«В аду лишь двое — ты и я».
(«И я» — ANAZED)
Знаешь, что я думаю? Я думаю, нахуй всё это. Нахуй эти тупые чувства, нахуй надежду, нахуй ебаные терзания. Я взрослый мужик, а не какая-то там сопливая школьница, мне вообще это всё уже не по статусу. Мне уже тридцать стукнуло, понимаешь? У меня уже десять лет как не просят показать паспорт в алкомаркете. И если уж мне так приспичило трахнуться с мужиком, я просто пойду и сделаю это. Не знаю пока, как именно, но непременно сделаю, понял меня?! То-то же. Слово пацана. Но сначала — момент истины. Так случилось по жизни, что моим лучшим другом, в доску своим пацаном с района, моей крышей и по совместительству моей первой любовью стала моя бывшая жена. Я даже ее не совсем бабой считал. Ну, знаешь, как в песне — все бабы как бабы, а она Нинка и этим все сказано. Как святая троица — жена, друг, брат в одном флаконе. Ну, или сестра, я хз. Это я к чему. Когда мы разводились, мне так было стремно рассказать ей, что думал, меня закопают с этой тайной, так от всего тошно было. Но время шло, и я немного смирился со своими чувствами к тебе, поуспокоился. Эмоции притупились, как заноза, которую сразу не вытащишь, и она сидит где-то в пятке, ждет своего часа и напоминает о себе, лишь когда наступаешь на ногу хорошенечко. В общем, когда я поуспокоился, понял, что рассказать ей надо, что она реально заслуживает. Ну и дал себе срок до тридцати всё выложить. А вот и тридцать, стало быть, пора. Просрочил, конечно, всё равно, ну а кто не просрачивает? Сегодня иду к Нинке в гости, а там будь что будет. Хуже всего, если с девчонками не даст видеться, но не думаю, что аж до этого дойдёт. Ну хоть кому-то так хочется рассказать, ну можно хоть разок, а? В общем, у меня охуительные планы на вечер и еще более заебатые перспективы быть посланным нахуй. Поэтому после пар я смело заруливаю в магаз, беру бутылку вина и торт и шагаю прямо к своей бывшей жене. — Ура пионерам, — добродушно приветствует Сергей. Двухметровый шкаф открывает передо мной дверь, и я не могу разглядеть за его широкими плечам ровным счетом ничего. — И вам не хворать. Глупо улыбаюсь, вручаю хозяину пакет и проскальзываю в прихожую из лестничной клетки. До слуха доносится детская болтовня и топот маленьких ножек, а уже через мгновенье на мне повисают дочери. Вымахали люто, конечно, может, Сергей для этого и качается, чтобы их на руках носить? Я уже как-то не справляюсь, несите нового батю. — Вот он! — пузатая Нинка выплывает из кухни и смачно целует меня в щёку. Кивает на пакет: — Ой, да что ты, не надо было так тратиться! — заинтересованно сует нос в пластиковые недра и восклицает: — Валь, ну мне же нельзя алкоголь! — В субботу тебе это не мешало, — пожимаю плечами. Кому она пытается заливать? Я же прекрасно знаю, как Нинка любит тянуть красное сухое по чайной ложке весь вечер. До тошноты новый ремонт, опрятная трёшка. Сергей купил её сам, это не моя по наследству от бабушки полученная халупа. Здесь все красиво, по-европейски, но не вычурно, чувствуется работа дизайнера. Интересно, сколько они за такое отвалили… — Ну что, как оно? — Нинка ждёт, когда я вымою руки, карауля на пороге ванной. — Чё «оно»? — Ну, ощущать себя тридцатилетним. — О, — морщусь, косясь на своё отражение в зеркале, — спроси у Сергея. — Не признаётся, — Нинка притворно вздыхает, и я вспоминаю, как в школе забирал её после театралки и мы шли грызть конфеты-кислинки и смотреть «Мою прекрасную няню». На кухне уже поджидает засада. Дочки пьют чай с принесённым тортом, слизывают кремовые розочки и смеются друг над другом. — Что надо сказать папе? — Нинка улыбается, треплет русые косы девочек. — Спасибо за тортик! — восклицают хором так умильно, что мне приходится вспомнить самый смешной момент из нового «Человека-паука», чтобы не прослезиться. Реально ржаки там кот наплакал, поэтому я просто тщательно улыбаюсь в ответ и отворачиваюсь к плите. Жизнь, которую я просрал. И ради чего? Чтобы пялиться в одиночестве в экран телевизора и пить пиво по вечерам? — Тихий ты какой-то, — замечает Нинка, когда девчонки уходят играть с отчимом, а чашки чая сменяются на бокалы с вином, — тише обычного даже. — Всё-то ты видишь, — усмехаюсь беззлобно. Неужели правда так заметно? — Может, кто другой и не заметит, а меня не обманешь, я тебя как облупленного знаю! — Аргумент, — вяло улыбаюсь и подливаю нам в бокалы. — Хотел тебе сказать кое-что. — Страшное? — Нина в риторическом ахуе округляет рот, а затем бьёт меня несильно кулачком в плечо. — Да колись уже, Валь! — Ну, в общем, — я с неподдельным интересом разглядываю бокал — набор подарили какие-то Нинкины дальние родственники нам на свадьбу. Интересно, сколько бокалов ещё осталось в живых? — Тот наш развод… Хочу, чтобы ты знала причину. — Валюш, ты уверен, что так уж надо прошлое ворошить? — Нина