Самый важный человек

Самый важный человек на корабле — интендант. Самый важный человек вне корабля — командир. Но здесь и сейчас, посреди заброшенного склада на границе верфей, на титул главного претендует какой-то очередной бандит — конечно же, Хуан знает и его имя, и его послужной список, и количество людей в подчинении, просто не считает нужным это произносить даже внутри своей головы. В условиях ограниченности ресурсов динамика популяции… Если кратко, ему снова пытаются указать на «место» — где-то между штабной крысой и миротворческой блядью, это было бы даже смешно, если бы не было так скучно. Хуан лениво смотрит на свет сквозь средней дурности виски и грязноватое стекло снифтера. Эти долбоёбы даже не умеют различать бокалы для алкоголя, а пытаются припугнуть Райнера. Очередные торговцы дурью опрометчиво решили, что им нужнее поставки генераторов — генераторов, ради которых Хуан долгих три недели обхаживал поставщиков на мягких лапах, — и попытались «договориться». Побряцать оружием и потрясти деньгами, перемежая их с оскорблениями. И так и не смогли предложить ничего стоящего, кроме эфемерной «защиты и покровительства». У Хуана уже есть защита. — Господа, если вам больше нечего сказать, доброй ночи. В следующий раз запишитесь на встречу у моей секретарши, — он максимально аккуратно поднимается — рухлядь, именуемая тут стулом, того и гляди рассыпется в щепки. Хуан ненавидит встречаться в «нейтральных зонах», но в Рыбий глаз или на Мисси подобную публику затащишь только за цепь на шее. Впрочем, что-то подобное их и ждёт — майор уже выразил недовольство беспорядками, и скоро цепным псам дадут команду. Возможно, если бы бандиты были полезны для Хуана, он мог бы придержать приказ, но — не видит выгоды. Вокруг смыкается его почётное сопровождение от Миротворцев. Хуан шествует к выходу из этой свалки, мимолётно ощущая себя то ли важным параноидальным бизнесменом, то ли особой королевской крови, но с лейтенантом Роу не спорят — если лейтенант выделяет в сопровождение аж четверых солдат, значит, считает это целесообразным. В конце концов, интендант — самый важный человек на корабле. Когда под тяжёлой рукой капрала Хикса приходится грохнуться на колени, пачкая брюки о бетонную крошку, Хуан устало признаёт правоту Роу — снову. Арбалетный болт прошёл под головой, а ответный ножичек рядового Кеннеди мимо стрелка не пролетел. Что ж, он планировал просто забыть о незадачливых торговцах, но придётся вернуть должок, не дожидаясь майора. Хуан не любит быть должным. *** Солдаты из отряда Роу — лучшие. Всё, что тесно связывается с благословенным лейтенантом Роу, просто обречено быть лучшим, лениво думает Хуан. Если бы Миротворцы начали печатать агитационные плакаты для новобранцев, с них бы смотрело вытянутое спокойное лицо лейтенанта. За мир, за свободу, за Роу. Для Роу, во имя Роу, с Роу, под Роу… Лейтенант сам едва ли понимает, какой властью над сердцами обладает. Хуан предпочитает властвовать над умами и телами, и это называется грамотным разделением сфер влияния. Ему не стать примером для подражания — половина новобранцев старательно отращивает волосы «как лейтенант Роу» и мечтает о 4-04 на броне, — но текущей силы и власти вполне хватает. В конце концов, лейтенант всегда в центре внимания и событий — в эпицентре, если будет позволено заметить, — а для некоторых дел лучше подходит тень. *** Новую порцию УФ-ламп Хуан едва ли не облизывает, щурясь на каждую вольфрамовую нить. Эти лампы повышенной мощности встали фракции в значительную сумму, а лично ему ещё и в несколько хороших попоек и пару не очень хороших условий контракта, так что Хуан не отказывает себе в удовольствии быть чертовски тщательным — доёбчивым, как отмечает