Мой единственный человек, дотянись до руки рукой.
И познаешь мой в свет в глазах, я расслышу твой звучный глас.
Потому что на небесах ничего не решат за нас.
Арсений, немного растерянный после разговора с сыном, заставившего только сильнее закопаться в глубокой яме, чистый — сходил в пятиминутный душ (никак не засмотревшийся задумчиво в отражении зеркала), переоделся в домашнее. Выпил спасительные подавительные, которые скоро нужно будет пополнить, и поплелся на кухню, слегка шаркая поношенными тапками — он уже забыл, сколько им лет. С кухни доносился приятный аромат заваренного чая, помогающего успокоить оседающее напряжение на своих плечах. Оксана задумчиво крутила маленькую ложку в его кружке, видно, перемешивая растаявший сахар. Она больше не держала в руке телефон, не улыбалась от чего-то. Вид ее был не напряжённым, а скорее каким-то уставшим, видимо, сегодня плохо спала — она как-то обмолвилась, что у неё проблемы со сном. Арсений не стал мусолить эту тему, присел на стул, поднимая ноги и сгибая в колени. Он тоже был уставшим и невыспавшимся. Что такое вообще здоровый полноценный сон? Хотя, если так подумать, сегодняшняя ночь была достаточно спокойной, без кошмаров. Неужели Шастун так влияет на его организм? Странно. Эту тему он тоже мусолить не стал. Оксана молчала, ничего не говорила, и Арсений всё-таки решил заговорить первым. Он помнил, что она ждёт объяснения и что-то умалчивать он никак не желал — всё-таки единственная ближайшая подруга, которая точно поможет хотя бы не советом, но поддержкой. — Я не знаю, с чего даже начать… — Чистая правда. С Сурковой уже множество раз обсуждали все возможные темы, когда было свободное время, но всё-таки каждый раз язык все равно застревал в горле и не давал нормально начать рассказывать. — Тебе нужно прям в подробности-подробности? — Арс, конечно, какая краткость? — недовольно отозвалась девушка, взмахивая волосами. Сверкнула хитро глазами. — Мне прям очень интересно, что опять случилось с твоей задницей. О да, она ещё не подозревает, насколько точно попала в цель, в яблочко с этой задницей.. — Мы встретились с Антоном, ты и так уже знаешь по каким причинам. Он таким красивым был в элегантном костюме, ты не представляешь! Арсений заметил, как альфа напротив довольно улыбнулась, словно чувствовала, как эти слова прозвучат с его уст. — Э, короче, не будем отходить от главной сути. Его хорошие знакомые мне достаточно понравились, я смог им даже помочь в некоторых местах, они меня крепко поблагодарили! Антон ещё так удовлетворённо смотрел на меня, тепло стало невыносимо. Не зря, думает, взял меня, а то я боялся, что разочарую его… Вот, когда все закончилось, он предложил меня подвезти домой, я был не против, только вот как сели — началась течка. Так не вовремя! Я думал, он меня прямо сейчас сожрёт, альфа всё-таки, но нет — сдержался. Отвёз к себе, потому что не допустил меня в отель довести — приврал, что дома ремонт и к себе не могу, сама понимаешь почему. Приехали, зашли, он и пальцем не тронул, а после этого в квартире получилось так, что у него гон начался. — Гон? — до этого молчаливо слушающая девушка переспросила. Брови нахмурились, сдвинулись к переносице. Ой, это ей не нравится, не нравится. — Гон, — подтверждает Попов, кивая удручённо, — Я тоже сначала не поверил, думал, показалось, мало ли там на фоне нервов, но нет — все так и есть. А после все как в тумане: вот я не могу противиться своему огромному желанию быть с ним, он хочет меня убрать с глаз долой, чтобы небось не наброситься, ну и в итоге мы… переспали. Обоюдно! Очнулся я с более менее нормальным сознанием только утром. Вещи раскиданы наши на полу, бросил в стирку, воды попил и смылся по-быстрому. А знаешь, почему я смылся? — Почему? — в голосе подруги послышалось любопытство, но тем не менее там сильно кричало большое сожаление. К чему бы это? — Он… — Арсений собрался с мыслями, — В ресторане на историю своего знакомого, Антон сказал, что влюблен в омегу одного. По описанию почти как я. Ну понятно же, что таких, как я — полно. Хоть сейчас выйди на улицу и встретишь голубоглазого брюнета омегу. — Арсень, милый, — Оксана оставила кружку с чаем, которую до этого держала в руках, в стороне и погладила его хрупкие костяшки. — М-м-м? — Это действительно неприятная ситуация, особенно для омег. Мы — альфы, и порой извини нас, что вот так вот случается. Ты любишь его, да? Я же вижу, как ты страдаешь из-за этого. Так не хочу тебе этого, и так ты настрадаться успел в то время, сейчас тоже страдаешь. Может, уволишься? Или вдруг Антон полюбит тебя? — со всей серьёзностью вещала альфа, грустно отдавая полуулыбку. Арсений досадно усмехнулся, качая ее словам отрицательно головой. Антон меня полюбит? Да какой там, так красиво говорил про того омегу, глаза из орбит не лопались этой любовью, какой уж я в этой обстановке, мешать только буду. А он-то сам его любит? Мысли озвучить не стал, тонну жалости и масштабного нигилизма ему не нужны. Подругу он уважал и ценил, но всё-таки какая правда не была — Попов ее сдержано примет, не сломает и не упадет вместе с ней на асфальт. Если им с Антоном не по пути, и вчерашняя-сегодняшняя ночь была мимолётным побуждением, временными импульсами страсти из-за начавшихся течки и гона — то так тому и быть. — Нет, Оксан, да куда я устроюсь сейчас? И вообще меня ещё с моей подработки увольняют…– поджал губы. Так вот некстати вспомнилось это увольнение! И так портит всю малину грязным замызганным ботинком. — Что?! — невольно мигом воскликнула Оксана, вытаращив свои глаза. Она убрала руки и махом выпила два полных глотка чая, и снова посмотрела на него со всем имеющимся осуждением. Вафли они почему-то так и не тронули, попробовать что-ли? — Как тебя уволили?! За что? Ты же самый блестящий сотрудник! — Да тихо ты, сына испугаешь! — Арсению, конечно, приятно было, что альфа встаёт на его сторону и хочет уже чуть ли не драться идти своими возмущениями, но осаждает. — Я же устроился туда потому, что людей не хватало, и то на неполную ставку, что весьма не выгодно, но одобрили. И уговор был таков: работаю, пока не найдутся уже на полную ставку. Вот, недавно Белый на остановке позвонил, сказал, что нашли, придется в понедельник заявление по-собственному отнести, там все хухры-мухры и в итоге уже там не работаю. Оксана без одобрения вздохнула, но продолжать кидаться своими пререканиями не стала. Арсений взрослый парень, сам решит. — Куда ты сейчас устроиться желаешь тогда? Не говори только… Попов невиновно, со всей невинностью откусил взятую вафлю, смакуя ее на вкус. Сносная и вкусная, научиться бы самому такие делать, или вообще в далёком будущем вафельницу приобрести, отвал полный будет! — Не говорю. — Арс, блять! — голос повысился, а в лицо стрельнули прищуренные глаза. — Да что? Я ничего не говорил, — ну, абсолютно по фактам. Он ничего не говорил, что эта альфа себе напридумывала уже? Нет, он всецело понимает, про что говорит Оксана, но ломать комедию не хочется. Должно же что-то поднять настроение, как не состоявшийся в глубине души актер театра и кино. — Кончай свои игры, неужели ты всерьез хочешь дворником устроиться, или уборщиком? — по девушке так и было видно, как эта новость отражается со всем скептицизмом. Арсений был бы не против сам им наполнится, но все так и есть. — А что мне ещё делать, Оксан? — не выдержал омега, действительно кончая свои шаловливые игры безупречного — как он считал — актерства, выговорил с лёгким раздражением. Не на Оксану, нет, на сами эти сложившиеся обстоятельства. — Ты сама знаешь, сколько мне всего нужно покупать для себя, чтобы сохранить себя в тонусе и не стать больным психом-параноиком, или что ещё хуже там бывает; чтобы проблем не было с организмом, чтобы я просто почувствовал себя обычным среднестатистическим омегой с простой жизнью, где единственная проблема — мужу не успел обед приготовить на работу, или какие там у них семейные загвоздки бывают. — Арсений цокнул раздосадованно, вдыхая воздух. — Пофиг, мне пофиг на них вообще! Я просто хочу стать обычным, понимаешь?! Не боящимся альф, не боящимся в принципе общаться с мужским полом! Понимаешь?! Тоже выйти замуж, чувствовать силу своего мужчины, элементарно знать, что не один! От сумбурной речи, постепенно накопившейся уже давным-давно крутящимся моторчиком, во рту резко пересохло, нос зачесался, а в комнате словно стало в разы холоднее — отопление что ли отключили? Ноу — теплые, согревают руки. Арсений понимал, что дорвался: настолько все долго копил в себе эту проседающую поклажу, что теперь просто не выдержал и вываливал на альфу одним махом, сам не понял моментально, только сейчас — сейчас, когда стоял с приподнятой задницей от стула, сжимал на столе руки в кулаки, смотрел с вздутыми ноздрями.Одиночество — слуга.
