Ринган

Тот вечер трудного дня запомнился Кевину весьма смутно — вплоть до момента, когда он, раз от раза ныряя под землю и снова поднимаясь наружу, не забрёл в какие-то совершенно неизвестные ему дебри. Серые стены нависших над ним домов, расписанные похабщиной, омерзительно воняющая помойка, ряд крохотных лавчонок с разноцветными иероглифами на вывесках. Он никогда не бывал в подобных местах. Даже до Джеймса. Надо было побыстрее уносить отсюда ноги. Но он увидел грязного кота со слипшейся шерстью, потом ещё одного и промедлил, подумав о том, как дико выглядел бы в подобном месте Бенджи. — Эй, пидор! Ты что тут делаешь? — раздался оклик позади него, и Кевин сделал ещё одну ошибку — невольно обернулся. — Гляди, отзывается, значит, и вправду пидор, — прозвучал второй голос. И общий хохот. Их было трое — парней, вынырнувших откуда-то из темноты, из-за мусорных баков, и медленно подступавших к нему. Разумеется, они видели перед собой лёгкую добычу: явно не местного, заблудившегося и дорого прикинутого сопляка. Но они не знали, что Кевин сегодня уже вдосталь хлебнул всякого дерьма и больше хлебать его не собирался. Пусть убьют, так будет честнее. Не дав своим потенциальным палачам произнести больше ни слова, он с диким хриплым воплем, сделавшим бы честь любому коту, схватил валявшуюся у помойки доску с торчавшими из неё гвоздями и принялся охаживать ошалевших и прикрывающих головы руками парней. Те поспешно кинулись туда, откуда вышли. Кевин так и остался стоять с доской наперевес, чувствуя какое-то странное отчаянное ликование. — Кыса, — опять прозвучало из-за баков. — Ты что, охуел? Мы же тебя не трогали. А ты мне куртку порвал, меня бабка прибьёт нахер. — А, ну да, старуха Бет — она может, — подхватил второй. — А мне башку чуть не проломил, — пожаловался третий. Хоть и с каким-то неописуемым акцентом, они разговаривали как нормальные люди, обдолбышами не казались, и Кевин наконец опустил руки, опершись на своё оружие, как Геракл на дубину, только что прикончившую Немейского льва. — Кыса, — упорно продолжал первый голос, — ты чего тут вообще делаешь? Кевин подумал и ответил прямо: — Мне некуда идти. Он, конечно, знал, куда именно должен был пойти без гроша в кармане. В пафосную «Золотую утку» его бы, конечно, не пустили, но в любой клуб более низкого пошиба, где были знакомые охранники, в долг — запросто. Так же запросто он подцепил бы там кого захотел и стал бы тем, кем его и считал Джеймс. И ещё он чётко осознал, что во всём этом огромном городе нет ни одного человека, к которому он мог бы попроситься на ночлег. Он не сдружился ни с одним из сокурсников в колледже, был слишком занят блестящими перспективами своей половой жизни, будь она неладна, и бывал на занятиях постольку-поскольку. И вся база телефонных номеров осталась в погибшем мобильнике. Может, и к лучшему. Его продолжало воротить от одной мысли о сексе. О том, что он делал и говорил. О том, кем он вообще был. «Отлично сосёт и подмахивает…» Господи! Вот всё, что мог сказать о нём Джеймс, провались он. Парни тем временем вылезли на свет божий, помаргивая и почёсываясь. Они вовсе не были на одно лицо, как показалось ему сначала с перепугу. Заговоривший первым, обладатель низкого хрипловатого голоса, был лопоух, смугляв и широкоплеч. Это у него, догадался Кевин, имелась свирепая бабка. Второй, чуть пониже ростом, более щуплый, был конопат и курнос, его наголо бритый череп украшали татуировки, а куртку — псевдозолотые цепи и цепочки. Третий же, самый мелкий, узкоглазый, был как минимум на четверть азиатом, скорее всего китайцем, учитывая иероглифы на окружавших лавчонках. Странным было то, что парни явно принадлежали к разным слоям здешнего общества, но тусили вместе. Кевин хоть и понаслышке, но знал, что таковые слои в принципе не смешиваются, как вода и