один его знакомый, — в процессе приёма товара. Голова после полубессонной ночи болит так, что хочется выместить раздражение. Звуки слишком громкие, цвета слишком яркие, от шарфа удушающе пахнет чужими духами — не стоило позволять вчерашней красотке так тереться об себя, особенно зная, что продолжения не будет. — Принимаю. Отнесите в отсек А-12, мальчики, — он вращает кистью в сторону помощников и скрывается в прохладной тени Мисси. Шарф стягивает — по шее пробегает непривычный холодок — и наматывает на руку. Стоит постирать, слишком резкий цветочный запах, чтобы он хотел носить его на себе. В главном коридоре суматоха и гул — насколько это возможно для фракции солдафонов и моралистов, но впрочем, было бы опрометчиво считать, что тут не предаются порокам и главному из них — сплетням. Хуан умеет слушать и слышать, так что разрозненные обрывки складываются в историю о том, как снова-легенарный 404-ый отряд и Роу лично отбили у ренегатов крупный ветряк на окраине Нью-Даун Парка, кто-то едва не словил нож в бок, но все живы и с парой ценных пленников. К незримому сиянию гало за головой Роу добавляется ещё один слой всеобщего восхищения. Личный паяц лейтенанта — как там его, лениво припоминает Хуан, Вержбовски? — что-то красочно рассказывает у центрального поста, маша руками, будто тот самый ветряк. Сам Хуан ныряет на сеть тонких мостков, чтобы не проталкиваться через толпу. У него нет желания слушать ни просьбы, ни претензии, ни неумелые подъёбки, так что с самим героем дня они так и сталкиваются — на железной рейке над открытым грузовым трюмом. — Доброго дня, интендант, — скупо, но довольно улыбается Роу, протягивая руку. Хуан пожимает горячую мозолистую ладонь и окидывает собеседника взглядом — идёт со стороны лазарета, мокрые волосы, небрежно распахнутый воротник нижней кофты под курткой. Глаза — уставшие, но ясные и почти умиротворённые. Ничего серьёзного не случилось. — Что вы делаете сегодня вечером, лейтенант? — Роу коротко хмыкает, и дневное солнце бликует у него за головой. Хуан сглатывает шутку — не то чтобы кто-то верил в божественный замысел после Падения, не считая сектантов апокалипсиса, но иногда его острые реплики могут быть слишком тонкими. — То же, что и обычно, Райнер. Они снова расходятся — ещё одна привычка лейтенанта, которую Хуан ценит — уступать дорогу. Не вжимаясь подобострастно в перила, но и не двигаясь напролом, как будто броня придаёт неповоротливость железных кукол, — просто сдвигаться так, чтобы пройти по мостку двоим. Порыв ветра бьёт Хуану в спину, заставляет мелко трястись железные листы покрытия и доносит запахи — спирт, ромашка, хозяйственное мыло. *** В любой фракции есть своя система титулов и званий, даже у псевдо-анархистов Выживших. В любой фракции важнее всего запомнить, кому с какой степенью любезности улыбаться. Смотря в добродушное и абсолютно лживое лицо Джека Мэтта, новоявленного командора, Хуан думает только о том, не слишком ли дешёво он продал свою жопу. Под командором ходят капитаны, потом — лейтенанты, после — сержанты, после — неважно, Хуан не настолько любезен, чтобы с первого же дня запоминать всех. Вес имеют только те, кто может ему приказывать. Фракция моралистов и законников наняла его делать всё то, что требует отсутствия морали, но наличия ума и серебряного языка, и ему лучше сразу прочувствовать рамки — раньше, чем его обвинят в том, что он слишком хорошо справился со своей работой. Первое дело — организовать запас продовольствия 404-ому отряду, они собираются исследовать дамбу. Младший лейтенант Роу, лично снизошедший к интенданту, смотрит в лицо и протягивает руку. Хуан запоминает его по уверенному пронзительному взгляду и горячей ладони, по развороту плеч