Что же я такой неукротимый, надо было сдержаться, зачем сейчас устроил эти слезы, так стыдно… — Извини, — единственное промолвил сухим тихим голосом. Он уставился повёрнутой головой на окно, ставшее серым и безжизненным, как он сейчас. Скупая одинокая слеза только сейчас появилась на его щеке, быстро смахнувшаяся длинными пальцами. Повернулся обратно. — Я, наверное, пойду в спальню, спасибо, что посидела с Тёмой. Он только хотел развернутся и уйти, но громкий альфачий рык его остановил как по щелчку пальца — резко, инстинктивно, непроизвольно. Арсению так не нравятся эти издревле подсознательные манипуляции и, так сказать, способности. Осторожно присел на стул, складывая руки на холодных голых бедрах — он в шортах, как первоклашка перед первой полученной двойкой в дневнике. — А теперь послушай меня сюда, — Оксана уставилась ладонями в стол, возвышаясь над ним. Теперь показался настоящий альфа, который — явно — хочет ругать провинившегося омегу. Кажется, ему пизда. — Ты — самый замечательный омега, которого я когда-либо вообще встречала на своем пути. А я, поверь, видела их немало. Никакой ты не сумасшедший псих, параноик-омега, не какой-то юродивый, помешанный, бесноватый, какие ещё эпитеты тебе преподнести, чтобы ты понял уже наконец-то?! Ты нор-маль-ный, слышишь? Нормальный! И слышать даже не хочу этот детский лепет, чушь! — Это не лепет, это правда! — при орущей девушке, пытающейся предпринять попытки его успокоить и перенаправить в другое русло, даже таким громким способом, Арсений, до этого норовивший доказать себе, что с ним все хорошо, сам невольно передал себе шумную реакцию на полное обвинение в сказанном. Какой же это лепет, черт возьми?! — Это правда, что я без этих успокоительных, подавительных, похода к психологу — просто сломался бы под гнетом удручающих мыслей! Стал бы помешанным человеком! Да я и сейчас помешанным себя считаю, за два года работы в бок о бок с Димой, нихуя ему правды не сказал! А он бета, но мужчина! А я их боюсь как огня, сама знаешь! Блять, это невозможно уже. — Но ты же с Шастуном умудрился переспать, мой дорогой! А он — альфа! Высокий, крепкий, сильный, стопроцентный альфа! И мужчина, которых ты так боишься, блять! И начальник в конце-концов твой, который тебе отвечает взаимностью! — продолжила гнать девушка, каким-то чудом сумевшая закрыть в момент его речи кухонную дверь. Не нужно слышать сыну🖤🖤🖤
Наша ночь — ошибка. Говорилось недавно. Никакая это не ошибка. Никакая. Говорится внутри вот-вот сейчас. Сейчас, когда Арсений с ужасной виной за те произнесенные слова прижимается к спине, со всей преданностью к своей крепкой непробиваемой защите — к Антону. К Антону, который обязательно укроет и спрячет от всех произошедших невзгод, не позволит бедствию ворваться в его жизнь. Одни руки на его ладонях чего стоят — так и передают на ментальном уровне «Все будет хорошо». Арсений уверен: рядом с Антоном с ним действительно будет все хорошо, Белый поплатится за свое порочное тошнотворное деяние. Ох, что же было, если он не успел бы. Мне страшно даже представлять, после такого вряд ли остался бы в более-менее приличном состоянии. Да что там, и сейчас чувствую себя не лучше. Однако рядом с ним так тепло и безопасно. Альфа. Альфа. Мой? Не мой. Но Арсению кажется, что совсем преувеличивает возможности Шастуна, аргументируя это стрессом и встряской с перенапряжением. Что же Антон сможет сделать сейчас? Он тут Руслану не суровый начальник, умеющий по щелчку пальцев уволить. Он не всесильный, хотя, может, Арсений его совсем недооценивает, потому что Белый не выглядит самоуверенным хитрым человеком, как был рядом с омегой до этого времени; стал более пришибленным и покладистым — вон как штаны пытается неловко держать под зорким тяжёлым — а Арсений убежден безоговорочно — взглядом Антона. Он выглядывает из своего «укрытия», наклонив голову, уперев подбородок на лопатки альфы. Не перестает намертво удерживать в своей хватке Шастуна и прячется обратно, как только натыкается своими плаксивыми красными глазами на опасающегося Руслана. Нет, он не способен на него смотреть. Антон громко дышит, глубоко — видимо, пытается унять нарастающий гнев; всё-таки, это не какой-то переполох, а настоящая трагедия для него как для альфы, наткнувшегося на едва ли не произошедшее изнасилование — ну как минимум даб-кон — своего омеги. Своего! Его, блять! Только его! Никто не имеет права трогать чужое. Исходящий чужой запах с Арсения он пытается не нюхать, а пускать уже свои успокаивающие феромоны вкусного кофе, окаймляя им парня со всех возможных доступных сторон. Арсению необходимо, он даже не догадывается — просто знает, так надо. — Я ещё раз, блять, спрашиваю, что здесь происходит?! — по-альфачьи рычит Антон, выпуская уже негативные могучие феромоны, показывая все свое осуждение от увиденного. Не кричит, сдерживается рядом с омегой. Арсений Белого больше не рассматривает — уткнулся своим носом в чужую спину, дыша чужими феромонами для полного успокоения. Но отчётливо предполагает, что тот аж выпрямился от грубого тона и придумывает всякие пустые оправдания. — Ох, Антон Андреевич, это совсем не то, о чем вы подумали, — наконец-то лопочет несвязно Руслан, — Арсений сам попросил… Что-о-о? Что он творит?! Ты офигел?! Ух я щас ему!.. Он, да он сам?! В каких всевозможных вселенных это видано, блять! Арсений стискивает покрепче Антона, для которого вся стальная омежья хватка как комар укусил — никаких нанесенных последствий. — Он врёт! Он нагло врёт! — кричит Арсений на этого наглого лгуна, отрываясь носом от спины. Начинавшие течь слезы вновь пощипывают глаза. Он касается губами шеи Шастуна, обрамленной воротником, и едва не задыхается: — Он… он меня чуть не из… изнас… Все смущение перед альфой молниеносно пропадает с этим стрессом, что начинается небольшое, но откровение. — Я понял, Арсений, я понял, — тихо отвечает Шастун, не поворачиваясь. Кивает головой. — Арсений, отпусти меня, пожалуйста. Нет, прошу тебя. Не надо. Я не хочу. — Зачем? — едва слышимое. — Отпусти. Просто отпусти. Попов вдыхает напряжённый обостренный воздух, расслабляет свои цепкие пальцы, аккуратно вытаскивает свои руки и сразу чувствует себя беззащитным уязвимым комочком — омега, блять. Слезы текут по холодным бледным щекам, и Арсений бы очень хотел, чтобы их убрал не он, а Антон. Со всей нежностью. Со всей мягкостью. Но он этого не делает. Что ты хочешь делать? Не оставляй меня, пожалуйста. Вслух не произносит, смиренно ждёт чего-то неизведанного, отходя на несколько шагов назад к двери. Шастун до сих пор не оборачивается на него, как голодный проворный лев выжидает момент, чтобы настроиться, наброситься на свою добычу — Белый. Что же будет, что же будет. Бежать мне? Что делать? Тебя ждать? Скажи, я не знаю, что делать. Умоляю. Повернись ко мне, глазом намекни. Хотя нет, не поворачивайся, я не смогу на тебя смотреть вблизи таким… таким испорченным. Психолог ахуеет, когда он заявится к ней с новым букетом психологических проблем. Ждёт, стоит, не двигается. Ощущает теперь, как же без опоры в виде Шастуна тяжело стоять с дрожащими ногами, которые еле держат тело. Сию секунду плохо контролируемое тело мечтает упасть на пол без возможности подняться. Арсению удаётся себя удержать и наблюдать, что же будет дальше. От Антона можно ожидать чего угодно, слишком непредсказуемый человек. И хоть Арсений не имеет достаточно весомых оснований в пользу этой черты, сейчас не предскажешь дальнейшие шастуновские ходы. Может взять и «спокойно» обсудить, что же это было, потому что Белый не похож на человека, который видит альфу впервые и без проблем вызовет охрану — старший как-никак, блять. Может взять и уйти, так и не сделав подонку какую-то словесную мерзость, показ полного не одобрения — Арсений сомневается, конечно, ну опять же — человек непредсказуемый, массивная темная лошадка. Иль нет, даже больше теплый конь, а не темная лошадка. Слишком уж елейный, не суровый и свирепый мужик. Может… Врезать? Арсений словно попал в какую-то прострацию, показывая как в замедленной съёмке прогрессивный момент: вот Антон делает несколько шагов вперёд к Белому, параллельно затягивая манжеты на рукавах кристаллически белой рубашки; воздух становится все насыщеннее и насыщеннее от нервозности одного, животной альфачей грозности второго и беспокойства третьего. Будто помещение не проветривали уже несколько дней — все запахи от масштабных испытывающих эмоций громадно и интенсивно смешались воедино. Вот Шастун глубоко начинает дышать, руки