🖤🖤🖤
Дорогой сон, полный удовольствия, тревожит легкое поглаживание по плечу, скрытому под объемной курткой, и негромкий зов его имени: — Арсений, просыпайся, мы приехали, — Слышится краем уха. Омега хмурится, не желая вырываться из такого наслаждения впервые за долгое время, потому наклоняет голову в сторону от поглаживания. Касается запотевшим лбом автомобильного стекла, отдающего райским холодом. Все равно его продолжают звать, — Арсений, вставай давай, сейчас поднимемся ко мне и будешь спать, хорошо? Попов различает, что его зов исходит от начальника. Глаза фокусируются, недолгое моргание, после которого происходящее становится ясным. Парень поворачивает голову налево, сразу попадая на лицо Шастуна, который на его пробуждение выдает мягкую улыбку. — Я даже не заметил, как уснул… Долго спал, да? — хриплым ото сна голосом спрашивает Арсений, после этого прокашливается, прижимая ладошку к губам. Сквозь окна — знакомый темный двор. — Полчаса. Я не спеша ехал, без пробок, с ними было бы минут так пятьдесят, — Антон не успел измениться за эти полчаса: такой же усталый, сонный, слегка взбудораженный из-за продолжающего течь Арсения. Сосредоточенный: брови опущены, носом также почти не дышит. — Далековато вы, конечно, ресторан выбрали, — Арсений бы не отвечал вовсе, но всё-таки отвечает из-за смазки, неожиданно вырывающейся из промежности, медленно и плавно стекающей по бедрам. Он сводит колени сильнее, бегая глазами по салону. Ну вот, блин, вспомнил про течку, так она сразу показалась. Емае. — Это самый лучший ресторан, как по мне, не хотел водить таких дорогих гостей в какое-то обычное кафе, — Антон простецки пожимает плечами. Он плотно сжал губы; смазка выделяется под руку с запахом. Втягивает ртом воздух, и открывшая слегка водительская дверь никак не спасает прохладной природной свежестью от умопомрачительного сладкого (для Антона так точно) запаха. — Давай, вылезай, шапку надень только, а то забудешь здесь. А являюсь ли я дорогим гостем? Он имел в виду всех? Или только тех альф? Зачем вообще я про это думаю? Какое мне, в который раз, дело? Слишком много «а» и «я», связанных с Антоном. Перестань. Арсений не стал задавать этот вопрос, считая, что он слишком по-детски и капризно звучит. Но ему действительно срочно хотелось знать ответ на этот вопрос. Как будто напрашивается на что-то, ожидает чего-то непонятного. Того, что требует своими вопросами-принуждениями. Он схватил теплую вязаную шапку бини, находящуюся где-то в подоле куртки, надел, как попало, не посмотревшись в зеркало, и вышел из машины, хлопая дверью. Небольшой имеющийся на улице ветерок обдувает его лицо, из-за чего Попов морщится на пару секунд и обходит машину, подходя к Антону. Последний чип-ключом, устройством отключает систему защиты авто. Его чёрное горячее пальто — ну извините, у Арсения только такие мысли возникают — весьма элегантно смотрится, сочетаясь с бровями, продолжающими быть нахмуренными и опущенными. В последний раз такого хмурого и нерадостного (в самом деле, чему здесь, в этой ситуации, радоваться?) Арсений видел в прошлом месяце; пролил на важного собеседника, который был очень громким и конфликтным человеком, кофе по своей любимой шастуновской неуклюжести. Мда, этот не особо угодный голос слышно было, кажись, везде, как и извинения Антона Андреевича. Антон кивнул. Они без переговоров между собой зашли в подъезд, а после и в лифт. Контраст был забавный: мужчина в пальто нараспашку, которое открывает вид на шикарный мужской и богатый (Арсений не сомневается, тот может себе позволить) костюм, а Арсений — в менее солидном костюме, уже спрятанном за старой, потрёпанной жизнью курткой с чёрной шапкой. В этот раз Антон на парня не кидал взгляд в зеркало, он рассматривал те же ключи, почему-то не скрывшиеся в кармане одежды. А вот Арсений смотрел на Антона. И уже не в первый раз такое внимательное наблюдение происходит. Хочется. Шастуну, видно, тоже хочется, и это не просто Арсеньево наблюдение, а интимное и горячее, как его пальто. Лоб у начальника также, видимо, стал потным, это было видно сквозь груду набора кудрей. А когда Арсений только устраивался, у него было всего-то пару еле заметных для глаза волнушек, а затылок был когда-то коротко подстрижен. Отрастил. В квартире ничего не поменялось с момента ухода омеги. И, как бы не хотелось это признать, прийти сюда снова было тепло и как-то по-домашнему, что ли. Уютно было здесь находится, стиль влечет особой энергетикой, что уходить не хочется. Хоть прямо сейчас из-за сквозящего влечения садись на пол, пристроившись спиной к жёсткому твердому шкафу и вдыхай воздух дерева от мебели (а он имелся). Арсений снял ботинки, развязав шнурки. Куртку аккуратно повесил на крючок, кладя шапку в правый рукав. Подол пиджака чуть помялся, Арсений его поправил. — Ты есть не хочешь? — спросил Антон. Голос был опять хриплым, и Арсению хотелось поскорее смыться и не контактировать близко — иначе дразнить будет. А это себе дороже. А ещё Шастун почему-то стоял на месте и ничего не делал: не раздевался, не разувался, а просто прижался затылком в угол прихожей рядом с дверью. Тяжело дышал, словно только что находился на кроссе, где долго бегал изо всех сил. Почему? Ещё на улице же ничего не было… — Нет, не хочу. Я щас переоденусь и спать лягу, — Арсений покачал головой отрицательно, двигаясь в сторону ванны, помня ее местонахождение. Спрашивать про состояние начальника было несколько… волнительно и страхово. Язык будто прислонился к нёбу, не рискуя оторваться. А слышать, что в состоянии виноват он, Арсению стыдно. — Хорошо, — слышится за спиной. Арсений в странном ощущении моет руки согревающей водой, пока голубые глаза следят бессмысленным взглядом за её движением. Антону плохо, может? Что я могу делать? Подойти не могу, вдруг сорвётся, а этого мне не надобно. Может, температура поднялась из-за холода? Конечно! Ходит в расстегнутом пальто, а на улице не май-месяц. Хоть шарф надел, и на том спасибо. И кто из них тут старше на десять лет? Кто взрослый самодостаточный человек, а кто сломанный паренёк, хоть чуть-чуть окрепший? Арсений выходит из ванны в некоторой боязни и тревожности. Из коридора никаких звуков не слышится. Может, Антон в спальне уже находится? Попов, решив проверить свои догадки, поворачивает к коридору и замирает. Всё-таки нет, альфа не ушел; стоит, но в другой позе. Опрокинул голову, руками упираясь в поверхность тумбы с зеркалом — то даёт отражение держащегося еле как Шастуна и недоумение в лице Попова. Наверное, было плохой идеей поехать к нему. Теперь мучается из-за меня. Зачем? Зачем согласился? Предполагалось, что так будет же! — Антон? — тихо обращается Попов, не осмеливаясь сделать хоть один кроткий шаг вперёд к нему. — Все хорошо у Вас? Упомянутый дёргается, не ожидав услышать Арсения, подумав, что он пройдет мимо в ту самую комнату, где был в первый день. — А? Да… Да. Да, всё хорошо, — тараторит Шастун, не смея поднимать голову. Хоть пальто умудрился снять, и теперь пиджак просвечивает напряжённую спину с такими же широкими плечами. — Иди в спальню, Арсений, — и не поворачивается