и чеканной походке — и думает, что если он не умрёт, то в младших лейтенантах задержится ненадолго. Такие должны не подчиняться, а управлять — таких надо давить щенками, если не хочешь получить соперника за власть под боком. Конфликт формального и харизматичного лидерства будет разворачиваться по спирали. Хуан действительно хорошо разбирается в людях — хватает полугода, чтобы к званию добавилась ещё одна звёздочка, и ещё года, чтобы уже-лейтенант Роу открыто не подчинился приказу Мэтта — и вышел из этого живым. Майор проявляет милосердие и даёт амнистию, отзывая расстрельный приказ, Хуан всю ночь курит в кабинете и передвигает нити на доске, чтобы потом тщательно сжечь все заметки — для бунта не хватило одной искры, вот и нашёл спокойное место, Райнер, смейся. Спустя пару лет лейтенант Роу будет первым, кого вы вспомните после Джека Мэтта. В некоторых районах Роу будет первым, кого вы вспомните в принципе. Самый важный человек вне корабля — командир. *** По коллективному мнению фракции, если Хуан Райнер не в кабинете, то он либо блядствует, либо пьёт. Если на часах вечер пятницы, а он не блядствует, то он пьёт в своём кабинете с лейтенантом Роу — это что-то вроде небольшой традиции между ними. Они могут выгрызать друг другу глотки на брифингах, но пятничный вечер когда-то был предназначен для отдыха и удовольствия, и удовольствие в своей жизни Райнер чертовски ценит. Корабельные склянки бьют восемь вечера, когда дверь открывается. Роу умеет ходить неожиданно тихо для чего-то столь высокого и массивного — Хуан видит только силуэт на краю зрения и молча отмахивается от него рукой — если он не заполнит счета сегодня, то завтра утром не вспомнит и половины чисел, так что лейтенант не утруждается со вторым за день приветствием. Обычное место Роу — на диване в углу, спиной к стене, лицом к комнате, очередные привычки профессионального военного; Хуан заранее выставил на столик начатую бутылку виски и стакан. Хороший алкоголь важен скорее Райнеру, как гостеприимному хозяину, лейтенант может пить, едва ли меняясь в лице, всё, что обладает достаточным градусом: виски, коньяк, текилу, самогон, портвейн. Вот и сейчас он успевает налить себе порцию и вытянуть ноги под столик прежде, чем Хуан отодвинет бумаги. — Представь себе, они предлагают считать детали поштучно. Поштучно, блять, а не партиями, — он откидывается на спинку кресла, чувствуя, как резьба спинки врезается в шею, и зажимает пальцами переносицу. Глаза ноют от напряжения, а в ушах фантомно стучит печатная машинка — он продал бы год жизни за нормальный рабочий компьютер. Роу согласно хмыкает и молчит, не мешая продолжать жалобы. Что Хуан неоспоримо ценит в нём — так это способность слушать, не перебивая — чрезвычайно убедительное внимание, побуждающее говорить — этому навыку не мешает даже фирменная лейтенантская вспыльчивость. Впрочем, любой, кто проработает под Мэттом более года, приобретает либо умение кивать со смиренным видом, либо ссылку на дальнюю заставу в один конец. Хуан небрежно сгребает бумаги на угол и встаёт из-за стола. Это всё подождёт до утра, сейчас его внимания и ласки просит замечательная бутылка розового вина, спрятанная в баре. Он не разделяет личное и рабочее пространство — скорее, превращает одно в другое, так что проходится по кругу кабинета, выключая верхний свет — пологом опускается интимная полутьма, цветные блики от витражного абажура лампы рассыпаются по комнате. Поджигает благовония — что-то с розой и сандалом, должно сочетаться с вином, и запирает дверь на ключ. Ноэль не вернётся ещё несколько часов как минимум, у неё тоже были планы. Вынимает бутылку — ручка штопора мягко ложится в ладонь — и возвращается в кресло, ослабляет жилет