сжимаются в кулаки медвежьих лап, грузные ботинки отдают четко различимые шаги. Белый, похожий с самого появления Антона на трусливого слюнтяя-соплежуя, отмирает от какой-то все это время застилающей дымки, буквально отпрыгивает с сжатыми в ладонях штанами и облепляемым страхом в карих глазах. Перед ним несвязное бормотание: — Антон Андреевич, вы действительно не все так поняли, это было на самом деле обоюдным согласием, Арсений все время на меня бросал неоднозначные взгляды, и я… И это самое случается быстро, четко, радикально. Кулак, наполненный жестокостью, без капли жалости и сострадания проходит по чужому наглому лицу, владелец которого посмел тронуть своими немытыми грязными щупальцами — никак иначе эти руки назвать нельзя — светлого ангела. — Я в жизни не поверю, чтобы такой светлый ангел смог самовольно бросать на тебя намеки, чтобы ты в конце-концов его едва не изнасиловал, — рокотом отвергал грубо Антон, нанося удары по лицу Белого мощными яростными кулаками, пока тот весь потерявшийся в пространстве и свалившийся спиной на пол от силы другого, принимал и ничем не мог ответить. Бьющие руки впереди, вокруг полное убивающее уничтожение жёсткого, непробиваемого, кофейного запаха. — Я не из… — все ещё рвался за последнюю ниточку спасения своей тушки Руслан. От нескончаемых ударов у него пошла кровь из носа из-за напряжения, голос насилу был похож на крепкий и явный. Ему не дали договорить неприкрытый пиздеж. — Молчать! Жалкой суке право на голос не давали, блять! — Антон наносил ногой удары над упавшим Белом, после сразу тумаки на и так раненое избитое лицо. — Уебок. Уебан. Уебище. Приподнял оглушенного деморализованного Белого на колени перед собой, все ещё никак не ответившего хоть слабой оплеухой. Оный держится на одном дыхании за шею двумя руками, видно, он старается ее как больше обезопасить от битья альфы — болит совсем, что ли? Антон с размаху ударяет того коленом прямо в лоб, от чего принимающий откидывается прямо к стене, где коится громоздкий стеллаж, закатывая и закрывая глаза. Стеллаж чуть покачивается от атаки. — Даже признать свою неправоту не можешь, посмешище людское. Но непредвиденно после такого момента, Руслан только сильнее распыляется. Облокачиваясь о края полок ожидаемо пульсирующей спины, он касается указательным и большим пальцами рассеченной губы, слизывая с подушечки ярко красную кровь. Одаривает склонившегося над ним Шастуна надменным спесивым взглядом. — О да, ты правильно распознал, что я пизжу. А как тут не пиздеть, ты слишком не вовремя пришел, а я сроду ахуенный выдумщик вранья, мгновенно вливаюсь в свою роль, чтобы не подохнуть от таких, как ты, — Ох, ох как нарывается мужчина своей заносчивостью. И не спешит остановиться, слыша предупреждающий рык и видя открытые длинные клыки над своим лицом. — Думаешь, только ты достоин всяких таких сладких сучек? — показывает подбородком и взглядом за спину Шастуна, — Нихуя. Не только ты. Если хочешь услышать правду, ты ее получишь, что мне терять. Я за этим твоим ангелом, — ухмыляется гадко на последнем слове, — следил уже очень давно, с самого начала, как только пришел. Сладкий, скрытный, таких дряней я очень люблю, не мог унять постоянного желания — хоть сейчас снимай его штаны и трахай до бессознательного состояния. В моей голове столько картинок с этим Арсением представилось, не поверишь. Только никак ко мне не показывал внимания, стороной обходил, с альфами и работниками другими щебетал и ворковал, а я не мог этого терпеть. Мне продолжать? — он говорил и все время с отдышкой и хрипением, крупно досталось. Вероятно, и не вставал, потому что не мог от боли. Все также гадко, грязно и отвратительно. Вот истинное обличие Руслана. За маской бесстрастного и спокойного, на первый взгляд, начальника скрывается сексистское табло животного. — А он ещё не простая свободная омежка, не знал? Не знаешь наглого вруна в лицо? Жалко, я вот его рассекретил, — не получив ответ больше на риторический вопрос, всё-таки продолжает Белый самое страшное и опасливое, чего омега как никак боялся больше всего. — А знаешь, что именно? Нет, не говори! Не продолжай! Нет! Антон вместо облившей с головы до пят ярости, полностью игнорируя валявшегося, достает с задних карманов пачку парламента и зажигалку. Кончик сигареты начинает гореть огненным пламенем, отчётливо отражающийся в зелёных злостных находчивых глазах. — Что ты делаешь? — опасливо шепнул нахмуренный Руслан, когда его покалеченную руку удерживают плотно за запястье без малейшего шанса вырваться. Край сигареты направляется с помощью длинных пальцев прямо к предплечьям. — А вот что… Арсений, до этого времени осевший на пол с согнутыми коленями и молчаливо наблюдающий от начала и до конца со слезами на глазах, дрожащими губами и с хлестко бьющимся сердцем, потянулся спиной по стене вверх со слабыми ногами и мутным взглядом, вырвался из этого удручающего крушащего кабинета. Что ты творишь, что же ты творишь… Крутилось в голове пропеллером. Как у Карлсона с бж-бж-бж. Арсений не знал, радоваться, что его нашел Антон, буквально спас от почти неминуемой муки и мстит враз его обидчику, или же… или же просто плакать и бояться уже не самого ужасного Белого, сравнивающий его, да в принципе пол, со всеми оскорбительными словами, а Антона. Антона, который всегда за годы работы был теплой мягкой булкой, не обидевший даже муху, никогда не грубил своим сотрудникам, помогал и до невозможности любил в устоях свое окружение, — чего столько стоят корпоративы, где он чересчур обходительный и доброжелательный — сейчас, помимо нанесенных увечий, хочет сделать с бывшим павшем начальником с сигаретой что-то отвратное? То, чего Арсению вдуматься ни в коем случае не хочется. Я тебе одновременно благодарен, но теперь… я боюсь тебя. Просто боюсь. Ты не животное, нет, я просто боюсь тебя, боже. Тревожится максимально в который раз с этим человеком, да сбегает с беспорядочными мыслями в своей голове. Забегает в кабинет Оксаны, параллельно с этим убирая медленно катящиеся по щекам не высохшие слезы. Хвала небесам, что в помещении никого не оказалось — не хотелось бы опять объясняться подруге в причинах своего состояния уже с неизвестным счетом подряд. Одно, чего желается в сию минуту омеге — сбежать с этого места куда подальше, куда глаза глядят — лишь бы снова не попасть в ту самую, разделившую пополам душу, картину. Надевает со всей имеющейся скоростью, с той же непрекращающейся охватившей дрожью в руках, — да какой — по всему телу куртку, шапку как попало, откуда торчит едва заметно темная челочка. Укутывается в согревающей шарф, у которого сейчас будет новая поступающая функция: прятать текущие сопли и слезы. Как только Арсений оказывается на улице, моментально сворачивает на остановку, откуда вырвется домой — Антон точно бы не допустил его местонахождения на работе, из-за чего удивительно ощущает четкое попадание всем сердцем — не единожды он был уверен по поводу действий этого альфы. Не единожды, но сегодня, к сожалению, не удалось загрузить мысль, как же будет поступать Антон с Белым. Как же ты сейчас там? Не убил его? Там же камеры стоят, что же после будет, я не хочу представлять. Так не хочу. Из-за меня все произошло это с тобой, из-за меня. Надо будет извиниться перед тобой, хотя к чему мои пустые извинения. Арсений, едва не поскальзываясь на ровном месте, бежит в сторону остановки, доставая из кармана куртки карту тройку и обгоняя мимо обычных прохожих. Ему хочется как можно быстрее оказаться в единственном месте, где он может успокоиться и смыть все следы, до куда касался ничтожный альфа. Оказаться дома. Поскорее бы. Да где же эта остановка, черт возьми?! Попов так стремительно беспрерывно бежит с сердцем, продолжающим порывисто лихо колотиться. Впопыхах, вспотевший изнутри донельзя, с красными щеками в помидор, Арсений сначала даже не понимает, как сначала спотыкается о каменную неровность на асфальте, что ненароком врезался в какого-то человека. Бета, никаких феромонов в нос не попадает. — Ой, извините, пожалуйста, я не хотел, извините, — моментально начинает извиняться Попов, открывая зажмуренные от страха ранее глаза. Блять. Ну блять. Серьезно что ли? Перед носом показывается удерживающий — уже второй раз! — его Позов, который выглядит, как и Арсений, достаточно озадаченным сложившейся ситуацией. Брови нахмурены и сдвинулись к переносице, но следом они обратно возвращаются в обычное состояние, а на лице ярчайшая улыбка от встречи. — Арсений! Ты какими судьбами здесь? Я