Я видел смерть, я видел край, я знаю

В палате госпиталя разговаривали двое. Стая голубок-сестер ворковала снаружи, чтобы не мешать беседе уважаемого лидера и ныне неуважаемого бывшего бога смерти. – Я не согласен, – раздался скрипучий и неожиданно резкий голос для такого маленького тела. После недолгой паузы он добавил: – Дура. Ответом на это был лишь вздох – овечка не желала спорить дальше. Но нужно было закончить разговор. – Мне не нужно ваше разрешение. Я просто ставлю вас пе- – Ах, вот теперь ты не нуждаешься в разрешении. Конечно. Вчера кроткая, как ягненок, сегодня ты предаешь своего повелителя. Так обычно и бывает. – Вы!.. - возмущенное блеяние, – Ты хотел убить меня! – Если бы ты была хоть немного заинтересована в жертвоприношениях, то с радостью отдала бы свою жизнь ради меня! – Ты обещал хранить мою жизнь! – Теперь это только твое дело. Овечка выглядит не очень хорошо: битва была всего неделю назад, а ее сил оказалось недостаточно для скорого выздоровления. Кроме сильно помятого лица можно было заметить перевязанную грудную клетку и ноги - эти части тела пришлось гладко выстригать для наложения бинтов. Ей приходится опираться на старый посох, что она когда-то давно получила от наставника взамен на новый, что она выстругала ему в подарок. Было бы честнее сказать, что кот пострадал гораздо больше, но его тон и поведение явно не свидетельствуют этому. Он слегка ухмыляется в его привычной манере, но его рот - единственное, что можно видеть на его лице. Голова тщательно забинтована и обработана лекарствами, наложены повязки на шею и руки. Кровь, к счастью, удалось остановить, но только недавно - кажется, божественные сущности очень легко позволяют своей жизни истекать из тела. Может быть, потому что у них ее слишком много. – Идите к черту, – выругивается ягнятка и поспешно покидает палату. Вдогонку в ее спину летит неуместный комментарий, и она поверить не может, что когда-то боготворила этого персонажа и любила всем сердцем. *** Он оказался бесполезен. То есть, конечно, ягнятка не особо строила ожиданий на его раболепие и услужливость – бывшие культисты, обезображенные ритуалом, тоже не сразу начинали свою работу в культе. Было важное отличие: они точно понимали, что уже не нужны своим повелителям после проигрыша, но хотели выжить за счет помощи овечки. Втянуть их в работу было не так сложно - они сами по себе были уже знакомы с обязанностями, а доброжелательное окружение способствовало вливанию в коллектив. Сейчас уже мало что напоминает о том, что они чужаки - разве что удивительное долголетие и любопытные познания в совершенно неожиданных областях. И ладно бы, если дело только было в том, что он упрямится! Он, конечно, упрямый и эгоистичный, совершенно безалаберный кот, не привыкший делать все самому. Белоручка, способный только чесать языком, да язвить! Сложно было поверить, что речи его могут быть мудры, а советы действительно стоящими. От его величия как будто бы и следа не осталось. Дело было в физическом состоянии. Он был хрупок, чрезвычайно слаб. Его глаза все еще отказывались видеть свет, и потому он вынужден быть слепым. Его руки роняли предметы и опускались так легко, словно вес их был больше его самого, и потому он был неспособным на свое обслуживание. Он был неприятен, он ненавидел свою слабость, он ни одного доброго слова не мог сказать в ответ на помощь. Никто не хотел быть его надзирателем и помощником, но отказывать лидеру культа было здесь не принято. Часто он сидел у окна, как будто бы мог что-то видеть. Он чувствовал прохладу осени своим лицом, трогал подушечками лап ветер, с усилием ловил листья, но они, насмехаясь над его жалкостью, улетали меж пальцев. Он не видел, но знал, если поблизости кто-то был. И это всегда так было – ягнятка не могла позволить ему быть одному, не могла позволить себе жалеть его. Если он хотел пройтись, то говорил об этом в пустоту, и появлялись руки надзирателей, за которые он мог ухватиться. Иногда он молчал, но на прогулках всегда требовал рассказывать ему, что происходит. Он отпускал много комментариев по поводу работы культа - кажущиеся ядовитыми и бесполезными поначалу, они были всегда по делу, но никто не желал замечать этого. Ему старались не отвечать, никто его не приветствовал. Он никогда не знал точно, сколько последователей его окружает, но он хотел бы, чтобы рядом не было никого. Никто не звал его по имени, потому что не знали его. Нариндер никогда не представлялся и он не хотел быть узнанным. Он существовал лишь только по той причине, что говорил. Стоило ему замолчать, и все забывали о нем так просто, будто бы он был тенью. Овечка не приходила к нему, устало слушая жалобы о его бесполезности от слишком смелых последователей, и с каждым днем видела все меньше преимуществ в его существовании. Он не может молиться - потому что не верит. Он не может работать - потому что слаб. Сколько уже прошло лет? Восстановление Нариндера проходило гораздо дольше, чем она могла себе представить. Она перестала проверять его состояние и тот момент, когда она отреклась от него, стал ее ошибкой. Ошибка блеснула ночью лезвием в ее голове, и спасло ее лишь то, что она заснула не каком-нибудь из секретных мест (о которых все, конечно же, знали), а у сарая возле небольшого костра. Бдящий по ночам ворон устремился к руке с кинжалом и вцепился когтями в лицо кота. Он все видел! Его налитые кровью глаза горели страхом и тревогой, а руки сжимали оружие. Кровь на его ладонях принадлежала точно ему - возможно, что он приложил последние силы ради попытки убийства. Овечка лежала в траве застывшая от шока и боли - к счастью, удар пришелся больше по рогу и скользнул по черепу в сторону. Кровь смешалась с ватой ее шерсти, но она как будто бы не чувствовала уже ее, лишь была оглушена предательством. Битва была проиграна - кот явно не был готов к драке с кем-то из помощников. Его лицо раскрылось подобно лепесткам и обнажило десяток злобных глаз. Это значило лишь одно – он не увидит белого света еще какое-то время, и его голова снова будет закутана в острый запах мазей и жесткость бинтов. Нельзя было о нем забывать. Овечка отделалась небольшой раной и осознанием проблемы. В ее голове метались мысли о том, что его жертвой могла бы стать не она, а какой-нибудь ребенок или немощный старик. Если бы Нариндер взял заложника, она бы вряд ли смогла что-то с этим сделать, она бы не смогла пожертвовать невинным. Почему она забыла о нем? Потому что он перестал напоминать о себе. Он стал тихим, сосредоточенным. Он прятался, трогал свои руки и искал момента. Он смотрел и видел, пока никто не подозревал его в зрячести. Сейчас он тоже молчал, пока голубка сонно заботилась о его ранах. Нестерпимая боль травила его душу, слабость отравляла его сердце. Овечка сидела напротив и так же молча смотрела, как он почти не реагирует на касания сестры. Ее раны были уже обработаны, а голову пришлось снова выстригать для удобной перевязки. – Я ведь могу звать тебя Нариндером? – раздался ее тихий голос. Он не хотел отвечать, а она больше ничего так и не спросила. На утро пошел снег.