Балтовая почта

                           Эйзосекай — мир стекла, минералов и камней, населенный такими же стеклянными и каменными существами.

Что ж, увиденное в памяти Кея Морстрема зрелище не на шутку напугало нас, а услышанные реплики Дэна Висдома пробрали до костей. После просмотра чужих мозгов осталось много вопросов и непоняток, липким слоем тревоги покрылось тело, внутри чувствовался мерзкий налет жуткого трепета перед чем-то устрашающим и неизвестным…  Но на наших выпученных глазах и полном безмолвии все и закончилось — ответов и озарений никто не получил. Мачинтот лишь пробормотал серьезно, что обязательно разберется во всем произошедшем и придаст данную память огласке в Эмпирее. Также он оказался наслышан о случившемся на Острове комет и начавшемся дисбалансе Балтовой почты, а потому предположил ещё, что в сей чертовщине может быть замешан этот Дэн Висдом, и он точно не один… Нам же Мачинтот наказал быть осторожными и действовать четко и твердо по заданному Накомиссом плану, не быть, как он и его отчаянные дети. Эта фраза была сказана с хриплой, отдающей печалью усмешкой. Было уже поздно для отправления в следующий мир, и ещё одну ночь нам пришлось переночевать у Дизеля. Правда, без него. Взбалмошному механику спустя семь лет после побега из дома дозвонились родители — Фриц и Клаудия Цанридеры. Дрожащим от слез голосом матушка Дизеля объявила, что в Декотруме появилась связь и загудели поезда, что только час назад они узнали о результатах Избрания, и что они вместе с отцом стоят на перроне, ожидая первый за несколько сотен лет паровоз в Стимверн. Мачинтот начал быстро наверстывать упущенное! И тогда Дизель чуть ли не взлетел до самой мехалуны, обрадованный родному голосу матери и их скорому приезду. Он оставил нам запасные ключи и побежал на вокзал ждать родителей всю ночь, не смыкая глаз.  Утром мы уже стояли на заднем дворе Дизелевой мастерской, успевшие встретить Цанридера и его родителей и быстренько глотнуть с ними чайку. Готовясь к отправлению в следующий мир, мы разминались, укладывали как следует лук из черной стали и  проверяли свои вещи. В этом нам помогали механические умные руки Дизеля, которыми он искусно управлял голосом. Теперь Цанридер выглядел по-настоящему счастливым: щеки его были коричневыми-коричневыми, губы подрагивали в широкой улыбке, конечности дрожали от скачущих по телу искорок радости. Он довольно наблюдал за своими дряхлыми, чудными, но любимыми и родными родителями — гьерром и фраух Цанридерами. Они сидели на ржавых качельках и смотрели за ручищами как любопытные дети: бегали глазами туда-сюда, чуть виляли истертыми ножками, складывали в удивлении руки в перчатках, мня их складочки… И расспрашивали на выдохе:  — А это как они так голосом управляются, Kleiner Mannch? — интересовалась Клаудия Цанридер, показывая пальцем на стальные лапищи. — И почему откликаются на имя? — Это ж искусственно выведенные приборы без интеллекта и чувств, не роботы…  Wow, dases war'ses! — подметил Фриц Цанридер, поправляя круглые очки. Его слог был очень похож на речь Дизеля. Как мило! — Это мое изобретение! — воскликнул гордо Дизель, выпрямляясь и сдувая некоторые пряди волос, точно красуясь перед родителями. — Разумная частица Цанридера или косвенный аналог нашего организма! Правда здорово?!  Клаудия восторженно и шумно вздохнула, прижимая подрагивающие ручонки к груди. Лежащая на ее коленках Гретхен даже дернулась, чуть поднимаясь.  — Ах, тот тринадцатилетний чертеж… — прошептала она, явно вспоминая детсво Дизеля, — ты его все-таки осуществил… Как к этому отнеслись механисмусовцы?..  — Они были в восторге! — усмехнулся Цанридер. — Ещё бы, — с похожей интонацией пустил смешок Фриц, прикрывая веки. — Ты действительно гений, Дизель. И спаситель не то что всего Декотрума, не то что Механисмуса, а всей Вселенной. Когда я об этом думаю, у меня слезы на глаза наворачиваются… Слезы гордости и счастья за тебя… Конечно, какой уж тут мойщик машин и простой учитель физики! Я рад, что ты тогда не послушался нас. Мы были очень глупы и не понимали всего твоего таланта и стремления…  — Я же уже сказал – не за что извиняться! — вспыхнул Цанридер, размахивая руками. — Вы просто переживали, хотели меня укрыть от мирского гнева, и я вас понимаю… Но спасибо, что таки оценили меня, хе-хе!  Пока Дизель и родители разговаривали, мы уж успели окончательно собраться и были полностью готовы к следующему путешествию. Присцилла сделала последний штрих, подкрасив губы, а Ливси громко застегнул свой рюкзак с луком из черной стали. Я сдула с носа мелкого механического жучка.  Цанридер быстро заметил, что мы готовы уходить, и вновь повернулся к нам. Лучи мехасолар отразились на его стальной коже, подчеркнули эту чудесную улыбку, выражающую любовь к жизни и миру, и веселые пестрые глаза, в которых искрилось прекрасное будущее… При этом теплом нежном свете Дизель показался мне Святым, что поведет Механисмус новой, тернистой, но одновременно светоносной дорогой. Он точно был тем, кто  возродит из недр земли былую дружбу и гармонию между регионами, кто снова сделает Декотрум великой державой дизельных технологий и будет развивать свой родной город и мир. Цанридер уже смог помириться с родителями и доказать, что не лыком шит! Он даже на них не злился, а лишь неловко обнимал и продолжал искренне уважать и любить… Настоящее воплощение механисмусовского баланса!  — Отлично выглядите! — подмигнул легко Дизель и тут же приблизился, поинтересовавшись: — Куда вы полетите сейчас, а??  — Эйзосекай, — ответила Присцилла, чуть приподнимая уголки губ, — мир стекла и минералов. Там очень красиво. — Присылай свои контакты, кинем фотоотчет! — посмеялся Ливси, раскрывая банку своего любимого вишневого лимонада. Мелкие пузырики газов коснулись моих ушей, а сладкий бодрящий  химический аромат вишни скользнул в нос.  — А у тебя какие планы на жизнь, Дизель? — спросила я, убирая руки за спину. Теперь чувствовалось, как покрывалась колючими мурашками правая желтая рука. Плотная ткань перчатки прямо разрывалась от неожиданного прилива сил! Интересно, что бы это могло быть?  Цанридер же заманчиво покрутил носком по траве, поворачиваясь в разные стороны.  — Я буду много работать, — озорной и бойкий дух вновь заиграл в нутре его, и Дизель аккуратно прикусил губу в предвкушении своей дальнейшей  интересной жизни. — Сейчас начнётся восстановление Декотрума. Многое ляжет на мои плечи, но Мачинтот и власти будут вместе со мной копаться в этих делах. Все мы заинтересованы в скором перерождении Декотрума и, соответственно, переходе Механисумса на новый виток промышленной и природной эволюции. Мачинтот прогнозировал вчера на собрании, что это точно произойдет, что настанет много новых перемен, и  нужно делать все ради желанного развития нашего эволюционного баланса и благоприятного хода этих самых перемен. Конечно, восстановление и возрождение былой гармонии и переход на новую ступень будут идти медленно и тяжело, но мы будем стараться! Я буду…  — Ты большой молодец… — промолвила Присцилла, почти неслышно шмыгая носом. Видно, ее душа опять дрогнула! — Не потерял силу духа и не побоялся пойти против системы, не убежал от страха… Такие качества и поступки характеризуют тебя как великого робота. Я рада, что ты помирился с родителями… Ты нашел в себе силы и добился всего сам! — Без вас бы все было по-другому! — запротестовал с улыбкой Дизель. — И без Мачинтота, без родителей, да даже без вчерашней разгневанной толпы! Я ценю всех тех, кто мне дорог, кто так или иначе дал мне пинок и мотивацию двигаться дальше. Какой бы вклад в меня не сделали – плохой или хороший, как бы они были не правы или душили меня своей истиной  — я все равно буду