Балтовая почта

Цумино — отдаленное от Эйзосекая крупное поселение, в котором проживают существа, нарушившие законы Красоты и Инокотэ. Город скрыт от ее глаз, находится на далекой горе Марюгумо.

Мы покинули милую уцуки тогда, когда искусственное солнце уже почти спряталось за облаками. Стеклянное небо потемнело, зажглись на нем имитации звезд, кольца планет и хвосты комет. Они отражались на деревьях, горах и домах, в реках и озерах, и было трудно различить, где земля, а где небо. От путаницы и дезориентации кружилась голова и лишались фокуса глаза, но знаете, было плевать. Это зрелище было прекрасным! Полностью ставшие ночным небом земли Хоухэна, блестящие от лунного света крыши тэджинок и лепестки цветов, переливающиеся разными оттенками ночи горы… На эту красоту можно смотреть до потери сознания! Но нам нужно было идти в местную гавань и брать вото, чтобы доплыть до Цумино, поэтому полюбоваться пленяющей красотой ночного Хоухэна как следует не удалось. В гавани нас встретил миррор-кейкон— редкий вид граждан Хоухэна и Эйзосекая в целом. Его социальную роль я поняла по потемневшему и вздувшемуся в области живота стеклу, по темно-синей ободранной юкате и гэта, надетыми на босую ногу. Мирроры, что заимели хоть какой недостаток или изъян, тут же приобретали статус «кейкон». Их лишали любого имущества и привилегий, практически всех прав. Кейконы становились недееспособными бомжами, игнорируемые обществом, ведь как это так он мог не доследить за своей красотой?! Как он посмел приобрести на родине Красоты недостаток?! Чаще всего такие мирроры не доживали и до тысячи лет, гонимые позором и нехваткой средств на банальное выживание. Но в редких случаях кейконы все же находили хоть какую работу и пытались заново обустроить свою жизнь. И повстречавшийся нам торговец и смотритель вото был именно этим случаем. — Дядь, сколько стоит аренда вото до Цумино и обратно? — поинтересовался ровно Ливси, не спеша раскрывая малый левый карман формы. Его голубые глаза казались стеклянными из-за тысячи хоухэновских пейзажей и отражений. От этого взгляда и тона Черрисен казался вообще безмолвным ручейком. Оно и правильно, иначе при излишнем шуме и эмоциональности сентораи могли что-то заподозрить и проследовать за нами. А этого нам не нужно. — Далеко однако, — присвистнул зеркальный мужичок. — Будет восемь тысяч эзо! Ливси кивнул и достал из кармана полиденежную карточку. Называлась она так потому что содержала в себе все денежные валюты иных миров и использовалась, естественно, для оплаты разных товаров и услуг в тех краях. Балтовая почта выдает ее вместе с формой и зарплатной карточкой и сразу же с началом работы ежедневно начисляет туда средства всех иномирных валют от тех же эзо до золотых. Счет каждой валюты может составлять от ста тысяч российских рублей, смотря сколько длится доставка и добыча заказа, и сколько стоит этот самый заказ или доставка. Деньги рассчитаются так же и на личные расходы балтовея. Спросите, как же менять валюту и не путаться? Ещё до цифровизации Вселенной Киберсити разработал эту карточку как полностью киберсенсорную, поэтому прямо на экране полиденежной карточки высвечиваются различные счета, история платежей и прочее. Нужно лишь пролистать и выбрать, какой именно денежной единицей расплатиться. Что сейчас и делал Ливси, уперевшись в карточку и водя пальцем туда-сюда! Мужичок тем временем уже приготовил простенький старый терминал специально для человеческих услуг, слегка топая ногой. Наконец, зажегся бирюзовым экранчик карты и там появился э-образный значок эзо. Черрисен улыбнулся и приложил ее к терминалу. Оплата успешно прошла. Миррор-кейкон пошаркал к одному из темных деревянных вото с большим двигателем, маня нас за собой. Вскоре мы расположились на вото. Смотритель задал катеру направление, дунув синий дым на восток, и привел двигатель в движение. Качаясь то вправо, то влево, пыхтя и гремя, подобно старой дедовской посудине, вото сам двинулся в Цумино вслед за дымом. Мирроры владели традиционными магическими способностями, поэтому работа почти всех сфер жизни зависела также и от них. Крупицы волшебства окутывали существ с появления на свет, пульсировали в стеклянных венах. Считалось, что это был дар от великой Тэкеры-окко, когда-то наградившей предков за особые заслуги и исполнение священного долга перед Красотой. Однако как она была щедра и добра давным-давно! Миррор-кейкон успел молчаливо помахать нам рукой перед тем как вото полностью скрылся за синим дымом, и мы влились в эту тягостную дремучую патоку дряхлой магии. Последнее, что удалось увидеть, были грязные кончики пальцев и проявившиеся на стекле морщины. Явные и живые, вызывающую улыбку, но приобретающие тень греха в окрестностях Хоухэна. Как жаль, что такая красота здесь каралась изгнанием… *** Катер плыл по речной глади неспешно, будто с удовольствием кряхтя и переминаясь с волны на волну. Что удивительно, ночью Хоухэн казался более красивым, чем днем. Не было этого пестрящего блеска, напыженности мирроров и подавляющих своей величественностью красот. Увидев спокойное ночное небо, спящие горы, отражающие их деревья и сладко