масло. — Кыса, — в очередной раз позвал первый, — какие проблемы? И тут Кевин начал хохотать. Он стоял, раскачиваясь и уперевшись локтями в свою боевую доску. Какие у него, мать их, проблемы? Он ещё утром нежился на простынях от Валери Сакса, и его единственной проблемой было — в чём ему пойти на вечеринку. А сейчас он стоит перед тремя обитателями гетто, размахивая доской с гвоздями! — А то пошли с нами, — неуверенно предложил второй. — Вон к его бабке, — он ткнул пальцем в плечо высокого. — Она тут всем помогает. Советует, в смысле. И тебе поможет. Кевин снова надрывно хохотнул. Час от часу не легче. Бабка! — Вы это, — честно предупредил он, — не спешите особо. Я ведь и в самом деле пидор. Трое переглянулись. — Кыса, — невозмутимо сообщил высокий, — чтоб ты был в курсе: мы по здешним меркам как бы неформат. * * * Его, чернявого и лопоухого, звали Майки, среднего — Вик, а самого мелкого — Ван. — Мы за равноправие, — солидно объяснил Кевину Майки, пока они ныряли в одну подворотню за другой, настороженно озираясь в чужих дворах. Вокруг были самые настоящие трущобы. — И за справедливость. — За это всё и получаем пиздюлей, — подхватил Вик. — Но по-другому не выходит, — вздохнул Ван, почесав поцарапанную макушку. — И по-другому всяко хуже. — У нас две трети пацанов на квартале или сторчались, или сидят, — пожал плечами Майки. — Это точно хуже. Пускай думают, что мы психи. Они и думают. Всё, пришли. По громыхающей железом наружной лестнице они гуськом поднялись до третьего этажа. Кевин глянул по сторонам. Тут дул свежий ветерок, уносящий вонь горелых баков и зассанных подворотен куда-то ввысь к звёздам, едва различимым сквозь городской смог. Майки брякнул ключами, открывая оконную створку, и все они один за одним полезли прямо в окно. — Ба, я вернулся, — бодро провозгласил он. — Позырь, кого я привёл. Он щёлкнул выключателем, и свет одинокой лампочки без абажура озарил настоящую подростковую берлогу, ужас любой матери (Кевин судил по своей): стены вместо обоев оклеены постерами музыкантов, с потолка свисают старые диски, в углу — боксёрская груша с торчащими из неё клоками синтепона, на которую тут же налетел Ван и принялся энергично молотить. На всех поверхностях — пустые банки из-под спрайта и колы, коробки из-под китайской еды и пиццы. — Кого, кого, дружков своих, оболтусов, кого ты ещё приведёшь, — раздался ворчливый старческий голос и непонятные звуки, вроде как скрип или скрежет, заглушаемые шлепками кулаков Вана по многострадальной груше. — Не-е, — засмеялся Майки, — этот приличный, посмотри, какая цаца. — Меня Кевин зовут, — нахохлился тот. — И я не цаца. — Ладно, Кыса, — покладисто согласился Майки, хлопнув его по плечу, и тут Кевин промолчал: на Кысу он был почему-то согласен. Вик тем временем за шкирку оттащил Вана от груши, и все замерли в торжественном ожидании. Кевин даже дыхание затаил, когда непонятный скрип приблизился. Дверь, тоже щедро заклеенная разномастными плакатами, распахнулась. И в комнату въехала инвалидная коляска, в которой очень прямо восседала темнокожая старуха, показавшаяся Кевину невообразимо древней. С её шеи, вытянутой вперёд, свисала кожа, как у черепахи. Совершенно белые волосы были собраны в пучок на затылке, чёрные внимательные глаза казались огромными за толстыми стёклами круглых очков, а острые колени прикрывал клетчатый плед. — Это моя Ба, — гордо провозгласил Майки. — То есть миссис Бет Форман. Она у нас весь квартал держит, — он почтительно хихикнул. — Ерунду не городи, — спокойно осадила его старуха своим скрипучим голосом. — Никого я не держу. Будущее предсказываю, лечу, ворожу потихоньку. — Вуду? — так и ахнул Кевин. Старуха рассмеялась: — Где ты набрался таких глупостей, красавчик белявый? Из шоу по телевизору? Он и правда чужой, — обратилась она к внуку. — А я что