думал, ты на работе, — говорит Дима, никак не обращая внимания на сказанные Арсеньевы извинения. Он опускает смущенного его из своих рук на талии, отводит в сторону от центра, ближе к строениям, чтобы не мешать остальным людям. Арсений покорно плетется следом с не опускающимся смущением. Да что ж такое, успокойся уже наконец, еб твою дивизию! Это просто Дима, он ничего плохого не сделает, он не альфа — бета, никаких проблем не будет. Не надо ему врать, не надо. Я так не хочу уже опылять его ложью. Скажу правду, почему здесь. Наполовину, но скажу. Давай. — Да я сегодня, к сожалению, не приду, сначала хотел прийти попозже на пару часов, Антону Андреевичу написал, только недавно произошло одно неприятное происшествие, из-за чего уже насовсем дома останусь, — Арсений, как удается с этой курткой, чешет затылок толстым рукавом и смотрит извиняющимися глазами. Сам не знает почему-то. Стыдно. Просто стыдно. Неприятное… Прям в буквальном смысле этого слова. НЕприятные касания, НЕприятные действия. НЕприятно все. Только не Антон Андреевич — ой, Антон — с ним все, кажется, приятно. От возникших картинок в голове с той самой ночи, Арсений поджимает губы и пытается скрыть своими щеки-помидоры (уже не от холода и бега) в шарф. Только не спрашивай, что за происшествие, Дима, пожалуйста, не спрашивай. Кивни только молю, не надо мне, прошу. — Что за неприятное происшествие? — настороженно спрашивает Позов, обратно возвращаюсь в хмурое состояние. Только сейчас Арсений замечает в его надетых перчатках какие-то бумаги А4 в полупрозрачной папочке. Ну спасибо, Позов! Ну спасибо, удружил. Правду или соврать? Правду или соврать? Правду или… — Меня чуть не из… Изна… — дрожащим неровным голосом пытается сказать Арсений, но спотыкается на этом ужасном слове. Не в силах договорить. — Что, Арсений? — Дима вытаращил глаза в неверии, взял его под локоть, без проса надёжно прижал к себе. Перед глазами чужое пальто, в нос упирается. — Я правильно понимаю?.. — Руки нежно и сочувственно проходили сверху вниз по спине, а голос слышался сверху на Арсеньевой макушке. — Правильно, — Арсений всхлипнул, подтверждая. Стоял безвольной куклой, прижимаясь отчаянно уже не со спины, да и не к альфе. С Позовым спокойно. Он такой флегматичный все время, не помню ни разу, чтобы чувствовал к нему негативные эмоции. Они стояли так несколько минут в тишине, прерываемая какими-то левыми разговорами, шагами, ветром, пока Позов не заговорил: — Так, ты же все равно сейчас домой собираешься? — Дима отодвинул Арсения от своей груди, заглядывая в полные печали голубые глаза. От тихого угуканья продолжил, — Давай, дойди со мной до одного ресторана неподалеку, подожди меня на улице, после отвезу тебя к себе. К себе? Зачем ему, что ты хочешь, Дима. Но ничего в ответ не произнес, решил полностью и без остатка довериться другу (с недавних пор он это осознал и принял всерьез). В конце-концов, Позов не смахивает на бету-насильника, у него есть замечательная полноценная семья, с которыми Арсений уже имел как-то раз возможность повидаться. — Может, лучше я подожду тебя в машине? Или ты на автобусе приехал? — омега больше не прижимался к бете, да голос изменился и стал получше звучать. Однако, несмотря на это, Арсения все равно тяготило возвращаться обратно в тот ресторан, даже если находиться на улице. С Антоном видеться на данный момент не хотелось. Нужно все после обдумать. А может, выговориться Диме? Он же для этого меня решил к себе отвезти? Хотя как тут, он должен на работе быть, а бумаги, как у меня сегодня — вынужденная мера отключиться на пару часов. Вряд ли за пару часов мы управимся, но все возможно. — Нет, я на машине, можешь меня там подождать, не против? — Нет. Через пять минут Арсений уже сидел в согревающей машине, к которой отвёл Позов, скрывшись после с поля зрения. Дрожащие руки от испытанного страха наконец-то перестали трястись, только слегка подрагивали — бурлящие потоки мыслей крутились в голове в который раз около Антона. Арсений все никак не мог про это не думать — хоть и опасается альфу, но и всё-таки боится за него. Не его, а за. — Дима, а тебе зачем нужно было в тот ресторан, ещё и с бумагами? — пытался непринужденно задать вопрос Арсений, нервно улыбаясь. Не хотелось предполагать, что Дима как-то знаком с Белым, и попался в принципе на одну картину. Если, конечно, она ещё имелась. Но упавшая, разлитая, собственная кровь Руслана на его одежде вряд-ли можно было бы пропустить глазами. Да и наткнуться невзначай на начальника… — Да владельцу заведения передать, он забыл у одного человека, меня попросил. Сказал, нужно срочно. Мы с ним не друзья, конечно, но замечательные знакомые. Захожу, бывало, перекусить, и он подгоняет свои барменские штучки. Грех тут не оказаться, да и вкусно очень, — Дима заводит машину, отвечает буднично и безмятежно. Не задел Арсеньевой вопрос, получается. Никогда Дима мне не попадался, если говорит заходил. Наверное потому, что в другом зале находился. Было бы неловко столкнуться, как с Антоном в одежде официанта… Ладно, все равно уже не будет подобного столкновения. Только погодите… — Всмысле владелец и барменские штучки? — недоумение на лице выразилось слишком ярким. Есть у Попова некие сопоставляемые подозрения. Позов пожимает простецки плечами. — Ну-у, он иной раз, когда его парень занят и сам берет часть задач заведения на себя, он спускается и заменяет бармена по доброте душевной. У того как раз дочка родилась вторая, отпускает к семье. Не вижу ничего плохого. — А не скажешь имя? — уточняет Арсений, разворачиваясь всем корпусом. — Ну, обычно не хотят афишировать, но тебе скажу — Эдуард Выграновский и Егор Булаткин. Очень красивая пара, на своих приколюхах. Что?! Егор, тот самый бармен, который помогал мне совсем недавно? Я и не думал, что он является владельцем, никто не говорил, Оксана молчала. Хотя, наверное, я и не спрашивал, вот и не говорила. Она же такая девушка-альфа — попросту не распускает информацию. Хорошо, с Егором разобрались, а Эд — вероятно, его тот самый парень-альфа, с которым он переписывался в тот раз. Я его не видел ещё, да и образ Егора чуть позабыл, но, думаю, они действительно невообразимо сочетаются и у них крепкая любовь. — Что за приколы, расскажешь? — Арсений решает пока не говорить Диме, что уже повидал Егора, не по-дружески, по рабочим вопросам, неплохо сошлись в разговоры и капельку поддержали друг друга. Лучше получше про них узнает. Жизнь такая штука, может, где-то когда-нибудь опять вместе встретятся? Не по работе, а в теплом собранном кругу на какой-то вечерней посиделки. — Да забавные ребята, когда зовут к себе, я с семьёй прихожу — почему бы и нет? Постоянно детей развлекают различными смехотворными сценками, развлекательные игры новые покупают, где только берут? Да и всегда настолько оптимистичные и жизнерадостные, откуда только энергию черпают? Ещё и альфы, интересно же. Короче, не парни, а вылитое яркое солнце, — Дима рассказывает с улыбкой настолько искренне и душевно, что Арсений со всем сердцем проникается к характеристикам. Теперь желание увидеть этих альф растет только в разы стремительной молнией. Занятно, они помогли бы моему сыну, как надо в детском возрасте, раскрепоститься? Будет смеяться, радоваться. Громко, слишком громко. — Прикольно. — неподдельно чисто улыбается Попов, поудобнее устраиваясь на сиденье. Прижимается спиной плотнее, скрещивая руки. С Димой он уже успокоился, старается не думать о недавней ситуации, но, есть ощущение, что это скоро уйдет. Дальше Дима начинает говорить что-то о работе, как провел выходные дни, какие-то случаи на вчерашнем футбольном матче, где Арсений разбирается от слова нихуя, но серьезно кивает. В общем, бета старается сделать комфортную успокаивающую атмосферу, никак не притрагиваясь в знаках поддержки, за что Арсений ему безгранично благодарен. Только вот одно не даёт покоя… Что же, в итоге, Антон Андреевич там делал? Зачем зашёл к Руслану и почему же последний так его опасался?🖤🖤🖤
