а ты точно продюсер?

Олег думает, что ещё никогда так знатно не проёбывался. У Олега тонкий музыкальный вкус, словарный запас такого масштаба, что и не снился ни одному несчастному выпускнику или студенту лингвистического, и твёрдое убеждение, что хуй ему кто когда будет диктовать, что ему делать и как жить, а иначе он, преисполненный гордости, сдохнет с голоду где-нибудь под мостом и никак иначе. И ничего другого. Олег интеллектуал и бунтарь, Олег отшлифовывает свои тексты, будто хрустальный бокал из серванта старой расползающейся зубной щёткой с какой-то дешёвой зубной пастой неестественного цвета, но Олег справляется. Ебашит. И справляется. А потом в его жизни появляется одна двухметровая шпала в каких-то выебонски длинных плащах и с прищуром пресытившегося мудака, и Олега он так бесит, что он описать не может. Мудака зовут Рома, но Рома, конечно же, говорит называть его Романом Николаевичем, и что ещё вообще можно ожидать от чувака с таким стилем и подачей. Рома затирает что-то про итальянские соборы, дорогие коктейли и артхаусное кино, и Олег просто ёбу даёт, как у него получается сдержаться и не ухуярить его хоть раз чем-нибудь тяжёлым. Олег знает много изящных слов, много историй, одна трагичней другой, и умеет ебашить такие рифмы, от которых текут первокурсницы филологических. А потом Рома вбрасывает один короткий комментарий про какое-нибудь творение Джима Джармуша, и Олег в ту же секунду чувствует себя беспросветным кретином. Савченко даже не верит ему, когда тот рассказывает, как когда-то работал на скорой и собирал людей в пакеты – ему кажется, что это просто один из разноцветных кусков огромного одеяла его легенды, его паутины, и если Олег поверит, то Англичанин его сожрёт. Завернёт в свои прочные блестящие нити-мысли, впрыснет свой голос в него, как яд, чтобы он начал его изнутри переваривать, а потом оставит одного, чтобы стало тесно, чтобы стало холодно, вернётся через две недели и сожрёт то, что от него останется. А Олег будет только рад тому, что он к нему вернулся. Он это точно знает. Поэтому хуй там Олег ему поверит. – Вот это охуенно. Послезавтра я свободен, приезжай, запишемся. И Олег начинает сиять, как лампочка, которую в первый раз за её алюминиево-стеклянную жизнь ввернули в патрон подходящего калибра. Савченко улыбается, и ему так тепло, сука, так тепло. – Но вот это полное говно, я даже набрасывать под это ничего не буду. Савченко чувствует, будто ему гвоздь в ребро вогнали. Сука, как же обидно. Он этот текст четыре месяца писал, и текст получился просто идеальным. Хуев перфекционист. Эстет хуев. Ну ничего, Олег ещё отыграется. Он напишет что-то такое, для чего сам Англичанин не сможет написать бит, настолько текст будет хорош, обещает он себе. **** Он пишется у Ромы на квартире уже месяца три. Когда там были его, Ромины, друзья, сначала Олегу было стрёмно и неприятно. Они все были какие-то мутные, всегда вставляли какую-то интеллектуальную еботу и всегда не к месту, всегда были на серьёзных щах. Никакого азарта, никакого адреналина, только пресыщенность и дрочерство на собственные ограниченные знания. Когда они стали записываться вдвоём, о чём его, конечно же, никто не поставил в известность, Олег пожалел о том, что так нелестно думал о его приятелях – может, они были и не самыми плохими людьми. – Всё хуйня, давай сначала. «По ебалу бы тебе дать, пидор». Олег прочищает горло. – Хорошо, сейчас. Рома снова доёбывается, вставляет что-то дико выебонское про энергию, посыл и то, как нужно выкладываться, чтобы их искусство осталось в веках, заставляет его переписываться раз за разом, доводит его до такого, что Олег каждый раз выползает из комнаты взмокший, уставший и будто выебанный. Почему у него именно такие ассоциации после общения с Ромой длиной в несколько часов, он думать не хочет. Олег просто хочет петь, Олегу в кайф просто петь, и Рома обрамляет его тексты и голос в такую оправу, как никто другой до него просто ни разу. «Ты так много гонишь, что я вхожу в азарт Твёрдый, как Оникс, горящий, как Чаризард». Олег поёт, и ему самому становится стыдно от собственных слов – от того, что Англичанин