говорю, — повёл тот плечом. — Ба, а есть что пожрать? Старуха обвела острым взором комнату, заваленную мусором. — Приберись-ка тут, свинёнок, и принеси из кухни рагу с тушёным цыплёнком. При последних словах в животе у Кевина позорно забурчало, и старуха вновь рассмеялась дребезжащим смехом, обнажив совершенно беззубые дёсны. — Вижу я, давненько ты не ел, красавчик, — вздохнула она и показала на продавленный диван, с которого Майки проворно смёл коробки из-под пиццы, притащив в комнату большой мусорный пакет. — Присядь-ка. Дай на тебя посмотреть. Потом ты мне расскажешь, чего у тебя стряслось-то, а я уже расскажу, чего тебе делать дальше. А что на него смотреть, Кевин и так прекрасно знал, кого они перед собою видят: перепуганного храбрящегося мажора, тощего, белобрысого, голубоглазого, с крашеной розовыми «перьями» чёлкой, с девчачьей смазливой мордашкой, предназначенного, чтобы нравиться мужикам. Кевин в очередной раз вспомнил, что сказал о нём Джеймс, и его снова замутило. Выворачивать это дерьмо перед совершенно посторонними людьми? Да нипочём! Но одновременно ему вдруг захотелось именно этого — вывернуться перед ними наизнанку и послушать, что они скажут. Но сперва — пресловутый цыплёнок с бобами, рисом и луком шалот! Они вчетвером умяли целую кастрюлю, которую Майки притащил в комнату вместе с мисками и поставил на низенький раскладной столик. Старая Бет в пиршестве участия не принимала, восседала на своём инвалидном кресле, будто на троне, и что-то бормотала себе под нос — что именно, Кевин не мог разобрать. Вуду? Пусть даже и вуду. Старуха была точь-в-точь как Пифия из только что вышедшей «Матрицы», значит, хорошая. Когда все наелись и Майки деликатно отодвинул столик к окну со словами: «Да я потом уберу, Ба, слово пацана», старуха прямо посмотрела на Кевина и велела: — Рассказывай. И Кевин не посмел ослушаться. Правда, рассказывал он, не глядя на старуху и притихших парней, а только на свои руки, сцепленные на коленях. Про то, как умер отец, а мать снова вышла замуж, когда Кевину было семь, и они переехали в Девоншир, где она через пять лет родила близнецов-братишек, а Кевин подрос, и начались скандалы из-за его накрашенных глаз, «Нирваны» и тёрок в школе. А тёрок было предостаточно, отчего мать и отчим приходили в ужас и требовали, чтобы он вёл себя как все нормальные люди. — Понимаете, я очень рано узнал, кто я есть, — пояснил он, взглянув морщинистое тёмное лицо старухи. Да, она понимала, каким бы странным это ни казалось. На парней он взглянуть побоялся. Всё-таки эти пидорские страдашки были не для них. Он рассказал, как полтора года назад, после выпускного, поступил в лондонскую школу искусств — даже со стипендией! — и с невероятным облегчением свалил из дома. Он намеревался подрабатывать официантом или разносчиком пиццы, но, попав в Лондон, очень быстро понял, что с его внешними данными и наклонностями всегда может получить столько бокалов выпивки в любом из клубов соответствующего толка, сколько захочет. И не только выпивки. Бурная личная жизнь, захлестнувшая его, помешала и учёбе, и школу искусств он в конце концов бросил, о чём сейчас горько сожалел. Но он был переборчив: тех, кто ему не нравился, просто динамил, с тем же, кто нравился, ложился в койку легко, ибо секс ему нравился тоже. До Джеймса у него был всего один постоянный партнёр. — Стив, — глухо пояснил он, снова быстро взглянув на Бет, но лицо старухи было непроницаемым. — Он узнал, что у него ВИЧ, собрал свои вещи и съехал, только записку мне оставил. Чтобы я пошёл и сдал кровь на анализ. Я сдал, оказалось, что всё чисто. Я его искал, но не нашёл. Он уехал из Лондона, так мне сказали в клубе. В том же клубе, в «Золотой утке», Кевин встретил Джеймса, владельца компьютерной фирмы средней руки. И вскоре переехал к нему. Джеймс помог Кевину с