дни вернутся, да и вернутся ли вообще. Огата с фото убеждал в реальности желаемого, память подсовывала так и не оставленную в далеком прошлом неудовлетворенность, изводившую с тех пор, как Сугимото увидел его в образе солдата, а уже совершенные ошибки останавливали импульсивный порыв попытаться спровоцировать разговор самому, придя к Огате домой. Все, что ему оставалось — ждать и надеяться. И если ожидание было неопределенным, то надежда имела под собой крепкое основание — Огата нуждался в нем. Сам Огата вряд ли помнил, как проявил настолько фатальную слабость, но Сугимото хватался за нее каждый раз, как между ними наступал разлад. Прежде, чем принять, что он любит Огату, пожив с ним некоторое время, Сугимото сначала осознал свои чувства. В начале февраля, когда Асирпа стоила планы на близких, которым она подарит шоколад, Огата неожиданно перестал появляться в ресторане ее семьи и отвечать на звонки. Такое бывало, и сначала ни она, ни Сугимото, не придали этому значения, но, когда счет пошел на дни, пришли в недоумение. Сугимото несколько вечеров подряд ходил к нему домой, но так и не сумел ни попасть внутрь, ни поймать его после работы. Повод воспользоваться дубликатом ключа, который Сугимото сделал, получив в короткое пользование оригинал, однажды проспав, а Огата, не сумев его разбудить, оставил его в квартире одного, появился внезапно. Обзавелся дубликатом Сугимото еще тогда, когда его не волновала моральная составляющая этого, с мыслями о возможном предательстве или ударе в спину. Терять заработанное доверие ему ничуть не хотелось, но, придя вечером вновь, услышав, что Огата все-таки дома, а он все это время давал водить себя за нос, Сугимото не сдержался и использовал ключ. Раздражающая стоковая мелодия раздалась из спальни. Небрежно скинув обувь у входной двери, Сугимото бросился в комнату, не сняв куртку. Шторы были закрыты, не давая разглядеть что-то помимо большой кровати с комом одеял сверху. Потратив на раздумья пару секунд: включить верхний свет, открыть окно ради фонарей с улицы, или лампу на прикроватном столике, где разрывался от звуков и вибрации телефон, Сугимото выбрал последнее. Сбросив звонок на чужом мобильнике, он только после понял, что этим самым оставил доказательство своего прихода. Посчитав, что уже поздно жалеть, щелкнул выключателем лампы и наконец-то повернулся к каким-то чудом все еще не проснувшемуся хозяину квартиры. Огата спал, завернувшись в одеяла, как бабочка в кокон, выставив наружу одно лишь лицо, чтобы дышать. Не будь Сугимото зол, он привычно умилился бы этому. Поставив колено на кровать, он склонился над Огатой и потряс за плечо. Тот не отреагировал. Недовольство не отпускало и Сугимото, перевернув его на спину, взялся за край подсунутого под шею одеяла. Собираясь потянуть, чтобы раскрыть кокон, случайно задел чужую кожу и, ощутив от нее непривычное тепло, замер, всмотревшись наконец-то в лицо: щеки Огаты пылали, расходясь нездоровым красным румянцем на лоб, стирая привычный контраст светлой кожи и темных волос. Позвав Огату по имени и не получив ответа, Сугимото испугался. Судорожно перебирая в голове, когда именно они в последний раз хоть как-то взаимодействовали, аккуратно отогнул подоткнутое одеяло, чтобы могла протиснуться ладонь, и провел от подбородка к уху: влажная горячая кожа пощекотала по пальцам острыми концами короткой щетины. Сугимото склонился над Огатой и коснулся губами его лба. Не чтобы проверить температуру, или даже извиниться за беспочвенные подозрения, которые он так и не досформировал, а чтобы успокоить себя. Отстранившись, Сугимото уже имел четкий план. Подсунув одеяло обратно Огате под шею, он закрыл его, как было. Начав расстегивать куртку, направился на кухню, параллельно прикидывая, сколько может пропустить из завтрашних утренних занятий с наименьшим уроном для будущих оценок. Заглянув в холодильник, чертыхнулся, найдя в нем пустоту и, решив оставить завтра на завтра, начал в квартире поиски аптечки, надеясь на хороший результат. На то чтобы сходить в магазин и обратно у него ушло не менее часа. Двадцати четырех часовые магазины были почти на каждом углу, а ближайшая приличная круглосуточная аптека по какой-то причине всего одна и далеко. Устроив покупки в холодильнике, Сугимото начал распаковку лекарств и градусника. Зная, как пользоваться последним