слышит их, и Зевс ёбни Олега молнией прямо на этом месте, если Рома был не один из тех, кто идеально умел считывать такое. Он заканчивает, берёт паузу, сдвигает огромные наушники на взмокшую шею, пьёт. Олег трёт глаза костяшками пальцев и прислоняется к стене в кабине, опираясь на неё предплечьями. На удивление, на этот раз Англичанин не просит его переписываться. Англичанин сидит за своим огромным монитором, пальцы на губах, глаза застыли в одной точке – думает о чём-то. Савченко стряхивает напряжение с плеч, чувствует себя дедом – у него начинает болеть поясница, но виду не подаёт и только вскидывает в воздух кулак с оттопыренным большим пальцем – «давай дальше». «Привезу тебе всю свою магию, всю-всю-всю свою магию» – поёт Олег своим сладким голосом, словно малиновое варенье большой ложкой на лепёшку с маслом намазывает, а сам думает о том, что настоящая магия – это Рома, его руки, его глаза, его брови, которые так по-уёбски надменно вскидываются, стоит Олегу хоть чуть-чуть налажать с какой-нибудь нотой. Он заканчивает в тот же день. Сам не верит, что умудряется, но заканчивает. Они записывают Пикачу за один грёбанный день. – Ёбнуться можно, если честно, – он запинается, не успев закончить мысль, потому что его голос хрипит так, словно он орал Ромино имя полночи. – Охуенно. Ради этого вообще вот это всё, – Англичанин обводит взглядом скромных размеров помещение, но имеет в виду явно что-то намного большее. Олегу снова тепло, и Олег снова вспоминает о том, как запретил себе пускать Ромины мысли дальше воздуха вокруг своей головы. Савченко кивает. – Устал? – Нет, – и в его разъёбанно-хрипящем голосе правды больше, чем в тех словах, которые этот голос произносит. – Можешь прилечь здесь, я скоро. Хуй там Олег покажет слабость перед ним. Хуй там Олег ему поддастся. Когда Рома выходит из комнаты, а потом и из квартиры, о чём свидетельствует громкий хлопок двери, Савченко наполовину слушающимися руками открывает стеклянную дверь и падает на диван рядом с Роминым столом, как неуклюжий поросёнок. Рома возвращается не очень скоро, где-то долго ходит и точно много курит – кубометры воздуха вокруг него пропитывает дорогой горький запах, без труда проскальзывающий и в лёгкие Савченко. «Не впускать в себя его яд», – обещает он себе. Рома приносит какое-то бухло в плотном чёрном пакете, и Олег жмурится от одной мысли о том, как оно будет ощущаться на его горле, которое он, казалось, уже порядком разодрал. – Я ничего не хочу. И вообще я, наверное, поеду, поздно уже, – начинает вставать с дивана. – Может, останешься? «Не смей, не смей, блять». – Позовёшь своих друзей? Дениса позовёшь? «Скажи да, сволочь». – Нет, сегодня вечером я весь к твоим услугам. «Падла». – От меня уже немного толку, – голос Олега – лучшее доказательство того, что его слова – правда. – Неправда. Ты меня очень вывозишь. Твои тексты меня вывозят. «Козёл». Савченко очень хочется кинуться Роме на шею и сжать его в руках так, чтобы на его плаще остались складки, которые он никогда потом не расправит – чтобы запомнил. – Твои биты – это просто магия в ушах, – Олегу стыдно, что у него получилось такое пошлое сравнение. Олег же может лучше, Олег же умеет это просто охуительно. – Я иногда пытаюсь петь твои песни. Хочу чувствовать тебя у себя на языке. «Ёб твою мать». Олегу стыдно, Олег глаза прячет. Может, Англичанин снова говорит про искусство, может, Олег просто конченный и ничего не понимает. Может, Рома сломает ему нос и отобьёт рёбра за то, что он хочет сейчас сделать. Савченко подходит к Роме близко, не по-дружески, в глаза ему заглядывает, замирает рядом с ним на секунды, а потом целует его. Перехватывает ладонями его запястья, будто боится, что Рома оттолкнёт или замахнётся, чтобы ударить, а Рома к нему только ближе прижимается – всем торсом своим горячим. «Какой же ты сладкий. Кофе, что ли, пил» – думает Олег, который совсем не знает вкус Капитана Блека. Рома из его ладоней не выпутывается, Олегу держать себя позволяет, но жмётся к нему теснее, жарче – Савченко это и через его белую поло чувствует. Олег позволяет себе ёбнуться в это море окончательно и перестаёт