благодарен им. И, конечно, постараюсь найти пути к компромиссу и примирению. Разве не в этом суть социальной и межличностной гармонии?.. Или как это зовется… Я уж и позабыл, ха-ха-ха! А только вступил в Союз! Звонкий смех Цанридера сотряс землю, из глаз его посыпались множественные желтые искорки. Золотой сгусток душевной гармонии весело пестрил в его груди, извивался и прыгал вместе с ним, такой здоровый и крепкий… Почему-то у меня наворачивались теплые слезы невиданного счастья при виде такого радостного и энергичного Дизеля, пребывавшего в настоящей душевной гармонии с собой и окружающим миром. Пропадал мерзкий  аппетит, и появлялось лишь высокое желание продолжать дальше творить эволюционный баланс. Присцилла  меланхолически нахмурилась, смежила тяжелые веки и слегка прикусила краешек губы. Она опустила голову и принялась смотреть на свои руки, вдумчиво  и внимательно. Буря в ее голове начала запутываться в самой себе, превращаясь в несуразный смерч, мысленные узлы то развязывались, то опять завязывались до скрипа, и метался туда-сюда в агонии сгусток. Казалось, ей предстояла ещё долгая душевная битва со своими предубеждениями и страхами, с собственным хаосом, разросшимся черными противными щупальцами внутри. Я искренне надеялась, что это сражение закончится безоговорочной победой Прис, и что она в конце концов разнесет эти вздорные безликие щупальца по ветру. И мой долг — стараться помогать ей. Ну и, конечно, контролировать свои проклятые порывы! — Спасибо за наставление, Дизель… —  поблагодарила Косбири сипло, но нашла а в себе силы ещё раз улыбнуться.  — Ой, право, это просто мысли вслух! — махнул рукой Цанридер. — Люблю болтать без умолку!  Ливси, попивающий неторопливо лимонад, вдруг шумно сглотнул и легким движением руки нарисовал млечный источник. Родители Дизеля чуть вздрогнули, сам он выпучил глаза, а Черрисен произнёс: — Ладненько, железяка, мы погнали дальше, — тень доброй ухмылки сверкнула на его лице, и Ливси ступил на бирюзовую дорожку измеренного пространства. — Удачи тебе. Ещё встретимся. Кчау! — и помчался по нему в сторону Эйзосекая. Мы с Присциллой же побежали за ним, полностью проникнув в космическое пространство. Пока закрывался млечный источник, я успела помахать новому рободругу на прощание и громко крикнуть:  — Пока, Дизель!!  Конечно, Цанридер ничего не услышал, но яро помахал в ответ. Потом портал окончательно сомкнулся.  Усмехнувшись про себя, я повернулась к ребятам и уж хотела спокойно наслаждаться космическими видами, но…  Черная рука заныла, а потом резко ослабла. И встрепенулась опять желтая, запульсировав и задергавшись, распространяя по космосу золотистую пыльцу. Перед глазами вновь замелькали ядерного цвета странные картинки, и послышались в ушах отдаленные голоса. Темные бегающие тени, очертания розовых окровавленных волос, множество людских лиц, треснутых и плачущих… Крики и отчаянные хрипы…  Все это было такое непонятное, но удивительно знакомое… Лежащее одной кучей где-то на подкорке сознания, обвитое до поры до времени черными пятнами…  «— Только посмотри, Филария, какой чудесный дисбаланс родился в Декотруме, как он быстро развился… Мне очень нравится появление расовых конфликтов и семейных проблем. Нравится прогрессирующее глупое поведение существ, пытающихся одним конфликтом избавиться от другого. Это мои любимые ветви социального дисбаланса. А у тебя? — Предпочитаю любоваться свежими трещинами Жизни. Будет красиво, когда эти бурлящие гноем раны зарастут и превратятся в множество шрамов. Они должны образовать чудесный узор на его божественном теле. И, кстати, он наконец стал использовать людские рубашки. Мучается, но пытается успокоиться и все скрыть… Хорошенький. — Эти шрамы должны прослыть сущей разрушительностью Жизни. Это будет прекрасно. Особенно когда родится Принцесса социального дисбаланса. Ее сила покроет вообще все тело Жизни, и будет тебе красота.  — Да, Данай… Я и Хоффнун постараемся сделать все, чтобы взрасти в ней хаос. Уверена, вкупе с Принцем духовного дисбалнса Жизнь расколется на мелкие частички, и мы спокойно возьмем божественное начало… — Ты только не торопись с этим торжеством. Жизнь будет увядать под конфликтами и дисгармонией постепенно, медленно терять рассудок и бдительность с силами. Его болезни нужно время. А нам же надо ещё помочь госпоже Мудрости найти свою любовь и дождаться последнюю главную Принцессу, а вторую испортить так же, как и Принца… Может, ещё сильней. Чтобы не вздумала излечить свое нутро и восстановить гармонию между ней и родителями… А то для нас alles ist wegh. Как говорят в Декотруме…» Резко активизировалась черная рука, извергая синие жгучие искры, без моего ведома касаясь еле видных космических трещин, болезненных и острых. Рука будто тянулась к этим смоляным бескрайним просторам внутри: неизведанным, брошенным и отдающим смрадом многолетней обиды и злобы. Таким резким и жестким, что щипало глаза и сводило ноздри в приступе тошноты. И голос в моей голове вдруг сам вопросил: «А что будет, если Принцесса социального дисбаланса и вправду никогда не помирится с родителями?» И тогда начали вырисовываться уже другие картинки, более короткие и мелькающие, еще более мрачные  и кровавые… Согнувшаяся в три погибели фигура Присциллы вдруг начала покрываться черными и темно-синими пятнами. Она захныкала и взялась за грудную клетку, захлебываясь в вязкой багряной крови. Затем тело ее полностью стало ядерным и дымящимся, совсем неузнаваемым, без единого элемента одежды, родинок, рта, ушей, знакомых кудряшек… Только глаза были видны в этой ядреной каше. И острые когти, рвущие тонкие голубые нити…  Тотчас сотни криков взорвали пространство, разразился гром и взрывы, послышались звуки ударов и стеклись кровавые ручьи. Тысячи трупов посыпались из огромных, неожиданно образовавшихся разрезов в космосе. Превратились в руины города, разрушились прочные союзы и семьи… А глазастая и когтистая Сцилла потянулась к стремительно разлагающемся, кишащему опарышами, некогда белому голубю… — О мой Бог, что это за красавчики вокруг?! — присвистнул Ливси, щелкая пальцами и подмигивая. Его множественные  отражения сделали то же самое. Правда, кто как, ибо все Ливси отличались друг от друга — видов зеркал было куча! И синие, и желтые, и оранжевые, и витражные, и круглые, и квадратные… Просто море! — Как много Ливси, просто рай, — хихикнула саркастично Присцилла, складывая руки на груди. Живая, с бархатной коричневой кожей, усеянной созвездиями из родинок, выразительными кудрями и пухлыми надутыми губками, точно лепестками мака. Мерцание ее украшений приятно грело сердце. — Найтвуд бы умер здесь от счастья.  — Красавиц тоже много, — съехидничал тут же Черрисен. — Хоть отбавляй! Красная Присцилла, розовая Присцилла, звездная Присцилла… — подобно довольному пушистому коту он улыбнулся, завидев пунцовый румянец на щеках Косбири и со смачным хрустом треснувшее спокойствие в глазах. Затем продолжил: — И куча Аришек-зажигалок. Я вас умоляю, целый «Русский фейерверк»! И в этом весь Хоухэн, самый идеальный и красивый матси в Эйзосекае! Ну, по крайней мере по статистике «Baltopollitan» и «Inokote burino»…  Итак, мы прибыли в следующий мир, славящийся своими волшебными ископаемыми, оригинальными материалами, различными предметами быта, дорогой одеждой и другими необычными  природными и архитектурными проектами. Эйзосекай являлся точно подобранным синонимом к словам «красота» и «великолепие». Невероятный, яркий и одновременно утонченный, Эйзосекай поражал воображение и восхищал все фибры души. Мало каким мирам и галактикам он уступал, много веков держа планку самого идеального измерения без изъянов. Оно и понятно, ведь именно в Эйзосекае Бог