нисколько. — Точно? — Арсений продолжает не делать и шагу в сторону. — Иди, Арсений. Арсений, иди. Иди, уходи, давай, — в голоса слышутся еле удерживающие в себе нотки мольбы. Неужто омега в сей раз так настойчиво и бескомпромиссно влияет? Не надо было… не надо было, дурак. Смотри, что делаешь со своим начальником, ты погляди! — Но… — Уходи! Арсений, иди! — непредвиденно, хотя стоило ожидать с его непреклонностью, крикнул Антон, крепко хватающийся за кудри. Арсению хочется провалиться второй раз сквозь землю: из-за альфы смазка густо опять выделяется, и никакие тут трусы не помогают — полностью промокли этой пахнущей жидкостью. Антон тянет волосы, рыкая. Он сжимает их твёрже и забористей, зажмурив усиленно глаза. — Поменяй одежду, возьми у меня в шкафу и ложись. Прошу, уходи, — слышится. Голос на последних словах окончательно стихает с повышения, Антон полностью уронил челно на заскорузлую плоскость. Кажется, мужчина потерял все свои силы в этом крике и теперь возвращает себя на место, приводя дыхание в норму. В коридоре не до конца горит работающий бледно-желтый свет, и в этом случае Арсений подмечает не особо значительно трясущиеся руки альфы. Он осторожной выступкой двигается к Антону, не спуская взора с него. Внутренний Арсеньевый омега тихонько опасливо скулит, но мозг посылает сигналы некоторого успокоения. Попов подходит вплотную, кончиками пальцев притрагиваясь к напрягшимся мышцам, очерчивая их. Уже хочет было коснуться ладонью, как: — Арсений, нет, — Антон резко разворачивается и отходит на несколько шагов назад. Он глазами больного зверя, покрытыми зеленью, смотрит на него и опять же тяжело дышит через рот. — Иди, уходи, ну… Арсений только-только понимает, что его действия — неправильные. Он омега в течке и так беспринципно подходит к альфе в её разгар, нарушая приемлемую границу! Но… Хочется. — Антон Андреевич, — слабо на слышимости, по сравнению с голосом начальника. — Нет. Нет-нет-нет, я же сказал тебе: уходи, — Антон снова опрокинул голову, кудрями обросшими пряча, опять уходя на шаг подальше от подчинённого. Новый вид настолько не был привычным и усвоенным. — Что случилось? — невзирая ни на какие требования и мольбы, Арсений задает главный тревожащий его сейчас вопрос. — Я не… не могу сказать, — Антон громко сглатывает, вздыхая, — Ты… ты убежишь, а я не могу себе позволить, чтобы ты был в таком состоянии в незнакомом месте с другими, фу, альфами. Про моё состояние тут ещё говорит в таких условиях! — А если я… — Арсений боится дальнейшего исхода, но всё-таки продолжает, — а если я не откажусь? Если подумать, Попов склоняет нынешнее положение не кто иной, как простуде. Только вот от чего мужчина смог предложить, что он примет решение сбежать, как пёс с опустившегося поводка? Антон смотрит шокированно с подозрением, с непритворным сомнением, явно проводя взвешивания внутри себя. Анализирует: надо или оставить в секрете. — Ох, ладно. Тянет пару секунд, собираясь силами. — У меня… у меня, по всей видимости, начался гон, — с придыханием озвучивает Шастун. Что? Что? Мне послышалось, мне же послышалось. Уши давно не мыл. Блядь, гон! Арсений настолько зациклился на этой течке, что не замечал, как Антонов запах изменился: стал выделяться насыщеннее, горячее. Какая тут простуда! Пять баллов за креативность, ноль — за мышление. Ситуация засчитывается точным попаданием по пиздецу, по глубокой темной воронке неизбежности столкновения. — Гон? — тупо повторяет Арсений, принимая услышанное больше за выдумку, чем за реальность. — Гон, — подтверждает Шастун, кивая удручённо, — потому говорю тебе, уходи, пока я из последних сил держусь. — А если я не хочу? — Такого исхода Арсений сам от себя не ожидал. Боже, что я несу. Но… я впрямь не хочу уходить. Антон такой… слабый, что ли? Какой-то уязвимый, так хочется успокоить. — Что ты не хочешь? — чуть ли не шёпотом отзывается Антон, сжимая руки в кулаки. — Уходить, — ну что ж! Сгорел сарай, гори и хата! — Арсений, нет, — у Антона голос меняется, становясь твёрже и строже. Мольба и бессилие пропадают, и вместо этого показывается он — альфа. Та самая некая алфачья функция манипуляции своим меняющимся голосом. — Это очень, слышишь? Очень плохая затея. Не надо, потом будет хуже. Я знаю, Антон, я знаю и без тебя о предвиденном исходе, но… я так хочу окунуть себя в этот неизвестный ранее омут чего-то. Арсений выпрямляется, под внимательным взглядом касается правого рукава пиджака, вытаскивая сначала одну руку, затем — вторую. Освобождает себя от ноши, кидая её на пол. Надо будет после обязательно тщательно простирнуть перед тем, как отдавать Позову костюм. Тот, конечно, невзначай вставил: «Можешь себе оставить, всё равно не надеваю. Валяется только», — но Арсений не может принять такую вещь просто так, даром отданную. Он подходит ближе к Антону, сокращая хоть какую-то до этого нормальную, приемлемую дистанцию. Антон, кажись, вообще не дышит; рот не открывается, ноздри не расширяются почти. В таком моменте Арс, не до конца зная сам, что делает, касается осторожно, едва весомо, чужой груди, скрытой под гладкой рубашкой, подушечками пальцев. Считай и не трогает, но даже так Попов ощущает сквозь эти подушечки напряжённые мышцы. Интересно, у Антона есть волосы на ней? Как же это извращено выглядит, хотя что это я… Какие извращения, чёрт возьми. Арсений смелеет на глазах, уже не подушечки идут, а длинные из-за его высокого роста пальцы. Они проводят плавно по прессу (омега уверен, что там точно что-то да имеется), слегка так щекоча. Антон сдавленно рычит. Нет, не злость — наслаждение. Видя ответные положительные реакции на свои движения, парень так же аккуратно, с таким же неспешным, вялым, чуть любознательным темпом с пресса переходит к таким же, до сих пор напряжённым плечам. Касается левого плеча, затем правого. Делает так, как будто изучает. Нет, без «как будто». Он действительно изучает Антоново тело, потому что ранее эта кожа была под запретом. Антон молчит, ничего не говорит, пуская тихое, еле слышное продолжающееся рычание на чужие касания. Арсений ведёт с плеч к открытой уязвимой шее, проверяя, нет ли у Шастуна тут слабого местечка. Получается, нет — Антон никак не отреагировал, никакой стон не показал. В голове набатом звучит без затишья «Что же я делаю?». У него кожа такая мягкая, теплая. Совсем не грубая. Шея — подбородок. И вот тут было не всё гладко, как с прессом, плечами, шеей. Антон неожиданно резко убирает руку Арсения, сбрасывая. Начальник почему-то начинает нехило так трястись, кадык дёргается, и с подкашивающимися ногами тот падает на колени. Коленные чашечки раздаются твердом глухим стуком, а внутренние стороны ладоней касаются холодного пола. — Антон, что с тобой? — невзначай спрашивает Арсений, который не успел вовремя среагировать и предпринять что-то, из-за испуга обращается к альфе на «ты». Не обращает на это особое внимание, склоняясь сразу же к Антону, выискивая ответы. Шастуна не отпускает видная дрожь. У него на данный момент всё перемешивается. И течный любимый омега, в котором он души не чает; начавшийся так не вовремя гон, который также влиятельно действует