Уметь отвлекаться от дел насущных

Дмитрий наблюдает за тем, как напряжение постепенно ожесточает прикрытые шёлком белой блузы плечи, как всегда ровная осанка сгибает спину над столом, заваленному документами и письмами, как на красивом и совсем ещё молодом лице отпечатывается тенями глубокая усталость. Они сидят так долго: слуги дважды успели разлить крепкий чай и столько же раз приносили кубки с вином и кровью, а работы как будто не стало меньше. Новый глава Священной Дружины, имея в распоряжении лишь одного человека, которому можно довериться, пытается по осколкам собрать разбитый хрусталь былого уважения пред императорской семьёй, чьё расположение едва не было потеряно после кровавого восстания анархистов во главе с Каразиным. И теперь Феликс Юсупов трудится денно и нощно, трудится как никогда прежде, чтобы соединить разведённые линии в новый единый рисунок на полотне возведённого из пепла мира между вампирами старого и нового порядка. Вздох. Ещё один, но уже полный раздражения, и в лёгкой истерике исписанный ровным почерком лист отбрасывают в сторону. Руки с худыми длинными пальцами нервно тянутся к карманам за так необходимым сейчас бодрящим средством – и без того Феликс долго терпел, добросовестно исполняя свои новые обязанности в трезвом рассудке, но сейчас он уже просто на пределе своих возможностей. Всего-то один вдох кокаина, в самом деле, а иначе все документы полетят в раздутый камин. Внезапно руку с зажатым в ней складным зеркальцем останавливают, прижав к ней широкую ладонь. Феликс вздыхает с отчаянием: – Дашков... – Вам требуется отдых, господин, а не пробуждение. Я знаю, что вам нужно, идёмте. И Дмитрий тянет его за собой, крепко удерживая узкое запястье, как будто даже ставшее ещё тоньше от общей истощённости организма. Они проходят к мягкому небольшому дивану у самой стены кабинета, и пока голос усталый не начал задавать вопросы, в другой уверенной руке отражается блик ярких свечей на лезвии ножа для вскрывания конвертов. Им кожу жалят, пуская по открытой торопливо шее красную ленточку крови. В до того блеклом взгляде пары тёмно-янтарных глаз загорается чёрное пламя голода. – Идите ко мне. Шёпотом с соблазнительной хрипотцой зовёт Дмитрий и тянет Феликса за руку. Тот безропотно опускается на колени его, глаз не отрывая от неаккуратной раны на шее, и усмехается беззлобно. – Интересные у вас методы расслабления, Дашков. Но разве от крови вашей мне не станет сейчас только хуже? – И с этим, – отвечает Дмитрий с улыбкой, прядь золотую убирая за ухо, – я вам тоже помогу. Как и всегда, господин. – Что ж, вы сами предложили, потом не возмущайтесь из-за накопившейся работы. В ответ только нетерпеливо вздыхают и с намёком клонят голову к плечу, открывая опасному хищнику свою уязвимую сторону. Феликс принимает приглашение; ему самому жутко наскучило изучать отчёты да рассылать льстивые приглашения, хотелось расслабиться, забыться ненадолго, пусть даже таким извращённым способом. Острые длинные клыки вонзаются в бледную мягкую кожу и разрывают сосуды, добираясь до тёплых потоков крови. Феликс не голоден, но он знает, какой дополнительный эффект может оказать кровь другого вампира на него, и потому спешит сделать первый жадный глоток, кажется, даже не попытавшись сдержать короткий стон удовольствия от ни с чем не сравнимого вкуса. С длинным освобождающим выдохом его плечи покидает сковывающее их ранее напряжение. – Вот и славно, пейте, господин. – Шепчут одобрительно в самое ухо, заставляя мурашки броситься врассыпную от места касания горячего дыхания. – Вы хорошо потрудились сегодня и заслужили небольшое вознаграждение. В ответ звучит новый стон – вопрошающий. Дмитрий прижимается губами к виску, поцелуем касаясь и упавшей на него золотой прядки, а рука его плотно обхватывает