Под холодный шепот звёзд
мы сожгли последний мост.
Арсений садится в подъезжающий автобус в смутном состоянии. Он едва смог устоять, пока поднимал ноги на ступеньки. Всё тело до ужаса ватное. Рой безостановочных мыслей крутится в его голове, не переставая надоедливо жужжать. Ни одна из них не может хоть как-то изменить ситуацию, поднять настроение или просто помочь забить большой и полный хуй. Всё перечисленное не в репертуаре Арсения с его сформировавшимся характером. На данный момент его максимум — это смотреть в запотевшее грязное окно троллейбуса и платить за проезд мелочью, которая нашлась в кармане, подошедшей женщине. Психологу он так и не ответил, оставив её сообщение в игноре — Попов совершенно не знает, что написать: все варианты невыгодные. Подавительные и успокоительные делают за границей, а потому приезжают специальными упаковками для каждого покупателя со сроком оплаты. Если за неделю не оплатишь — всё, жди следующего поступления. А последующего поступления Арсений ждать не может — ему эти препараты срочно необходимы, чтобы нормально выспаться. Да и вдобавок он не хочет нарваться на другие немаловажные проблемы, связанные с его полом. Омега не желает, чтобы посторонние люди чувствовали его специфический запах, отворачивались от него, отходили в сторону. Ему это всё было невыносимо ещё в далёком детстве. Отсутствие подавительных означало проблемы не только с запахом на любителя, но и с течкой. Даже когда только-только начал подрабатывать, Арсений ни разу не отпрашивался в такие критические дни. Он принимал покупные дорогостоящие подавительные, из-за чего в нормальном состоянии справлялся с рабочими задачами, совершенно не чувствуя никакого желания пойти кого-то засосать. С их помощью было всё прекрасно, без каких-либо минусов, и на такое воздействие Арсений тратил большую сумму — и это в его-то финансовом положении. За такие деньги он мог бы купить одежду хорошего качества какого-то известного бренда в торговом центре, и тут речь об одежде не только для него, но и для сына, для своего Артёма. На такие деньги он мог бы баловать маленького Попова каждые выходные сладкой ватой и детскими аттракционами. В конце концов, он мог бы накопить на модный маленький мотоцикл, которые встречались у детей летом в парке. Он мог бы приобрести для их скупо обставленного маленького дома свой особый уют, радость на молодом нежном личике с ямочками на щеках, яркие насыщенные моменты. Но этого всего нет. Нет и не было. Только по праздникам, а не каждые выходные. Это ужасно — Арсений безоговорочно понимает. Надо отдавать всё и вся ребёнку, не проявляя эгоизма, но… Прошлое может повториться, а Арсению это никак не нужно сейчас. Он обязательно что-то придумает; возможно, найдёт новую вторую работу, куда более престижную и высокооплачиваемую — он всерьёз надеется на это. А сейчас он только отчаянно прижимается лбом, скрытым шапкой, к грязному стеклу транспорта, не чувствуя никакой брезгливости. Наблюдает пустыми глазами за расплывчатым движением снаружи, и вертит в голове единственное: «Когда всё это, блядь, закончится?» Ему суждено быть счастливым омегой? Который будет вместе с сыном окутан теплом и заботой со стороны сильного человека? В троллейбусе совсем не душно, как летом; зимой в такую пору, наоборот, находишься в приятном, согревающем все холодные конечности тепле, дающем блаженство на контрасте с чуть затхлым запахом и толкучкой. Но Арсению повезло — в выходные с утра пораньше мало кто движется куда-то, а потому в транспорте от силы человек десять, разбросанных по всему троллейбусу: кто-то держится за поручень при входе, кто-то сидит на одинарном пассажирском кресле. Кондукторша же в такой атмосфере после проверки оплаты билетов чуть ли не дремлет на своём местечке. Арсений её не осуждает, а даже понимает: сам бы сейчас завалился в мягкую кроватку — которая чуть скрипит, ну да ладно — и совсем забыл про какие-то посторонние проблемы.🖤🖤🖤
Часы дотягивают почти до тринадцати часов, но мужчина остаётся в постели и находится в сновидениях, нагрянувших в его голову. Сон не глубокий, где-то даже поверхностный, из-за чего одним ухом альфа находится в реальном мире. Звуков никаких нет. Но стоит только перевернуться и невзначай уткнуться носом в другую прохладную подушку, издающую прекрасный аромат черники и морского бриза, как сон опять полностью проглатывает его, заставляя погрузиться уже в другую часть подсознания.🖤🖤🖤
На улице была хорошая солнечная погода. Лёгкий незамысловатый ветерок несильно раздувал волнистые волосы. Антон направлялся в сторону учебного заведения с улыбкой на лице. Он искренне радовался, что наконец-то нашёл истинного. Своего истинного! Впервые! Арсений был поистине хорошим омегой, и вот после такого столкновения в клубе, когда утром, знатно протрезвевшие, ещё раз друг с другом всё обсудили, они переписывались почти неделю (не каждый час, но со знатными перерывами), сегодня Антон решил проводить парня до его дома. Наконец-то выходной! Университет был ничем не примечательный и почти не отличался от обычного колледжа или техникума — только здание поновее и на этаж выше. Антон стал поодаль от входа и проверил время: шестнадцать ноль-ноль. Пары у Арсения вот-вот должны закончиться, значит, с минуты на минуту он уже выйдет с остальными студентами. Ой, лишь бы не потерять в толпе. Антон помнил своё студенчество, когда себя едва удержал от потери. Буквально через пару минут уже начали выходить первые молодые ребята, из-за чего Антон отошёл подальше и приготовился выискивать Арсения глазами. Как он вовремя — ждать особо не пришлось. Вскоре из-за двери показалась тёмная макушка, сразу заприметившая Антона и направившаяся к нему. Но не успел альфа и взаимно улыбнуться «удачной находке», как вся жизнерадостность моментально улетучилась, стоило только разглядеть на шее синяк, которого — точно! — не было в их последнюю встречу. — Привет, — с улыбкой первый поздоровался Арсений, встав напротив. Смущённый — не знает, небось, обнимать ли? Вид у него был искренний и счастливый, и спрашивать что-либо желание сразу отпало, но иначе Антон не мог. Не мог попросту это проигнорировать. — Привет, Арсений. — Антон, не дождавшись ответа, слегка обнял его за плечи и, не убирая руки, продолжил: — Очень рад тебя видеть, но только могу ли я задать один важный вопрос? — Да, конечно, задавай. — От Арсеньевой улыбки осталась только приподнятая губа. Он съёжился с чужими руками на опустившихся плечах. Шастун не спешил задавать вопросы пулемётом — коснувшись правой рукой волос на затылке, он плавными движениями переместил пальцы к месту, где находился синяк. Мягко. Но даже этой мягкости Арсений начал сторониться и отошёл на шаг. — Так сразу? — тихим голосом, робко разглядывая проходящих мимо людей, не обращающих на них никакого внимания. Все спешили домой, куда им там до них. — Может, пойдём? Намекает. — Да, как только прояснишь, откуда у тебя здесь взялся синяк. — Антон указательным пальцем обвёл круг, с возмущённым лицом рассматривая синюю кожу. — А, да это я так, ударился случайно недавно, вот и вышел синяк. Не переживай, ничего особенного. — Арсений с «успокаивающей» улыбкой мял лямку рюкзака, явно пытаясь доказать верность слов. Антону невероятно хотелось верить, потому что недоверие — первый признак нездоровых отношений, но… — Как можно так удариться? — И не давить хотелось, но переживания брали верх над Антоном, и совсем не в истинности дело. Он понимал, что вряд ли ему откроются вот так сразу, но противоречиво продолжал пустой диалог. — Ну так вышло, — простецки пожал плечами Арсений. Он аккуратным движением сбросил Антоновы руки и с лёгкой улыбкой поменял тему: — Ну что, может, уже пойдём? Ладно, хорошо. Посмотрим в дальнейшем. Антон был явно уверен, что тут что-то не так. А теперь и в истинности дело. И Антон совсем не заметил чужих дрожащих пальцев, вышедших из карманов.🖤🖤🖤