улюлюкающие реки, я поняла, что такие виды казались настоящими, поистине очаровательными. Эта дневная яркость и вычурность, оказывается, успела намозолить глаза и раздражить мозг. Побывав в Эйзосекае больше двух часов, я наконец смогла понять, что здешнюю красоту тяжело воспринимать и бесконечно обожать. Безмолвная отчужденная ночь показалась мне привлекательнее, хотя я обожала все яркое, возвышенное и оригинальное (факультет средового дизайна в Строгановке наводит свои коррективы все чаще и прочней!). Но, видно, такие виды любили только жалкие смертные, ибо за весь свой путь мы не услышали ни одного музыкального инструмента, не увидели ни одного миррора и зажженного фонаря. Похоже, ночь была слишком проста для существ Эйзосекая, и они старались с ней не контактировать вовсе. Лишь светящиеся стеклянные светлячки шумели над водою и мелькали хитрые глазки прозрачных белок на островках. — Мы с вами как вампиры, — усмехнулась Присцилла, облокотившись о бортик вото, — купаемся в объятиях ночи и шипим от света. — Эйзосекай делает невероятное, — хмыкнул саркастично Ливси. — Действительно отворачивает людей от красоты… — с потом на висках хихикнула я. Присцилла прикусила губу, отвлекаясь от ночных пейзажей. Она начала размышлять: — Конечно, я также как мирроры хочу быть идеальной во всем, подобно скульптуре… Но не до такой же степени! Я дошла до мысли, что здесь прямо-таки не хватает какого-то баланса между прекрасным и уродливым. Мне ужасно некомфортно от того, что все здесь обратили явное презрительное внимание на мои шрамы под одеждой! И идеал здесь заключается в хождении по струнке… Странный он. Неправдивый. Никогда не прельщал Эйзосекай, на самом деле… Раздражает прямо, а не притягивает! Хотя, возможно, только людям здесь и вправду не нужно находиться… — Понимаю твое негодование, — кивнул задумчиво Ливси, — ведь у тебя совсем другие идеалы, не гармонизующие с их Кра-со-той. Ты стремишься к прекрасному, но подсознательно возвышаешь натуральность такой, какая она есть. Помнишь те твои слепки Артемиды? Мне понравились те складки и родинки, они придали ей пикантную изюминку! Выглядит живо. Микель-как-его-там тоже бы оценил, знаешь! — Микеланджело Буонаротти! — напомнила я со звонким смешком, вслушиваясь в философские монологи друзей. Они и их мысли открывались мне с каждым днем все с новых разных сторон, и это осознание грело сердце и желтую руку. Присцилла же пустила утробную усмешку, прикрывая веки и полной грудью вдыхая свежий, щекочущий ноздри воздух. — Теперь я все это поняла, — призналась она, прижимая руки к груди. — Можно быть идеальной и при этом не бояться своих изъянов и трудностей как огня. Можно преуспевать во всем и находить хороший выход из любой дерьмовой ситуации, простите… Жаль, конечно, что я поздно это поняла и открыла в себе. Может, тогда бы отношения с отцом сложились бы по-другому, и вся эта ситуация в детстве решилась бы иначе. А я и вправду только мечтала и быстро угасала под гнетом отца… Может, если бы я объяснилась ему по-другому, нашла бы подход… Даже тогда бы эта нелегальная работа окрасилась другими красками! И у сестер был бы другой пример старшей, хороший… Вот Дизель-то смог! — И ты сможешь, — я положила желтую ладонь на ее подрагивающее от ветра плечо. Заметила, что чернота в ее сгустке чуть подуменьшилась. Совсем немного, но… Выглядело уже лучше! — Никогда не поздно начать, Прис! Жизнь такая штука, что без трудностей ее просто скучно проживать. И она устраивает эти черные полосы так, что их может преодолеть каждый! Лишь смерть неизбежна… — я сглотнула, но быстро продолжила: — А так, пф, ерунда все эти переживания! — Надо взять себя в руки, да… — наконец, губы Присциллы изогнулись в неловкой улыбке. А я поняла, что мне очень нравилось зажигать огоньки надежды и мечты. Не просто разводить клоунаду, а прямо мотивировать изо всех сил! Люблю отдаваться людям в эмоциональном плане, на самом деле. И заметила это только сейчас! — Вот вернусь, и много дел сделаю, начну, закончу… Но, думаю, это будет постепенно. Сперва научусь любить рис… — Между прочим торигири были вкусными, — съехидничал Ливси. — Бе-е! — Сцилла позеленела, но затем щеки ее поредели, и она запротестовала: — Кхм, я же сказала, что все ещё впереди. Научусь любить эти ваши роллы, суши и торигири… Иначе зачем мне столько знаний эйзосекайских манер??? — Пригодятся, — утешил усмешливо Черрисен, а затем достал из упаковки тонкую сигарету. Не опуская кончики губ, он вздохнул и принялся рыскать в поисках зажигалки, приговаривая: — Да, в основном Жизнь дает все исправить и пережить. Но есть такие случаи, которые только при антидепрессантах и забываются… Черт, да даже они иногда не помогают и раскатывают проклятущую красную дорожку кошмарам… Цени свои проблемы, Прис, они у тебя преодолеваемые. Все получится. Ты стала сильней, набралась опыта, и ты справишься. Думаю, папка уже соскучился по тебе и обо всем пожалел. — Говоришь так, будто такой ад увидел и теперь сам сидишь на антидепрессантах, — хохотнула громко Присцилла, но быстро замолкла, увидев, как Ливси уже хмуро зажег сигарету и начал ни с того ни с сего