сжимать Ромины руки. Рома это толкует не то что бы правильно, но даже лучше того – думает, что Олег больше не боится, что он в себе всё окончательно принял. Что понял, почему бесился от Роминых слов сильно, как ни от чьих других. А Олег просто стоит перед ним, грудью, плечами, животом к нему тянется, а самому жарко до одури, щёки горят, и в животе тянет сладко. Олег чувствует себя скорпионом в Сахаре, у которого отобрали его спасительный камень, и вот он жарится под беспощадным Солнцем и никуда не может спрятаться. Савченко не уверен, что сможет себя простить, если после этого Рома пошлёт его, с губ сама собой срывается тупая шутка, как защитная реакция: – Ром, а ты точно продюсер? – что-то дебильнее придумать было бы сложно, но Олег не боится сложностей. – Если тебе так нравится, то сегодня да. Англичанину не нравилось отрываться от процесса, но он был не против взять паузу, если Олегу так было спокойнее. Рома тянет его за собой на диван, падает на него спиной, Олега к себе на колени утягивает. А Олег только волосы свои гладит всё время, пока Рома заставляет его поднять руки, чтобы снять с него футболку, пока его ремень расстёгивает. Олегу так нравится этот звук и то, что он сам не имеет к нему ни малейшего отношения, что он обещает себе когда-нибудь написать об этом что-то, хоть одну строчку. – Ром, – говорит он тихо. Рома не слышит, слишком занят его узкачами, пока Олег над ним нависает и ладонями о спинку дивана упирается. – Ром, – пытается сказать чуть громче, но выходит жалобно и физически больно. Рома выплывает из-под него и поднимается к его лицу, как кракен из морской глубины, своими длиннющими руками-щупальцами его опутывает. – Да? Олег не знает, что сказать, даже в собственных мыслях сформулировать не может. – Мне с тобой очень хорошо. Просто хочу, чтобы ты это знал. – Я знаю. Мне с тобой тоже, – с отшлифованной лаконичностью, которой он всегда оставался верен, отвечает Англичанин. Рома встаёт с дивана, чтобы дотянуться до чего-то в своём столе, а Олег снова прячет голову в предплечьях и будто бы даже тихонько поскуливать начинает. Англичанин отметает мысль взять его сзади. Он раздевается на ходу, уверенно, бесстрашно, как полная противоположность Олега, тянет его на себя, усаживает себе на бёдра. Олег стесняется, всё время глаза старается спрятать, то пальцы в волосы запускает, то предплечья выставляет перед лицом. Рома осторожно берёт его за плечи, ласково проводит ладонями по рукам, локтям, пальцами его запястья обхватывает и ставит его ладони на свои плечи. Ему искренне стыдно, что Олег уже совсем без голоса, но больше он жалеет, что не услышит его стоны. Но ничего, думает он, у них ещё будет возможность их отрепетировать. Рома вставляет Олегу медленно и как-то бережно, давит на его лопатки, прижимает к себе, поцелуями щёки обсыпает. А Олег только тихонько хнычет, одёргивает себя всё время – думает, что Роме его сорванный голос неприятен, дубина – но потом начинает хныкать снова, потому что Англичанин толкается хорошо, глубоко, твёрдо, и его неровное полумычание-полумурлыканье Роме нравится больше, чем что угодно другое. – Если когда-нибудь напишешь текст – приноси, сделаю тебя звездой, – Рома хочет, чтобы Олег улыбнулся. – Я.. ты.. уже, нет, пожалуйста. Олег упирается горячим взмокшим лбом в подлокотник дивана за Роминой головой, ловит каждое его движение, и ему так хорошо, так хорошо, так сладко, что он не верит, что Рома может оставить его когда-нибудь. – Прости, – отвечает он, в общем-то, своим мыслям, а не Роминому вопросу или фразе. А Рома снова, в который раз за их недолгое знакомство, переплавляет его голос в удовольствие для ушей. И обещает себе открыть все способы, которыми с Савченко это можно делать. «Ты ёбанная магия» – проносится в мыслях у обоих. Савченко только пытается определиться, кто из них больше ведьма, а кто костёр, к которому она идёт. Определиться не получается, потому что костёр, чёрт бы его побрал, жарит его хорошо, глубоко, горячо и сладко. «Ромка» – называет его Олег своим любимым прозвищем в первый раз, и с первого же раза знает, что больше никогда по-другому называть уже не сможет.