Мужчина просыпается не от громкого будильника над ухом, не от чириканья птичек (логично, откуда им взяться в такое холодное время), не от собственного падения — можем, умеем, практикуем, — а от вставшего члена и жёсткого желания потрахаться! Как же давно у него этого не было, уж очень давно. Он и не вспомнит, когда так яро хотел секса с утра пораньше. Нос утыкается в другую прохладную подушку, имеющую до боли знакомый и полюбившийся запах, и от первых возникших мыслей губы Шастуна, едва держащегося за ускользающий сон, невольно трогаются в улыбке. — Арсе-е-ений, с добрым утром. — Антон зевает, до сих пор не открывая глаза, и касается правой рукой центра подушки, представляя полусонного-полупроснувшегося Арсения. Ведь вчера сбылось то, что Шастун видел только в горячих снах! Ох, как же он счастлив! Не поверите! Но как только вместо тёплого голого тела под ладонью остаётся холодная пустота, сон как рукой снимает — Антон подрывается с места, резко открывая глаза. Въявь не понимает происходящее, думая, что всё ещё не проснулся и сейчас — вот-вот, сейчас — он улыбнётся и поцелует любимого омегу в щеку. Только вместо этого он видит не парня, который, как ранняя птичка, улетел в свои края, а пустое пространство. Остались его яркие счастливые представления, что вот, что-то изменилось со вчерашнего. Зря. Улыбка падает как по заказу — сразу и быстро. — Да сука, — в сердцах ругается альфа, кидая голову на подушку, блаженно отдающую Арсением. Спутанным ворохом кудрей водит лбом туда-сюда, вверх-вниз, и желание снять напряжение в члене никуда не убирается. Да нет его тут, нет! — Ну как же так, а? Ноги касаются холодного пола, и холодно становится и Антону на душе. Совсем плохо. А так думалось, а так представлялось что-то новое, чего так отчаянно ждал и ждал. — Антон, я говорю тебе совершенную правду. — Арсений без спроса прижимает альфу к себе, обнимая за плечи. Тот утыкается лицом в грудь Арсения, громко сопя, — ты стал для меня другим. Не начальник — альфа. Настоящий альфа, с которым я хочу взять от этой ночи всё. Что ж, получается, взял? Взял от этой ночи всё? Взял, забрал, сбежал. А Антону опять придётся ждать, терпеть и молчаливо вздыхать. Да какой из него жёсткий, грубый начальник? Какой из него, в конце концов, альфа, когда он раскисает от одного омеги вот уже долгие два года? Права была Варнава: он полный еблан. Пока уныло чистит зубы чуть ли не через силу, Антон вспоминает всё, и от этого становится только больнее. И никакие мысли, что Арсений отошёл куда-то, не спасают. Не помогают. «Эта ночь не означает, что одинокие вечера прекратятся, — всё решится завтра. Завтра всё покажет, что-то даст». Что ж, действительно: одинокие вечера не прекратятся. И сегодня всё решило, всё показало, всё дало. — Чего же тебе не хватает? — глухо рассуждает Антон, стоя посреди кухни, голыми ступнями касаясь этого обнадёживающего холода и заваривая в этой ёбаной кофемашине, купленной специально для него, Арсения, кофе! — Что не нравится? Зачем мучить? И так хочется в лицо задать эти вопросы! Прямо сейчас, перед порогом его дома, но нет — Антон установил себе принцип не смотреть адрес проживания, мало ли что будет с этим странным Арсением, которого никак не понять. И так хочется этот принцип разрушить и убрать, чтобы глаза не видели, и наконец решить всё по-мужски! Как настоящий альфа! Он стал слишком сентиментальным… Хорошо это или плохо? — Надо! Надо всё решить. И сегодня. — Губы касаются горячего напитка, а глаза блуждают по столешнице. Хах, никакой записки. Ничего. Ни-че-го. Антон не может уже терпеть. Устал. Устал, чёрт возьми. Он всерьёз решает позвонить Арсению, спросить, где он. Может, он действительно себя ловко накрутил и тот просто-напросто вышел прогуляться, к примеру, до магазина? Слегка трясущимися руками Антон ищет свой телефон по кухне, но, не найдя, оставляет недопитый кофе и отправляется в спальню. В ней всё выглядит так же, как было все те проведённые в одиночестве дни с самой покупки этой квартиры — убрано, всё сложено. Полный минимализм, без всяких эстетичных побрякушек и атмосферных безделушек. Это ведь прерогативы именно омег чаще всего. Это совсем не альфачья любовь расставлять на одной полке множество разнообразных вещей для того, чтобы украсить комнату, придать ей изысканность и сделать её особенной. Чтобы чувствовать, что это — своё. Своё собственное. И Антон этой любовью к расстановке не блещет: ему в принципе без разницы, что, где и как. Поэтому всегда хотелось, чтобы кто-то создал тут уют. Навёл свой порядок и свою красоту. Чтоб целое счастье в глазах светилось от возможного преобразования простого бездушного во что-то живое. Пусто. Опять пусто. Не только пустой, затерявшийся в его глубинах, мешающий нормально жить, ком, а вообще комната — пустая. Такая же простая, обычная, бездушная. И в этой пустоте Антон замечает того, чего при пробуждение не подметил изначально: никакой разбросанной одежды на полу. Ни его, ни Арсения. — Точно ушёл, точно, — его голос звучит приглушённо. Словно все связки, как мёртво опускающиеся подснежники, утихли в агонии страдания и уныния. И никакие едва завлёкшие Антона надежды на магазин и утреннюю прогулку больше не спасают. Шастун достаёт телефон, валяющийся около правой ножки кровати, и едва дрожащими пальцами, слегка размытым взглядом перед собой ищет контакт, сразу всплывший на первой букве. Обои с ним на обоих экранах — главном и разблокировки — он игнорирует и почти на них не смотрит. «Арсений». На аватарке он такой… счастливый. Совсем молодой, зелёный, лет девятнадцать-двадцать. А может, и все восемнадцать. Антон её взял со страницы Арсения «ВКонтакте», безудержно минутами рассматривая по всем углам. Попов улыбается той самой мягонькостью на лице, которая, кажется, имеется только у него. Такая где-то детская, теплая, и можно подумать о невозможности препятствий, кидающихся в это непринуждённое личико. Их там нет. Абсолютно свободный. И от этой имеющейся свободы на фотографии (которая, к большому сожалению, на его странице была единственной), и тяжести в нынешнем виде сотрудника Антону хочется обо что-то убиться. Трясти Арсения за плечи, чтобы стал таким же, каким был. Антон сам не замечает, что, ненароком рассматривая самим поставленную на контакт Арсения аватарку, невольно улыбается. Но следом эта улыбка сменяется хмурыми бровями и серьёзным лицом — около него опять витает какое-то знакомое чувство, виски вдруг покалывает, а голова отчего-то начинает болеть. Большие тёплые руки аккуратно, почти невесомо дотрагиваются до холодного лица, чувствующегося на контрасте. Человек судорожно выдыхает от касаний к плечам, ровно переходящих к челюсти, а после, положив ладони на затылок, его резко прижимают к себе. Он плачет от эмоций, пальцами крепко вонзаясь в чужую толстовку. Хочет проникнуть насовсем в это горячее тело, насладиться теплом и забыться в этих объятиях. — Это не то, о чём ты подумал… Не то, я тебе соврал, слышишь? Я не мог не соврать, он меня убьёт. Он меня везде найдет. Везде! — торопливо, чуть не задыхаясь от смешанности урагана внутри себя, проясняет ситуацию. — Он убьёт… Вцепляется ещё сильнее в толстовку, словно хочет насовсем в ней спрятаться, лишь бы не встретиться глазами со своим страхом. Чужие руки слегка съезжают с прежнего расположения, переходя на лопатки. — Не бросай меня, умоляю! — Тиш-тиш-тиш, Арсений, тише, — отвечают ему спокойным голосом, но на конце всё равно чувствуется сквозящее напряжение. — Спокойно, объясни всё с начала. Без истерики, давай, успокойся. — Нет, я не смогу… Я не смогу. — Что за? — врывается в тишину его непонимание. Непонятно откуда свалившееся наваждение быстро сбрасывает, моргая пару раз и коротко мотнув головой из стороны в сторону. Неприятные ощущения всё ещё имеются, но хотя бы виски не режут. Антон хмурится, ребром ладони касается переносицы и начинает делать дыхательную гимнастику. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Это… это что-то странное. Произошло что-то странное. Антон наивно верит, что это лишь из-за накопившихся за последнее время нервов, дающих вот настолько правдоподобные галлюцинации и просто из ниоткуда. Ссылаясь, что как-нибудь потом с этим разберётся (читать: ночью в три часа с бессонницей и с навязчивыми мыслями), нажимает на злосчастное «вызов», практически не дыша. Тело холодеет, кофейное наслаждение не получается, а мягкость кровати под пятой точкой не спасает от неконтролируемого волнения. Горло, кажется, высохло. А что же будет? Что сказать? Так сразу — грубо, прямо или аккуратно, осторожно привести? Блин. Блинский блин — он ведь совсем не подумал о ходе своих действий! Эта странность воображения перед глазами слишком масштабно его сбила с пути, что теперь как полноценный болван сидит с согнутыми коленями и закусывает заусенцы, слушая, навострив уши, долгие тягучие гудки. Он должен был возглавить весь процесс, а не безуспешно поддаться ему и стать рабом. Альфа! Альфа, да, вот он! План рассчитывания на спасающую импровизацию отнялся так сразу, как прозвучало безжизненным женским голосом автоответчика: «номер не отвечает, вы можете оставить голосовое аудиосообщение после сигнала…». Шастун сразу повесил трубку, понимая, что это всё-таки лучший исход: выяснять отношения по телефону — это ещё тот гениальный подход к «идеальному компромиссу». Напридумывал, ёпта! Больше тридцати лет, а бездумные решения принимает как непутёвый подросток, впервые поссорившийся со своим партнёром. Выдохнув от медленно поглощающего напряжения, Антон вернулся на кухню, накинув сверху шёлковый халат, мягко оседающий на его тело, и решил позвонить Эду. Его привычка жаловаться другу останется неизменной, кажется, всегда. Нет, конечно, есть ещё возможность позвонить Варнаве, но не хочется тревожить подругу, которая наконец-то находится в отпуске после сложного трудового года. Она его не беспокоит во время его долгожданного отдыха, так почему же не соответствовать к этому? Пока идут плавные гудки на громкой связи, Антон берет два яйца из холодильника, включает газ и наливает внутрь сковородки кипящее масло. Появившуюся мысль о сделанном завтраке Арсения в первый раз он всячески игнорирует — и нет, он не пытается сделать ее такой же вкусной и аппетитной. — Алло? — раздается сонный голос после пяти долгих гудков. Совесть колет аккуратными толчками иголки по стыду. Ну блять, мог же бы подождать хотя бы до обеда! Сегодня же выходной. — Здорова, Эд, — с лёгким стеснением здоровается первым Антон, уже не шибко желая сетовать свои проблемы. — Извини, что беспокою в выходной, я, наверное, перезвоню? — Ой, Антон, а это не Эд, — отвечают ему мягким звонким голосом, и только после этого Шастуна озаряет, что голос принадлежит не Выграновскому, а Егору — возлюбленному друга. — Ой. — Неловкости появляется ещё больше. Ладно перед лучшим другом, но перед Егором… Он чуть не промахнулся и не разбил одно яйцо. — Да ничего страшного, — Егор хихикает, и не поймёшь, проснулся этот человек от звонка, или уже ни свет ни заря проделал множество дел. — Ты что-то хотел? Эд ещё спит, устал вчера суперски, я могу ему после передать, что ты звонил. Шастун ловко справляется с разбиванием яиц — желток не размазался по сковороде, а красивым кругом расположился посередине белка. Ес, трёхочковый! Он не безнадёжный потребитель ресторанный еды, навыки своими руками ещё остались! — Мхм, ну не знаю, я действительно с ним хотел поговорить об одном о… человеке, да, — Антон выдыхает, и чувствует как потеют ладошки. Может всё-таки дождаться пробуждения Эда? Или без стебных подколов спокойно обсудить все с Булаткиным? Булаткин был таким человеком… хм, своим. Такой, который в любую тусовку вписывается моментально, и нет какого-то значения, что он вообще не такого типажа людей — строгих бизнесменов (он вел у них корпоратив, и теперь имеет дружеские отношения), редко встречающихся гопников (старые друзья Эда, которые принимают его любовь как собственного, младшего, уважаемого брата), да те же женщины за пятьдесят (он также вел у их детей свадьбы, и теперь сам имелся сынком). Согласиться, нет? — Я его знаю? — тем временем задаёт вопрос Егор теплым голосом. В сей раз видно заинтересован, приятно. — Нет? Ну, наверное, — сомневается Шастун, задумываясь, что вряд ли «да». А после проявляются события прошедших дней. — Или да? Не важно, я так думаю. — Как скажешь, Антон. — В общем, ну, с чего бы начать, — делает коротко временную паузу, и под звук раскаленного масла и постепенно жаренных яиц продолжает. Ух, как тяжело всё-таки открываться, зная, что не будет последования стеба и, хоть безобидных, но шуток. — Мне очень сильно нравится один омега… И дальше следует немного сумбурная и несобранная речь, сбивчивый, но вполне последовательный рассказ о том, как всё было, не перебиваемо Егором по ту сторону телефона, и Антон с волнения и напряжения в голосе постепенно переходит в спокойное в плавное течение передачи краткой двухлетней истории. Только подумал не раскрывать сразу все карты, заменив Арсения на короткое «он». Рассказал, как влюбился в виде вылитого мальчишки, увидев в первый раз после собеседования с менеджером по персоналу. Как постоянно пытался на корпоративах привлечь внимание ненавязчивыми лёгкими касаниями, простыми беседами «Как вам, нравится корпоратив? Как относитесь к каким-то вечеринкам?», на что получил скупое «Все отлично, все нравится». Как недавно впервые добился какого-либо расположения за два года игнора (за разговоры-переговоры с Эдом он решил умолчать). И как они переспали. И как хочет… как там? «Поставить все точки над и»? Ну вот. — Эм, ну как-то так выходит на данный момент, — Антон чешет подбородок, смурно глядя в окно. Рядом пустая грязная тарелка от яичницы и вторая кружка остывшего кофе. Мда уж, пока рассказывал, уже и приготовить успел и поесть. Егор молчит с минуту, и кажется даже его дыхание не слышно. — Егор? Ты тут? — настороженно интересуется Шастун. Может не стоило было открываться? Репутацию себе подпортил? Что-то не так? Но все сваленные мысли быстро разбиваются об следующее: — Да, я тут, просто думаю, что сказать, — подаёт голос Булаткин, и Антон смиренно дожидается вердикта, — На самом деле ситуация неоднозначная, и я тебе советую не бегать вокруг да около как эти несколько лет, а все выложить. Трудно, не отрицаю, но и быть в недомолвках — это только попросту тратить твои альфачьи нервы. Как альфа, который был в прошлом с похожим партнёром в отношениях, — особо выделяет «с похожим в отношениях», — К ничему хорошему к этому не приведет. Какой бы твой этот человек не был