смотреть вдаль. Это был… плохой знак. Я прочистила горло, рядом с Черрисеном облокачиваясь на гладкий бортик. Присцилла сделала то же самое, только прислонилась близко-близко к его плечу, почти кладя на него голову. Она точно хотела его поддержать и стереть загадочную тоску, передавая свои редкие кусочки света. А Ливси даже едко не усмехнулся на ее стеснительный жест, принимая с прикрытыми веками, и не обратил внимание на мою смешно свесившуюся прядь волос. Он только медленно выкуривал сигарету, развевая пепел по ветру. Теперь мы молча смотрели на ночные стеклянные пейзажи, что казались витражными композициями, и опять думали о жизни… Именно папа всегда говорил, что все в жизни можно пережить, кроме собственной смерти. Любые трудности, любые неполадки и проблемы… Мама тоже очень поддерживала его. Она говорила, что в любом случае скоро все наше бытие поглотит Бог, и наступят совершенно другие, более глобальные времена. А то что сейчас какие-то переделки — это так, молодые пустоты. Мама любила говорить загадками, а я обожала их отгадывать и анализировать, глубоко копать под ее слова… Она это знала и поэтому очень часто специально запутывала меня все сильней, с интересом наблюдая за моими активными мыслительными процессами в голове. Мои родители были очень мудры и одновременно таинственны, а с другой стороны легки на подъем и веселы… Я хотела быть похожей на них! И я жила с родительскими наказами ещё с садика, поэтому никогда не переживала из-за оценок, интриг друзей и неполучившегося рисунка. Всегда старалась относиться к жизни с любовью и легкостью, не обращая внимания на всякие помехи и стараясь не копать ямы при всей своей страсти. Даже неожиданную смерть матери пыталась переносить как можно легче, чтобы не притянуть болезни и невзгоды к себе и отцу. Ведь я до безумия боялась потерять ещё и его… Поэтому и отвлекалась на Балтовую почту и рисование. Именно с тех пор я полюбила творить, ведь рисование расслабляло мой воспаленный детский мозг и успокаивало душу. И я ведь посвятила искусству всю свою жизнь! Мама бы оценила… Жаль, что Ливси, оказывается, не принимал эту философию. Или просто не мог… В его жизни, видно, все было сложнее, чем Балтовая почта могла себе представить. Означало ли это то, что Черррисен лишь носил маску пофигиста и разгельдяя? Похоже, это мне предстояло понять в Эйзосекае… — А-а что за лица такие в воде плывут?.. — послышался внезапно дрожащий голос Присциллы. Инстинктивно я опустила голову вниз, всматриваясь в глубины реки. Но делать этого не пришлось: прямо по поверхности воды за нами следовали тошнотворно-зеленые морды, похожие на яркие маски «Но», в лоскутах некогда цветастых шелковых лент. Правда, от дружелюбных гипсовых мордашек их отличало полностью потрескавшееся стекло, из которого вытекала черная гниль и сыпалась серая пыль, настоящий рот, полный точеных длинных зубов, лохматые смоляные пряди с вплетенными завядшими водорослями и горящие хищным желтым огнем глаза. Они протяжно, до боли в ушах выли, махая призрачными израненными ногами и тонкими разбитыми руками. И, широко улыбаясь, выпрыгивали все выше, пытаясь уцепиться за вото. — Твою мать, — выругался Ливси, резко кидая окурок в реку и беря нас за шкирки, — это тамаси. Держитесь! Только лопатками мы ударились о стену мелкой каморки, как полупрозрачные гниющие фигуры в масках раздробили своими телесами край вото, с нескрываемым упоением улюлюкая и грызя зубами-бритвами куски дерева. Синий магический дым в панике закружился и завертел во все стороны бедный катер. Его двигатель заработал как бешеный, и шхуна без разбору понеслась по всем волнам и камням на большой скорости. Куча воды и речной пены с кусочками битого стекла лилась прямо на борт, вото яростно качался, теряя к чертам все управление и древесные детали. Мы же не сдерживали криков. Нас нещадно кидало по всему катеру. Плотная форма балтовея защищала от ран, заноз и порезов, но вот тело страдало от ударов о твердые поверхности. Шум воды, двигателя и замогильных стонов смешался в одну кашу. В глазах мутнело, все вокруг расплывалось и тряслось, конечности не слушались, в животе поднялась сущая паника. Мельтешащие силуэты Присциллы и Ливси мешали сконцентрироваться на происходящем. Я даже не могла их позвать! Зато тамаси, проклятые неупокоенные души, виделись мне очень четко. Они радостно кувыркались с вото, отрывая его части и съедая. Некоторые духи уже успели забраться на борт и окружить нас. Через лохмотья и остатки промокших насквозь кимоно просвечивались болезненно худые фигуры. Выделяющиеся ребра, сморщенные соски на грудных клетках и обнаженные сухожилия на руках и ногах… Едкая вязкая слюна капала из-под масок, на редких волосах задерживалась испарина, а когтистые тонкие лапы так и норовили оторвать куски уже нашей плоти. Тамаси ехидно скалились, сверкая желтыми глазищами, и издевались, коверкая наши гримасы и позы. Так они нас отвлекали и путали, все приближаясь и ловко уворачиваясь от несуразных ударов Ливси и жалких попыток Присциллы. Им нужны были райские голубые глаза Черрисена, завитые кудри Косбири с блестящими заколками и мои пухлые, от природы