на его организм. И сердце. Орущее внутри сердце, не знающее, что делать, куда сорваться, куда не срываться. Что в принципе, мать его, делать. Антона все это разрывает не по-детски, не по-веселому. Для полноты картины и оглушающего, последнего, мощного удара не хватает кричащей толпы чаек над головой и плачущего младенца, совсем недавно родившегося, чтобы точно сойти с ума от переполняющих эмоций. Хочется по-волчьи завыть от бессилия и усталости. Мужчина не знает безошибочного ответа: что ему делать? Хоть кто-то, подскажите ему! Он просит, умоляет! Что вы стоите и ничего не предпринимаете? Человеку плохо! Голова раскалывается по-особенному сильно, словно диско-шар установился в ней, крутящийся и играющийся. Уши как будто впитали воду, и сквозь неё ничего не слышно. Нос продолжает дышать феромонами Арсения, этот запах насовсем застрял в его лёгких без способа исчезновения. А ведь раньше Антон мог только догадываться, строить догадки, как же пахнет его сотрудник, к кому он испытывает не совсем те однозначные чувства, к примеру к тому же Дмитрию Позову — отличному и трудолюбивому сотруднику. И когда же и сейчас перед ним Арсений, его Арсений, в течном состоянии, касающийся своими ловкими пальцами его груди, наблюдающий за его реакцией своими бездонными голубыми глазами — Антон не может этим воспользоваться, даже если сам омега подаёт некий сигнал: сам не против. Альфа внутренне рычит от его безволия: ну же, действуй! Что же ты стоишь? Антон попросту не может. И как бы громко ни кричали его природные инстинкты, он не может трогать чужое тело, даже если на это было дано разрешение. Ранее оно было под сущим запретом сладкого плода — Шастуну кажется, что это иллюзия обмана. Проверка на его выносливость и терпение. Не может поверить, что вот — протяни ты руку и от тебя не отпрянут, её не скинут. Коснись тёмных волос, и голова не увернётся. Локти совсем не выдерживают, ослабевая, сгибаются и стукаются об пол. Глаза находятся в абсолютной темноте. Антон невыносимо стыдно за своё состояние, за свое поведение. Хочется свалиться в пропасть от напряжения, исходящего только от него. Арсений не знает, какие предпринимать меры: спрашивать? Брать на руки? Ждать, пока само рассосётся? Что? Что делать? — Антон, Антон, что с тобой? Что случилось? — Из всей категории вопросов он выбирает первый, более логичный вариант. В голосе слышится заметная тревога и страх за начальника. Названный никак не реагирует, продолжает трястись с зажмуренными глазами. Тогда Арсений садится на колени, никак не обращая внимание на лёгкую пульсирующую боль в теле. Он касается осторожно и плотно рукой мокрых, вспотевших, полюбившихся (хоть он и отрицал) кудрей, с материнским инстинктом зачесывая их назад; перебирает со всей нежностью, чтобы успокоить не только своё ноющее гулящее сердце, но и не своё. Антоново. Не знает, откуда так думается, но — чувствует всей душой чужие страхи и боязни прикосновений друг к другу. Словно они — истинные. Вот и ключевое слово «словно». Ведь они не истинные. Они уже давно бы все поняли. Или в системе может быть ошибка? Арсений слышит отчётливо слухом Антоново недолгое хныканье, и эмпатия просвечивается своим ярким невыносимом светом — парень кладет безвольное, будто и вдобавок бездушное тело к себе на колени. Точнее: голову и плечи. Остальные части коятся лежачими на холодном полу, — не включен обогрев в прихожей? — а пальцы так и оглаживают кудрявую макушку. Нюх поймал уже давно, с самого начала начавшегося гона Антона, феромоны начальника. В студенческие годы Арсений подрабатывал бариста в маленькой кофейне, потому струящийся со всем усилием запах был для него очень знаком. Это было что-то из категории… Венский меланж — нежный и сливочный кофе, включающий в себя порцию эспрессо, порцию взбитого молока в соотношении один к одному и шапку взбитых сливок. Такой кофе подают в Вене, известной своей давней культурой кондитерских. Но, вспомнив старую, забытую, постоянную покупательницу, каждый раз берущую один и тот же меланж, Арсений постепенно пришёл к воспоминанию, что есть более изысканная версия такого кофе — императорский меланж, в который добавляют также корицу, яичный желток, взбитый с коньяком и сахаром. Такой необыкновенный кофе, делящийся на две группы, омега ни разу не пробовал. Да и в кофейне он был очень дорогим, а позволить в то не шибко богатое время — значит ходить пешком с другого конца города в другой конец на пары. В общежитие Арсений не заселился по собственным значащим принципам; боялся вливаться в эту атмосферу, в которую он от слова совсем не вписывается. Запах Антона — чудо. Раньше он был еле различимым так чётко, а сейчас, при гоне, он яро и насыщенно выражался своей прелестью для нюха. Да, из-за течки, из-за альфачего запаха тянулось сильнейше трахаться, — ах, природа-матушка — но это желание Арсений утихомирил всеми способами: пока не время. Он недавно думал в машине, что секс с начальником — фу, ужас, стыд и позор. Только уже в квартире из-за разыгравшегося организма в течку и гона альфы пришли мысли: ну, а что плохого, если альфа сам хочет? Все же обоюдно. Арсений себя побаивался — слишком резко курс меняет, но не может ли он рискнуть и пожить для себя? В своё удовольствие? Кстати об Антоне. Последний смотрел в стену пустым взглядом, не подавая никакие признаки жизни, и если бы при таком близком контакте в полной тишины квартире Арсений бы не слышал слабое дыхание — он бы подумал, что начальник не дышит, и случилось что-то явно плохое. Арсеньевы пальцы плавали по чужому лицу, когда само его лицо находилось в наклоне. Вопросов он никаких не решался задавать, как и самому себе в сотую бесконечную попытку: что же я делаю? Сам же недавно говорил, что хочет поскорее смыться в спальню, чтобы не контактировать с альфой и не дразнить! А сам сейчас что делает? «Не» дразнит, получается? Потому что Антон никак не позволяет дразнить Арсения своим гоном, потому что по природе такая способность отключена. Хоть течка, хоть гон — все идёт на альф, а не на омег. И, Арсений представить себе не может, как на него влияет альфачий гон, а на альфу (ну это можно представить) течка. И сидят два возбужденных человека друг напротив друга и поделать с собой ничего не могут и не знают, что. Подобные ситуации давно бы пополнили юмор в КВН или тот же непрекращающийся вечно «Камеди Клаб». Он понимает всецело, что находиться так близко — опасно, немыслимо. Но Антон выглядит на данный момент слишком опустошенным и уставшим, что, думается, и не в силах начать его валить и трахать. Что же с тобой? Я так влияю? Или гон и течка? Расскажи, прошу. А волосы действительно мягкие у тебя. — Антон, — тихо зовёт Арс, не переставая оглаживать всю кожу головы. Ему не противны спутанные волосы, слипнувшиеся и закрученные в небольшие пушистые колечки локоны. — Расскажешь про свое состояние? И как же мне сейчас наплевать на это обращение «ты». Лишь отвечай мне, ну же. — М-м? — мычит совсем вяло тот, не поворачиваясь, все так же смотрит в стену. Арсению тревожно, неспокойно. Давай, скажи ему! Спроси! Не так все сложно, если подумать. — Что с тобой? — так