скромным, вежливым, приличным и тихим, у каждого таятся свои черти в кромках души. — Понял, все понял, спасибо большое, что выслушал, — не притворно поблагодарил Антон, за это утро второй раз улыбаясь. Безусловно, какого же хорошего парня себе Эд отыскал! Если не друг и не Арсений, прикрепленный в самое сердце, Антон подмечает про себя, что непосредственно встречался бы с ним. А, ну и, был бы по альфам, а не по омегам. Ну это уже другая тема обсуждения. — Да не за что, — тем временем солнечно шелестит Булаткин, усмехаясь, — мне нисколько не проблематично помочь другу парня, тем более если он такой порядочный и приязненный альфа. — Да не смущай, — А румянец так и чувствуется на щеках! Антон проводит указательным пальцем по столешнице, взвешивая: оповестить ли Егора про недавнюю странность или стоит положить трубку? — Обязательно после расскажи, как прошло, — сквозь толщу раздумий продолжает Егор. Кажется, его белоснежная улыбка — а Антон ее не раз видел — технологически передается картинкой перед глазами. Настолько прям на поверхности чувствуется. — Хм, Егор, а тебя не затруднит, если я ещё чем-то с тобой поделюсь? Это разительно важно для меня, — Была не была. Яркий светлый альфа к себе необычайно притягивает и пушит доверием эту весьма неизведанную нынче странность понять. — Без проблем, слушаю. — У тебя было такое, чтобы… Господи, как же это описать то ещё, — концовку с «чтобы поехавшим не посчитал» Антон лучше оставит при себе, — Эм, галлюцинации, я так понимаю? Мхм, лучше думаю «наваждение» сюда подходит. Если наглядно, то представь, как ты сидишь, занимаешься своими делами, и тут бац перед глазами какие-то события показываются с твоим участием! Чтоб вот все с конкретикой, видишь и слышишь, действуешь ты в конце концов. И следом все резко исчезает, словно и не было ощущения былого? — заканчивает с вопросом. Реально странно звучит, не пора ли лечением заняться? Может быть, какие-то психические нездоровые склонности у него из-за нервов начали выявляться? Эд, если был бы сейчас первоначально, точно посчитал конченным. По-Варнавски звучало бы «Ты напился шоль?». И Антон никак бы не был оскорблен, всецело согласился с высказываниями! А Егор что? — Интересное… событие, — как можно мягко выражается Булаткин, и Антон никак не против. Одним словом хуйня на постном масле, не иначе. — Смотри, ты сначала хотел взять галлюцинации, но после передумал на наваждение. Я считаю, что как бы то ни было, значения почти сходятся, но все равно различаются по форме. Галлюцинации у нас — ложное восприятие, принимаемое за образы реальных предметов, а наваждение — это твоё представление о чём-то или о ком-то, которое существует только у тебя. И порой сильно не совпадает с действительностью. У тебя все само собой, само пришло — ушло, и ты ещё играешь роль. Я бы привел сюда логичный вариант, как «воспоминания». Что? Воспоминания? Какие вопросы? — Воспоминания? — хмуро повторяет Шастун, ненароком сильнее сжимая телефон в пальцах. — Они что, сами приходят и уходят? Так наглядно? Прям перед твоим носом, а не в голове? Чутка фонит раздражение, Шастуна потихоньку начинает бесить эта недосказанность происходящего. Егор на фоне затихает, и Антону всё-таки стыдно — тот и выслушал и мнение дал, а он тут срываться на нем хочет. Нет. Так не надо поступать. — Извини, Егор, просто все навалилось так, ещё и с Арсением сложности, не могу уже, — выдыхает Антон, становясь нежнее в голосе. — Спасибо. — Да ничего, у всех бывает. Я наверное уже буду отключаться, есть парочка нерешённых дел. — нынешние теплота и добродушие нисколько не прячутся в тени, и остаются также передаваться через экран. Они прощаются, Антон убирает телефон подальше, рассматривая невидящим взглядом поверхность столешницы. Руки на подбородке, локти упираются в твёрдость мебели, а правая нога чутка выбилась в свой пляс — дрыгает. На уме вертеться это Егорово «Воспоминание». Какое? Его? Прошлого? Или расстройство деятельности мозга у него впрямь обнаруживается. А вдогон… Почти зима, а если точнее, ноябрь. Снежинки неторопливо и грациозно спускаются с неба красивыми поворотами туда-сюда. Холодно. Ветер дует пронизывающе и бесстрастно, никого не щадит этим промозглым холодом. Чуть ли не сносит с пути. Выглядит как упёртый баран. Альфа и омега сидят на мягких красных сиденьях со спинкой, укрывшись от ноябрьской разыгравшейся погоды в кофейне. Рядом снуют многочисленные посетители, переговариваясь. Кофейня большая и до одури теплая. Альфа почти касается своим бедром омежьего, от чего последний покрывается лёгким небрежным румянцем. Он пытается незаметно отодвинуться, но альфа проворнее его — двигает рукой за плечо в два раза ближе к себе, чем было до. — Мхм, — невольно вырывается у омеги со вздохом. Он поднимает голову и смотрит налево, стеснительно спрашивает. — Может, лучше поудобнее сядем? — и ищет глазами тех, кто на них как-то смотрит. — А тебе разве неудобно? Мне вот лично удобно, ещё как, — усмехается альфа, и от этого его кудрявая копна недолго подпрыгивает. Арсений засматривается на это движение, и от услышанной повторной усмешки — спалился, блять, — моргает пару раз, откладывая созерцание красоты. — Нет, почему же, мне удобно пока. А вот принесут еду, как есть будем? Может, лучше отодвинемся? Или давай я вообще на противоположную сторону сяду, чтобы глаза в глаза было, — он только собирается стать, как чужая рука тяжёлой хваткой за плечи опускает моментально обратно. — Ой. — Арсений, — Антон пальцами поднимает подбородок омеги, и смотрит прямо на него, вынуждая взглядом успокоить скачущую нервозность. — Мне рядом с тобой всегда хорошо. И не важно, какая поза, какая обстановка, слышишь? Услышь, пойми, и не надо никуда пересаживаться. Руку уберу, не парься, будем кушать без отвлекающих факторов. Арсений понимающе угукает, и альфа вправду убирает руку, подзывая к себе официанта. Он незаметно прикладывает костяшки к щекам — «не важно, какая поза», Арсений честно не про те позы думал! Прикладывает костяшки и от этого тихонько шипит. — Арс, Арс, — слышится совсем вблизи, около левого уха, и Арсений, не успев опомниться, чувствует, как его за рукав тянут. А после чувствует потяжелевший взор. Только не говорите, что… — Что это? — Антон указывает большим пальцем на задравшийся рукав, где виден небольшой, но в меру синяк. Снова. Снова. — Антон… — Блять, — в сердцах матюкается Антон, когда все заканчивается, и глаза снова видят очертания квартиры. Стукается головой о столешницу, игнорируя мгновенную пульсирующую боль во лбу. Опять. 