Час пик

      Она возвращалась домой с неудачного свидания.       Мысли вяло перекатывались в голове, но крутились вокруг его фразы: «На втором свидании ты должна была встать на колени и задорно отсосать, на третьем полноценно дать, а к пятому я уже должен был трахнуть тебя в жопу. А если нет, то нахрен ты нужна?»       Вот и повстречалась с мужчиной постарше.       Туфли на ультравысоких каблуках не давали устойчиво стоять в переполненном метро в час пик. Толпа вжимала лицом и грудью в надпись «Не прислоняться», вынуждая широко расставлять ноги. Хотела же поехать на такси, но влетела в метро, а затем и в вагон, не помня себя, а потому приходилось терпеть.       Короткая, в стиле японской школьницы, юбка в сочетании с чулками была не лучшим выбором для переполненного поезда.       Вот уже шесть станций её мариновали в вагоне, как селёдку, хорошо хоть переход был с выходом на её сторону и не придётся проталкиваться к дверям напротив, толпа вынесет сама.       Каждую станцию приходилось упираться ладонями в стекло, чтобы не быть раздавленной желающими уехать.       И вот уже четыре станции рядом с её руками появлялось две мужских, покрытых вязью татуировок, с выступающими венами, жилистых, с длинными пальцами.       Завораживающе красивых рук, заставлявших представлять себе, каково будет оказаться в них.       Вот уже четыре станции её вжимало в незнакомца, заставляя что-то внутри трепетать в тот момент, когда попа касалась паха мужчины, а из-за каблуков спина выгибалась в недвусмысленной позе.       Он не позволял себе ничего ровно две станции, ровно до того момента, когда от неловкого движения кого-то рядом юбка не задралась, а толпа буквально склеила их.       Потому что ровно две станции назад она ощутила, что у неё появилась ещё одна точка опоры, врезавшаяся в обнажённую кожу едва прикрытую умопомрачительными стрингами, надетыми на свидание.       Где-то на подкорке разгорелось что-то среднее между стыдом и странным томлением.       Новая точка опоры заставила покраснеть и попытаться безуспешно найти в отражении лицо незнакомца.       Новая точка опоры заставила сильнее прогнуться и переступить, расставляя ноги ещё чуть шире.       Просто для того, чтобы увидеть, как напряглись в этот момент мышцы на прижатых к стеклу руках, как чуть изогнулись пальцы, становясь похожими на когти хищной птицы.       Для того чтобы ощутить хриплый мятный выдох над ухом.       Чтобы отомстить за такой болезненный разрыв. За оскорбление. За стыд.       Чтобы почувствовать власть.       Власть кончилась в тот момент, когда одна из этих умопомрачительных рук невзначай прошлась по ткани чулок и задержалась на полоске кожи над ними.       Стыд и знакомое по эротическим снам томление разлилось по телу.       Стыд был на вкус островато-горьким, заставляющим кровь прилить к щекам и груди.       Он перекатывался на кончике языка вместе с готовым сорваться стоном, вместе с неудержанным-таки выдохом, вместе с сыгравшей дрожью.       Но если бы только к ним.       Следующее невесомое касание пришлось на внутреннюю поверхность бедра, но тоже ограничилось лишь полоской кожи над чулками. Движение изнутри наружу, оборотом спирали, приподняло юбку ещё чуть-чуть, так, что голая кожа прижалась к грубоватой ткани брюк.       И к точке опоры.       Нагло толкнувшей вперёд, заставляя потерять равновесие и прогнуться, упереться грудью в ставшее внезапно очень горячим стекло.       Любопытные пальцы коснулись ягодицы почти в незаметном поглаживании. И опустились по ниточке стрингов, натягивая её и заставляя врезаться в промежность.       Натянули и отпустили.       Натянули и отпустили.       Внизу живота растёкся знакомый и незнакомый одновременно жар. Знакомый от игр с собой, но никогда до этого не вызываемый кем-то другим, а потому ощущавшийся иначе.       Рука натянула стринги ещё раз, а затем опустилась по ниточке нагло, безошибочно найдя выступившую влагу.       Резкий выдох над ухом заполнил сознание ароматом мяты.       Чуткие пальцы проникли под полоску ткани, пробрались туда, где до этого момента никогда не бывали ничьи руки, кроме её, нашли уже напрягшийся комочек плоти. Погладили его, вызывая странный зуд в позвоночнике.       «Следующая станция... Выход на правую сторону», – раздался в вагоне женский голос.       Следующая её. Три минуты сорок шесть секунд перегона и они никогда больше не встретятся.       