и шарф, зарывается ладонью в волосы. Роу молча и недвижимо пьёт, только отслеживая его движения глазами — ещё одна привычка. У них есть несколько часов до того, как придётся разойтись. Пятница была чем-то значимым четырнадцать лет назад, в нормальном мире, а сейчас любой день — рабочий, кто не работает, тот не ест, Хуан может припомнить ещё десяток пошлых поговорок про неустанный труд во благо собственного — нет, не процветания, а поддержания достойного уровня жизни. — Не желаете похвастаться своими подвигами, лейтенант? — он лениво цедит, наливая себе вино. Роу нет смысла предлагать, он считает любое вино кислятиной, зато портвейн ему не горчит. — О вас сегодня гудит весь корабль, будто вы едва ли не лично бросились на врагов и всех победили. Хуан смотрит из-под ресниц, но не упускает, как кривится от замечания собеседник. Дёргается излом брови, край губ, но Роу упрямо вглядывается в поверхность виски. Лейтенант не должен ввязываться в схватку впереди солдат, его дело — грамотно распределять ресурсы и правильно представлять информацию командиру. Но-это-же-Роу. Его боготворят солдаты, его едва терпит Мэтт, его упрекает сам Хуан — Райнер готов поклясться, что сдохнет Роу тоже героически и на передовой. — Зато ветряк наш. Можно снова запитать вторую теплицу, и форпост не будет сидеть на генераторах. Тебе же меньше бензина доставать, недавно ныл, что мы его пьём, раз такие объёмы нужны, — Роу вскидывает голову — серые глаза не кажутся светлыми в полутьме. Хуан выдерживает взгляд три или четыре секунды и смаргивает, разбивая полуэлектрическое напряжение. Вино ударило в голову слишком быстро, раз та немного кружится. Сладковато-терпко, вкус оседает на языке и губах. — Что значит имя? Роза пахнет розой, — он меняет тему, цитирует, не надеясь на ответ. Этот вечер, сладость вина и аромат розовых благовоний, превращают его в несносного романтика. — Хоть розой назови её, хоть нет, — неожиданно откликается лейтенант. Таким рокочущим тоном надо не поэзию читать, а отдавать приказы, но Хуан немного впечатлён. На его вдохновлённое лицо Роу отвечает тяжёлым взглядом — «молчать». — Не знал, что ты ценишь Шекспира. — Я не настолько равнодушен к искусству, как ты думаешь, — на конце фразы Роу неожиданно кривится. Отставляет бокал, просовывает ладонь под распахнутую куртку — и отнимает с тёмными следами на пальцах. Хуан не обманывается, что это может быть. — Блять. Шов разошёлся, — прохладная полусфера бокала врезается в пальцы, когда Хуан непроизвольно сжимает ладонь. Вечер перестал быть томным. — Шов? — он тянет так мягко и ласково, что любой другой увидел бы в этом угрозу, но лейтенант чертовски тупой и упрямый. — Так точно. Один там гадёныш решил, что можно подсунуть мне нож в печень. Подрезал только мышцы, но попытка была хорошая, — то, с какой насмешкой лейтенант говорит — Хуан это ненавидит. Стоило слушать сплетни о подвигах внимательнее. — Анестетики с алкоголем? — два бокала виски, машинально просчитывает Райнер, на массу тела… — Без обезбола, я же не сумасшедший, — но бокал Роу отодвигает окончательно, снова лезет пальцами под куртку, кривится. Как ребёнок, давящий на больное место, в надежде, что на очередном толчке оно не отзовётся. — В лазарет, лейтенант? Ваше тело не украсит мою комнату, — срывается на едкую отповедь Хуан. — Там как раз подтащили двух подранков — вечерний патруль принёс, от кусак отбили. Рейчел ими занята. А Маклагген ещё днём начал пить, он мне скорее вышивку сообразит, чем шов, — чертовски логично, чертовски правильно, у лейтенанта всегда верное решение — спасти кого-то другого, Хуан поражается, как тот дожил до своего возраста и звания. Не иначе как ему чертовски везёт. Другие считают эту бездумную