накрывает мои руки своей ладонью, и только сейчас я понимаю, как сильно они у меня дрожат. — Да! Подожди, помолчи, — набираю больше воздуха в грудь, ещё чуть-чуть и меня разорвет нахуй. — Я тогда не объяснил, а сейчас хочу объяснить, это очень важно, понимаешь? Боюсь поднять глаза и столкнуться с ее выражением лица. Грустит ли она? А может, ей уже всё равно? Не хочу, поэтому просто продолжаю: — Короче, тогда я встретил одного человека и чё-та у меня к нему… Втюрился, в общем. — О. Почему не сказал, я бы поняла точно. Все оправдания лучше, чем «извини, мы чужие люди, я хочу быть один», — начинает злиться, но руку не убирает. — Сейчас поймёшь. Человек, про которого я говорю, — мужчина. — О, — красноречиво. Мы сидим молча, и Нинка держит мои ладони. Затем вздрагивает, как от сна, и рывком прижимает меня к груди. — Говорил с кем-нибудь об этом? Качаю головой, которая крепко зажата между ее грудей, ещё немного, и я задохнусь, пожалуй, какая славная смерть. — Только ты. Нинка обнимает ещё крепче, хотя я был уверен, что крепче уже в принципе нельзя: — Все нормально, Валь. Я теперь даже злюсь меньше, — затем замолкает и резко отстраняется, так резко, что я почти теряю равновесие и в его поисках хватаюсь за бокал. — Так, это получается, что ты меня и не любил никогда? — Да любил конечно, клянусь! Просто… Так любил, что не хотел пиздеть тебе, наверное. Ты достойна крутого мужа, который обожает тебя и все такое, — походу, я всё-таки скатился в дешёвую драму, ну да и похуй вообще. Нинка опрокидывает бокал, как будто пьет не вино, а водяру, вытирает рот ладошкой. — Ну так… — начинает она, и я уже знаю, что спросит, — кто он, этот разбиватель счастливых семейных пар? Вдыхаю поглубже. Пизда-а-а-а. — Димка. — Чего?! — Нинка делает такие глаза, что, кажется, они сейчас вывалятся на стол. — Да не ори ты! — Земля пуховик, Валечка. — Ну спасибо. Нинка разглядывает меня как незнакомца, а потом как будто решается, произносит с выдохом: — Слушай, Валь, у меня есть подруга, она женщин любит. — Хочешь послать меня за бесплатной психологической помощью пострадавшим от ЛГБТ-облучения? — криво усмехаюсь, не догоняю, к чему она клонит. — Дурак! Ты её знаешь! А она знает много мест для таких знакомств. — Ну и кто это? И каких — «таких»? На что это ты намекаешь? — На то, что, может, отвлечёшься от Димки и найдешь там кого-то, ну, более доступного? — Ну охуеть! Вот это поворот, конечно. Я возмущённо пялюсь на Нинку, а она вдруг шикает: — Валя, дети! — Ну охуеть, — шепчу я, чувствуя себя первоклассником, пойманным училкой с сигаретой в зубах. — Ты теперь у нас сваха? — Что не сделаешь для хорошего человека, — Нинка картинно заламывает руки. И такая голливудская актриса чахнет над квартальными отчётами в занюханной шарашке. — Тебе правда надо, Валь, вдруг жизнь заиграет… — Новыми красками? — усмехаюсь я. — Ага! Радужными! Мы смеемся, и я наконец успокаиваюсь. Мандраж отпускает, остается благодарность и любопытство. — Так что у тебя за подружка такая, с секретиком? — Леру помнишь? Ну, которую мы звали… — Валера! Валеру я помню, она работает в отделе продаж в Нинкиной фирме. Пару раз даже пересекались в гостях. Высокая, с волнистым русыми волосами до плеч. Ржёт как лошадь. Ничего «такого» в ней я тогда не заметил, но чем чёрт не шутит. Ну а Валерой, стало быть, она называется не с проста… — Класс, и чё мне с ней делать? Нинка осушила бокал и игриво улыбнулась: — Валера будет твоим проводником в мир секса и радости. — Бля, а можно без таблеток? Пьяная Нинка гиенисто усмехается и тянется за добавкой. — Стоять, а вот это достаточно. Не хочу, чтобы Сергей мне потом щи разукрасил за то, что я его жену спаиваю, — убираю бутылку со стола под аккомпанемент Нинкиного нытья. — Пузатым слово не давали. — Сууука, — шепчет мне в ухо эта бухая бестия и гогочет, — Валерку забронирую на пятницу. Только не слейся! Пойдете куда-нибудь, развеетесь, она знает места. Только это, Валь, я ей скажу про тебя, получается? — Валяй. Ну а хули мне, помирать, так с музыкой. Сказал же, что забью на тебя, значит, забью. Пацан я ещё там или кто. Уходить от Нинки всегда грустновато. Прощаюсь с девчонками, а они мне ручкой делают «пока-пока» и хоть ещё называют папой, но Сергею улыбаются явно чаще. Глупо как-то получается. С такими мыслями доезжаю до своей хаты, вино всё ещё булькает в башке. Телек смотреть не хочется, а хочется просто вырубиться и не думать все эти мысли. Но как только я начинаю засыпать прямо на диване, как будто мне уже сорокет, в уши ебашит музычка с мобилы. Брать незнакомые номера стрёмно и вообще фу, но мне очень хочется услышать, кто там такой дерзкий на том конце провода. А на том конце провода с секундным промедлением на мое вялое «чёбля» раздаётся задорный Валеркин лай: — Дорогу-у-уша, добро пожаловать в клу-уб!