🖤🖤🖤 Арсений выходит из транспорта абсолютно пустым. Ноги успели согреться в обогревающим салоне, но как только парень сделал с десяток шагов, моментально начали потихоньку мёрзнуть. Арсений тихо выругался про себя и со спрятанными в карманах руками быстрым шагом направлялся в сторону ближайшего магазина. Попов был рад, что автобус оказался полупустой и наполнился большинством юных омег, средненьких бет, парочкой пожилых альф. Никаких проблем и лишних мешающих взглядов на омегу, сидевшего в разгар течки в салоне. Мысленная благодарность стареньким альфам, что просто отходили подальше и никак не рассматривали, обозначая этим упрёки. Ладно на улице — там ветер более смягчает запах, не выражает более насыщенным и ярким, быстро теряется. Во время недолгой поездки обнаружились ночные сообщения Оксаны, наполненные беспокойством и непониманием о местонахождении друга — он так и не предупредил о своей проблеме. Попова бы била крупная совестная дрожь, если не последнее отправленное «Надеюсь, у тебя все-таки все хорошо, и мне не придется биться в истерике, а после найти в какой-то подворотне. Твоего Антона засажу нахуй». Тут вышел лёгкий смешок, помогавший избавиться от нахлынувших апатии и усталости, а сердце стремительно забилось от «твоего Антона». Да не его он, блять, сколько можно! Арсений ответил, как только прочитал, успокаивающим, но тем не менее извинительным характером «Прости пожалуйста, случился вчера некий непредвиденный конфуз, но со мной сейчас все хорошо. Не волнуйся, скоро буду и все обсудим». Ну как с ним все хорошо… Относительно так и есть, но надоедливая снова текущая смазка по смятым брюкам портит равновесие полной убедительности «у него все хорошо». Течка все напоминает, не даёт выкинуть вчерашний вечер и сегодняшнее утро. Именно течка дала приспособиться к решению проблемы, отдать себя беспамятству. Зря все это он затеял. Ой зря. Надо было всё-таки идти вчера в спальню, не к нему. Не к нему. Наверное, Антон меня теперь ненавидит, если увидит, что я ушел. Как я говорил когда-то? Боюсь, что поматросят и бросят? А сам я чем лучше тех ужасных людей? Арсений потёр ладонью потекшие на холоде сопли и зашёл в магазин. Он с удовольствием проникся теплотой, помчался поступью ко всяким сладостям. Нужно отблагодарить Оксану за выручку не одним «спасибо», его на хлеб не намажешь, а сыну в знак вины за такое частое отсутствие. Попов же видит — Тёма скучает. Сыну нужен папа. И отец, ну это запретная тема. А вдруг Антон меня уволит? До такого же не дойдет, нет, не надо, прошу, и так уже с одной поперли, куда ещё! Арсений взял пачку вафель с клубничной начинкой и два киндера. Ну выбора у меня не было все равно, на полную ставку работать могу, и то спасибо, что взяли временно. Получается, нашли сотрудников. Куда устраиваться? Уборщиком? Надеюсь, там график удобный будет… Попов хмуро взглянул на целующихся альфу с омегой около безлюдного отдела с напитками. Ну не здесь же со своими лобызаниями! Какое-то уважение к людям должен же иметься! Особенно к грустным одиночкам, важная категория как бы. Арсений проглотил в себя назойливое строгое (в жизни было бы пустым писком, но в мыслях он их жёстко отчеканил) «Прекратите». Единственное, почти смутился факту, что у альфы — светлые вьющиеся волосы, прям в точь как у Антона. Антон-Антон-Антон! Спасибо, что омега оказался длинноволосым блондином. Как же мне вести себя в понедельник? Обычно, показывая, что ничего не было? Он же, я уверен, вызовет к себе. Всегда такой, пытливый до информации. Все нужно знать, все контролировать. Но, кажется, с Арсением Антон все эти принципы неумело теряет.🖤🖤🖤
Арсений зашёл в родной дом, ноздри сразу расширились от привычного запаха, который давал беспокойным мыслям уняться и уступить дорогу долгожданной безмятежности. Повесил верхнюю одежду, надел тапочки, сразу отмечая — Оксана на кухне. Из гостиной слышался звук телевизора — сын по-любому там, проснулся уже. Кухонная дверь была приоткрыта, слегка дёрнув, Арсений увидел вполне чем-то счастливую довольную девушку, сидящую за столом и что-то печатающую. Но радостный запал в телефон быстро утратился, как только Суркова увидела друга. Она убрала телефон, подскочила и с выходом приобняла. Что тебя так помогло осчастливить? Не мое дело, прекрати. Сама расскажет. Волновалась, тревожилась, хоть и прочитала его сообщение с ответом. Арсению стало неловко от подобной реакции — не привык к чужой сентиментальности, но ответно положил руки на лопатки. Стоял в носу запах альфы, коленки чуть подогнулись — ебаная природа. — Боже, ну наконец-то ты пришел! Замёрз? Чай будешь? Чайник как раз согрелся, только переодеться надо для начала, расскажешь, что там у тебя опять случилось, — мамой-наседкой руководствовалась девушка, поглаживая по плечам. От такой кипящей заботы сердце сделало в который раз ебейший ебоньк. Дышать стало почему-то легче. — Извини ещё раз, пожалуйста, — с виноватым тоном произнес Арсений в глаза, отстраняясь, — Я взаправду не хотел, чтобы все так вышло. И ответить забыл, ну там все весомо, прости! — Тих-тих-тих, дорогой, — Оксана положила указательный палец на губы, дав замолкнуть. — Паники нам сейчас не надо, переоденься, с Тёмой поговори, после уже все расскажешь, все обсудим. Арсений кивнул и вернувшись с коридора протянул с робкой улыбкой купленные магазинные вафли. — В отметку прощения, — кратко пояснил. — Господи, Арс, — девушка закатила глаза и явно хотела показаться строгой по отношению к такому действию другу, мол «ты сейчас серьезно что-ли?!», но таки уголки губ одобряющее поднялись. Взяла вафли. — Иди уже давай, я пока чай сделаю, — Арсений хотел, уже пойти, но был остановлен. — Стой, погоди-ка. — Да? — он обернулся. Оксана осмотрела его задумчивым лицом сверху до низу, принюхалась и после расширила глаза. Жопа сразу почувствовала неладное. — У тебя что ли течка? — неверяще. Ох ё. Попов пристыженно опустил глаза, ситуация без четких объяснений выходила за грань возможного — ночь, нет ответа на сообщения, а ещё и течка. Хотя почему за гранью возможного… Эта грань-таки, и случилось все некстати. — Запах насыщенный, да? Я обязательно подавительные выпью, извини, пожалуйста, — Омега совсем не подумал, что хоть мужчина-альфа, хоть женщина — результат реакции на течку неотличим. — Я жду все подробности, что у тебя было за происшествие, — серьезно настояла девушка, было видно, как она старается глубоко не дышать. И Попов ее мнение разделяет, сам бы так реагировал. Арсений опять обошёлся кивком и поспешил в гостиную, прихватив из куртки киндеры. Переоденется в домашнее и все остальное — потом, сначала нужно извиниться перед сыном. Оный нашелся сидящим на диванчике, мирно рисуя простым карандашом что-то на бумаге. Позади него выглядывали лежащие остальные цветные карандаши. Омега сдержал порыв милоты и мягко подошёл к сыну. Такой прекрасный, мхм, тихий. — Тем, привет — негромко позвал Арсений, присаживаясь рядом. Маленький Попов в два счета повернулся к нему, откладывая все в сторону. — Папа! — радостно воскликнул мальчишка, запрыгивая на колени к родителю и обнимая за плечи. Немаленький вес тела оказался на нем, сдавливая бедра, но Арсению было все равно: в такие моменты не хочется обращать внимание на всякие мелкие недостатки, а насладиться обществом любимого человека. — Ты где был? Арсений с лаской легонько поправил завивающиеся светлые волосы, поцеловал в лоб. Пахло уютом, непорочным запахом. — Я на работе был, малыш, прости, пожалуйста, что так часто оставляю с тетей Оксаной, но по-другому не могу я. Ты меня простишь? — с полным трепетом. Если сын начнет ругаться и возмущаться… — Конечно, папа, я тебя прощаю, — запросто отвечает Артем, слезая с колен. Такое поведение ребенка подозрительно. Тема выглядит каким-то воодушевленным что ли? Что заставило прогнать хмурые пасмурные тучи и дать намек на просвет белоснежных кучерявых кораблей? Арсений решил не торопиться с извинительным подарком, оставив на спинке дивана, сел совсем близко, не видя, что сын рисует — повернулся спиной, наклоняясь с отращенной челкой. — Тем, а что ты рисуешь? — настороженно, но участливо интересуется Арсений, кладя ладонь на спину. Мальчик ничего не ответил — пару раз чиркнул карандашом, повернулся, демонстрируя свое детское художество. На рисунке был изображен, если так понять, человек — палка плюс палка плюс кружочек — с кудрявыми медными волосами в темном… пальто, получается? Верхняя одежда, в