только в теории — последний раз он болел в детстве и уже не помнил, направился в спальню, читая инструкцию. За время, что он отсутствовал, Огата не сдвинулся с места. Сев рядом с ним на кровать, Сугимото отложил градусник на столик рядом. Потянулся к одеялам, начав их разворачивать. Их было два: нижнее с начесом, а верхнее более объемное. Отогнув их края друг за другом, Сугимото потянул вниз и в сторону, стягивая с Огаты кокон, и обнаружил, что на нем там самая теплая пижама, которую он не мог отыскать в шкафу с одеждой. Неожиданно Огата тяжело вздохнул и, издав короткое мычание, поежился. Собираясь переодеть его в чистое, Сугимото задумался, не сделает ли хуже, если его разденет. Веки Огаты дрогнули и приоткрылись. Света от лампы было более чем достаточно, чтобы он понял, что рядом Сугимото и тот все равно замер. Сугимото несмело заговорил: — Прости, что так ворвался к тебе, но ты не отвечал на звонки, и Асирпа-сан волновалась, а ты оказывается еще и заболел, поэтому я… Он запнулся, услышав мягкий, почти неразличимый сквозь чуть приоткрытые губы, голос: — Сугимото… Темные глаза из-под приспущенных век блеснули излишней влагой. Его прежде спокойное, пусть и болезненное выражение лица, исказила неприкрытая мука. Не без усилий подняв одну из прижатых к груди рук, он направил ее к Сугимото, и тот поймал ее своими двумя на середине пути. Ладонь Огаты была потная и горячая, как и все его тело. Сугимото подался вперед, не зная, что сделать, чтобы облегчить его страдания. Приоткрыв рот, Огата судорожно вздохнул. Вновь зашевелил губами и Сугимото склонился еще ниже, чтобы точно не прослушать. Огата прикрыл глаза и его едва держащиеся за ладонь Сугимото пальцы разжались. — Не оставляй меня… Слабый умоляющий шепот проник Сугимото прямо в душу, минуя сознание. Суть слов едва не заглушила порожденная в ответ буря эмоций. Огата никогда так не просил. Даже на пике удовольствия, когда Сугимото, желая его продлить, затягивал до болезненности, Огата звал его с томным сладострастием, ничуть не напоминающим проявленное искреннее отчаяние. — Огата… — его собственный голос задрожал, переполненный чувствами из груди. — Почему ты… Множество закружившихся в голове вопросов он не озвучил — не смог, а Огата, кажется, заснул. Закусив губу, Сугимото ощутил, как от не находящих выхода эмоций защипало в углах глаз. Чтобы сдержать их, им следовало дать название, и в ответ на просьбу Огаты из души Сугимото робко раздалось: «Не оставлю». Погладив Огату по горячей щеке, он замотал его обратно в одеяло. Всю оставшуюся ночь Сугимото так и просидел рядом, пытаясь бороться с его температурой. Следующим утром Огата разбудил его тычком локтя в бок и ожидаемо спросил: «Что ты делаешь в моей квартире?» На объяснение о дубликате он состроил свое фирменное сверх-дружелюбное выражение лица, пророчащее всем, кто его видит, скорую смерть, но неожиданно сменил гнев на милость, когда Сугимото оправдался тем, что ухаживал за ним. В качестве извинения он потребовал, чтобы Сугимото в этом случае довел дело до конца и заявил, что голоден. Позже, когда Сугимото, как будто невзначай, поинтересовался, что Огата помнит о прошлой ночи, тот без заминки ответил, что ровным счетом ничего, кроме жара поднявшейся температуры. Заглянув ему в глаза, Сугимото не без сожаления уверился, что тот не врет — в них не было ничего, кроме усталости от болезни. Поддавшись воспоминаниям, Сугимото ощутил, как едва было начавшее отступать уныние, накатило с новой силой, теперь уже с поддержкой нежелания спать, несмотря на поздний час. Чувствуя себя как никогда одиноко, он взялся за телефон, чтобы опять попытаться унять печаль фотографиями, но, разблокировав, остановился, уставившись на картинку на главном экране: он, Шираиши, Асирпа и Огата, стояли перед рестораном семьи Асирпы и все, сбившись в кучу, показывали «виктори», улыбаясь от уха до уха. Один Огата, прижатый боком к Шираиши рукой Сугимото, хмурился и пытался высвободиться, но, если присмотреться, скорее был смущен, чем зол. Руки Сугимото сами перешли в контакты, нашли его имя и нажали на него. Услышав, как пошли гудки соединения, он решил: что бы Огата сейчас ему не сказал, все было лучше, чем ничего. Ему отчаянно хотелось вернуть то, что между ними было прежде и, как бы Огата не отпирался, он собирался сделать к этому еще один шаг. «Ты