же тихо, на грани шепота. Антон вздыхает, словно на его груди, не переставая скребутся острыми когтями кошки, мяукая и даже используя свои клыки. Ну же! — Посмотри на меня, пожалуйста, — не прекращает Арсений тихо. Антон в этот раз слушается, но делает вид, что приподнять голову для него карается насильственной смертью. Он смотрит снизу вверх, моргает и опять молчит. — Ответишь? Антон сглатывает, опуская на секунду взгляд вниз, на себя, и снова смотрит прямо в глаза. — А что говорить, Арсений? Неужели ты до сих пор не понял? — у Антона нет в голосе возмущения — простые констатации фактов. Он продолжает на немое «Что?». — У меня гон, у тебя течка. Я хочу тебя, у меня стоит. Но я знаю, что ты меня не хочешь. Зачем ты тогда надо мной издеваешься? Гладишь, не уходишь. Зачем? В его спокойном усталом тоне слышно огромное отчаяние, Антону тягостно принимать зону без доступа, а когда она ещё играется без пояснений… тягостно масштабнее. Арсений, как же ты ужасно поступаешь с человеком. Исправляй! Исправляй! — А если… — омега собирается с мыслями, чтобы сказать чётко и не сумбурно. Антон терпеливо ждёт. — а если я тоже тебя хочу? Хочу помочь себе с течкой и тебе с гоном. Попов дожидается на свои слова чего угодно: резкого напора на поцелуй, мягкую улыбку, объятья и что-то в духе показа согласия. Но он точно не дожидался страха в зелёных глазах цвета сочного лиственного леса. Что? Что? — Нет, ты врешь, — непредвиденно встрепенулся Антон, вставая на колени и упираясь на локти. — Ты меня никогда не замечал, и сейчас мне жалость на такого меня: отчаянного, разбитого, уставшего — не нужна. Просто оставь, скажи, что врёшь из-за жалости. Что за дурь несёт! Я от всего чистого сердца произнес, какая жалость, Антон? Ты… ты стал для меня другим. — Антон, я говорю тебе совершенную правду, — Арсений прижимает без спроса альфу к груди, обнимая за плечи. Тот утыкается лицом, громко сопя, — ты стал для меня другим сейчас. Не начальник — альфа. Настоящий альфа, с которым я хочу взять от этой ночи всё. — Ты не врёшь? — все равно с сомнением вторит Антон. — Нет, говорю же, нет, — Арсений зачесывает в который раз непослушные кудри и целует по-отцовски в лоб. И им обоим с высокой колокольни наплевать на убирание формальности и давным-давно прекращения личных дистанции и границ. У Арсения дома выручающая подруга, которой не проблема помочь, узнавшая важную информацию. У него дома маленький подрастающий сын, где рядом с ним должна быть не Оксана, а сам он — папа, расставлено всё ровно по полочкам. Но Арсений не дома. Он сейчас рядом с альфой, к которому он, кажется, начинает испытывать кое-какие чувства и совсем не ощущения подчинения к собственному начальнику. Арсению хочется раствориться сахаром этой ночью вне дома, чтобы получить наконец-то эмоции. Эмоции страсти. Настоящей искренней страсти, без лжи. С альфой, который будет делать небеса и кучерявые пушистые облака, нежели угрюмый поникший гром с молнией на черном мрачном небе. Они всё-таки без уловки возьмут с этой ночи всё. Он красивый. Антон поднимает на него взгляд полного неверия: думает, что это иллюзия и обман зрения. Арсений его понимает, поэтому аккуратно целует уже в лоб, потом — аккурат в губы. Это не взрослый состоявшийся поцелуй, это что-то сродни детского чмока для проверки почвы. Губы такие же мягкие, до одури мягкие. Как и сам он — мягкий. Невероятно. У Максима были жёсткие и сухие. — Ты красивый, — нежно шепчет Попов, не желая портить такой момент ненужным сейчас ужасным человеком из прошлого. Трогает большим пальцем верхнюю губу, — У тебя мягкие губы, одна опухла даже. Ты с болячкой ходил же с ней? Антон завороженно наблюдает, и, придя в себя, целует большой палец, смакуя поцелуем кожу. — Да, красная вся была, постоянно хотелось трогать, — поясняет мягко. Шастун ещё раз целует большой палец, теперь уже самостоятельно предпринимая действия; убирает руку Арсения в сторону, беря своими большими горячими его нежное, не грубое лицо. Улыбается горько-негорько — какая-то светлая горькость, черт возьми, не понять. — Я… я до сих пор не привык к тому, что могу тебя вот так вот касаться, — начинает он с дрожью в голосе, но заканчивает спокойным тембром, — Гон влияет на меня, мне хочется инстинктами и внутренним несуществующим животным здесь и сейчас наделать множество пагубных грязных вещей с тобой, твоим телом, но мой мозг не даёт совершать мне такие вещи после этих нескольких лет взаимодействия. Даже если мы всего лишь сблизимся на одну ночь, я хочу верить, что после неё ты не сбежишь, — Антон усмехнулся несладко, — и знай: я тебя не обижу ни в коем случае. Ни под каким воздействием усилившегося невыносимого гона я тебя не обижу, не использую. Слышишь, мой хороший? Какой ты невозможный альфа. За что мне эти слова? Я впервые за все время заслужил честность и доверие? Я… Теперь уже я не верю в происходящее. Действительно не сон? Я сплю всё-таки? — Слышу, — Арсений отражает улыбку, в голове вертя милое «мой хороший», — он хороший! — и вот уже теперь они сталкиваются губами друг с другом. Нет, не терзаются и не бьются в конвульсиях от недержания, а целуются страстно и со всем бьющимся желанием по всем перепонкам. Хочу-хочу-хочу. Арсений целуется как может, как умеет. Пройденный в прошлом опыт не особо играет во всю красками, но что-то да и имеется, оставшись в памяти. Вот, пригодилось! А думал, что уже никогда не попробует чужие губы на вкус. Кстати, о тех же вкусах — губы Антона отдают тем же кофе, словно только-только выпил чашечку того самого меланж. Антон всё-таки перехватывает главенство и инициативу, владея чужим ртом. Арсений никак не протестует, наслаждаясь его властью, которую сам омега способен в любой момент разрушить и разломать — только возмущённо и несогласно пискни. Как бы не хотелось это признать, но парню это умение бьёт по самолюбию и вкусу. Шастун посасывает неспешно и с особым энтузиазмом сначала верхнюю, тонкую, не пухлую губу, затем вторую, и в итоге насовсем проникает в рот подчинённого, проводя юрким длинным языком по ровному и стройному ряду зубов. Кладет на талию свои огромные ладони, несильно сжимая изгибы тела. Арсений выгибается, то ли уходит, то ли наоборот льнет ближе, чтобы слиться воедино. Клишированное клише, но у Арсения есть оправдание — у него это впервые. Впервые так искренне, впервые так желанно. Антон после прекращения лобызаний переходит на два чмока в скулу, а с неё на шею, в место, где из желёз идут феромоны. Вдыхает полюбившийся запах, начиная медленно проводить языком. Арсений стонет на такие ласки, закатывая глаза: Антон проводит по шее обжигающим языком, сам кайфуя от процесса. Шастун наконец-то дождался своего, полностью сорвался. Мужчина ещё несколько минут исследовал кожу языком, иногда прикусывая острые, худые ключицы или дергающийся от эмоций кадык. Арсений, не зная, куда девать руки, запускал их в волосы, пальцами проходя по коже головы. Антон в какой-то момент резко поднял Арсения, устраивая ладонь на его ягодицах, и повел в спальню, с удовольствием наблюдая при этом за счастливым, запыхавшимся омегой с полуоткрытыми глазами. Парень