Se trouve suffisamment

Свидетельством того, что я при падении с лошади не свернула шею, стала резкая боль в голове и во всём теле. Разомкнуть отяжелевшие веки не было сил. Но даже в полубессознательном состоянии я чувствовала прикосновение прохладной мокрой ткани к своему лбу. Сделала неловкую попытку приподняться с земли, но некто чуть надавил мне на плечи, заставив лежать в том положении, в котором я пребывала изначально. — Спокойно лежи, — узнала я голос Оливье, слышащийся, словно сквозь вату; такой родной, глубокого и тёплого тембра — сейчас в нём сквозит лишь еле сдерживаемая ярость, с трудом поддающаяся его контролю. — Оливье, — прозвучал тускло мой хриплый неуверенный голос, дрожа и срываясь, — я… я не… в-виновата… прошу, выслушай, я всё тебе объясню! — вскричала я в отчаянии, вцепившись в его руку, как хватается утопающий за единственную соломинку, всё же лелея слабую надежду спастись, когда, казалось бы, всё уже кончено. — Что ты мне объяснишь, лгунья?! — Резко отпихнув мои дрожащие руки, Оливье продолжил протирать холодным платком, смоченным в пруду, моё пылающее от жгучего стыда и горечи лицо. — Как изворачивалась, врала на каждом шагу? — проскользнули нотки скорби в его гневном срывающемся голосе. — Расскажешь, как ты обесчестила не только меня, но и весь мой род, смешав с грязью моё имя и любовь к тебе? — Оливье, родной мой, — попыталась я сказать хоть что-то в свою защиту, но он оборвал меня: — Замолчи! — его руки, бесцеремонно схватив за плечи, приподняли меня и прислонили к растущему рядом с прудом вековому дубу. — Лучше меня не зли… Всхлипнув, я обхватила руками колени и уткнулась в них лицом, чтобы муж не видел моих слёз, будто обжигающих глаза, стекающих ручьями по щекам. — На, выпей, — приподняв за подбородок моё лицо, он подал мне флягу, из которой я сделала пару глотков вина. Стало немного лучше. — Спасибо, — прошептала я, не решаясь взглянуть в лицо своему супругу, и хоть лица его я не видела, пронзительный и тяжёлый гневный взгляд на себе ощущала. И некуда деться от этого взгляда, казалось, способного прожечь во мне дыру. — Хорошо, что эту лилию на твоём плече никто из гостей не видел, — процедил он зло сквозь зубы, снимая с себя плащ и набросив его на мои дрожащие плечи. Успев замёрзнуть далеко не от холода, я тут же закуталась в плащ Оливье, хранивший его тепло с лёгким запахом духов и его кожи. — Сейчас мы вернёмся к гостям, и ты сама им скажешь, что после падения с лошади очень плохо себя чувствуешь. — Да, Оливье, — отозвалась я с грустной покорностью, — как скажешь… прошу, позволь мне объяснить… — Дома мне всё объяснишь! — перебил Оливье, подняв меня с земли и поставив на ноги, держа за локти и не давая осесть на землю, к которой всё сильнее придавливал меня незримый гнетущий и тяжкий груз. — Я доверял тебе, — говорил муж, как в каком-то полузабытьи, ведя меня домой, держа под локоть, — считал тебя искренней, непорочной, неспособной на притворство… Меньше всего я ожидал удара ножом в спину от своей жены, которой доверял и которую… неважно, всё равно ты утопила во лжи то светлое, что было… Не найдя, что сказать мужу, я подавленно молчала весь тот отрезок времени, который занял наш путь домой. Не проронил ни одного слова и Оливье, только его молчание было скорее тяжёлым, скрывающим гнев, объявший молодого мужчину. Мне чудился исходящий от супруга запах раскалённого металла, его рука не отпускала моего локтя. Я не решалась поднять головы и посмотреть мужу в глаза, всю дорогу разглядывая носки своих туфель. Безысходная тоска и горькое отчаяние, усугубляемые чувством вины перед ним, и вместе с умирающей надеждой, разъедали мне душу и сердце. В груди и животе лишь ощущение мрачной зияющей пустоты, пожирающей меня изнутри, как пожирает бушующее пламя охваченный им дом, оставляя за собой лишь пепелище. Мне следовало раньше признаться супругу в своей постыдной тайне. Но страх того, что Оливье отвернётся от меня и с презрением оттолкнёт, возобладал над намерением честно поведать ему всю историю появления на моём плече злосчастного цветка лилии. Я думала, что нет большой беды в утаивании эпизода, опорочившего мою жизнь, и мне выпадет удобный момент для признания — когда Оливье будет в прекрасном расположении духа или, когда я буду ожидать нашего первого ребёнка. Во втором случае он простил бы мне сокрытие правды куда