общем. Штаны, ботинки большого размера — прям как у байкеров. При этом, нарисованный неизвестный человек был достаточно высокого роста, а глаза вышли зелёным широколиственным лесом. Некоторая часть пазла начала выстраиваться, как из популярного тренда, но Арсений понимал — это играется сугубо его бессмысленное воображение, держась на поводу всех тяжёлых дней рядом с мужчиной, который так похож на этого улыбающегося человечка. Я просто устал, просто устал. Надо отдохнуть. Это просто совпадение, такое же бывает, Артему захотелось разукрасить волосы и глаза именно этими цветами. Да. Противоречие всё-таки саднило губу — Арсений чуть куснул, рассматривая черные линии с неровными человеческими пропорциями. Выждав пару секунд, ласково произнес: — Вау, дорогой, а кто это у тебя такой? Артем посмотрел на свое творение, раздумывая. Упорно. Прям упорно. Фух, сам не знает? Это было лишь выжиданием перед выстрелом. — Антон, — скомкано пробормотал Артем, информируя и не убирая взгляда с рисунка. Лицо кричало о сомнении правильности сказанного, но сделанное не убрать, воротить не получится. Ведь Арсений уже услышал, принял информацию в свою голову, которая — безусловно — останется у него на ближайшее время почетным членом не успокаивающихся мыслей надолго. Что?! В смысле Антон?! Нет-нет-нет, мне послышалось — мне же послышалось? Ну нет, это всего-навсего левый Антон, так похожий на Шастуна, да и все. Ведь так? Не так, нет. Артем же не смог бы как-то встретиться с ним? Оксана, я всегда рядом, такого не могло быть. Отставить мешающую панику, Арс, отставить. Как там Позов делал, вдох-выдох, холодная голова. — Антон? — фальшиво держал на лице спокойствие Арсений. Артем молчаливо кивнул, забирая рисунок. Что сказать, что сделать, что предпринять правильно? — А почему ты решил его Антоном назвать, имя понравилось, где-то услышал? В садике, в группе вроде никого не было с таким именем… Ходил пока удачливо по минному полю. Но не было надежды на спасение — слишком плохое предчувствие оседало на плечи. — Просто, — односложно ответил Артем, пожимая плечами. Спокойно, слишком спокойно. А Арсений теперь не спокоен. Он втянул глубоко воздух, пытаясь утихомирить натянутые нервы и приближающуюся истерику. Много, много накопилось. — Сына, ты что-то от меня утаиваешь? — ласково, безмятежно — только бы не спугнуть, испугать, закрыть доверие. Арсений видел — четко попадалось на глаза — как омега тяжело думает. Задумчивый, с поджатыми розоватыми губами. Рисунок мнет и мнет. Артему хоть и было свойственно быть отстранённым, но родительское сердце не обмануть. Совсем плохо дело, все совсем не похоже на простого выдуманного Антона. Обоюдная взаимная радость сменилась боязнью открыться, сказать: «Тут вот…». — Нет. — Ты врешь, — вылитая констатация. — Да, — что и требовалось доказать. — Почему? Секунда, тридцать, минута. Две. Полное молчание и такое же виноватое, теряющееся в сомнениях лицо. Голубые глаза бегают куда угодно, лишь не на Арсения. Почему ты такой тревожный? Он боится меня? Что случилось? Что случилось с ними? Арсений видит в сыне себя, себя из прошлого — такого маленького, но резко повзрослевшего не по годам, беззащитного и одинокого мальчика. Трогающий своей ладошкой холодное окно, тонущий в этом затягивающем страхе — ты один, тебя никто не поймет. Никому не нужён. Он несколько раз моргает и понимает, что все не должно идти в такую ужасную сторону. Не нужно быть назойливой мухой. Гадко, гадко от себя с таким напором. Не надо заливать свои проблемы на невинного ребенка. — Ладно, иди сюда, — омега примирительно выставил руки в стороны, вкладывая в улыбку все свое прощение. И получает теплые ладони на своих плечах, а в носу — любимый запах. И никаких представлений, что сверху их обоих накрыло зонтом горячих медвежьих объятьях.🖤🖤🖤
Понедельник. Полный день уныния, особенно если ты в течке — подавительные да и только, но смазка совсем эгоистично течет и течет. Пришлось надеть специальную пробку, выдохнуть (с такой жизнью нормально спокойно не надышишься) перед зеркалом, приговаривая пустое нелепое: Все будет хорошо, все будет хорошо. И отправиться отдавать заявление об увольнении по собственному желанию. Хах, конечно. По собственному желанию, блять. Желание! Желание, когда ты буквально эту работу вырывал для себя как единственный оставшийся, светящийся, притягивающий к себе бриллиант. Когда у тебя рядом новая появившаяся спасающая подруга, а зарплаты хватает лишь на все нужные траты, которые помогают не сдохнуть в этом отвратительном положении. Естественно, собственное желание. Арсений вышел на нужной остановке, ноябрьский ветер пытался сбивать с ног, пугая своим холодом в лицо, но было все нипочём: проживая большую жизнь в Сибири, такая погода, как летом, для центральной России двадцать два градуса тепла. Главное, тепло одеться. Излюбленный свитер под курткой греет его тело, но, к сожалению, не может обогреть со всех сторон замерзшее сердце — заперто, закрыто от чувств. Арсений так надеется. Арсений так думает и считает. Мысли в воскресенье сожгли все эмоции. Сейчас остался только временами колющий осадок. Осадок так не вовремя вышедших чувств сидит внутри бок о бок с незабываемым событием с той самой остановки, откуда прошли две женщины. Арсений всё-таки не смог замять услышанные слова, исходя из этого тяготения в уверенности, как у него с памятью все в порядке — саднило достаточно глубоко и обширно. Он не мог допускать возможность аварии, куда ненароком вляпался, вследствие чего — травма, амнезия, гудбай воспоминания той жизни. Не мог допускать возможность, и стоило только, уставившись в воскресенье пустым безразличным взглядом в попавшуюся точку на полу, начать перебрасывать воспоминания, тяготения отступали — Попов скрупулёзно расставлял все по полочкам в слаженной позиции, и никаких пропусков и сомнительных факторов не имелось. Все было настолько четко, настолько безошибочно, что тяготения отступали. А скребущее волнение под сердцем, как он что-то упускает у себя из виду — нифига не отступало. И это гложило сильно, как дёготь в меде. Иметь ощущение недостатка — иметь скоро нагрянувшие плохие (?) новости. Ну или Арсений в своем любимом драматизме преувеличивает. Даже если и так, то предупрежден — значит вооружен. Попов зашел в заведение, оставив верхнюю одежду у Оксаны, моментально направился в кабинет к Белому. Он никак не злится, не имеет негодование — условие было работать на неполной ставке до наконец-то найденных официантов на полную. Раз уж нашли, то чего теперь пускать когти? Рано или поздно это всё-таки неминуемо произошло бы, отрицать очевидное — полная наивная ахинея. Мальчик не маленький. Вместо злобы и обиды имеется лёгкая грусть — к месту душа прикипела. И не из-за сплошных удобств (хотя они недалеко и ушли), а лишь из-за летающего умиротворения вокруг. Если не считать Белого, который с самого начала пускает отталкивающую пугливую ауру, то вполне неплохо. И люди за все время попадались адекватные, не опустившиеся в хамство грубияны, ведущие себя не хуже уличной орущий дворняги. Бары с такими людьми имелись около дома, жутко. Как там вообще работают? А куда же теперь идти-то? Всерьез, в дворники? Полы мыть в каких-то зданиях? Куда его возьмут-то? Без дополнительной второй работки не видать Арсению нормальных успокоительных, подавительных. Еженедельных встреч с психологом, который как раз-таки эти необходимые препараты и достает! Специальные для него, Арсения, заграницей. Без всего он не сможет