открыл дверь, пуская своего спутника, после чего зашёл сам. В комнате горел приглушённый красный свет от светодиодной ленты, и было весьма атмосферно, пока за территорией этого помещения слышалась тихая музыка с колонок. Они оба не говорили. Оба были возбуждёнными. Они прерывисто дышали от вожделения. Горели вспыхнувшим огнём. Наполнились страстью. И какая бы не была выдержка, в конце концов от природы никуда не денешься: гон Антона начал делать своё дело: свои стандартные прихоти, но свойственная альфам грубость в такие моменты не показалась; Антон бережно уложил Арсения и, упираясь на ладони, начал целовать живот сквозь ткань с желанием и жаждой, подобно путешественнику, дорвавшемуся в завершении к пятилитровой бутылке воды. Арсений часто дышал. У него тоже течка ринулась в бой, отдаваясь лёгким туманом в голове и пеленой перед глазами. — Я сниму? — с придыханием спросил Арс, смотря снизу вверх на возвышающегося Антона. Тот оторвался сразу после его вопроса, облизываясь. — Снимай. Какой тон, ох. Смазка опять выделилась. Попов поспешными движениями начал снимать с себя рубашку, иной раз не попадая пальцами по пуговицам, соскальзывая подушечками. Антон никак не торопил, с наслаждением наблюдая за раздевающимся парнем. Демоны игрались в его голове с давно — думается, ещё с поездки в машине, — стоящим членом, нашёптывая прямо сейчас взять с узлом и хорошенько грубо оттрахать молодое горячее тело лежащего под ним омеги, но мужчина также хорошенько контролирует себя, чтобы этого не сделать: он обещал Арсению, что не причинит вреда. А без разрешения брать грубостью — значит больше никогда не получить возможность контактировать с этим человеком. Да и Антон не хочет только грубо — он хочет и нежно, хоть и страстно. Иметь какой-то баланс. Альфа зарычал, когда увидел наполовину голое тело — брюки ещё никуда не делись. Господи, я же сейчас только от этого рычания закончусь. Никто не предупреждал меня об этом! — Ты такой красивый. Такой невероятный, — он принялся снова жадно целовать единственные любимые губы, не ощущая никакого сопротивления, а только такую же жаркую взаимность. Тёплые надёжные руки аккуратно уложили его на кровать. Длинные пальцы поглаживали гладкую румяную кожу человека, которого он выбрал уже давно всей душой, но не признал. Пальцы коснулись щеки, мягко заправляя выбившуюся темную прядку обратно за ушко. Человек под ним тихо млел, ёжась на кровати от таких приятных касаний. — Какой ты чувствительный у меня, — Слышался низкий голос около уха. — Такой мягкий, такой податливый. Конечно, стоял между их телами запах лёгкого пота с алкоголем, но обоим было плевать: хочется кайфа, убрать ванильный комфорт при соитии. — Что же мы творим… — Арсений негромко застонал, когда ему укусили хрящик. Ему нравилось всё происходящее. Не хотелось отпускать нового парня — Антона. Его подвыпивший мозг и раненая душа не видели чего-то ужасающего в приятном времяпровождении, но какая-то та самая работающая часть (по крайней мере пока) сознания все ещё горела красной лампочкой несогласия. — Что же мы творим… Уже больше звучало констатацией, а не вопросом. — Арсений, мы всё делаем правильно, — успокаивающе произнес Антон на чужие метания, чмокая в нос. — Не волнуйся. Ты хочешь меня, я хочу тебя. И это, я уверен абсолютно, не на одну ночь. Скажи, я у тебя первый? Арсений слабо улыбнулся, кидая согласный кивок. Что-ж, лучше пусть первый секс у него произойдет именно с этим альфой, а не с другим, противным. Он положил правую руку на щеку, поглаживая большим пальцем, а все остальные устраивая на челюсти. — Да, ты первый, — Арсений недолго метался по подушке головой, после целуя напористо, но при этом чувственно. Антон покрывает теперь не только шею, но и грудную клетку, живот поцелуями, оставляя чуть влажные следы. На тихое поскуливание передёргивается член у основания. Антон продолжает доставлять ласки омеге, разнежившемуся и получающему превосходное удовольствие. Помечает омегу своим. Кусает сильнее тазовые косточки своими длинными и заточенными, как нож, клыками, не выдерживая сладости этой бледноватой кожи. Арсений с закрытыми глазами вскрикивает от боли и удовольствия в одном флаконе, подмахивая бедрами вперёд. Ещё. Какой же Арсений стройный и подтянутый, будто не прекращая пашет в тренажёрном зале! — размышляет Антон. Целует эти косточки, не забывая напоследок их облизать. Приподнимает голову. — Вкусный, невыносимо вкусный. Мне так хочется в тебе без остановки двигаться, чтобы ты плакал от поглощающего блаженства и опьянения, — он расстёгивает на брюках ремень, выкидывая его к чертям собачьим (ладно, просто кинул за спину, а они упали на пол). — Приподними свою попку, мой хороший Арсений. Я не сомневаюсь, что она такая же сладкая будет на вкус, как и все остальное твоё тело, — Ну все, гон окончательно затмил его разум, не оставив и выхода! Арсений тяжело дышит, беспрекословно выполняет его просьбу, приподнимая таз. Ну-вроде-грязные разговоры от Антона в гоне слышатся туманно и еле различимо, а желание дошло до такого, что только и хочется сесть на большой растягивающий член. Вот что творит с ним течка и близость! Настоящий бы Арсений засмущался от такого уже давно, но нынешний только этого и ждёт. Ну когда там уже они окончательно придут к сексу?! Антон ловко справляется с брюками, с насквозь мокрыми трусами, снимая и отбрасывая их на пол, как и свой комплект костюма. Прижимается носом к паховой складке, с наслаждением вдыхая. Антон нежно прижимается к шее, вдыхая запах. Запах Арсения. — Морской бриз и черника? — с любопытством узнает он. — Да, он. Никогда не встречал? Понимаю, он у меня достаточно редкий и необычный для омеги, — слегка расстроился Попов, думая, что от Антона прозвучит что-то резкое и неприятное. Но ничего такого не звучит, как представлялось. Наоборот. — Восхитительно. Мой омега выиграл эту жизнь, чтобы обладать настолько редчайшим запахом. Мне начать ревновать тебя к альфам? — хмыкает Антон, балдея от струящегося в нос аромата. Арсений погружает пальцы в волосы, аккуратно поглаживая их. Он задумчиво смотрит в сторону. Сейчас они стали поспокойнее, жар и вожделение утихли. Арсению нравится. — Нет, не надо. Альфы никогда не чуют мой запах из-за подавителей, потому не знаю их реакцию. Хотя в детстве омеги не очень лестно отзывались о нём, — пожимает плечами омега, целуя альфу в лоб. Момент у них давно стал романтичным. Это была не просто несдержанная страсть. Музыка по ту сторону двери только дополняла атмосферу. И в этом уединении Попов не спешил раскрывать все карты. Да, он был пьян, потому былые робость и стеснительность пропали, как по щелчку пальцев, но даже в таком состоянии не потеряет бдительность. Даже из-за нового альфы с чуть волнистыми волосами, который за такой короткий срок уже симпатизирует. Арсению кажется, что с Антоном у них будет многое, хотя пришли сюда они только потрахаться, и, как он думал, на одну единственную ночь, но альфа всецело отогнал эти думы. Почему он так считает? Неужели это проведённое бок о бок время — всего-то сорок минут! — дает право считать их чуть ли не парой? А если не