дальнейшей учёбой в дизайнерском колледже, заплатив за него. Их медовый месяц был великолепен. Но потом начались проблемы, закончившиеся дикой сценой в прихожей. — Я не знаю, отчего он взъярился, — пробормотал Кевин, умоляюще взглянув на старуху. — Ничего такого я не делал, честно. Нахрена мне, он и так давал мне всё, чего бы я ни захотел. Нормальный был мужик… сперва. — Он криво усмехнулся и признался, снова уставившись на свои руки: — Это я выпёрдывался как мог. Почему-то мне всё время хотелось его доставать. Строить из себя. Ну и довыпёрдывался. Я считал, что он любит меня, а он, когда меня выгонял… — Он сглотнул, но всё равно упрямо закончил: — Предложил меня своему партнёру по бизнесу. Сраному Бернарду. И тот катил за мной на своей тачке до подзёмки. Я удрал, шарашился по улицам, а потом как-то оказался тут. Вот и всё. Вся его короткая жизнь уместилась в этом рассказе. Кевин и сам понимал, как жалко и даже смешно тот звучал для старухи, которой не меньше сотни лет, наверное, и для пацанов, выросших в трущобе, где их в любой момент могли укокошить, а они ещё толковали о справедливости и равных правах для всех. Какие равные права? Для того же Джеймса и Бернарда каждый из них был не человеком, а помойной крысой, роющейся в объедках. А вот для Нолли… для Нолли, наверное, нет. Как странно, что он стал о таком задумываться, сидя у этих чужих ему людей на диване-развалюхе. — Скажи, о чём ты сейчас больше всего жалеешь? — негромко и властно спросила старуха. — Что ты всё потерял? Что тебя несправедливо обвинили? Об этом своём Джеймсе? Или обо всём сразу? Боже милостивый, кажется, она принимала его страдашки всерьёз! Кевин минуту подумал, нахмурившись, а потом сознался: — Я жалею, что не забрал оттуда свои рисунки. И кота. То есть… там остался кот, его звали Бенджи, он был лысый и совершенно чудесный, а Джеймс никогда внимания на него не обращал, он ему был нужен только потому, что он редкой породы, вот и всё. Выпалив это, он снова задумался. Чёрт, так ведь, получается, Джеймс вовсе не был ему нужен. — Ты, кажись, и сам всё понял, красавчик, — подтвердила старуха. — Дороже всего тебе был кот, а не этот Джеймс, а он взял тебя, потому что ты тоже редкой породы. Не жалей. И не вспоминай о том, что случилось. Знаешь, как говорится? Со мною могут низко поступить, унизить же меня никто не может. Она протянула высохшую руку и похлопала растерявшегося Кевина по коленке. Её беззубая улыбка была просто милейшей, и Кевин вдруг схватил её за руку и поцеловал. — Спасибо, мэм, — горячо прошептал он. Старуха довольно засмеялась: — В молодости мне, конечно, разные красавчики ручки целовали, да и не только ручки, но эдакого не было уже лет семьдесят, не меньше. — А Джеймс этот твой просто мудак, — резко бросил Майки, сморщив нос. — Козёл, копам поверил, даже слушать тебя не стал. — Это не копы были, а служба безопасности, — поправил Кевин, очень удивлённый тем, что его рассказ был принят этими парнями близко к сердцу. — Один хер, — резюмировал Майки. — Прости, Ба. — Ничего, — величественно отозвалась старуха и снова остро взглянула на Кевина сквозь очки: — Так, с тем, что было, мы разобрались. Теперь разберёмся с тем, что будет. — А что будет? — машинально повторил Кевин. Сердце бухнуло у него в груди, проваливаясь вниз. — Вот я и спрашиваю, — пожала старуха худыми плечами под цветастой просторной кофтой. — Перед тобой много дорог. Ты можешь вернуться к своей семье в Девоншир. Кевин отрицательно помотал головой. — Можешь найти себе кого-то ещё и жить за его счёт, тебе это труда не составит. Он замотал головой ещё пуще и выпалил: — Нет. Больше никогда. Старуха хмыкнула, но спорить не стала и закончила: — Но ты можешь остаться здесь один, зарабатывать на жизнь, продолжить учёбу и чего-то добиться. — Я… не уверен, что хочу этого здесь и