нормально продолжать функционировать, тут и надеяться на чудо Всевышнего не нужно — все лежит яркими буквами на поверхности. Черт, я же ей так и не ответил. Надо обязательно сегодня дать ответ. Ну откуда возьмутся лишние деньги, чтобы на все хватило? В моих запасах сейчас, наверное, эм, вроде где-то хватит на успокоительные и два сеанса к ней? Может, попробовать договориться с ней? Вдруг встанет в мое нынешнее положение… Арсений поднялся на нужный этаж, держав в руке свой листочек, с убивающим на все надежды здесь остаться: «Прошу уволить меня по собственному желанию с именуемой должности». Закусил губу от резко спустившегося на плечи беспокойного напряжения — кабинет Руслана совсем поблизости, выдохнул для притупления. Соберись, соберись. Сегодняшним утром пришлось написать лично Шастуну в сообщения о предупреждении, что придет на работу на несколько часов позже. Большой печатающий палец тогда не хило так подрагивал — казалось бы, словно из-за его побега (можно ли его считать именно так?) с телефона сейчас выпрыгнет суровый бескомпромиссный начальник и утянет своими мощными лапами в свое логово для выяснения отношений с не очень добродетельным тоном. Что-то не понравится — расстрел. Ебучая заострённая острота к драме и тревожности. С этим придется также обговорить с психологом на следующей сеансе. Раньше хоть поменьше так тревожился, сейчас что-то похуже стало. Шастун, кстати, ответил весьма приемлемо, и доброго утра ответного пожелал, все никак не походило на субботнюю катастрофу и панические мысли Арсения на их последующие взаимодействия. Душенька заигралась как по щелчку пальцев, но мозг молниеносно все потуплял — отставить чувства. Арсений дошел до двери, он знал, что Белый там, сидит наверняка за своим монитором, кофе свежее рядом находится — сейчас девять часов утра, а в такое время всегда стоял запах бодрящего напитка. Витавшее сковывающее тело напряжение все не уходит. Ну ладно, хватит себе чушь выдумывать, емае. Арсений робко постучался, приоткрыл дверь. А после — взаимное приветствие, осмысление, что все так и было, как он и представлял — монитор, перед ним сидящий Белый, на темном столе кофе. Карие глаза, следящие за ним с момента входа сюда, где оседающая накаленная атмосфера со всех углов и самых микроскопических невидимых точек, натужность в поведении с обеих сторон. Ну у Руслана так особенно: непостоянный, какой-то игривый в действиях. Походка от стула к краю стола воодушевленная, хитрая, неоднозначная. Не подходи ко мне близко! Не смей! Ты же мог сидеть, зачем вставать-то? Все как-то непохоже на обычного хмурого недовольного начальника, словно тот непрерывно жует во рту не любимые говяжьи котлеты (он как-то сам случайно вбросил), плескаясь одновременно слюнями жгучей пылающей недоброжелательности. Обычно лишь строгий взгляд бесстрастного лица, красноречиво обещающий мучительную смерть за любые попытки релиза как-то идти ему наперекор. Сухие деловые разговоры, решение важных вопросов, цоканье на безалаберных сотрудников. А сейчас… двойственный в своих движениях, вороватый во взгляде, плутоватый в улыбке, изворотливый в речи: — Арсений Сергеевич, — нарочно выделенное «Сергеевич» тошнотворно скапливается во рту на языке. Арсений из-за всех стараний пытается не сморщиться — какой он, нафиг, по отчеству звучит. — А вы… Не продолжает сразу — тянет намеренно. Что я? Господи, не томи! Забери просто мое заявление для издания приказа об увольнении. Попов не размышлял, почему передает документ непосредственно самому начальнику, а не в отдел кадров, ибо сам Белый сказал — так тоже считалось. Но сейчас здесь не чисто. Что ты задумал? — Что я? — Арсений сохраняет невозмутимое лицо, пряча чутка дрожащие пальцы за спину. Как бы то ни было, Руслан — альфа, он — омега. Весовые категории различимы, придется на всякий пожарный бить в пах, если будет все хуже. Ну а пока все относительно прилично, может быть, чушь выдумалась? — Вы точно хотите взять и уйти? Простите? — Простите? — первая мысль льется в речь моментально. Нет, если Белый решил смилостивиться и оставить его, то он даже не против, только — не чисто. Совсем не чисто. — Я тут наблюдал за вами тайком с самого начала вашего вступления на эту работу, и заметил одну интересную вещь… — деловито передает информацию Руслан, делая глоток своего кофе, указательным пальцем касаясь лежащего на столе заявления. Какая ещё, мать его, информация? Я так и знал, я так и думал. Непростой он альфа! Арсений нахмурился. Незаметно отошёл на один шаг назад, собираясь быть готовым к побегу. — Какую в-вещь? — голос на конец предательски сорвался со своей спокойности, выдавая себя. Была тяжесть на языке — будто приклеился к небу, странный привкус во рту. Белый ответил с отвратительной ухмылкой, показывая свою удовлетворенность отмеченным результатам наблюдений. — А то, что вы, Арсений, — альфа отложил бумагу, передвигая на прежнее место. Поставил кружку, — несомненно подвергаетесь изнурительной хлопотной бедности. И ладно бы только вы страдали одним омегой, — Чужой шаг вперёд с гадким прозвучавшим его полом, под собственный шаг назад. — Ну и у вас, оказывается есть ещё и сын, совсем мальчишка юный, ангел во плоти, не слышно и не видно, когда тут находится. Дьявол. Арсений молчал, он терпеливо ждал продолжения, чего ещё нарыл Белый про его личную скрытную жизнь, попутно размышляя, чего хочет он этим добиться — поиздеваться и самоутвердиться, что он такой богатенький альфач? Просто рассказать без какого-либо подвоха и тайного смысла? Нет, не бывать. Или в этом таится что-то худшее? Белый, видно, безошибочно просек Арсеньеву тактику. — Я думаю, что всё-таки в таком мире, даже спустя множество веков к лучшему совершенству эволюции, не остаётся один простой факт: тяжело растить ребенка в одиночку омеге в Москве, не имеющему хорошего высокого заработка. Я правильно мыслю, Арсений Сергеевич? — ухмыльнулся альфа. Ах какие же вещи некрасивые говорит, а на лице — ни капли малейшего сострадания! Правильно, блять, правильно мыслишь. Но никогда не поймёшь правильно, каково это — быть отцом-одиночкой в мире, где даже при хороших демократии и равноправии есть страх столкнуться с ужасной стороной сильного пола в гон, пока тебя будут ломать по кусочкам в физическом и моральном планах, ребенок дома в тепле даже не будет думать, какие всё-таки проблемы свершаются. Не поймёшь, каково это — не иметь возможности вкусить сладкие плоды этой жизни, потому что твой максимум не вкусить, а закусить губу от горькой обиды, что все сложилось именно так. — Да, — сквозь зубы выдавил Попов, рассматривая паркет кабинета — нет никакого желания смотреть такому человеку в глаза. — К чему вы клоните? Закончи уже свой план и ломай до конца, урод. Давай! Ломай! Продолжай! Белый неожиданно замолчал, лишь также не спускал с лица ухмылку, которую-таки и хотелось стереть — только бы не видеть бесящее самодовольство над своими действиями. Мужчина делал шаги вперёд, Арсений по инерции назад, пока — как банально — не упёрся спиной к холодной обнадеживающей стене, дающей понять: или смирись со своим положением, или же беги отсюда к чертям. Арсений выбрал первое. Бежать и бить в пах идея завлекающая, но последствия после — никак нет. Неведомо, что будет делать Руслан, пустой ноль гарантий категории «забыли, прошли». Остаётся прижиматься спиной с колотящимся во всю дурь сердцем в грудной клетке, отдающим в ушах, скрестив пальцы, и молиться, что все плохое — очередная выдумка, и альфа ничего не