розовые губы. Тамаси охотились за чужой красотой в попытках вернуться в этот мир уже новыми миррорами. И что самое страшное, они уже почти забрали ее у нас, пока мы катались по судну! — Черт, ещё чуть-чуть, и эти дряни поганые мне морду вырвут! — ругался Ливси, отбиваясь от тамаси из последних сил. Черрисен принципиально нечасто пользовался своими силами ланши, чтобы сберечь до последнего, поэтому обычно использовал кулаки. И они все истерлись от пронырливых тамаси, чьи когти уже почти достали до глазниц Ливси. Он прокричал: — Прис, ну чего ты застыла?! Вонзи в них кристаллы, помоги мне! Иначе от меня останутся ножки да рожки! Ало-о! Это обычные призраки, надо не их бояться, а друг друга спаса-а-ать! Прис!!! Но Присцилла забилась в угол, рьяно дрожа и пытаясь поднять руки, чтобы образовать свои фирменные магические кристаллы. Кровь отлила от ее губ, лопнули капилляры в глазах, зубы боязно стучали. Она прожигала тамаси паническим взглядом, стараясь встать и хоть как-то помочь Черрисену. Но все было бесполезно, пока тамаси улыбались ей и извивались подобно призрачным змеям. Из кончиков пальцев вылетали только маленькие искорки. — Л-Ливси, я хочу, н-но не м-могу пошевелиться! — почти пищала Сцилла, скручивая фаланги и обтекая холодным потом. — Э-это самые настоящие призраки! Мертвецы! Ииик! П-прямо как в том о-озере! К-когда я шла за камышами для и-икибаны и встретила там такого же зеленого мокрого у-у-утопленника! У-ух, какая же я была отвратно л-любопытная! П-помнишь, я же рассказывала! Я их т-так теперь бою… — Господи, Присцилла! — глаза Ливси вдруг расширились, пропало раздражение в голосе, а на замену ему пришло изумление и страх. Теперь он не обращал внимания на атакующих его тамаси и качающийся яростно вото, а с распахнутым ртом указывал: — Присцилла, сзади! Тамаси! Пока из рта Косбири лились рекой ненужные слова, над ней успел нависнуть один тамаси. Подобие женщины в белой улыбчивой маске и кимоно с узорами папоротника широко разинуло пасть и когтями зацепилось за кудри Присциллы. Монструозная мертвячка собиралась откусить ей голову, забрав и заколки, и шелковистые волосы. Сцилла это заметила и пронзительно завизжала, пытаясь отбиться, пока другой тамаси уже коснулся щеки Ливси… Я же готова была потерять равновесие на бушующем вото и упасть в реку, но… — Прекратите, не трогайте их! Но, взяв себя в руки, я что есть мочи вцепилась ногами в пол судна и вытянула желтую вперед. Затем обвела двух тамаси, прицеливаясь. Напрягла ладонь и согнула пальцы, и оттуда выпрыгнули две большие желто-оранжевые вспышки. Они врезались в морды тамаси, въедаясь в кожу и полностью поглощая, прожигая призрачные внутренности. Духи тут же отцепились от друзей, лишь держась за бортики и удивленно охая. Я увидела, что их отвратные лица вдруг стали… нормальными. Они неожиданно превратились в простых сияющих душ с кремовой кожей и яркими голубыми глазами. По их венам потекла моя магия. Тамаси и сами удивились, осматривая себя. Но вото уж приплывал на мель, прыгая по всем корягам, и в безумной тряске скинул с себя похорошевших тамаси. А нас самым грубым образом выплюнул на берег и тут же развалился. Смачно плюхнувшись на песок, мы чуть не захлебнулись в нем. Некоторые песчинки защипали глаза, поэтому я потратила кучу времени на то, чтобы убрать их. Из-за остатков шума в голове почти ничего не слышала и лишь вертела головой, ни на что не реагируя. Но потом… — Опять тамаси напроказничали… Ох, бедные балтовеи! Сейчас ведь сезон охоты этих шалунов, что ж вы не посмотрели на доску объявлений? Или там уж про них забыли?.. Звон в ушах пропал, и стал отчетливо слышатся чей-то женский голос. Я резко распахнула глаза, наконец избавившись от песчинок. И увидела перед собой молодую девушку-миррора. Она удивленно и одновременно с любопытством рассматривала оторванные от вото деревяшки и нас самих. Правда, незнакомка выглядела не совсем канонично для Эйзосекая. Бледно-голубое стекло с мозолями и пластырями на коленках, белокурые волосы, собранные в небрежный хвост, отсутствие какого-либо макияжа… От этого особенно выделялись широкие серые глаза и курносый носик! Ее наряд был легким, состоящим из голубого шелкового хаори и темных хлопковых шорт, немного грязных от персикового сока. А на спине стеклянная девушка несла объемную бамбуковую корзину со зрелыми румяными плодами внутри. В большинстве своем это были персики и хурма. Настоящие. Не стеклянные и не изумрудные какие-нибудь, а настоящие плоды из Человеческого мира. Напомню, что в Эйзосекае в целом еда из плоти и крови была редкостью. Людям здесь можно было отведать только риса, рыбы и некоторые виды десертов и чая с водой. В идеале — какие-нибудь сыры с зеленью. Ни мяса, ни молочной продукции отродясь не бывало, ибо инокотэ давно запретила Балтовой почте ввоз почти всех продуктов из Человеческого мира. И то Соль Фона кое-как настояла хотя бы на рыбе и рисе, заботясь о здоровье и жизни балтовеев. Что уж говорить о сочных фруктах с мякотью и кожурой… Но у этой девушки они были, и много. А когда мое зрение полностью восстановилось, привлекли ещё вдалеке и яблони, и вишневые деревья, и