давным-давно посеял пару семечек Красоты, от которых родились минералы и стекла, содержащие ее в себе. С них все и началось! Святой Дух практиковался на элементах Красоты, создавая свои самые лучшие творения, влюблённо вдыхая в них жизнь и в дальнейшем распространяя по всей Вселенной. Эйзосекай пестрил множеством видов животных от изящной бабочки до величественного синего кита. Нежно-бирюзовое угловатое небо этого мира отражало строение нашей Вселенной, все звезды и миллиарды галактик. Мощность ископаемых и природы здесь была настолько велика, что обнажались часто мерцающие артерии этой земли со всеми ее богатствами, с первыми ростками вселенской Красоты и Идеала… Поистине легендарное место! Из-за разного месторождения элементов  Красоты Эйзосекай поделился на матси, по-нашему регионы. В этот раз нити мертвых балтовеев, повиснув на угловатых домиках, привели в матси стекла — Хоухэн.  Здесь обитала интересная раса по имени мирроры, люди-зеркала. Все как один отточено вышагивали по мелким улочкам: стан гордый, голова поднята, идеально отполировано стекло и аккуратно, по единой схеме завязан оби поверх глаженных кимоно и юкат. Ни единого локона не выбивалось из их причесок — они были уложены и забраны длинными заколками. Ни одной царапинки не было видно на сияющих телах — макияж скрывал любую помарку. Чем идеальней мирроры, тем сильней они приближены к первобытной возвышенной Красоте. У кого был особо яркий цвет стекла и чистое гладкое покрытие, а также фасонные мозаичные одеяния, считались одними из высших слоев общества Эйзосекая, главными составляющими этой Красоты. Говоря на их языке — изоку. И все стремились стать одними из них, добывая в горах украшения и редкие нити для своих кимоно, в медитациях улучшая свое нутро и купаясь в минеральных водах, дабы стекло стало ярче прежнего. Мирроры  всегда будто готовились к какому-то шествию… Но нет, это была их обычная жизнь, в которой даже торговля кварцевой рыбой выглядела завораживающе, а, казалось бы, простая чайная церемония с уцуки зверски манила. Каждый сверкающий уголок, каждый узор экзотических цветов, каждое грациозное движение и эти миленькие маленькие чашечки из бамбука… Ах, даже слюна скапливалась! Как я уже говорила, окружающая среда и дома были подстать самим миррорам — такие же дивные и блестящие на мягком свету стеклянного солнца. Деревья из зеленого стекла, рубиновые и лазуритовые птички, звери с искусно вырезанной шерстью… Протягивающиеся клумбы пышных цветов, ручейки в маленьких трещинках, гладкие дорожки из белого камня…  В Хоухэне также была своя традиционная архитектура по имени инокотэке. Она часто представляла собой черепичную темную или белую крышу в виде угловатого замка со скатами вниз, находящие друг от друга на далеком расстоянии окна-фонари и обязательно покрытие из узорчатого цветного стекла, прочного и тонированного. Архитектора делились на две разновидности: оттэ — высокие дома в бурных оттенках с множеством крыш, окон и комнат, помпезные и излучающие свет на пару тройку километров, сделанные из дорогих материалов. Они  предназначались для тех же высших изоку-дворян, военных и приближенных самой правительницы Эйзосекая. А здешние простолюдины и просто городские обыватели (хотя язык не поворачивается так назвать!) жили в тэджинках. Это были небольшие домики, редко достигающие высоты более чем три этажа. Низкие, похожие на землянки, они строились из доступных материалов. Деревянный каркас, крепкий каменный фундамент, внешние стены из простого стекла, а внутренние покрыты бамбуком, и вход представлял собой лишь ширмы. Тэджинки встречались в Хоухэне чаще всего, на каждой улочке, а вот оттэ располагались где-то вдали, близь прозрачных рек и великих гор…  Эйзосекайцы и мирроры в том числе так желали быть красивы и очаровательны во всем, что люди в их понятии были лишь уродливой