парой, то не будет же Антон считать их близость, как секс без обязательств? Арсений при таком раскладе точно не согласится, он уважает себя. Они только имена друг друга знают с запахами, и, если Антон действительно не отказывается от своих слов и намерений, то, возможно, что-то да и получится… Только выделяется это ключевое «возможно». «Ага, как же, Арсений, знаешь же про своё уважение…» — Стой, что ты сказал? — резко слышится вопрос сбоку. Антон вытягивается, одной рукой придерживая тело за кровать. Его лицо показывает, что Антон неожиданно что-то вспомнил. Будто у него над головой зажглась лампочка. Арсений не понимает, что именно из перечисленного Антон просит снова повторить, потому говорит неуверенно заново: — Альфы никогда не чуют мой запах из-за подавителей… - А я, получается, чую, — обрывает его Антон также резко. Он ошарашенно смотрит на Арсения, пока у того голова, забитая алкогольными коктейлями и не только, медленно, напоминая улитку, крутит шестерёнки. Добавляет. — Арсений, дай-ка свой затылок. Попов, не понимая происходящее, подчиняется. Садится спиной к Антону, показывая затылок. — Бля, без света же не видно, — негодовал Антон, роясь в карманах надетых джинс. Боже, вот какая насыщенная страсть с порога, они даже ещё не разделись! «Арсений, ну емае, прекращаем. Завтра же тебе стыдно будет». Антон включает фонарик, и на стене перед глазами Арсения показываются их тени, спутанные с красным цветом ленты. Получается контраст. Альфа осторожно прикасается к затылку Арсения, начиная чесать. — Что там? — омега произносит это в полной растерянности. Зачем парню понадобился его затылок? Зачем он его чешет? Там что-то ужасное? «Пожалуйста, не молчи!». Антон долго молчит, только нервное, прерывистое дыхание сзади выдает его существование. Что за? Арсений аж чутка протрезвел от скопившихся нервов. — Ты. Мы. А. Господи, — лепечет белиберду альфа, не переставая легонько чесать затылок. После убирает всё и поворачивает продолжавшего ничего не понимать и напушанного Арсения к себе лицом. Говорит следом не менее серьезно. — Ты знаешь, что у тебя на затылке? «Погодите-ка, я, кажется, начинаю понимать!». — Точно, я вспомнил, что у меня на затылке есть Кельтский овальный узел любви. В детстве говорили, что это один из самых простых и ранних узлов, он символизирует бесконечную любовь и вечную жизнь. Антон погладил голову, широко улыбаясь, не оставляя и следа прежней напряжённости и серьезности. — Арсений, мы, оказывается, истинные. Вот что меня в тебе так привлекло, потянуло с первых секунд. Я чувствую твой запах, скрытый подавителями, в отличие от других альф. И вот почему тебя тоже тянет ко мне — я же не слепой, видел твоё смущение. Арсений начинает истерически посмеивается, сам мысленно давая себе жёсткую оплеуху за реакцию. Возможно, его менталка уже дала сбой, сваливает в закат, из-за чего последние нервные клетки также собирают чемоданы, оставляя его с поехавшей психикой. А был же среднестатистическим, ничем не примечательным омегой! «Ну все, теперь Антон меня оттолкнет. Что я делаю?» Смешанные эмоции вырываются наружу, потому он после моментально прекратившегося смеха начинает плакать навзрыд, периодически всхлипывая. Он понимает Антона, который смотрит на эти выплески с замиранием и лицом «Что происходит, sоs». Потому что Арсений сам не понимает, что происходит. Он пришел в клуб успокоиться, а не сломаться в урагане окончательно! «За что мне это всё?» Антон неуклюже подбирается к нему, обняв крепко-крепко — пытается поддерживать. Видно, что он не способен поддержать человека, но Арсений никак не осуждает; сам давно убежал бы. Он теплый, как печка в зимнюю пору; и в этой печке хочется потонуть. — Тише-тише, мой хороший, всё хорошо… — пытается хоть как-то успокоить Антон, шепча. Не помогает: Арсений от одного только сказанного «мой хороший» сильнее захлёбывается льющимися слезами, как из наполненного ведра. — Ну что такое? Что случилось? Ты не рад, что мы истинные? В его голосе скользит нотка грусти и разочарования. Арсений отрицательно машет головой, с этим пожимает плечами в абсолютном незнании. Ему просто одновременно тяжело и свободно на душе, а он не может этого объяснить. Антон не особо помнит, как он делал минет Арсению: в голове была совершенная пустота, а руки трогали чужую плоть под краткие стоны Арсения, которые ласкали уши; губы работали по инерции, но с целью доставить небывалое удовольствие. Касались мошонки, лаская её, обводя своим языком, — ох, где же он уже успел побывать за время! — который проходил, скользил от основания к красной головке, не забывая и последней уделять особое внимание. Арсений был как на сковороде. Что-то несвязно бормотал под нос, без остановки жамкал кудрявые волосы в своих вспотевших руках, — у Антона, кстати, тоже потные — и не закрывал рот. Он хотел кончить, но Антон ему не дал — сжал у основания, невзирая на протестующее мычание, говоря при этом: «Не касайся себя, ясно?» Арсений окончательно впал в состояние управляющего им возбуждения и перестал отдавать отчет своим действиям. Антону хотелось прямо сейчас избавиться от стоящего члена, но он себя сдерживал – ещё нужно омегу растянуть. А это, как понятно сразу, процесс, требующий терпения. Тем более Антон обещал. А узел уже был сформирован, готов: горячий, плотный. Антон, еле как соображая нетрезвой головой, придвинулся к Арсению, собирая стекающую природную смазку на пальцы. — Мой хороший, раздвинь ножки, — ласково произнёс мужчина парню, давая несильный шлепок свободной рукой по правой ягодице. Арсений словно этого и ждал, поэтому сразу раздвинул ноги. Заставил мышцы внизу расслабиться. Дыхание частое, такое же прерывистое, как у Шастуна. Антон аккуратно подвёл в зажатый сфинктер указательный палец, не входя полностью — наблюдал за реакцией нижнего. Последний довольно выпустил стон, толкаясь бедрами. Быстрее! Быстрее! Ну же, блять! Альфа усмехнулся, обнажая клыки. Осторожно полностью ввел палец, оглаживая мягкие тугие стенки. Очень туго! Были бы силы на разговор, обязательно спросил бы, как давно омега занимался сексом, но сейчас силы направляют свой поток на растягивание и поцелуи в острые коленки, в худые внутренние бедра. Арсений выгибался на всё это, до сих пор не отпуская чужие кудри. Антон наслаждался, смотря на омегу. На его поднимающийся и опускающийся плоский живот (в местах естественно вырисовывался большой беременный животик), на его спутанные, слипнувшиеся волосы (так и не хочется их поправлять, слишком горячо и эстетично), на открывающий каждый раз рот, показывающий розовый язычок, на шею, у которой пульсирует венка. Арсений был полностью в его власти. Был полностью его. Только он сейчас касался и растягивал там, внутри. Только он целовал эти припухлые от частых взаимодействий губы. Только он мог трогать языком это тело. Только он. Вместо одного пальца — два, затем постепенно входило и три. Антон еле как пытался быть терпеливым в этой страсти. А в бессвязном бормотании Арсения слышалось лаконичное «Антон, давай уже, Антон, давай уже». На очередное «давай», сладким голосом мурлыкнувшего кота осадил: — Арсений, ещё