даже… какао-бобы. Все растения находились в больших отдельных плантациях, некоторые даже оказались прикрыты стеклянными куполами, похожими на теплицы. Так ещё чуток резал глаз красный свет фонарей и множество аляпистых тэджинок с гремящими силуэтами… И знаете, от этих туманных видов и гулких звуков веяло живостью и истиной, аж дух захватывало! Будто мы были и не в Эйзосекае вовсе, и даже не в Хоухэне… — А мы где? — поинтересовался Ливси, юрко подымаясь и отряхиваясь от песка. Он успел ещё и бесстыдно выплюнуть остатки песчинок на мимо пробегающего краба. — Гора Марюгумо, — пожав плечами, ответила незнакомка. Затем спросила: — А вы куда плыли? Черрисен пустил глухой смешок, потирая светлую щетину. — Сюда и плыли, — он приблизился к девушке, заговорчески улыбаясь до ушей. Показалась характерная щербинка меж зубов и кокетливые ямочки на щеках. Ливси предложил: — Отведешь в город Цумино? По-братски. Нам очень надо. На наше удивление, девушка не скорежилась и не убежала, как остальные мирроры, а спокойно кивнула, берясь за лямки корзины. Видимо, она была местной, настоящей горожанкой города павших и соблазненных, воспринимающей людей как равных. Интересно, за что изгнали эту милашку? За мозоли иль персики? Вариантов куча, особенно, если ты жил в идеальном мире Тэкеры-окко… — Пройдемте за мной, — бросила девушка, разворачиваясь в сторону козлиной тропы, ведущей в город. Мы потихоньку подтягивались к ней, завороженные простотой и легкостью, такой новой на землях Эйзосекая. — У нас тут можно заплутать в туманах и сойти с одной дорожки на другую, поэтому старайтесь следовать только по моим следам… Я отведу в центр, а там уж сами решите. *** Отчужденная и одновременно могучая гора Марюгумо была покрыта стеклянной густой зеленью вплоть до самой верхушки и окружена бродящими молочными туманами. Многолетние дубы, багровые клены и мутные пары служили одним большим пуховым одеялом для секретного города Цумино, под которым он и его жители прятались от чутких глаз инокотэ. А от нее было чего прятать, уж поверьте мне на слово! Мы поднялись на самый верх Марюгумо — там и располагался Цумино. Правда, когда увидели город воочию, едва не упали обратно в самый низ к тамаси. Я чуть не подавилась собственным вдохом, еле держа равновесие. Челюсть Присциллы готова была вот-вот отвалится, а глаза выпасть из обрит. Да и Ливси так вздрогнул, что встряхнул банку с вишневым лимонадом, после чего напиток выплеснулся ему на лицо при открытии. Удивительно, но его реакция была самой бурной! Мне показалось, что на его голове даже поседели несколько прядей, а руки забились в треморной тряске. Я почуяла, что он что-то резко вспомнил… Такое жуткое, тревожное и печальное, что глаза у Ливси покрылись влагой, совсем не свойственной ему. Он рвано забегал глазами туда-сюда, словно видя какие-то незнакомые силуэты и картины. Думаю, понятно, почему… Ведь Цумино был совершенно не похож ни на один из матси Эйзосекая. Совсем не идеальный, не образцовый и не соотвествующий любым стандартам эйзосекайской Красоты. Здесь и вправду царили сплошное беззаконие и главные грехи этого мира. Смешанная архитектура, запрещенная культура свободы и изъяна, иные развлечения и куча атрибутов других «уродливых» измерений. Цумино состоял из всего этого, был пропитан яркими дефектами и запретами, украшен греховными творениями и населен самыми настоящими преступниками, коих тянуло на это много лет. И вот наконец расцвело то место, где павшие мирроры могли отречься от навязанной красоты и насладиться другой… В интерьере улиц Цумино присутствовали запрещенные цвета и узоры. Лишь в инокотовском дворе, только приближенным инокотэ и ей самой можно было использовать темно-красные, оранжевые и сумаховые оттенки. Эти цвета принадлежали исключительно им. Элементы дракона и карпов кои тоже дозволялись только инокотэ и сентораям. Все это являлось исконно возвышенным и поистине благородным, но различные драконы и карпы в Цумино выполняли роль обычного приземленного декора! Тэджинки и отто имели красные фасады, оранжевые стены и темно-фиолетовые ковры. Повсюду горело множество андонов с багряным бамбуковым абажуром, стены оказались покрыты гравюрами с играющими детьми, резвящимися волнами и танцующими в веселом плясе мужчинами и женщинами. Отовсюду шли пряные сочные запахи, были щедро открыты ограды тэджинок, в которых сидели смеющиеся во весь голос мирроры в растрепанных кимоно и ханьфу, с румяными щеками и кучей разных царапин. Гремели на весь Цумино безропотно кото и тайко и сотрясалась земля от танцев и радостных криков детей, ловящих змеев и журавлей… Если думать через призму идеологии Эйзосекая, то Цумино был похож на Ад Данте со всеми рвами и вертепами, в которых жили припеваючи грешники. И казалось, что все нарушения тут были подписаны невидимыми иероглифами, под которыми теснились к ним причастные. Вот, например, курящие кисэру коки-ещи в черных кимоно с узорами ликорисов и хризантем завлекали очарованных мужчин-мирроров, звеня камушками на золотых длинных заколках. Поодаль от них мамочки гуляли с новорожденными детьми. Тут явно покоились мирроры, познавшие грех