сейчас добиваться, — прямо ответил Кевин. — Мне остобрыдло в Лондоне. Я был здесь полным ублюдком. Потому что дорвался до всего, что мне раньше запрещали. Это было чистой правдой, он просто её наконец для себя осознал. — Хорошо, — старуха снова величаво кивнула седой головой. Да, она действительно всё понимала! — Куда бы ты мог и хотел уехать? Есть такое место? Подумай хорошенько. Ведь как раз сейчас ты стоишь на перекрёстке, и я показываю тебе пути… от имени Папы Легбы, властителя перекрёстков, хозяина судеб. — От имени кого? — оторопел Кевин. — О-о, Ба говорит как Папа Легба, — восторженно выдохнул Майки и ткнул Кевина кулаком в бок от полноты обуревавших его чувств. — Это крутяк, бро! Это самый сильный дух-лоа! Кевин в замешательстве откашлялся, уже ничего не соображая. Но добросовестно задумался. Все напряжённо смотрели на него и ждали. — Я, наверное, могу вот что… — пробормотал он наконец. — Но это даже не смешно. Старуха в очередной раз кивнула: — Выкладывай. Кевин длинно выдохнул и облизал губы: — Семья моего отца когда-то жила в Шотландии. Мне и двух лет не было, когда мама ему меня отдала. Папе то есть. Она никогда не рассказывала почему. Ну… наверное, она была слишком молода, ей хотелось пожить для себя, короче, я не знаю. И папа увёз меня туда, в Шотландию, там у его деда, то есть у моего прадеда, был дом. Я почти ничего не помню, хотя мы там прожили два года. Мелкий был. Неважно. Потом мы уехали. Папа привёз меня обратно к маме. Он знал, что неизлечимо болен. Рак. В общем… — Кевин снова передохнул и непроизвольно потёр вспотевшие ладони о штаны. — Он умер. А прадед прожил ещё очень долго, он умер только в позапрошлом году, и мне прислали извещение… сообщение, что его дом был завещан отцу, а теперь, значит, мне. И принадлежит мне. Но это где-то у чёрта на рогах, да, — пробубнил он скороговоркой, продолжая чувствовать себя очень глупо, — Так сказал отчим. Он ездил туда, чтобы выяснить, нельзя ли этот дом как-то продать. У них вечно нет денег. Но он вернулся и сказал, что такое никто не купит. Что это груда камней, крытая колотой черепицей, два развалившихся сарая и заросший бурьяном огород. И что мы больше налогов заплатим за сделку. Ну и всё. Мне это, по правде сказать, было неинтересно, я как раз собирался в Лондон, сдавал тесты, подавал документы в разные места и всё такое прочее. Он выдохся и умолк, чувствуя, что в горле пересохло. — Точно, ты бы сам мог поехать туда и посмотреть! — возбуждённо выпалил Вик. — Если это твоё наследство! — Господи… — Кевин даже глаза закрыл. — Но что я там буду делать?! Я даже не помню точно, где это! — Вспомнишь, — уверенно проронила старуха. — Да боже мой! У меня ведь нет денег, чтобы туда добраться! — выкликнул Кевин, недоумевая, почему его вдруг перестали понимать, но старуха лишь небрежно отмахнулась: — Найдутся деньги. Главное — чтобы ты сам для себя решил, надо тебе это или нет. Подумай. Кевин как-то разом остыл. Что он знал об этом доме в Шотландии и о семье отца вообще? Что помнил? Почти что ничего. Какой-то старик с белыми кустистыми бровями, высоченный и хмурый. Старика он побаивался. Дождь. Много дождя. Холмы. Туман. Холод. И ещё сны… — Там у прадеда жили овцы и козы, — медленно проговорил он. — Ещё помню, как папа смеялся, мол, мы можем ходить в килтах и доить коз, как наши предки, а когда придут англичане — сразиться с ними. А ещё мне до сих пор снятся сны… — он осёкся. — На самом деле это очень глупо. — Ничего подобного, — отрезала Бет, постучав костлявым пальцем по подлокотнику своего кресла. — Сны — это самое серьёзное, что только может быть. Во снах к нам приходят духи-лоа. Рассказывай. — Мне снился этот дом, — извиняющимся тоном начал Кевин. — Вдали серые горы, над ними голубое небо, на нём облака, а внизу — овцы на склоне, такие же белые, как эти