пару минут потерпи, пожалуйста. Мне нужно быть до конца уверенным, что я могу в тебя войти. Арсений протестующе мычит, ёрзает, впервые не просто жмёт волосы или простынь, а трогает себя за соски, оттягивая и закручивая. Совершенно не осознавая своих действий и высказываний, начинает настойчиво призывать к действию. Почему всё так долго?! Антон на эти провокации не ведётся, всё ещё растягивая. Через небольшой промежуток времени, убедившись, тянется и берет скользящую цветную фольгу контрацептива (не спрашивайте, откуда у него, холостяка, имелся презерватив). Надевает его на себя, уперевшись в кровать, с этим одновременно пристраивается ко входу. — Готов? — уточняет Антон, чудом удерживаясь и не срываясь в бешеный темп. Он обещал. Арсений пускает в ответ мычание — видимо, сквозь пелену даже не услышал вопроса. Антон принимает это за согласие и медленно входит. Теснота настолько обволакивает его, что сердце пропускает удар. Антон на это чуть ли не воет одичавшим лесным волком: настолько прекрасно, что его громкий стон от невыносимой узости проносится по спальне. Арсений тоже стонет от проникновения, буквально насаживается на растягивающий его член. Ну наконец-то, блять! — Прошу, двигайся, прошу, — умоляющим голосом просит, приоткрывая глаза и накидывая ноги на широкую спину. Антону это было бы и не обязательно: и так уже долго растягивал, поэтому сил уже нет никаких. Потому кивает и начинает двигаться размеренно, устроив руки на чужих боках. Он, сам того не ведая, попадает с каждым разом всё чаще по простате. Целует Арсения в подбородок, и стоны последнего пропадают в их жарких страстных поцелуях. Антон постоянно везде его целует: похоже, он сам уже обезумел. Обезумел от Арсения. Впал без вопросов в гон, уже неконтролируемый. Толкается быстро, часто. Грубо целует в слегка в припухлые губы. Смазка хлюпает внутри, иногда выходя волной, но обоим, опять же, плевать с высокой колокольни. Запахи давным-давно смешались с друг другом. И чертовски приятно слышать около уха вытягивающего омегу: — Ан-антон, Анто-он, быстр-трее. Антону хочется задушиться от этих нескончаемых выкриков и в то же время хочется записать эти звуки на диктофон, чтобы прослушивать одинокими вечерами. В голове мысль, что эта ночь не означает, что одинокие вечера прекратятся — всё решится завтра. Завтра всё покажет, что-то даст. За окном непроглядная темень. В какой-то другой вселенной всё было бы по-другому: Арсений спал, Антон мучился от стояка в своей комнате, не решаясь дрочить на спавшего омегу при нём. Но, когда стояк был бы уже невыносимым, не опадавшим из-за витавшего запаха черники и морского бриза — решился бы. Несмело, смущённо, как подросток. Но это в другой вселенной. В этой вселенной совсем всё наоборот. Антон дичайше наслаждается волосами Арсения, зарываясь в них носом. В левое ухо стреляет тяжёлое горячее дыхание, а под животом чувствуется Арсеньева рука, которая надрачивает себе. Антон тут уже не возражает, а помогает через некоторое время: накладывает на чужую руку свою, вдвоём доводя омегу до первого пика. Первого. Это только первый за ночь. Их возбуждение уже перешло за грань дозволенного. — Да, мой хороший, как же ты хорошо меня принимаешь. Давай, да, стони, трогай себя, молодец, — шептал Антон во тьме с закрытыми глазами. Антон в скором времени также чувствует поступившую разрядку. Скользил внутри, рвано дыша, захлебываясь от восторга, чувствуя, как набухает узел. Руками чуть ли не до боли впивается в бока Арсения — тот также чуть ли не пищит в его грубой схватке, после затихая от свободы. Антон буквально падает на Арсения, животом прикасаясь к другому. Оба пачкаются в сперме, глубоко дыша. Шастун, находя в себе силы, хочет выйти, чтобы кончить, пока его не останавливает рука, потянув тело на себя. — Не выходи, хочу узел, — на выдохе произносит Попов, шевелясь в сознании. — Узел? — переспрашивает Шастун, думая, что ему послышалось. Омега с подтверждением качает головой. — Узел. Антон обратно вошёл. Накрывало раз за разом. Хорошо, что стены нетонкие. Стоны, звучавшие так сладко в унисон бьющимся от страсти сердцам, заставляли короткие волоски на теле вставать дыбом. Оргазм сплёлся, Антон очень хотел укусить шею омеги, поставить метку, но отталкивало: рано. Тело Арсения пронзило мучительное удовольствие. Он выгнулся, прижимаясь к партнеру, и неосознанно простонал его имя. Мужчина мягко проводил языком по шее, пока узел набухал и набухал. Когда сцепка завершилась, начальник осторожно вышел из Арсения. Перекатился назад, обнимая парня со спины. Оба устали до жути, выдохлось всё. Но также оба понимали — сон будет недолгим. Раз у них сложилось истинное наслаждение с друг другом — это действительно только первый заход.🖤🖤🖤
Утро началось с того, что невыносимо хотелось пить. Хотелось так, что эту хотелку Арсений никак не смог поубавить до следующего пробуждения. Открыв глаза и потянувшись, он даже сначала не заметил, как ему в спину дышат, а на талии — руки. Тёплые. Большие. Арсений едва не подскочил от страха, мгновенно отрезвляясь и просыпаясь, переворачиваясь осторожно, чтобы увидеть, кто это. Этот человек спит. Сопит сладко, рот слегка приоткрыт. Кудряшки сброшены на лоб, добавляя тень на глаза. Доносится тёплое, спокойное дыхание. И владелец этих кудряшек, этих рук, этого тёплого дыхания не кто иной, как начальник Арсения — Антон Андреевич Шастун. Эта мысль знатно простреливает голову осознанием собственного безнадёжного провала: во что же Арсений вляпался. Только вчера себе твердил, что подобного произойти ни в коем случае не должно. Он не даст себе слабину. Такого в принципе никогда не будет. И вот что вышло сейчас. Голый мужчина-альфа, которого слегка прикрывает одеяло. Арсений боится смотреть, ибо от одних мыслей появляется румянец на щеках. Тело то расслабленно поднимается, то таким же темпом опускается. Только вот в отличие от спящего мужчины, Арсений не наделён этим спокойствием. В нём кипит буря эмоций, которую он не может разобрать. Одновременно хочется орать чайкой, просто забиться в уголок и громко рыдать, стремительно выбежать на улицу сломя голову. Но Арсений только любопытно рассматривает спальню. На глаза попадается дорогое имущество: подвешенный телевизор, шкаф-купе, в котором отражается Арсений, до сих пор не знающий свои дальнейшие действия. И, осмотрев своё отражение с сутулой спиной, простреливает вторая мысль: Арсений сам голый. Полностью. Значит не остаётся никаких сомнений в том, что они переспали. Они. Переспали. Господи, что делать? Я не помню, что было вчера. А вдруг у Шастуна есть пара? Какой же ужасный позор… Точно! Тот омега, к которому он неравнодушен. Я, получается, впервые кому-то изменил? Нет-нет-нет! Арсений в этой агонии непонимания и тревожности совсем забывает о причине, собственно, почему же он проснулся. Жажда стала не такой уж и острой, но появилась другая: поскорее свалить от этого места и вернуться домой. Стараясь делать всё тихо и не разбудить при этом Антона, Арсений аккуратно встаёт с кровати, сразу подмечая брошенные на пол, смятые вещи. Узнаёт в них костюмы — свой и альфы. Разобрал их