стянутый толстой тканью строгих брюк изгиб покойного пока ещё мужского достоинства, честь которого давно опорочили ртами умелых и не очень любовников. Сейчас же лишь одни губы даруют греховное наслаждение, с благоговейной покорностью испивая каждый раз семя, словно вино для причастия. От картин таких перед глазами Феликса вовсе охватывает жаром. Он жмурится и жмётся ближе, руками обхватив плечи, да никак насытиться не может – клыки только глубже погружаются в податливую нежную плоть. И вместе с разливающимся по накалённым венам пламенем возбуждения по телу расходится волнами дрожи предвкушение от намерений чужих. Дмитрий улавливает эту перемену настроения, его губы сухие смягчает нежная улыбка, и даже отдающий неестественной желтизной глаз словно теплеет цветом при взгляде на трогательно прильнувшее тело. Справиться с пуговицами удаётся легко опытным пальцам, и вот ладонь обхватывает горячее пульсирующее от нетерпения чужое возбуждение, тем самым вызывая одобрительное мычание, задушенное силою желанных ласк. Дмитрий свободной рукой обнимает Феликса за талию и губами касается его молочно-белой кожи на шее, целует под ухом, подхватывает влажным языком пусету с драгоценным камнем и тянется прикусить мочку, в которую она вставлена. Постепенно жар разгорячённого тела передаётся и ему, и теперь воздух вокруг них накаляется лишь скорее, уже болезненно обжигая ноздри при каждом вдохе, а повисшие в нём запахи делая насыщеннее, тяжелее. Один глоток, два, три... На четвёртом Феликс срывается и, вскинув голову, стонет с плотно сжатыми зубами. Он подаётся навстречу умелым ласкам, двигается вместе с чужой рукой, соблазнительно извиваясь на бёдрах Дмитрия, в своём танце восхваляя демона похоти и разврата, которому они оба верно служат в ночи. – Посмотрите на меня. Просьбу тихую исполняют великодушно. Взгляды встречаются, и так они полны безмерного тепла друг к другу, так чувствами искрятся неподдельными, что может показаться, на диване вовсе не начальник и подчинённый переглядываются, но страстные любовники обмениваются молчаливыми признаниями. Феликс первым подаётся вперёд и прижимается своими губами к губам Дмитрия, в поцелуе решая разыграть борьбу за инициативность, однако вскоре сдаётся и позволяет языку чужому проложить путь в приоткрытый горячий рот, смешать внутри терпкость крови со слюной вязкой и разделить на двоих этот вкус, кружащий голову обоим. Стон боли от укуса чувственного переплетается со вздохом удовольствия, и движения бёдер становятся отрывистыми, судорожными, в дрожь крупную бросая всё тело. Дмитрий держит крепко в своих объятиях, и Феликс бьётся в его руках перепуганной пташкой, изливается в ладонь его тугими белёсыми струями, пачкая подложенный шёлковый платок горячим семенем. Он дышит: глубоко и свободно. Остатки былого напряжения покидают взмокшее от испарины тело вместе с последними силами, на которых держалось упрямство покончить хотя бы с половиной работы сегодня, и оно обмякает, утомлённое. Дмитрий поправляет чужие брюки, возвращает пуговицы в их петлицы и, разомлевший ничуть не меньше, принимается лениво гладить бока и спину в ожидании, когда Феликса немного попустит оргазменная истома, когда он отдаст распоряжение возвращаться к столу или вовсе покинуть Дворец, чтобы позволили принять ванну наедине со своими мыслями. Но вопреки ожиданиям голос, дыханием своим щекоча шею, тихо, но уверенно просит: – Отнесите меня в спальню. – А как же отчёт Коковцева о бюджете Дружины?... – К чёрту Коковцева и его отчёт! – Феликс выпрямляется и глядит серьёзно, сурово сведя брови у переносицы. Играется, лис. – Кто ваше непосредственное начальство – я или он? Исполняйте приказ, Дашков. Дмитрий улыбается и крадёт быстрый поцелуй с капризно поджатых губ. – Слушаюсь, мой господин.