облака. А я стою с такой длинной палкой в руке и кого-то жду. — Кого? — разинул рот Ван. Кевин пожал плечами. — Кого-то очень важного. Но я не знаю, кто это. Вернее, когда просыпаюсь, уже не знаю. Во сне — знал. Но это не отец и не дедушка. — Хорошо, — снова одобрила старуха, хотя Кевин понятия не имел, что тут для неё такого уж хорошего. — Подожди здесь. С этими словами она ловко развернула свою коляску, махнув рукой на внука, подскочившего, чтобы ей помочь, и плавно выехала из комнаты. Парни запереглядывались, но никто не проронил ни слова. Вернулась она почти сразу с какой-то круглой красной штуковиной в руках. Кевин присмотрелся — это был не красный, а, конечно, рыжий толстый кот, вылепленный из глины. Кот улыбался от уха до уха, и вид у него был предовольный. Тут Кевин наконец сообразил, что это, и в панике крикнул: — Вы что! Не надо! Но старуха уже грохнула бедолагу кота об пол. Во все стороны брызнули осколки и деньги. В основном купюры, свёрнутые трубочкой, но были и монетки, заблестевшие на выцветшем линолеуме. — А мне говоришь, чтобы я не мусорил, — укорил бабку Майки, со вздохом поднимаясь с места. — Во здорово! — зачарованно прошептал Ван. — Ба-бах! Сила! — Кота жалко, — серьёзно сказал Вик, а Кевин вдруг почувствовал, что у него защипало в глазах и в горле встал ком. От всего — от пиздеца, который случился с ним за этот невыносимо долгий день, от старухиной доброты и от гибели несчастного улыбчивого кота, он был такой прикольный! И всё из-за него, Кевина! — Чтобы что-то родилось, надо, чтобы что-то умерло, — назидательно пояснила Бет. — Папа Легба всегда требует жертвы. Ван и Вик уже присели на корточки возле её обутых в мужские тапочки ног, проворно подбирая деньги, которые потом высыпали в плед на коленях старухи. Вернувшийся с совком и метёлкой Майки аккуратно подмёл осколки. Бет, прилежно шевеля сморщенными губами, считала собранное. — Почти пятьдесят два фунта, — подытожила она. — Этого наверняка хватит не только на автобус до Глазго, но и до того места, где стоит твой дом. Она сказала — «твой»! — Но я даже не помню, где это, — простонал Кевин. — Все бумаги остались у матери! И… я не знаю, когда смогу отдать вам эти деньги! — Сейчас ляжешь спать и вспомнишь, — непререкаемо заверила его старуха, отмахнувшись. — А про деньги... Это Папа Легба моими руками дал тебе их, не я. — Позвонишь своей маме, — подмигнул ему Майки, — наплетёшь ей что-нибудь и узнаешь адрес. А ты, кстати, где жил-то тут, в Лондоне? — В Эрсл-Корте, — машинально отозвался Кевин. — Брамхэм-Гарденс, пять. А что? Майки повёл плечом: — Этот твой Джеймс явно не бедствовал. Пафосное местечко. — Ну, у него же фирма. «Софт Джеймса Конвея», — пробормотал Кевин, понимая, что и «софт», и компьютеры вообще далеки от этих людей, как Луна. В отличие от таинственного Папы Легбы. Ночевать ему пришлось вместе с Майки на том же продавленном диване, только разложенном. Вик и Ван вылезли в окно, ржа, как подорванные, и толкая друг друга локтями. Намекали, сволочи. Кевину было не до обид — он уснул практически сразу, как только его голова коснулась замурзанной подушки Майки. Он отчаянно хотел увидеть тот странный сон, о котором рассказывал. Но не увидел ровным счётом ничего. Просто какая-то чёрная дыра, из которой он вывалился, казалось, в следующее мгновение после того, как улёгся. Но зато он сразу сообразил, где находится, увидев, как солнце пробивается сквозь гнутые запылённые полоски белых жалюзи, закрывающих окно до самого пола. Майк сидел на углу дивана и зашнуровывал кроссовки. Заслышав, что Кевин пошевелился, он оглянулся: — Хай. Толчок в конце коридора, напротив кухни, — он мотнул головой в сторону двери. — Пожрём и поедем на автостанцию. Кевин застонал, снова роняя голову на подушку: — Да ты чего! Я же так и не знаю, где находится прадедушкин