— О, Дима, привет! Ты что-то быстро управился, — говорит встречающаяся их Катя около порога с не до конца законченным, по всей видимости, образом — красное платье не до конца застегнутое, в руках кисточка и пудра. Девушка смотрит позади мужа, и только сейчас замечает омегу. — Ой, Арсений, тебе тоже привет, заходите давайте. Извини, я спешу просто, потому так выгляжу. Катя закрывает за ними дверь, пока они раздеваются, уходит — по Арсеньевой памяти — в детскую, говоря что-то Савине и Тео. «Ничего, Кать» Арсений не успевает произнести. — Катя собирается с детьми погостить к своим родителям на несколько дней, отец ее скоро подъедет на машине к дому, а из-за детей чуть опаздывает, видимо, — спокойно поясняет Дима, не снимая куртку, направляется в сторону кухни. Арсений, вешая куртку, следует за ним, невольно вспоминая, как у них побывал совсем недавно. Практически ничего не поменялось. Единственное, появились на стенах разнообразные детские рисунки. Где-то выходило даже неплохо, а где-то было вылитые каракули, но для Позовых, по всей вероятности, это было важно повесить. Арсений с улыбкой рассматривал, пуская тем мысль, что Артем тоже любит рисовать в садике, но рисунки хранит в специальной папке. — А ты почему куртку не снимаешь? — спрашивает Арсений в дверях, когда застаёт на кухне пьющего воду из графина Диму. — Катю провожу, с отцом переговорю, — Дима поворачивается к нему лицом, споласкивая использованную кружку. — А, понятно. Мне с тобой пойти? — Конечно, Арсений не понимает, зачем это ляпнул, ибо же стоять истуканом рядом с болтающимися мужчинами сомнительная идея. Но все обошлось. — Не, зачем? — пускает смешок Позов, беря аккуратно его за плечо, уводит из кухни. — Располагайся пока у меня, я тебе одежду дам свою, устроим приятное времяпровождение, я все равно был бы целый день дома один, а так хоть с тобой в компании побуду. О. Так прям… — Хорошо, может я в своей лучше буду? — выдавливает Попов, нисколько не имея желания убирать мужскую руку с плеча. С Димой не страшно. — Ну зачем? Вспотеешь же, — Дима указывает на его теплый свитер, качая снисходительно головой. Из детской комнаты раздаются громкие крики и отчаянные Катины попытки успокоить разбушевавшихся детей, явно имеющих цели поиграть, нежели одеваться и собирать вещи. — Опять начинается, пойду помогу успокоить, — вздыхает Позов, отпуская руку, видно запаривается от такого. Арсений мысленно сочувствует, у него-то Артем тишь да гладь. Арсений останавливает Позова моментально, беря за локоть. — Дим, а Катя не будет против, что я с тобой вот незапланированно? — шепотом задаёт вопрос Арсений, робея. — Да она всегда за, даже подходить не надо. Как раз-таки недавно узнавала, зайдешь ли ты, как поживаешь. Жаль, конечно, что так спонтанно получилось, но у нас же ещё будет время встретиться всем вместе, да? — солнечно улыбается Позов, довольно продолжая, — Как раз скоро у нас годовщина, ты не имеешь права отказаться от нашего приглашения! Точно, годовщина же у них… Надо будет подарок подготовить. Дима всё-таки уходит помогать Кате, но перед этим привел Арсения в их спальню, достал из шкафа домашнюю одежду в виде спортивных синих штанов и поношенной растянутой серой футболки. Арсений оставляет свои штаны и свитер в зале на диване, аккуратно сложив около подлокотника. Не засиживается на теплом местечке, а направляется в детскую комнату. Уж очень хочется встретиться с детьми, хоть на небольшой миг. Криков уже нет, все ближе и ближе становятся слышны приглушённые голоса. О боже, как это мило. На пороге он видит застёгивающего красную курточку Тео; расчесывающуюся Савину, пока Позовы перебирают с переговорами вещи из комода, перекладывая некоторые в рюкзак. Катя хмурится, оповещая, что у родителей в городе холодно и нужно взять водолазки, пока Дима качает отрицательно головой, отвечая, что в толстовке и куртке они явно вспотеют. Какая семейная картина. Арсения застают улыбающегося карие девчачьи глазки Савины, которые вмиг начинают искриться от вспыхнувшей радости. И буквально через мгновение он едва не валится от двух сносящих его детей, упираясь чудом в стену позади под громкое «Дядя Арсений!». Последующее время проходит таким, словно Арсений является их членом семьи, ощущение в себе старшего теплого брата, приезжающего в выходные домой. Дети окружают его со всех сторон, со всем воодушевлением что-то рассказывая про текущие недавние события, пока их родители не взыскательно кидают взгляды, окончательно заканчивая со сборами. Царит такое невозможное спокойствие, из-за чего омега попросту забывает, как изначально сюда попал. Дима, помогавший Кате застегнуть цепочку на шее, принести оставленную в спальне сумочку, вышел на улицу покурить, встретиться с приехавшим отцом. Сама Катя поправила у детей шапочку, подгоняя их в подъезд спускаться вниз на улицу. Те крикнули по дороге «Пока, дядя Арсений!». Арсений улыбнулся, махая ладонью. Девушка подошла к Арсению, неожиданно крепко обняла за шею. Парень, чутка растерявшийся поначалу, следом также взаимно приобнял за талию. В нос попадал цветочный истинный запах Позовой, который в отличие от Попова, не скрывает за подавителями. — Наконец-то теперь можем обняться, — подалась в разъяснения омега, отстраняясь. Теперь пахнет серьёзностью. Попов невольно выпрямляется, задерживая дыхание. — Мне Дима поведал, что что-то у тебя случилось, но это слишком личное, не буду у тебя спрашивать — сам расскажешь. Главное, не загоняй все в себя, хорошо? Дима у меня не психолог, но в свое время и меня вытащил своей поддержкой из тяжёлой психологической передряги, особенно в момент послеродовой депрессии. Ох уж эта послеродовая депрессия… Сам помню, как это было действительно понуро и мучительно. Думал, никогда не выберусь из этого состояния. Арсений кивнул, поджимая губы, шепча после едва различимо: — Хорошо. И он ни капельки не соврал. В голову пришла мысль открыть душу перед этой семьёй. И если Дима осторожно коснётся невзначай боли, Арсений не оттолкнет резко, не будет зверем рычать. Он должен начать привыкать, иначе никак не сможет выбраться из глубокой ямы. Катя, кинув ещё парочку любезных слов, ушла, обняв Арсения на прощание со всей теплотой. Арсений, оставшись один в этой квартире, решил поставить чайник, отсидеться до прихода Димы на кухне. Тяготения не наступали грязными ногами задумчивости, горло не пересыхало от прокручивания и вертящихся переживаний, от чего омега насладился звуками тишины, прерываемая кипячением воды. На телефон всплыло поступившее сообщение. Беззвучный звонок.🖤🖤🖤
— И вот, как купил эту книгу, так и без нее не могу жить перед сном. Надо прочитать хотя бы страничку! Вроде какая-то психологически нагруженная вещица, но насколько же тянет к себе, невозможно! Так и живём, — цокает Позов в продолжении своего рассказа истории с нашедшей Арсением книги на полке, заходя обратно в зал с подносом вредности в виде сухарей, пива, и чипсов. Ну ладно, орехи не в счет. Все это добро он приволок с магазина огромным пакетом ещё пару часов назад, как только проводил семью. Опять на Арсения тратится. — Я рад. Кате не понравилось, так тебе на пользу пойдет, — со всей желанной добротой отвечает Попов, принимая с рук Димы поднос, начинает расставлять тарелки и кружки на небольшой столик напротив дивана. Впереди горел, включившимся новым оценочным фильмом, большой плазменный телевизор. Электронные часы показывали два часа дня, на улице было также сыро и пасмурно, постепенно становится темнее и темнее — почти зима, хули. Хорошо. Как же хорошо. С момента появления Арсения в этой квартире прошло почти четыре часа, из которых они с Димой успели поиграть в различные имеющиеся дома настольные игры (вдвоем было так уж и неплохо, весело и задорно); инда вспомнили существование морского боя, где Арсений умудрился выиграть друга несколько раз, из-за чего тот в проигравшей позиции сделал домашний коктейль — о, это было увлекательное времяпрепровождение, как в анекдоте про двух мужиков, потерявших сначала некоторые продукты, затем разлившие смесь на пол, потому что столкнулись случайно лбами. Успели разобраться в детских вещах, навести порядок — Дима искренне хотел помочь жене по дому, слыша уколы совести после работы, видя уставшие карие глаза. Арсений никак не был против, подмечая в голове мысль, какие детские вещи были несравнимы качеством с вещами его сына. Это вам не трикотаж. И вот они сейчас наигравшиеся, изнуренные уборкой, хотели с подростковой шалостью наесться различными вредными продуктами. Как же давно я этого не видел перед собой… Да как же давно? Кажись, никогда даже себе таких хором не позволял. — Дим, я, ну… Точно не должен тебе ничего заплатить? — неуверенное уточнение в момент — Дима поудобнее уселся на диване, оставаясь довольным собой и закинув руки за голову. — Арс, ну не издевайся надо мной. Конечно же нет, не загоняйся, — закатил глаза друг, выхватывая из миски крабовую чипсу. Фильм был интересный и притягивающий к себе внимание. Что-то про историю жизни американского физика-теоретика, который