знаешь, сколько сейчас времени?», — раздалось спустя целых десять гудков. Сонным Огата не звучал. Постаравшись придать себе как можно более миролюбивый тон, Сугимото искренне признался: — Я хотел услышать твой голос. «Голос? — послышалось недоумение. — Ты что, дрочишь?» Резкое прямое предположение выбило из Сугимото всю меланхоличность, благо Огата не видел его смутившегося лица, но потому сделал свой вывод, основываясь на тишине. «Хм, ясно. Хочешь, чтобы я постонал для тебя, Сугимото…» Обретя ни с чем ни сравнимую текучесть, насмешливый тон Огаты втек Сугимото в правое ухо, вызвав на коже мурашки. Не сумев сдержаться, он сглотнул. На другой стороне послышался смешок — звук дошел до Огаты. «Мне очень приятно, что ты все еще обо мне думаешь. Так, в какой позе ты нас представляешь? — последовала короткая пауза. — Ах. Знаю. Ты всегда быстрее кончаешь, когда я сижу сверху, а ты…» — Огата! — Рычание, с которым Сугимото прервал, прозвучало как обиженный хриплый скулеж. Едва не увлекшись описанным, он унял фантазию, бурно отреагировавшую на провокацию. — Я не буду врать, и говорить, что не хочу тебя, но сейчас я позвонил не потому что соскучился по твоему телу. Я хочу видеть тебя. Я хочу видеть, как каждое утро ты хмуришься за завтраком спросонья, целовать тебя перед уходом на работу, слушать, как ты ворчишь, что я должен предупреждать, если задержусь, любить тебя и видеть, как это доставляет тебе удовольствие. Мне не хватает тебя. Рядом. Здесь. Со мной. Мобильник промолчал в ответ. Испугавшись, что Огата сбросил звонок, Сугимото уже было отстранил его от уха, как услышал тихое, потерявшее всякую веселость: «Красиво говоришь, Сугимото». — Я рассказал Асирпе-сан о нас. О том, что все началось еще в прошлой жизни. Но совсем немного. Она отказалась слушать, и не знает, что недавно я чуть тебя не убил, а в прошлом изнасиловал. «Сугимото — ты идиот. Кто захочет о таком слушать? Тебе повезло, что у нее хорошая интуиция. Она бы тебя ни за что не простила». Слыша сквозь безразличие нотки нотации, Сугимото непроизвольно усмехнулся. Он довольно ответил: — Я же сказал, что расскажу. Чтобы ты поверил, что я тебя люблю. А Асирпа-сан простила бы. Я этого не заслуживаю, но она простила бы и попытку твоего убийства. «В прошлом — возможно, но не сейчас, когда она родилась в мирное время. И мне не послышалось? Ты хочешь прощения только за попытку убийства?» Он звучал заинтересованно. Сугимото не раздумывая произнес: — Я не буду извиняться за то, о чем не жалею. Тогда я настолько ненавидел тебя, что готов был разорвать в клочья голыми руками. Но я не мог убить тебя из-за Асирпы-сан. «Твоя ненависть неожиданно похожа на твою любовь, — Огата хмыкнул. — Пожалуй, я вознагражу тебя за честность, и кое-что расскажу: это было не совсем изнасилование». — Чт… — невольно вырвалось у Сугимото. «Ты хотел послушать мой голос. Наслушался?» — Огата, что ты сейчас имел в виду, когда сказал, что… «Значит, наслушался». — Подожди! — запаниковал Сугимото. — Я хочу с тобой встретиться! Где ты сейчас? «У Юсаку-сана дома». — Что ты забыл у него ночью? На низкую озлобленность Огата рассмеялся. Обрадованный, что он продолжает разговор, Сугимото немного успокоился. «Может быть, тебе по мне и не видно, а я заботливый старший брат. Он попросил, и я пришел». — Тогда почему ты не приходишь, когда прошу я? — неприязненность все-таки вырвалась обидой. «На встречу с тобой у меня заготовлено кое-что особенное и мы не должны видеться раньше». Огата вряд ли бы стал врать о таком, но Сугимото все равно ощутил себя пренебреженным. «Мы недавно играли у Асирпы в каруту. Я все еще помню, как ты на меня смотрел. Чувства, что ты тогда на меня направлял… — он заговорил низко, как в начале разговора, с придыханием, — я надеюсь, что когда мы все-таки сможем остаться наедине, ты им не изменишь». Послышался резкий гудок, и звонок оказался сброшен. Сугимото не успел возразить, что Огата опять все неправильно понял. То, что Сугимото ощутил, услышав, как он читает первое стихотворение, не было ни ненавистью, ни любовью. Эта была тоска, родившаяся в его душе от невозможности понять, что на самом деле испытывал в тот момент Огата Хякуноске. Сугимото помнил ее и сейчас, так же ярко, как и зачитанное стихотворение. Сердце познав, Прошлого чувства — ничто, Понимаю. С болью встречи сейчас, Не сравнить.