страсти и любви, и принявшие от него человеческие черты и даже органы. С другой стороны играли, пели и рисовали карикатурные произведения. Зрители громко смеялись и просили ещё. В Эйзосекае игралась только красивая мелодичная музыка и рисовались картины, возвышающие лишь инокотэ и Красоту. Любое безрассудное веселье и хоть какая доля шутки запрещались. Тут же был грех смеха, от которого появились у мирроров морщинки и ямочки. Ещё здесь отмечались разные праздники, никак не связанные с инокотэ и Красотой. День духов, День матери, День летнего солнцестояния и так далее… Подобные праздники запрещались в Эйзосекае, но только не здесь. Мирроры жаждали поздравить родителей, сказать своей половинке за стопкой рёко «люблю» и нарядиться в костюмы иных существ, проводя парад. В Цумино мирроры обожали заводить животных и заботиться о них, учить командам и гулять. В Эйзосекае нельзя было такого делать, иначе собьется ход Красоты, которая изначально расселила животных там, где нужно было по закону для идеальности. Также из этого города секретными рейсами уплывали и улетали в другие матси Эйзосекая, дабы отдохнуть, ознакомиться с другой культурой и просто попутешествовать, повидать свой родной мир. Инокотэ же определила все расы как муравейники, в строгом порядке, поэтому матси были закрыты друг от друга, находились в изоляции. Один чужеземец мог испортить всю ее идеальную концепцию — это также являлось уголовным наказанием. Но Цумино все разрешал, негодяй! Даже просто полежать на траве и подумать о своем, полюбоваться звездами… Видно, здесь это был грех лени и обожания спокойной красоты, а не пафосной. Чего только стоили ещё легкая ханбок и гэта, похожие на простые греческие сандалии! В общем, такая вот в Цумино процветала жизнь. Все существа Эйзосекая любили, смеялись, грустили, пачкались и творили иное искусство, порицаемое обществом, у которого явно были завязаны глаза. Ибо эта другая сторона Красоты, на мой взгляд, больше шла Эйзосекаю! Выраженные ключицы, ссадины и морщины очень хорошо сочетались с яркой одеждой и стеклом. Искренняя любовь, радость и даже грусть только украшали мирроров, делали их живее. Тэджинки и отто очень даже красиво смотрелись вместе, обозначали родство и духовную связь между простолюдинами и изоку. Взаимодействие природы и существ друг с другом образовывало истинный баланс, когда-то заложенный Лордом Накомиссом. Он позволял всем увидеть секрет создания минералов, зеркал, посуды и всего того, чем славился очаровательный Эйзосекай. А у меня все сильней возникало ощущение, что Тэкера-окко не так поняла Накомисса много веков назад, и теперь все вынуждены страдать от этой же Красоты и ждать какой-то Ритуал Очищения! Но я чуяла обеими руками, что назревало что-то более глобальное, чем простой неизвестный ритуал… — Вот мы и пришли, — объявила легко девушка, вставая перед небольшим голубым фонтаном. Она поправила хвостик и добавила: — Мне надо дальше. Если что-то будет нужно по пути — спросите у прохожих и торговцев. Они не отвернутся. — Погоди минутку! — воскликнула Присцилла неожиданно, пока Ливси задумчиво рассматривал окрестности вместе со мной. — Последний вопрос, и дальше мы сами сориентируемся… — Ну? — кивнула незнакомка вопросительно. Косбири прикусила губу и замялась. Поняв, о чем будет вопрос, Черрисен без всякой запинки собрался сказать за нее, но Сцилла все же осмелилась и спросила сама, смотря прямо в душу миррору: — У вас торгуют товарами из стекла ёдуриеда? Девушка потупила взгляд и прислонила ладонь к подбородку, вдумчиво потирая его. Она так молчала и мяла губы где-то несколько секунд, но для меня будто вечность проходила. Хотелось скорей узнать, зря ли мы проделали такой долгий путь на край стеклянного света, или все же в Цумино мы найдем что-то нужное, хотя бы деталь! Ох уж это нечто, самые редкие предметы Вселенной выбрало! Замучаешься с ними… — А вам зачем? — наконец, поинтересовалась в ответ незнакомка, щурясь. А на моем лбу вздулась редкая вена. — Нам нужна стрела для лука, сделанная из стекла ёдуриеда, — ответил просто Черрисен, пожимая плечами. — Заказ такой. — Странный, — фыркнула девушка, и на моем лбу вздулась вторая вена. — Хозяин — барин, — хихикнула я истерично. — Совершенно верно, — поддакнул важно Ливси. Незнакомка опять задумалась, кивая своим мыслям и снова жуя губы. А потом промолвила, отводя взгляд куда-то в сторону: — Никто в Эйзосекае не любит ёдуриеда, даже цуминовцы… — Из-за того, что оно когда-то навредило инокотэ и всему Эйзосекаю?.. — задала риторический вопрос Присцилла, чуть наклоняя голову. — Да, — согласилась девушка, — ибо из-за него инокотэ и начала сходить с ума по Красоте, гоняя таких уродцев как мы и пророча миру Ритуал Очищения и объявление Плода Уродства. От этого ёдуриеда и баланс Эйзосекая начал рушиться… В общем, много проблем. — Надо хоть разобраться, в чем дело, — хмыкнул Ливси. — Мы вот вообще не в курсе, че за ёдуриеда и что из-за него случилось. Расскажешь быстренько? — К сожалению, я не смогу рассказать историю со всеми нужными вам деталями, — незнакомка выдохнула, качая отрицательно головой. — Да и проводить до того, кто