во времена Второй мировой войны руководил Манхэттенским проектом. В диминой квартире было очень спокойно и умиротворенно, не хотелось впадать в страдающие раздумья, напрягать мозг — излишне. Арсений в некоторых местах хихикал, задерживал дыхание вместе с Димой; положил голову к себе на согнутую коленку. Время тянулось, видать, не долго, а наоборот — со скоростью света, неуловимо. На столе было почти пусто, на донышке было от силы пару чипсов, пара маленьких глотков пива. Вот-вот только часы показывали два часа дня, а сейчас уже дотянулись до четырех. Все бы ничего, если это не означало бы ближайшее хождение в садик за ребенком. Вот и лафа закончилось, вот и счастье утекло в неизведанное. Арсений, поглядывая украдкой на часы, никак не мог выбрать наиболее подходящий вариант дальнейшего развития своего плана: рассказать Диме, что у него имеется сын, показав настоящего себя. Или же продолжать этот лживый спектакль несостоявшегося актера? Думай, думай, думай, Арсений. Ничего же плохого не случится? Дима на меня не обидится? Не разочаруется? Я так не хочу потерять такого несомненно отличного друга. Арсений думает. Упорно, неустанно думает, отвлекаясь от продолжающегося фильма. Прокручивает возможное до невозможного — выгонит ли, прекратит насовсем общаться? Лишь бы нет, лишь бы нет, у Попова до сих пор на периферии брезжит мечтание о совместной прогулке с их детьми в каком-нибудь детском парке. Ну раз я так хочу, но боюсь, может, стоит сделать ради Темы? Ему так необходимо какое-то общение, хоть какое-то, а я своими загонами и травмами отбираю у него это… Сам же Артем мой — не сможет. Хватит. Сопли в кулак и вперёд. Или как там говорилось? — Слушай, Дима, мне нужно с тобой поговорить. — начинает осторожно Арсений, едва не дыша — страшно и тревожно. Он давно, не считая Оксану, не начинал серьезные разговоры. Дима также отвлекается от фильма, удивлённо поднимая брови — явно не ожидал. Подсел поближе. — Слушаю. — серьезно. — В общем, я давно откладывал это, прятал в своей душе — прошлое. Прошлое меня сломало, вот и закрылся в себе, не мог все рассказать, врал тебе постоянно, слишком много. — у Арсения от беспокойства ломается речь. Только руки не держатся — опять дрожат осиновым листом. — Арсений, ты меня пугаешь. — настороженно вставляет слово Дима, ближе и ближе передвигаясь по дивану, пока в конце-концов не оказался впритык к омежьим бёдрам. Сам омега не отсел подальше, отнюдь — коснулся своей головой плеча беты, смотря вперёд начинающими слезиться глазами. — Что такое, Арс? Что случилось? Ты можешь мне довериться, я все приму. Ты же мой друг, братан. Друг, братан… Вертятся и вертятся, дают уверенность и непоколебимость. Хватит. Надоело. Вытирает рукавом слезинки, сопя. — У меня есть сын, ему уже шесть лет и скоро он пойдет в школу. Я родил ещё мальчишкой в Омске, переехал в Москву через два года после рождения. Альфа — иронично — за хлебом свалил. Для меня даже лучше — это не обоюдно было, ни капли. И… я в сомнительном положении.🖤🖤🖤
Артем, одетый в теплые вещички, поначалу похлеще дёргается и тревожится, замечая неизвестного ранее мужчину, — Позова — трогает Арсения за рукав куртки, почти отходя за спину взрослого. У омеги, честно, почти не случается эффект дежавю. Честно. А после доброй понятливой усмешки Димы, его добродушного «Привет, малый, я друг твоего папы, позволишь тебя с ним к себе в гости пригласить? Вкусности купим», заулыбался с яркостью уличного фонаря в неприглядной темноте. Взялся смущённо за ладошку Арсения, ответив другой Диме мужским рукопожатием. Дима сказал правду: он принял. Он принял его со всей той льющийся ложью, обозначив нежно: — Я тебя понимаю, а сейчас принимаю, не уничтожай себя. Пошли на твоего сына погляжу. Раскрыл тогда руки для объятий, Арсений зарылся носом в воротник домашней рубашки, ощущая себя мальчуганом в отцовских руках — фундаментально безопасно; едва не плакал навзрыд от принятия человека, ставшего суперски близким. Не навзрыд, но парочку слезинок уронил, шмыгая сопливым носом. Ох уж это мягкое сердце. А теперь Дима держит сына за руку крепко и надёжно, с увлечением ему что-то рассказывает, пока тот внимательно слушает увлекательные повествования, кивая, не вставляя что-то свое, а Арсений с улыбкой смотрит на обоих, тоже держа Артема за руку. Выдыхает. Не верится. Все происходящее словно является обычным развлекательным для пораненной душеньке сном, и вот сейчас, вот-вот сейчас омега окажется в своей постели, вырываясь из такого сладкого сновидения. Но нет, ложь: все настоящее. Это все реально, и Арсений поверить не может своему счастью. Он-то надумал сколько разнообразных сюжетов после своего долго скрывающегося признания, а все произошло иначе. Иначе так, как закапывал далеко и глубоко. Господи, как же мне хочется буквально молиться на Диму. Хотя чего я так… Это же обычный разумный подход человека, а для меня все равно — что-то небывалое, чего раньше не было отродясь. Отставить накручивания, все уже позади. Осталась только Катя, да и думаю, что Дима сам все расскажет. Разговор про свое финансовое состояние решил отложить пока на какой-то другой день. Они заходят в какой-то магазин, где покупают опять вредные вещества для организма, в особенности сладкое. Тёма поначалу недоуменно хлопает своими голубыми глазами — Дима положил почти горой горстку пакетиков с конфетами, а после радушно шлёпает в ладоши от неуемной навалившейся эйфории. Но не начинает капризничать, не просит одним «Пожалуйста» ещё что-то попадавшееся на пути. Арсений было бы возмутился на Диму за такие неожиданные махинации с деньгами, но останавливает себя на полпути уже открытого рта — Дима такой человек. Он не может позволить не потратиться на ребенка, хоть и не своего. Потому наблюдал с тихим недовольством таких непривычных трат. Вышли они с большими набранными пакетами, точнее, омега с бетой, маленький Попов просто шел рядом, придерживаясь за ручку пакета, спокойно кушая леденец. Дима все также что-то рассказывал ребенку, иной раз спрашивая Арсения по рабочим вопросам. Так и дошли сначала до подъезда, а после очутились на кухне, располагая продукты по нужным местам. Артем с молчаливым интересом рассматривал свое новое неизвестное местоположение после того, как помыл руки, заходил в разные комнаты. Он впервые находился у кого-то в гостях, не считая Оксану. — Молчаливый он у тебя такой, впервые вижу таких детей, — приметил Позов, кладя творог в холодильник. — Да, я пытался все делать возможное, вдруг проблемы какие-то возникли, но нет — все нормально с ним. Просто такой, — тихо усмехнулся Арсений, подавая другу продукты. Отдаленно слышались детские шаги, перемещаясь туда-сюда по квартире. Дима повернулся к нему, перенимая молоко и попкорн. — На тебя похож очень. Не только по внешности. — Да? — Попов поднял удивлённо брови. Он, конечно, примечал сам, что чутка внешностью Артем в него пошел, но и характер тоже? Дима кивнул несколько раз. Не хватало надетых очков. — Да, спокойный и не шумный. Не будет вешаться на убитых альф, больше будет их сторониться и посылать мысленно куда подальше. Такой же анализирующий информацию, полагаться будет на логику до последнего. Это тебе не домашняя омега, он скорее всего путешественником будет. Или каким-то менеджером, не знаю. Обычно такие хладнокровные люди становятся выдержанными работниками. Так что не переживай за будущее своего сына, если где-то сомневался в его способностях. Даже если без отца-альфы вырастет. Что-то я даже не замечал… Ох уж эти альфы-отцы. Аж хорошо, что Артем не с этим вырос. Не надо мне запуганного пришибленного сына. — Спасибо, Дима, — искренне отзывается, поднимая уголки губ в мягкую улыбку. — Да что спасибо, я ничего такого не сделал для тебя. Просто мнение высказал, — слегка робко отрекается Позов, поворачиваясь спиной, кладя печенье в кухонную тумбу. — Вообще-то нет — ты сделал для меня достаточно многое. Ты мне стал настоящим другом, если не братом, слышишь? — продолжает настаивать напором свое омега, сворачивая пустой пакет. — Слышу, слышу, — усмехается Дима, поворачиваясь и дружески хлопая по плечу. — Что-то твой вообще затих, айда переоденем его, посмотрю, что там у Савинки есть для него размером, пусть у них в игрушки поиграет. — Пошли, — опять улыбается Попов. Очередной незамеченный беззвучный звонок на телефоне.🖤🖤🖤