Поезд нырнул в тоннель, и она сама потёрлась о пальцы, чуть качнувшись на каблуках.       Рука решила, что это приглашение.       Большой палец проскользнул внутрь, растягивая непривычно, вызывая новую жаркую незнакомую волну.       Вагон качнулся со странным скрежетом, почти разорвав их, вжимая в соседей.       Она с трудом устояла на подкашивающихся ногах. Татуированные руки удержали на месте, вжав в стекло. На кончиках пальцев поблёскивала влага. Её влага.       Она судорожно сглотнула, увидев эти пальцы, оставившие на тёмном стекле мокрый след.       Свет в салоне мигнул, погас на несколько секунд, заставляя обитателей шумно вздохнуть. Где-то заплакал ребёнок.       «Дамы и господа, сохраняйте спокойствие. На путях случилась авария, требующая отключения контактного рельса. Движение возобновится в течение двадцати минут. В салоне будет включено аварийное освещение».       Свет вновь мигнул и погас, а затем в противоположном краю вагона загорелось несколько тусклых ламп, почти не разгоняющих темноту. От отражений остались только тёмные силуэты. Вагон окутала почти вязкая тьма.       «Попалась», – раздалось над ухом с новой волной мяты.       Руки вжали в себя, затем нагло задрали юбку почти до пояса, ощупали бока, пробрались под треугольник ткани спереди, пощекотав, и вернулись к захватывающей игре: большой палец снова проник внутрь, заставив непривычные к такому наглому вторжению мышцы непроизвольно сжаться; остальные скользили по клитору, ловя какой-то завораживающий темп.       Обитатели вагона фоном жужжали, ругаясь и требуя ехать дальше.       Стыд и возбуждение.       Возбуждение и стыд заставили её до боли впиться зубами в нижнюю губу, чтобы не издать ни звука. Каждое касание ощущалось запретно и остро.       Адреналин растекался по телу вместе с чём-то ещё. Незнакомым, но таким горячим.       Что-то словно лопнуло внутри, заставив колени задрожать и обмякнуть во властных руках, теряясь в странной пульсации, исходящей изнутри и захватывающей всё тело.       Она потерялась в ощущениях, очнувшись только в тот момент, когда рука надавила на спину, заставляя прогнуться сильнее, а между ног потёрлось что-то влажное, скользкое и незнакомо-горячее, явно ищущее.       И нашедшее в следующий момент.       Головка проскользнула внутрь, растягивая болезненно, руки приподняли за бёдра, вынуждая встать на носочки, и, затем, резко опустили вниз, заставив изогнуться в безмолвном крике.       Одинокая слеза стекла по щеке, размывая так тщательно наносимый тон.       Тонкая преграда разорвалась, поддавшись давлению, оставляя после себя скребущее ощущение.       Он приподнял и опустил ещё раз.       И ещё.       И ещё.              Каждый раз почти роняя на себя резкими выверенными движениями. Мучительно раздражая свежую ранку на входе и проникая глубоко, раздвигая неподатливые стенки, обхватывающие туго так, что чувствовался каждый перепад высоты, каждый выступ. Каждое движения, буквально распирало изнутри, давая непривычное ощущение наполненности. Болезненное и странно завораживающее одновременно.       Она потерялась во времени, кусая губы, вжатая грудью в стекло, задыхающаяся, раскрасневшаяся, разгорячённая.       Руки поднимали и опускали, дёргая на себя всё резче в каком-то диком ритме. Каблуки должны бы были цокать об пол, но не успевали опуститься, когда её снова подкидывали вверх.       Пока в какой-то момент руки на бёдрах не сжали особенно сильно и не насадили особенно глубоко, сорвав с губ тихий непрошеный болезненный стон.       Внутри запульсировало и растеклось что-то непривычно горячее.       Хриплый мятный выдох обжёг ухо.       И настигло ощущение странной пустоты, почти потери, когда он вышел, пачкая бёдра, оставляя влажные пятна на чулках и белье.       Свет мигнул и зажегся. Вагон качнулся плавно набирая скорость.       Она посмотрела на себя в отражении в тёмном стекле: раскрасневшаяся, вспотевшая. Лихорадочный румянец окрасил щёки, капельки пота бежали по шее.       Накатила новая волна стыда от чувства, как по ногам течёт, пачкая резинку чулок и те самые умопомрачительные стринги.       «Станция… выход на правую сторону. Осторожно, двери открываются», – раздалось механическое.       Разгорячённая, разозлённая толпа вынесла на перрон, прямо в беснующееся людское море, сама донесла, трамбуя, до дверей подошедшего с другой стороны поезда.       Разделяя навсегда.       Оставляя тайной, кто же это был.