храбрость и жертвенность героизмом. Райнер про себя называет это глупостью — общественная любовь не стоит того и зарабатывается значительно более лёгкими способами, если необходимо. — Тогда дай мне посмотреть, — он вытягивает себя из-за стола, отставляя бокал. Сознание обостряется, отодвигая дымку лёгкого опьянения, а фруктовый вкус на губах начинает раздражать. Роу позволяет подойти ближе, неловко сдвигает колени в сторону — с такими ногами ему нужно больше места, чем может предоставить заставленная мебелью комната-кабинет интенданта. Сам скидывает с плеч куртку коротким движением, задирает майку до рёбер и оттягивает вниз ремень — светлая, незагорелая кожа, бинты, марлевая нашлёпка и тёмные пятна по ней. Выглядит не так плохо, как он был готов подумать. — Цените, лейтенант, я не каждый день становлюсь перед вами на колени, — не удерживается Хуан — облегчение прорывается в шутках, — аккуратно размещаясь на полу у дивана. Иначе к боку не подлезешь. Роу коротко смеётся — поджимаются косые мышцы пресса, вздрагивает арочный свод ребёр, запятнанный парой сходящих меток с прошлой пятницы. Пятно становится ещё немного крупнее. Бинты Хуан разматывает, не решаясь взрезать — слишком плотно к коже. Роу подаётся вперёд — дыханием шевелит волосы на затылке — и позволяет залезть руками за спину — в другой ситуации он бы провёл ладонями сверху вниз, наслаждаясь тем, как проминаются под пальцами мышцы, но сейчас не время. Грязно-белая лента свивается рядом на сидении. Более не удерживаемая марлевая подушечка, напитанная кровью, ползёт вниз, оставляя широкий след, и Хуан брезгливо её сдёргивает, а след вытирает тем краем бинта, что почище. Лейтенант задерживает дыхание, поджимая живот и подставляясь под мягкие прикосновения. Действительно, шов с одной стороны разошёлся — неаккуратно расползается порез, и кожа такая горячая, что чувствуется сквозь ткань. Придётся шить, не то чтобы он любит этим заниматься, он интендант, а не врач, но дивный новый мир дивно расширяет спектр навыков. Хуан встаёт так резко, что едва не разбивает Роу нос затылком. — Иди на кровать, я тебя подштопаю. — Нет. У тебя слишком мягкий матрас, — Роу тяжело разворачивается, заносит ноги на подлокотник и едва не сбивает ботинком абажур, ложится на спину. Подставляет окровавленный бок. Хуан смотрит на это пару секунд и смиренно уходит мыть руки — диван так диван, ему никогда не было принципиально. Штатив с лампой приходится снова включить и подтащить поближе. Новые бинты, шёлковые нити и иглу найти можно, а вот чистого спирта у него не водится — тот не бывает упакован в стекло и пробку и не имеет выдержки в несколько лет минимум, чтобы Хуан был им заинтересован. Так что он плещет на руки виски — Роу к тому точно сегодня не вернётся. Резкий запах горечью прокатывается по горлу, окончательно стирая сладость розового вина. Хуан подбирается. Протирает вокруг раны — мутноватые струйки стекают по боку, впитываясь в обивку, — и задерживает дыхание, делая первый стежок. Руки не дрожат. Хорошо. Когда он заканчивает подшивать какие-то пару дюймов, Роу шумно выдыхает, а сам Хуан чувствует, что виски мокрые от пота — а ведь у него были другие планы на вечер. Отодвигает запястьем волосы со лба — не хватало ещё лицо в крови заляпать, хотя о внешности заботиться поздно, — подхватывает бутылку и делает пару крупных глотков. Виски обжигает глотку и приносит благодушное онемение. Хуан правда не любит шить по-живому и пачкать руки в крови. — Из тебя вышла неплохая сестра милосердия, Хуан. Спасибо, — возможно, Роу умрёт, если хоть пять минут полежит спокойно. Хуан лениво посылает его нахуй, снова плещет на руки и тянется за бинтами. Надо ещё обратно замотать, чтобы бравый лейтенант