Ночь. Уже ночь. Теплая, словно наступившая убаюкивающая пелена ночи стала укрывать все и вся, в котором люди стали готовиться к долгожданному и желанному сну — перед голубыми глазами то и дело выключались горящие лампочки в окнах. Лишь мягкий приглушенно-оранжевый свет от светильника в одиноком зале не становился ещё путеводителем в мир сновидений. Арсений наблюдал. Сегодняшняя ночь была особенной для него. Почему — неизвестно. С небес на землю уже спустилась полутьма, отдавшая невероятную красоту, не освещаемая желтыми фонарями. Ночь была безветренной. На небе были видны многочисленные звезды, кажись, почти усеявшие небосвод замысловатыми фигурами, представленными в виде созвездий, которых Арсений видел в книжках астрономии. Арсений впервые всматривался в темное небо с балкона, с открытого окна, а не как обычно зашторивая. Никаких мыслей не было, была полная пустота в голове. Хотелось остаться в этот промежуток времени навсегда. Артем уже как час спал в детской комнате. Арсений хотел забрать его к себе на диван в зал, но Дима отказался от такого. За вечер они посмотрели различные фильмы, мультики с Артёмом, поедая вкусности (нет, нормальную полезную еду тоже). Такую довольную улыбку Арсений, кажется, не видел никогда. И вот сейчас с кухни доносятся едва понятный разговор Позова с Катей. Арсений вслушиваться в чужое не хочет, возвращается с любования обратно в зал на разобранный диван. Он сильно благодарен Позову, что тот так и не начал расспрашивать его про утреннее происшествие, а просто был рядом. Не выключив светильник, — без него было непонятно страхово — Арсений поудобнее устраивается на диване и уже собирается лечь спать, как сначала издалека раздается слышимый стук в дверь, а уже через пару минут видеться заглядывающий к нему сам Дима с встревоженным отчего-то лицом. Арсений моментально выпрямляется, задерживая дыхание. Губы тревожно раскрываются в одном: — Что случилось? — в голове появляются неприятные мысли, не случилось ли что-то с семьёй Позова, но быстро отбиваются — они вот-вот говорили душа в душу; как что-то другого соседского или дружеского рода, где нужна омежья помощь. Только вот он слышит совсем другое, чего никак не представлял в этих вариациях. Потому что тупо забыл. Или не тупо. — Там Антон Андреевич пришел, тебя зовёт. У вас что-то случилось? Он какой-то поникший, но при этом злой, тебя спрашивает, — неуверенно начинает утверждать Позов, засовывая руки в карманы пижамных штанов. Что?! Как он вообще сюда попал и зачем?! Арсений с подкосившимися ногами от услышанного встаёт с кровати, садясь на нее как задницей на иголки — колется жёстко, покалывает со всех полушарий. Подносит к лицу ладонь, закрывая губы. Нет-нет-нет. Не может быть. — Это связано с утреннем событием, — тихо-тихо шепчет в кожу, Дима едва слышит сказанное. Качает головой, и не понять — не доволен или просто оценивает как слышимость информации. — Может, я ему скажу, что тебя нет? Если не хочешь говорить… Но договорить Дима не успевает, потому что неожиданно произносится позади чужой голос начальника, а впереди непроизвольное вздрагивание с пугливыми глазами Попова. — Не надо, оставь нас, пожалуйста, Позов, — строго прерывает Шастун, глухими шагами заходя в зал. Без обуви — только черные тонкие носки виднелись. Я сплю. Я просто сплю. Уходи пожалуйста, я сейчас не настроен с тобой говорить, не обдумав ничего. Пожалуйста, не надо. Нет. Позов только покорно кивает — всё-таки, начальник, как никак, не приятель, хоть и сейчас в этой квартире хозяином является непосредственно сам бета, имеющий возможность прогнать навязчивого, нежданного, ночного, посетителя обители. Но вместо этого Дима виноватым взглядом окидывает друга, когда зашёл за спину Антона, шепча одними цедильными. — Прости. Арсений моргает пару раз, передавая также почти безмолвное шепотом: — Артем. Мальчишка спит в детской, находящееся в другом конце коридора на повороте. Дверь там не закрытая, и Арсений со всей надеждой надеется на то, что Дима его правильно четко понял — не надо Шастуну сейчас видеть его, к таким собственным творениям он не был готов. Димы хватило, куда ещё. Напряжённая, плотно прилегающая тишина оседает тяжким грузом на плечах, Попов застывает сидячей статуей с той же колючей задницей, чувствующая как вот-вот сейчас нашла приключения; рука все еще закрывающая половину лица. — Что вы здесь делаете? — не грубит, совсем нисколько. Всего-навсего интересуется, почти безмятежно, но внутренняя нервозность на последних молитвах удерживается. Шастун кривится — опять на вы. — К тебе пришел, тебя дома не было, на звонки и на мои сообщения не отвечаешь, подумал, может, у Димы находишься, — спокойно поясняет альфа, не делая новых сближающих шагов. Звонки, сообщения… Блин, я абсолютно забыл про него. Так и лежит, оставленный на сиденье на кухне. Беспокоился за меня, получается? Белый, интересно, живым хоть остался? Напускное перед страхом. — Зачем? — ему нужен внятный ответ. И с таким выходящим натиском нисколько себя не узнает. Просто скажи. Ну. Антон стоит с опущенными руками, вся строгость, как была на Позове, пропадает стремительной птичкой, выставляя робкого мужчину, будто Арсений на полном серьёзе произнес: «Дрочишь?». — Беспокоился. Очень. Сильно. Ты тогда быстро убежал, я испугался твоей пропажи, — с выдохом изъясняется волнительно Антон, подходя медленной поступью ближе и ближе. Арсений не двигается ни на йоту, слушая. — Ты прости меня, понимаю, напугал не только он, но и я. — под этим кратким «он» Арсений все понимает, — Я не хотел, чтобы так вышло, не в моей концепции решать кулаками, но я просто не мог не врезать ему, отомстить. Чтобы, блять, понял, каково. — звучит на конце более жёстко. Арсению сложно адаптироваться с меняющимися образами Антона. Утренний строгий, наполненный яростью льва, Шастун, дающий нескончаемые злостные удары — никак не сочетался с нынешним: аккуратный, несмелый, оробелый. Хотя, Антон был с ним нежным — кажется, всегда — до замирающего сердца, до мурашек по коже, до самой стратосферы. Но, всё-таки, только с ним, с Арсением. То же поведение с Позовым в копилочку утверждений. И эти контрасты никак не укладываются в голове. Мне так плохо, господи. Теперь даже не понимаю, прогонять его или же нет. Как же сложно. Что это такое внутри горит ярким пламенем? Почему что-то в животе колышет? Антон подходит ещё ближе, сокращая наперекор приемлемую дистанцию между ними (которой и нет уже давно). Опускается на корточки перед ним, заглядывая в глаза. Арсений смотрит с опущенной головой раненым зверем исподлобья. — Прости, любовь моя, не уберёг вовремя, — шепнул горьким голосом, отняв его руку с губ, прижимая уже к своим — омега только заметил, как она устала. Арсений был в секунде от слёз: он таким, блять, был рассеянным перед своими чувствами. Арсений хотел вжиматься от убивающего «любовь моя», в чужую грудь и шептать также горько о том, что ему не за что извиняться. Антон целует ласково узловатые омежьи пальчики, переходя от одного к другому; такие беззащитные костяшки под внимательным взглядом. Закрывает глаза, направляя тыльную сторону ладони к своему лбу. Боже, как не умереть от чувств? Что творится, что творится. Что ты делаешь, а? — Всё нормально, — выдал он вместо этого, зарываясь нервно дрожащими пальцами в ворох полюбившихся кудрей на затылке, и Антон неожиданно мягко боднулся головой ему в другую ладонь. Арсений думал, что они просидят в этой тишине как минимум несколько минут с горящим ночником в зале и теплым жёлтым светом, исходящий с дверного проема, ведущий в коридор, — это чтобы темно не было, не споткнуться (да и Артем может посреди ночи проснуться, вдруг испугается темноты) — но Антон вновь заговаривает: — Нет, не все нормально. Ты бы просто так не сидел у Димы, я знаю. — Арсений мысленно фыркает. Знает все, блин. Но… Всё-таки же не все. Антон поднимает Арсения на ноги, потянув за руку. Оный ощущает себя безвольной куклой-марионеткой, непонимающе наблюдает. — Что… Он не успевает договорить — перед глазами виднеются упавшие на пол мужские колени. В голове словно проносится неразличимый в настигшей серости туман, в ушах полный вакуум, а напротив стоящий на коленях Антон, мать твою, Андреевич, его начальник. Альфа, в конце концов, в ногах омеги. Губы примкнули друг к другу, закрывая выход почемучной речи. Только и может неверяще смотреть, уже не с низу вверх, а наоборот — противоестественно до одури. Отчего-то приятными мурашками будоражит.Потому что на небесах, ничего не решат за нас