дом. Никакого сна я не видел! Он и в самом деле произнёс вслух такую несуразицу? Он действительно ждал, что увидит этот дом во сне? Да. Майки нетерпеливо мотнул лопоухой, коротко стриженой башкой. При свете дня он выглядел младше, чем показался Кевину вчера, хотя белая футболка обтягивала широкие плечи, но глаза и губы были совершенно детскими. В руке у него появился сотовый: — Телефон своей мамки на память помнишь? — Домашний, — неловко пробормотал Кевин. — Слушай, это далеко. Я отдам… за звонок. — Как забогатеешь, — хмыкнул Майки. — Звони давай. Он знакомо уже подмигнул и вышел из комнаты, наверное, на кухню. Деликатный. Кевин не уставал удивляться этим людям, с которыми его так неожиданно столкнула судьба. А ведь совсем недавно они даже не были для него людьми — когда он проносился мимо них, развалившись на заднем сиденье дорогой тачки. Ну и мудачиной же он был. Мамин голос в телефоне, как всегда, звучал устало и раздражённо. — Как вы там, ма? — после взаимных невнятных приветствий осведомился Кевин. — Случилось что, Кев? — спросила она вместо ответа. — Учти, денег нет. Ронни и Питер опять болеют, а больничные счета сам знаешь какие. — Не знаю, мам, — пробормотал Кевин. — Я не болею. — Хорошо тебе, — вздохнула мать. «Ещё как хорошо», — подумал он с мрачной ухмылкой. И тут у него в голове будто бы кто-то сказал: «Бьюкен». Голос, произнесший эти слова, не был голосом его отца или кого-либо знакомого Кевину. Нет, он совершенно его не узнавал! Но это было как раз название того места, которое он пытался вспомнить! — Спасибо, мама, я рад, что у вас всё в порядке, — торопливо выпалил он и нажал на отбой, опасаясь, что она начнёт всё-таки расспрашивать, как у него дела и всё такое. О том, что он собрался в Бьюкен, ей лучше было не знать. Он быстро поднялся, обулся и отправился в кухню, сжимая в руке телефон и ступая как можно тише. Старую Бет он нигде не нашёл, одна из дверей в коридоре была плотно закрыта, очевидно, за ней находилась её спальня. Майки он встретил на кухне, тот уже жарил омлет на большой закопчённой сковороде и подбородком указал Кевину на деревянный стул с гнутой спинкой возле круглого стола: — Садись. Ба долго спит по утрам, потому что почти не спит ночью. Ну как, узнал? — Бьюкен, — коротко ответил Кевин, решив не рассказывать Майки, что это слово произнесла отнюдь не его мать, а незнакомый мужской голос у него в голове. Впрочем, он отчего-то точно знал, что Майки не удивился бы, услышав эдакое. — Может, останешься? — нерешительно предложил тот, поглядев на него. — Ну или хоть на денёк задержишься. Потусим. Кевин помотал головой: — Нет. Спасибо, но нет. Он чувствовал, что должен ехать прямо сейчас. Но сперва ему надо было кое-что сделать. — Если ты мне найдёшь карандаш, маркеры, чистую бумагу, — он вскинул глаза на Майки, доедавшего омлет, — я кое-что нарисую для Бет. В школе искусств за рисунки его хвалили сдержанно. Но говорили, что у него верный глаз и рука. Примерно через три четверти часа он вручил Майки портрет старой Бет, нарисованный на куске картона. На портрете старуха восседала в своём кресле и улыбалась беззубым ртом, а её запавшие глаза глядели остро и молодо. А ещё через три часа Кевин сидел, бездумно пялясь в окно автобуса, который вёз его в Шотландию. Билет до Бьюкена, вернее до ближайшего к Бьюкену селения под названием Хамсфордшир, как любезно объяснила толстая кассирша на автостанции, ему предстояло купить в Глазго. И у него по-прежнему не было с собой никаких пожитков. Даже смены белья. Ничего себе! Он был нищ, не считая оставшихся в кармане купюр и мелочи. Совершенно нищ. Совершенно свободен. И это странно грело и прибавляло ему азарта. Серое небо. Белые облачка. Белые овцы. Палка в руке, похожая на стариковскую клюку. И кто-то, идущий к нему из тумана. Кто-то, кого он очень ждёт.