не развалился где-то на переходе до своей каюты. Роу едва заметно дрожит под руками — всё же, он не железный, чтобы без последствий терпеть швы, и Райнер тихо шепчет что-то бездумное и ласковое, утягивая свежие перевязки — у него качество получше, материал плотнее, чем у лазаретных. Колени ломит болью, когда он встаёт с пола и падает на сиденье, прижимая ноги Роу к спинке. Резина подошвы со скрипом проезжается по комоду, но Хуан даже не морщится, только кидает короткий тревожный взгляд — не упали ли рамки. — Вы, лейтенант, всегда рискуете собой слишком сильно, — в голос пробивается усталая задумчивость. Он чувствует себя разбитым, не помогает ни ещё один глоток виски, ни ощущение тепла от живого тела за спиной — удар в печень, чёрт возьми. Это было фатальным и до того, как система медицинской помощи свелась до «у нас есть спирт, нитки и немного трав, на вот, зажми брусок зубами, чтобы не раскрошить». — Что теперь, мне отсиживаться за спинами? — Роу ожидаемо вспыхивает раздражением, Хуан знает это, не оборачиваясь. Не впервые. Герои в сияющей броне видят мир только в двух цветах — либо отсиживаться за спинами, либо сложить голову на передовой, спасая кого-то, чья жизнь не так важна, как жизнь Роу, кто умеет меньше, кто трусливее и ничтожнее… Хуан обрывает себя. — Ты офицер. Твоя задача — командовать, или твоих мозгов не хватает даже на концепцию разделения труда? — Я офицер. Это значит, я несу ответственность за каждого под моим командованием, не тебе меня учить, Райнер, — голос срывается на низкие тона, но Роу всё ещё не пытается толкнуть его коленом, сдвигая с дивана, чтобы встать и уйти. Хуан до странного благодарен ему за это. Лампа бликует на квадратных гранях бутылки, когда он вращает её между ладонями — белая кожа, тонкие пальцы, мозоли от пера, а не от оружия, он действительно не знает, что там — на заставах, посреди Тёмной зоны, в западне с остатками отряда. Для него всё это не более, чем цифры на бумаге. Он знает только лейтенанта Роу — шесть с лишним футов концентрированного упрямства и готовности защищать. Тот едва ли осознаёт сам, какую силу имеет — и не пользуется ею, если бы Хуану было дозволено взять это в свои руки и направить… Увы, он владеет телом, а не сердцем. Сердце принадлежит майору — всей фракции в его лице, девизу «служить и защищать». — Однажды приказ Мэтта убьёт тебя, Роу. И тогда ты точно никому лучше не сделаешь, — он говорит это с обречённой усталостью, больше себе, чем собеседнику. Конфликт харизматичного и формального лидеров развивается по спирали — каждое следующее задание, на которое бросают лейтенанта с отрядом, сложнее предыдущего. Однажды ему прикажут захватить телебашню? Или сразу плотину? — Майор знает, что делает, — непримиримая уверенность. Если он разобьёт бутылку — толстое стекло и ещё треть содержимого — о комод или голову Роу, ему же придётся убирать разлитое; Хуан всегда считал себя сдержанным и разумным, так что осторожно отставляет сосуд на столик. Доказательства действий Мэтта — тонкая папка, спрятанная в ящиках с архивными бумагами, одна из нескольких. Лейтенант не глуп, он бы понял написанное, возможно — Хуан наивно надеется, — даже поверил бы ему. Но, опять же, Роу не глуп, он спросит: откуда? Свидетельства полковника Уильямса и ещё нескольких офицеров, примкнувших к Ренегатам, протоколы запуска ракет — с именем Мэтта под ними, списки имён и мест, каждый чёртов раз, когда майор отступал от собственных декларированных принципов — у Хуана есть всё это, но нет объяснения, не включающего в себя признания в двойной верности. — Вашими надеждами, лейтенант. Самый важный человек вне корабля — командир. Самый важный человек на корабле — нет, не интендант, а майор Мэтт.