Альфа осторожно дотрагивается большими медвежьими ладонями до его голеней, обхватывая после смелее плотно сводящие худые ноги в своих руках — палки, епта. Обнимает впритык. После ощущающегося выдоха в районе колен, Арсения начинает внутренне потряхивать не по-детски. Зачем ты встал? Что случилось? Зачем? Что? Молча терпеливо ждал. — Арсений, дорогой мой человек, мне нет, может быть, оправдания некоторым своим поступкам к тебе, но… Я просто хочу признаться, поставить окончательно все точки над и перед нами, потому что дальше эти непонятливые игры туда-сюда попросту приведут к чему-то неизбежно плохому. Мне не хочется этого, — тихим голосом начинает говорить Шастун, утыкаясь кудрявым ворохом лба в омежьи бедра. Какие точки над и? Стой! Я не готов к этому, не готов… Из Арсения вот-вот вырвался бы протест сказанному. Но он прав, так и будем бегать вокруг да около. Говори, что любишь другого голубоглазого брюнета, а все те милости лишь как невнятное неосознанное помутнение. Мне совсем не будет больно. Совсем. Он знает, что врёт. Арсений также безмолвно опустил руку на чужую голову, перебирая пальцами волнистые кончики. — Знай, что любить я выбрал тебя сам. Никаких там подростковых споров, никакого спутывания обычного помутнения на фоне долго воздержания сексуального возбуждения. Нет, — тихо усмехается закрытыми глазами, шмыгая — вот-вот слезы, что-ли? — Я жалел нескончаемое количество раз — для меня в новинку, тем более в своего, как не крути, подчинённого, а после стыдился того, что жалел. Как тебя такого невозможного не любить? Потом грустил, что в принципе о чём-то, связанном с тобой, жалел. Ебаный замкнутый круг. Меня так колошматило от чувств каждый невыносимый раз при виде тебя такого — чистого и загадочного, да что греха таить, и сейчас все также. Ты сродни героину. Разок попробуешь — уже не слезешь нихуя, даже если хуёво, пиздецки ломает и выворачивает скелет. Тупо не вылечишься. Пока Антон говорил-говорил-говорил, Арсений понял, как в жизни себя ни с кем не чувствовал так, как с ним; в жизни не был настолько получающим внимание сильного пола и обласкан. От такого понимания уже обе руки перебрали трепетно кудри. — Это не нездоровая любовь, жёстко отрицаю. Я всего-навсего влюбился так впервые, как только тебя увидел. Любовь с первого взгляда? Возможно. Только без моментальных сердечек в глазах, — тихонько пускает смешок, следом опять становясь серьезным в своих словах. Какой-то чертов безустанный монолог, которого не хотелось Попову прерывать. — Я пытался всеми способами тебе показать, как же ты запал мне в душу. Может, ты и не помнишь моих всех забот к тебе, но я — отчётливо. Нисколько не забывал. Это были мои первые действия на пути к своей любви — к тебе. «Я помню, я помню все также отчётливо, Антон» — так и не раздалось в ответ в этой квартире. И про платочек, и про шоколадки он точно помнит. — Но ты попросту не замечал, или делал вид, тут я не знаю. Мне так хотелось хоть что-то сделать, что привело к разговорам со своим лучшим другом, помогающим мыслями направиться в нужное течение, — поднял блестящие от эмоций глаза вверх, прямо на Арсения, — Ты стал моей неприступной принцессой. Ванильно, но ничего поделать не могу с собой. Предложение поехать ко мне домой, вся та встреча с бизнесменами были тем первыми способами намекнуть тебе про свои чувства. Кто ж знал, что так дальше затянет… Арсений мятежно остановил поглаживания и перебирание Антоновых волос — он уже понял, к какой именно части монолога они подошли. Что думать про ранние части, он не знает, в большущем смятении. Значит, нет никаких левых голубоглазых брюнетов? Я все себе накрутил, и той самой омегой являюсь я? — Я так надеялся, любовь моя, что та ночь для тебя что-то значит, что все это не просто от нахлынувшей в содействии течки, но и что-то больше. Ибо мы были так страстны с друг другом затуманенным разумом, что бывает при сильном влечении. Так верил до момента, пока ты — опять — не сбежал. Мне так удручающе больно было, ахуеть как. Прекрати! Прекрати называть меня своей любовью, я не выдержу. Антон не скуп в своих высказываниях, не заканчивается и не заканчивается, пока Арсений надеется, что не остановится его колотящееся, едва не в конвульсиях, сердечко. — Ты… Ты опять сбежал, я, признаюсь, так был зол на тебя до того момента, пока… кхм, не увидел тебя в такой ужасной критичной ситуации. Я не мог не думать, что какой-то уебок трогает тебя, пока ты такой молящий о спасении на коленях — так и хотелось врезать суке. Извини ещё раз за случай, молю, Арсений, я не хотел, я просто хотел отомстить. Я так тебя люблю, я не могу иначе, слышишь, ангел мой? — дрожащим голосом Антон снова встречается с плаксивыми голубыми глазами, не переставая удерживать Арсения в своей хватке. Была бы его воля, никогда не отпустил бы. И сейчас не упустит. Не упустит же? Попов нежными подушечками пальцев начинает гладить по спине, чуть наклоняясь вперёд, проходит ладонями вверх от талии до лопаток и обратно несколько раз; Антон в ответ не сильно прогибается от таких бережных касаний. Как у него колени до сих пор не стреляют отеком? — Слышу, — шепотом. Только это и может произнести от урагана испытываемого. Ресницы у Арсения дрожат моторчиком, у Антона внутри всё дрожит тоже — неуемно трогательно. Шастун видит в темноте этот ресничный черный веер, поблескивающий от продолжающего гореть жёлтым, теплым светом ночника, откладывающий тени под глазами. «Я так тебя люблю» на подкорке крутится, вертится с неуловимой скоростью. Всего каких-то четыре слова, но так прочно попадают в самое яблочко — крохотное сердце. Арсений не знает, как расценивать услышанное, как ответить, чтобы не ранить — он не понимает свои чувства, оттого и ответа положительного не разглядывает. — Не плачь, пожалуйста, молю, я не хочу видеть твои слезы снова, — неспокойно то ли полутребует, то ли полупросит Шастун. Арсений запрокидывает голову, пытаясь успокоиться — он, блять, не был к этому готов — и перестать литься в слезах. Дышит через заложенный нос, всхлипывая. Так проходит пару минут, Антон продолжает стоять перед ним на коленях такой же с едва удерживающимися слезами, — альфы действительно умеют плакать — также продолжающий прижиматься к нему. Из-за всего нахлынувшего Попов только подмечает обонянием смесь двух их горьких запахов. — Скажи хоть что-нибудь, — молящегося Антона Арсений видит впервые, больше что-то не будоражит внутри. Что, что мне сказать? Я не хочу ничего говорить… Не хочу. Дальнейшие слова Арсения, кажется, произнес точно не он. Нет. Это произнесла его дурная, другая, живущая с ним покалеченная жизнью оболочка — поматросят и бросят. Все альфы одинаковые. И как бы Арсений из-за всех сил не противился, не пытался поверить, что есть хорошие альфы, эта оболочка выставляет все за него. — Антон, уходи. — тихо, стрельнув в него глазами из-под длинной чёлки. — Просто уходи, прошу. Антон машет головой, кажись, не веря, что его без пояснений выгоняют. Сильнее сжимает бедра, всхлипывая в неверии. — Нет. Нет, Арсений. Пожалуйста. — Уходи, Антон, уходи. Я не могу тебе ответить взаимностью. — уже не просит, а приказывает Арсений, пытаясь не наброситься на Антона, обнять крепко-крепко и никуда не отпустить. Дайте ему время все подумать. Антон безмолвно встаёт покалеченным львом, уже не отважный и не суровый. Моментально холодно стало в местах, где он касался. Заглядывает в голубые глаза, что-то считывая — видимо, ждёт чего-то. Так и не дождавшись, разворачивается боком. Но не успевает сделать и пару шагов, как молниеносно напоследок печально прижимается к губам своими без языка, гладя большими пальцами мягкие щеки. Арсений не успевает опомниться и желанно ответить, думая, что Антон не отступит, пока не получит его ответ, как назвавший уже исчезает с поле зрения, и только в коридоре тень отсвечивает силуэт своего уходящего хозяина. Перед тем как хлопает входная дверь, разломав все внутренности на битые осколки без остатки спасающей надежды, Арсений понимает одно: — Я все испортил. Ложится на спину на кровать, беря подушку в руки, утыканном лицом начиная реветь в нее из-за своей собственной никчёмности, пока к нему не подойдёт обеспокоенный, не знающий ничего Дима, подающий для успокоения стакан молока с медом, бережные поглаживания по спине от которых Арсения только сильнее рвет — он, блять, только вот сам так гладил по спине. А на улице под крыльцом, длинные пальцы держат дрожащей хваткой третью зажженную сигарету, стряхивая вместе с одной текущей слезой пепел. Зелёные глаза разглядывают ночную темень, понимая, что сегодняшняя ночь была особенной для него. Особенно испорченной и разбитой. Или это было его сердце?