добудет ёдуриеда и сделает из него целую стрелу, скорее всего, тоже… По правде говоря, я здесь только год с семьей живу, ещё не знаю всех тонкостей Цумино. Но, уверена, наш старейшина Кенджин-асу вам все подскажет и расскажет… — Мы тоже здесь новенькие, — усмехнулся хрипло Ливси, отпивая шумно лимонад и с удовольствием чмокая, — поэтому… Куда идти? — Направо и вперед, — указала девушка, придерживая одновременно лямку корзины с фруктами, — вы увидите такой деревянный отто с синими флагами, около которого стоят сентораи в таких же доспехах. А мне пора идти, мама ждёт персики, — и затем она поклонилась и поспешила вперед, оставив нас одних средь «преступников» и фетровых драконов. Конечно же, мы решили пойти к старейшине Цумино, дабы узнать о стекле ёдуриеда и, естественно, о том, что из-за него произошло в дальнейшем. Было полезно иметь об этой заварухе знания, ведь мог хорошо так сложиться пазл всех событий, и… Мы бы, возможно, смогли помочь Эйзосекаю, как Механисмусу… Все-таки это наша работа — доставлять посылки, двигая эволюционный баланс вперед, и одновременно восстанавливать его, решая различные конфликты! Весело пульсирующая желтая рука была со мной согласна. Итак, мы совсем скоро подошли к большому отто, на который нам и указала незнакомка с персиками. Его и вправду охраняли два мускулистых огромных сенторая в темно-синих гусоку и шлемами в виде тигра. Сам отто был сделан из прочного лазурного стекла, на его треугольных крышах развевались флаги с изображением лотоса и той же полосатой кошки. Но это был единственный отто в Цумино, где оказались закрыты двери и окна. Что и понятно, ведь старейшина должен находиться в безопасности! — Кто такие? — вопросили в унисон сентораи. Нам пришлось повернуться чуть боком, чтобы показать наши балтовые ордеры на плечах. — Мы балтовеи, — ответил Ливси, — пришли узнать у старейшины важную информацию для нашего товара, который будем доставлять. Только он сможет ответить на наши вопросы. Сентораи внимательно присмотрелись к нашим лицам и золотым нашивкам, а затем легко уступили путь, убирая копья с прохода. — Проходите, — снова вместе бросили они, и мы прошли в отто. Внутри дома было довольно темно, горел теплым желтым светом лишь пяток маленьких бомбори. Они же освещали деревянные комоды и стеллажи с толстыми старыми книгами, множеством потертых свитков, тушечниц и лежащими рядом с ними металлическими перьями. Также под свет фонариков попадали необычные и загадочные настенные эскизы и рисунки. На них были изображены по отдельности цветущая шпинелевая сакура, плавающие в прозрачных водах пятнистые карпы кои, изрыгающие синее пламя драконы… Хотя, конечно, сакуры было больше всех. Ее нарисованные бело-розовые ветви оплетали каждый символ, закручивались вокруг драконов и карпов и сплетались в один узел у портретов двух стеклянных девушек. Они были очень похожи и одновременно сильно отличались друг от друга. Первая была такая бука, сосредоточенная и строгая, величественная и пылающая. Ее глаза горели алым пламенем, пухлые темные губы надулись бантиком, волосы черные, густые… Стан прямой, руки скромно сложены на коленях. На ней было надето багровое кимоно с длинными рукавами, на которых вышиты атласными нитями драконы. От девушки этой веяло возвышенным духом, большой ответственностью и жгучим характером. Она была похожа на воительницу, жестокую и непрерывно сражающуюся за Красоту. А вот вторая девушка была совсем другой. Розовые глаза ее излучали любовь и доброту, уголки губ поднялись в бесконечно нежной улыбке. Пунцовое кимоно развевалось на ее хрупком тельце волнами, как и копна таких же черных волос, заплетенных в аккуратную косу. Девица эта походила на цветок той самой сакуры: утонченная, холеная, трепетная… К ее ногам хотелось весь мир положить, коснуться мягких рук, кои с радостью погладят тебе голову… Она казалась невероятно ласковой богиней, берегущей в своих милых ручонках Красоту, холящей и лелеющей. — Вам что-то нужно, балтовеи? Посередине комнаты располагался низкий стол и подушка, на которой сидел старейшина, попивая рёко и лениво перелистывая страницы книги. Он и вправду выглядел старо: свисшее стекло, морщины и седая бородка, повисшая на дряхлом теле бирюзовая юката… Веки его тяжелые были чуть прикрыты, плоские губы спокойно улыбались, голос был томным, клонящим в сон. Нечасто в Эйзосекае увидишь старика! Ливси учтиво поклонился старейшине и сел за стол, снимая рюкзак. Мы с Присциллой повторили его движения, присаживаясь рядом с Черрисеном. Старейшина же не прекратил листать книгу, но кивнул в ответ на приветствие. Ливси заговорил, представляя нас: — Доброй ночи, Кенджин-асу. Я ланши Ливси Черрисен, это чилдао Присцилла Косбири и мерифри Арина Востокова. — Очень приятно, Ливси-тосу, Присцилла-тосу и Арина-тосу, — прокряхтел дружелюбно Кенджин-асу и наконец отложил книгу, показывая, что он готов слушать и говорить. Ливси коротко кивнул и продолжил: — Нам нужно сведения о стекле ёдуриеда и о том, что из-за него произошло. Мы хотим быть в курсе вашей истории и истории сумасшествия Тэкеры-окко. Также нам нужно найти того, кто сделает стрелу из этого