и положил свой костюм на край постели, ища трусы. Арсений смущается, когда из чужой рубашки выглядывают его мокрые, грязные трусы, насквозь пропитанные смазкой, которая в тотчас при этой находке изливается на бедра Арсения. Блин, течка же продолжается. Ну спасибо, что хотя бы живот не так сильно болит. Но… Болит немного другое: само отверстие. Да, при течке боль в принципе не должна иметься, но у Арсения слишком давно не было секса с проникновением, так что это вполне всё объясняет. Глаза почему-то начинают щипать, но слёзы не наворачиваются на глаза. Арсений надевает на себя грязные смятые вещи. Кидает такого же вида одежду Шастуна в стирку, не забыв закрыть дверь в спальню. Невыносимо хочется плакать. Но точно не в этом доме. В этот дом он больше ни ногой. Попов вообще не хочет больше встречаться с самим владельцем этого дома. Аппетита нет, да и есть омега бы не стал. Жажда снова напоминает о себе, и, выпив кружку холодной воды из-под крана, ополоснув вдобавок лицо для бодрости, Арсений по-быстрому надевает на себя уличную одежду с равнодушным лицом. В лифте не смотрит на себя, потупив взгляд на туфли. Ну блять, туфли! И что, блин, теперь в этой не сезонной обуви добираться домой на запачканном транспорте? Обязательно для Позова их нужно будет вычищать до безупречного блеска, а костюм перестирать несколько раз, при этом сделав один раз собственными руками. Улица одаряет поцелуем холодного ветра в щёки, и Арсений ёжится, опуская плечи. Туфли никак не согревают, но от быстрого шага этого не чувствуется. Быстро добирается до нужной остановки, ни разу не взглянув по сторонам — он уже выучил дорогу с того дня. Память не подводит. На остановке находятся несколько незнакомых людей, и только в этот момент Арсений решает посмотреть, сколько сейчас времени. Одиннадцать двадцать. Воскресенье. Хорошо, что сегодня выходной. Арсений доходит до середины остановки, всматриваясь в электронное табло ближайших маршрутов. Ноги замерзают, поэтому Арсений то поднимает чуть пятку, то опускает, чтобы хоть как-то их согреть. Почему-то наворачиваются слёзы в уголке глаз, и они успешно начинают опускаться по мёрзлым красным щекам омеги. Руки в карманах начинают так же трястись, как вчера трясся Шастун. От одного его упоминания Арсения передёргивает. Парень выглядит так, ощущает себя так, будто всё вчерашнее было не обоюдным. Что не он наставлял на дальнейшее развитие событий, что не он говорил, как хочет остаться, а не уйти просто спать. И от осознания своего напора слёзы сильнее начинают литься без контроля. Обжигают теплотой его холодное, покрасневшее лицо. Он стоит спиной ко всем людям, спрятавшись капюшоном. До нужного автобуса остаётся десять минут. На улице не мороз, но стоять эти десять минут явно не будет уютно. Мимо проходят две женщины среднего возраста, бурно обсуждая между собой какую-то важную тему. Арсений никак не подслушивает, нет, они сами настолько громко говорят, что и, кажется, сквозь наушники можно было бы расслышать их слова. — Ой, Людка, слышала недавно, как авария с машинами этими навороченными была в Курске? — спрашивает одна женщина, с судорожным интересом повернувшись к подруге. Точно хочет как-то быстрее всё рассказать если не та знает или пообсуждать если наоборот. — Да, Машка, слышала, ох какая же неприятная история. Писали, как у беты того пострадавшего только-только машинка была куплена. А вот те и на, сломалась уже из-за какого-то спешащего козла! — с такой же бурной страстью тараторит другая тётка. Арсений рассматривает исподлобья почти прошедших мимо женщин. Оборачивается назад. Никто из сзади имеющихся людей и ухом не повел, сидя в своих телефонах. Шмыгнув носом пару раз, Арсений слышит краем уха еле уловимый продолжающийся разговор. — Козел, тот ещё козел! Я не знаю, что бы сделала с таким не наученным вождению придурком. А если не машина пострадала бы, а пешеходы? Были бы серьезные травмы! Могла бы быть амнезия! — недовольно качает головой из стороны в сторону так называемая Машка. — Согласна, согласна! И… Остатки разговора уже Арсений не слышит, ведь женщины отошли достаточно далеко от остановки. Омега размышляет об рассказанной ситуации, представляет её в своей голове с разными исходами и так же, как и от Шастуна, его передёргивает. Амнезия? Травмы? Автомобильная авария? flash.back –Ты вообще не помнишь, что было в этом сне? — призадумалась Оксана, сильнее сжимая арсеньевы пальцы в своих ладонях. — Нет, я вообще считаю это нелепым вздором, — неуверенно высказался Арсений. Думается мне, что в край с катушек слетел. Сам себе бы не поверил в такие слова. — Бывает, сны показывают прошлое, если человек терял память. У тебя же не было амнезии, я ведь права? — задумчивым тоном продолжала размышлять Оксана, подкидывая некие строящиеся на хмеле догадки. Неужели она реально серьезно к этому отнеслась? — Нет, не было подобного, — отрицал Арсений, убирая согревшиеся от перчаток Оксаны руки обратно в карман куртки. — Может, это действительно приснившийся бред от моего долгого стресса? — предположение чувствовалось верным и правильным. — Уверен? — скептически бросила Оксана. — Попробуй обсудить это с психологом, может, она что-нибудь тебе подскажет. the end flash.back Сердце клокочет быстрым ритмом, как будто бежит кросс. Руки перестают трястись, становясь резко потными, а глаза окончательно высыхают на холоде. Арсений вертит головой, как та женщина, словно не верит тому, что сейчас проносится у него в голове. Нет. Нет-нет-нет, у меня действительно не имеется и не имелось никакой амнезии, а передёргивает меня из-за холода. Да. Не переживай, не переживай, вообще не думай об этом. Забудь. Забудь. В горле стало сухо. Его состояние обрывает телефонный звонок. Попов лихорадочно достает телефон, думая, что звонит Шастун, но нет: звонит начальник. Прокашлявшись, Арсений принимает звонок. — Алло, да, здравствуйте, Руслан Викторович! — с напускной доброжелательностью здоровается первым Арсений. Этот альфа не нравится омеге с самого начала, как только пришел устраиваться на работу. — Что-то случилось? — Здравствуй, Арсений. Не буду тянуть – скажу сразу: напиши увольнение по собственному желанию и принеси в понедельник. В твоих услугах мы больше не нуждаемся, так как нашлись более хорошие кандидатуры омег, которые будут работать на полную ставку, — с серьезным тоном докладывает информацию Белый. До автобуса остаётся пять минут. Арсений едва ли не валится на этих скользких туфлях, ошарашенно смотря перед собой на дорогу. У него, кажется, жизнь такая всегда будет: чёрная. Только не это, прошу. Епта, лучше бы это Шастун звонил, ей-богу. — Да, хорошо, я вас услышал, спасибо. До свидания, — первым отключается Арсений, говоря это отрешённым голосом. Как только он это делает, телефон пиликает новым пришедшим уведомлением. Арсений сразу открывает — психолог просто так не пишет. Надежда, психолог 11:28 Доброе утро, Арсений! Поступили подавительные и успокоительные, когда сумеете забрать и заплатить? За неделю управитесь, как обычно? Нет, Арсению хочется свернуться клубочком и громко истошно зарыдать. До автобуса остаётся две минуты.