охотнее. Но тайна, обрушившаяся на нас тринадцатого июля подобно старому полуистлевшему скелету из шкафа, перечеркнула все мои жизнерадостные планы. Скрывая от мужа правду лишь из желания сделать как лучше, я сама же и возвела каменную стену отчуждения и непонимания между мной и Оливье. Как я добралась с мужем до замка и не лишилась сознания, так и останется для меня загадкой. — Анна, как же хорошо, что с Вами всё благополучно, — сказала одна из приглашённых дам. — Графиня, мы так переживали за Вас… Со всех сторон слышались радостные, исполненные облегчения и немного тревожные перешёптывания. Как в тумане, поддерживаемая под руку Оливье, я прошла к гостям, стараясь ничем не выдать своего угнетённого состояния и по-прежнему кутаясь в плащ мужа. — Дамы и господа, — обратилась я к собравшимся представителям местных знатных семей, — я благодарю вас всех за беспокойство. Со мной всё в порядке, только после падения с лошади немного кружится голова и тошнит… Надеюсь, вы не останетесь на меня в обиде, если я вас покину? Неудивительно, что гости отнеслись к сказанному мной с пониманием. Одна пожилая маркиза из приглашённых даже предложила помочь мне дойти до комнаты, но я вежливо отказалась, сказав, что меня проводит Оливье. До кухни под руку с мужем я брела будто в полусне, не замечая ничего вокруг себя и не глядя под ноги. Наверно, если бы Оливье не держал меня, я бы не избежала участи врезаться во все стены и углы с дверными косяками. — Жди меня тут. Я вернусь, когда все разъедутся, — проговорил Оливье, усадив меня за стол. Стремительным шагом он вышел из кухни, где осталась я, смирившаяся с близкой неизбежностью и преисполнившаяся отупляющего безразличия перед грядущим. Время, что Оливье отсутствовал, тянулось для меня с унылой медлительностью, как оно тянется для узников, проживших в плену затхлых стен темниц половину жизни, и в мыслях своих умоляющих Всевышнего о скорейшей смерти. Сил бороться с окутывающей меня сонливостью было всё меньше. Судя по тому, что грохот колёс и цокот копыт доносился с улицы где-то час назад, и жизнь в замке словно застыла, все гости уехали, и слуги давно спят. Чтобы побороть грозившую свалить с ног усталость, я заварила себе отвар с ромашкой и мятой, добавив немного сахара. Стоя у окна и грея руки об удерживаемую в руках чашку, вдыхая запах трав, я всматривалась в сгустившуюся тьму над родовым замком. — Теперь, когда мы остались одни, я хочу с тобой поговорить, — прозвучал решительный и твёрдый голос. От неожиданности и страха я выпустила из рук чашку, упавшую на пол и расколовшуюся надвое, содержимое которой небольшой лужей растеклось по полу. Не в силах выдавить из себя ни единого звука, я смотрела на подошедшего ко мне Оливье, лицо которого почему-то не носило на себе печати гнева, скорее, грустной задумчивости. Опустившись на колено, он поднял с пола две половины разбитой чашки и выпрямился, где-то минуту рассматривая то, что когда-то было целым. — Анна, — неожиданно прервал он своё молчание, обратившись ко мне, — как ты думаешь, единожды разбитое можно соединить вновь? — Но как быть с трещинами, которые будут служить вечным напоминанием? — Их можно заделать, но лишь прикладывая усилия для этого… Почему ты не сказала мне обо всём раньше? — проскользнули нотки печали в его голосе. — Я боялась… что ты не поймёшь меня, оттолкнёшь от себя с холодным презрением… Говорят, что молчание — золото, но на самом деле оно всегда обращается в камень, который давит, подобно могильной плите… — шептала я, не в силах заставить себя не опускать глаз. — Быть может, нам ещё не поздно соединить вместе две половины того, что расколото надвое, но только… — Что, Оливье? — отозвалась я, ощутив, как возрождается из пепла, подобно фениксу, робкая надежда где-то в самых потаённых глубинах моей души. — … только прекрати мне врать, Анна, хватит лжи, довольно! Я не хочу вечно жить с ощущением, что моя жена всегда держит наготове камень за пазухой… Сейчас ты расскажешь мне всё, ничего не утаивая и не приукрашивая, потому что мне не хочется потерять и эти остатки веры; я не смогу так жить с тобой, боясь тебе доверять… — Чувствую, рассказывать тебе обо всём мне очень долго придётся, — проронила я, всё же найдя в себе силы с искренней теплотой улыбнуться мужу и коснуться его рук своими, глядя в глаза. — Да, Оливье, ты прав, хватит лжи… Se fini