вредоносного стекла. Прошу, расскажите нам обо всем и дайте направление к стреле ёдуриеда. На кону судьба Балтовой почты и всей Вселенной в целом. Старейшина в это время все качал головой, внимательно слушая. Потом, как только Ливси закончил, он тяжко вздохнул, сжимая дрожащие руки на юкате. — Ох, эта история… Несмотря на то что ее часто просят рассказать, я вспоминаю эти события каждый раз с ужасом и грустью, — признался Кенджин-асу скрепя сердце. — Больно вспоминать хорошие времена и дружных сестер, смотря, как сейчас Тэкера стремительно рушит недры оставшейся Красоты и пытается спасти себя и наш мир путем гнусного ритуального убийства… Бедная, бедная девочка… Она даже не понимает, что творит… Некому ей подсказать, как нужно на самом деле восстановить баланс Эйзосекая… Она совсем одна, больная, пронизанная жестокостью и гложущей виной. Хоть бы кто бы кто направил Тэкеру на верный путь и отменил весь этот беспредел, всю жестокую ее идеологию и стремление к чистой идеальной Красоте, омывшейся кровью неидеальных… — Так что произошло? — осмелилась прервать я, в волнении впиваясь ногтями в ладони. — Для нас важно… Надеюсь, после ваших рассказов и советов мы сможем помочь Эйзосекаю… Старейшина вновь вздохнул, только уже смиренно. Фонарики дрогнули от его вздоха. Он глотнул рёко и шумно его проглотил. Затем положил руки на стол, уселся поудобней, откашлялся и… — Давным-давно, когда Бог ещё творил Вселенную, Святой Дух решил создать Прекрасное. Он выбрал планету, вдохнул в нее жизнь и посеял там два семя Священного Древа Красоты. Из них выросли две прекрасные девы, очаровательные сестры — Акейн и Тэкера. Каждая из них воплощала Красоту, растила ее и порождала по всей земле и далее Вселенной. В них была заложена великая огромная магия Священного Древа, заложенная Лордом Накомиссом. Только что странно, распределилась она не поровну. В Акейн ее было меньше, чем в Тэкере, и держать в себе такое количество мощи было весьма трудно для второй сестры… Она считала, что если Красота будет сохраняться и размеренно, идеально процветать, то и сила ее будет спокойно уживаться в хрупком теле, никому не вредя. Поэтому Тэкера с самого начала была сущей идеалисткой, строгой и внимательной. Акейн же видела Красоту даже в изъяне и неровности, но уважала и очень любила сестру, а потому жила по ее уставам, заботливо развивая идеальность и чистоту. Но однажды, гуляя по прекрасным садам, Акейн увидела безумно красивые острые цветки из красно-фиолетового кварца. Невиданные доселе, обладающие манящим видом, цветки привлекли внимание нежной сестры. Она захотела их сорвать, но больно укололась и поспешила уйти от них подальше… Это оказалось стекло ёдуриеда — ядовитое, обладающее пагубными для красоты свойствами… С него все и пошло в кровавую адскую гору. Посещая как-то Человеческий мир, отравленная ядом ёдуриеда Акейн полюбила человека — простого японского кузнеца. У них образовался тайный любовный союз, в котором Акейн родила ребенка — полумиррора-получеловека. Она долго скрывала мальчика от глаз сестры, ведь понимала, что если Тэкера узрит ее плод уродства, прервавший спокойный и идеальный ход Красоты, то впадет в сущее бешенство, перестав контролировать свои силы. Но, к сожалению, когда дитя исполнилось шесть лет, Тэкера удивительным образом нашла его… И тогда начался кошмар, мы называем его Солнечным ужасом: Тэкеру захватил гнев, который выбил из нее всю магию Священного Древа наружу. Ее мощные сгустки разрушили искусственное небо Эйзосекая, обнажая огромное жгучее Солнце, чьи горячие лучи принялись стремительно плавить нас и наш мир, разрушая всю Красоту. Входе этого хаоса разгневанная неконтролируемая Тэкера… кх… убила Акейн, рассыпав ее тело на мелкие крошки стекла. А мальчик сбежал, и больше его никто не видел и не слышал. Ох… С тех пор Тэкера и начала агрессивно сохранять былую Красоту, отрицая любой изъян и все человеческое. Она пророчила, что в 21 веке ей удастся найти того ребенка и убить, отмывшись от всех грехов и восстановив в Эйзосекае прежнюю красу. И вот наступил этот момент… И стал рушиться баланс Балтовой почты… Столько страшных совпадений… —…Как и где найти того, кто сделает стрелу ёдуриеда? — первым подал севший и охрипший голос Ливси, ссутулившийся и с опущенной головой. Глаза его потемнели, кожа будто побелела до цвета мела. Видно, он оказался очень впечатлен этой историей, хоть ничего и не сказал дельного по поводу нее… Снова тяжкий и сиплый вздох послышался со стороны Кенджина-асу. Он опять притянул к себе книгу, хмуря седые брови. — Близь Квартала Кузнецов на другой стороне Марюгумо, в ее вечно черных лесах на отшибе бродит один умелый коваль. Он живет здесь отшельником, невидим и неслышен, с презрением относится к чужакам. Но он очень искусно кует катаны и прочие холодные орудия из любой стали и металла, наделяя их невообразимой силой и прочностью. Почти весь Эйзосекай пользуется его катанами, в том числе и армия инокотэ. Ах, вот бы узнать его личность… Ого, скрытный коваль-отшельник, секретно создающий орудия для всего Эйзосекая… Звучит заманчиво… Похоже, мы будет первыми, кто прознает этого кузнеца!