предпримет. Слишком самонадеянно. Руслан подошёл совсем близко, стук каблуков прекратился, а впереди теплое чужое дыхание, которое ничуть не позволяло успокоиться хоть чуть-чуть и унять дрожащие пальцы. Очень знакомо, напоминает до вселенского ужаса события, желательно которых бы не существовало вовсе. Появившаяся дымка заслонила его глаза неприятным представлением. Пред ним сейчас не бывший (ну почти) начальник, а отвратительный инфернальный человек из его прошлого. Также омерзительный взгляд, покусанные губы собственными клыками, глаза, не имеющие отношение к слову «человечность». Уйди, пожалуйста, уйди! Я бежал оттуда не для того, чтобы видеть тебя и здесь. Дыхание участилось до сумасшествия, как у спортсменов по кроссу, но вскоре дымка мгновенно — как и появилась — исчезла, и впереди белое с изъянами лицо Руслана. Он смотрел прямо в его глаза, не отрываясь. Арсений тем временем уткнулся взглядом упрямо в чужой воротник рубашки, не осмеливаясь поднять свою голубизну. Он боялся пошевелиться, с опаской ожидал дальнейших действий, слов. Оный медленно, еле касаясь, провел тонкими холодными пальцами по его щеке. Арсений непроизвольно вздрогнул, сразу «покрываясь» замёрзшим недоступным льдом. Его во всю изучали. Господи, спасите. Язык словно высох, слова застревали в горле. Интересно, если он спасительно во все горло заорёт до того момента, пока его больно не прибьют, кто-то успеет прийти? — К чему я клоню, Арсений Сергеевич? — напомнил недавний вопрос Руслан, ладонью левой руки около плеча омеги упираясь в стену. Пахнет провалом. — Вы никогда не желали покончить раз и навсегда с этой бедностью, хм? — начальник прищурился, вглядываясь в лицо, искал в нем ответ. Конечно, конечно, ёпт твою мать, мечтал! А кто в его положении не будет мечтать? Только куда все катится, Арсений не понимает. Выстрелившая мысль пытается пробиться, но парень настоятельно запечатывает ее обратно. — Желал, Руслан Викторович, — наконец ответил Арсений, облизав засохшие губы, и в его голосе отображалось все возможное волнение. Начальник внимательно проследил за мелькнувшим языком. Блять. — Так почему же не воспользоваться случаем? — услышал совсем близко с ухом, лба коснулись, защекотали кончики не своих волос. Выстрелившая мысль теперь снова осознаётся в голове. А дальше все как в тумане, в самом большом ужасном кошмаре: вот чужие неприятные руки лезут к нему под свитер, касаясь оголенной кожи под отрицающий вздох и ерзанье. Идут напролом к соскам пальцами одной рукой, второй сковывая руки. Настойчивым поцелуем лезут в рот пытающегося заорать для помощи Арсения. Теперь мычащий, не имеющий возможности сбежать, он пытается оторваться, но как только это удается, его снова втягивают в вещь, от которой тянет стремительно блевать. О нет, его что, второй раз… Лёгкие горят, грудь неприятно ласкается и сжимается под напором, руки отдаются болью в сильной схватке, ноги еле держатся, чтобы не упасть, стукнуться коленными чашечками о твердый пол. А в голове — Шастун. Такой теплый и мягкий уголок, к которому так тянет и тянет. Арсений пытается представить вместо так низко упавшего в его глазах Белого — Антона Андреевича. Нет, просто Антона. Того, кто совсем недавно его так нежно и ласково любил, нежил, убаюкивал в своих горячих надёжных объятьях. Арсений вспомнил вчера все, что было той ночью. И хочет забыть все, что будет этим утром. Только пусть, пожалуйста, будет не на сухую, Арсений мысленно на коленях умоляет. Как же он после на работе появится… А как в глаза Антону-то смотреть после такого? Грязный и испорченный, тьфу ты, а не любимец. В глазах большущая темнота неизбежности событий, уже в ушах стреляет про не спасение и в упад его уважения к самому себе. Ничтожный. Не может что-либо предпринять, спасти свою шкурку в руках очередного павшего альфы. Может только мычать в продолжающиеся поцелуи, куда настырно лезут языком во внутрь, сжиматься от непрекращающихся отвратительных прикосновений к своему телу, чувствовать, как немеют руки в этой крепкой схватке. И слышать: — Потише, омежка, нас же не должны услышать, ведь так? Ты же хочешь выйти из своей бедности, дать сыну хорошее будущее, а не старую грязную коммуналку? Хочешь сохранить эту никчемную работу? — ядовито плескается Руслан, лезущий к ширинке его брюк. Носом на секунду притрагивается к шею. — О, да ты ещё и в течке, мой дорогой, прелестно. Арсений лишь в ответ неразборчиво мычит, на самом деле он отказывается, лучше жить в бедности, чём в испорченной чести, но Белый расценивает все как всегда по-своему. — Хочешь, и без твоего мычания вижу, что хочешь, — скалится, зубами кусая щеки, шею. А после резко и непредвиденно опускает на пол. Арсений стукается коленями, те издаются болезненными пульсациями. Он хочет поднять голову вверх, на Руслана, но чужая рука тянет его за затылок, жестко направляя к паху. Волосы не отпускают, удерживая от побега. Нет-нет-нет! Только не это! Он так это ненавидит! — Пожалуйста… — на одном дыхании мольбой, всё-таки поднимает слезящиеся глаза со всхлипом, руками хватается за чужие крепкие бедра. Арсений только сейчас понимает, что безудержно плачет от своего положения. Слёзы медленно текут по щекам, теряясь в задранном свитере с расстегнутыми штанами. — О, так вот как ты хочешь мой член, да, Арсений Сергеевич? Течешь уже, наверное во всю? Жалкий омега, — слышится сверху самодовольно. Опять. Опять. Он хочет к Антону! К любящему невероятному Антону! Вернуться в ту ночь и познать, что такое любовь, забота.Звякнет пряжка ремня, значит игра…
Арсений уже не надеется на какое-либо спасение. Не надеется, альфа могучий, сильный, он не выиграет в этом бою. Перед ним спускают замок вниз, тянут вперед, к нему, и Арсений второй раз понимает: он плачет уже навзрыд. Вот так, навзрыд. Слезами «заливая» пространство, вдобавок наполняющееся громкими шмыгами носа и продолжительным криком, куда никто не придет. Не надеется, когда чувствует, как его мстительно без капли сочувствия бьют по щекам, заставляют взять в рот, пока тот противиться из-за всех сил. — Сучка дранная, возьми уже! — грубый злой тон начальника только сильнее даёт литься слезам. Не надеется. Но… надеется, когда уши, сложившиеся в трубочку от криков альфы, неожиданно различают злобный предостерегающий тон другого альфы: — Что здесь происходит?! Стоп. Погодите. Это… Антон?! Арсений не верит услышанному собственными ушами — моргает множество раз влажными мокрыми глазами, поворачивает голову в сторону звука и видит стоящего статного Шастуна в костюме, наблюдавшего за представшей картиной: на коленях плачущий его подчинённый, его Арсений, перед раздетым Русланом! — Антон Андреевич, вы что так нежданно… — начинает нести лепет Белый, — они знакомы? — но строгий голос Шастуна его моментально прерывает: — Я, блять, спрашиваю, что здесь происходит?! — орет точно на альфу, но мягко звучит в голове для Арсения, на которого сейчас смотрят малахиты и получают в ответ токмо хрустальные лепестки слез на глазах. Я не верю, я не верю. Арсений, используя момент отпустившей хватки, не дожидаясь, срывается в бег. Заворачивает за Шастуна молниеносно, прижимаясь замоченной щекой к горячей, широкой, непоколебимой спине — его защита и крепость, опять заливаясь слезами. Он на эмоциях, в поисках надёжности неконтролируемо обнимает его за пояс крепко-крепко, не смея отпускать в ближайшее никогда. Хватает бесполезно ртом взбудораженный воздух и чувствует, как на руки кладутся теплые успокаивающие ладони. Он здесь.