опухолью Вселенной. В отличие от роботов они нас недолюбливали, считали себя выше и совершенно не хотели быть на нас похожими. Больше скажу — сходство с человеком здесь являлось уголовным преступлением, поэтому мирроры не болели, не старели и не имели даже человеческих органов. Были воспрещены такие пороки как злость, печаль, громкий смех и по списку… Скромные улыбки и тихие сдержанные голоса резались у Эйзосекайцев с рождения как зубы, были выпиты с молоком ма… Ой,  точно! У них и этого не было. Все в Эйзосекае должно быть идеально, потому столь несовершенные существа как люди со своими видными и вечными недостатками и привычками не почитались и препирались. В одной лироэпической повести сенторая правительницы было сказано, что Бог создал людей под большим алкогольным опьянением от рёко…  Да даже сейчас мы просто стояли в воротах-мориях и любовались стеклянными красотами и своими отражениями, а мирроры смотреть на нас боялись! Лишь приветливо улыбались по умолчанию и незаметно так ускоряли отточенный шаг… В этом была вся идеология и учение Тэкеры-окко — идеальная, гладкая и одновременно строгая и безжалостная. Хотя что-то уж больно она ужесточилась… Но что поделаешь — такие законы! Хорошо хоть балтовеи здесь разрешены… Но сентораи, расставленные по кварталам, все ещё внимательно оглядывали нас, будто проверяли — настоящие значки или, так сказать, вшивая паль. — Ну, ни к чему не придерешься, — присвистнул Ливси, прикрывая рукой лоб. — Очень выдрессированы ребятки.  — Хочется отметить, что года так три назад, когда я только пришла, здесь было чуть более менее… красиво по-хорошему, чем идеально по-чертовски, — Сцилла прикусила губу озадаченно. — Не знаю, как объяснить… — Понимаю, — согласился Черрисен, будто специально поковыряв в носу и проведя рукой небрежно по столбу красных ворот. — А когда я только пришел - было ещё лучше. Более спокойно и живо. А так они сейчас вообще сами не свои… Их точно бьют за малейший «так себе» вздох! Елки зеленые, ну и куклы же! Как говорится — япона мать! — Да, создается такое ощущение… — кивнула Косбири, даже поморщившись от света асфальта. — Какое-то… принудительное прекрасное. — А я думала, что только у меня теперь остается жуткое неестественное послевкусие после посещения столь красивого места! — спохватилась я, прижимая руки к груди. — Хотя… папа рассказывал совсем другое…  И это правда! Конечно, Хоухэн был похож на папины описания, очень даже! Все та же дворянская утонченность, сотканные из чистой красоты мирроры, шикарные виды и восхищающая культура… Но папа рассказывал ещё, что эйзосекайцы были к ко всему прочему дружелюбны и совсем не боялись принять человека в свой кров, помочь в чем-то, направить… Да, при отце уже присутствовал стеклянный тоталитаризм: все ещё в Эйзосекае нельзя было иметь какую-либо близость с человеком, противостоять уставам великой инокотэ и высшей красоты… Но по крайней мере мирроры не бегали от людей и не боялись как настоящего Солнца, не срамились даже в глаза посмотреть! А тут сплошное напряжение, подозрительная тревога и будто бы полное лишение всяких свобод и недостатков. Только служба Красоте и Идеалу.  Хотя мама упоминала что-то такое… Она как-то вскользь меж папиных рассказов говорила полушепотом, что Красоты как таковой, природной и божественной, уже не осталось. Мол, все высосали.  А потом я за обе щеки уплетала мамины наваристые щи с фермерской сметаной и ничегошеньки не слушала. Да-да, у меня было с детства так себе качество - в одно ухо влетело, а в другое вылетело. Только спустя много времени я вспоминала о том, что позабыла… Ужасная черта, не люблю ее в себе. Так же как и заедание стресса, эта наивность, и иногда тупоголовость, и…  — В воротах-мориях нельзя стоять дольше пяти минут. Здесь проходят граждане. К нам все-таки подошли могучие сентораи, одетые в багряные тяжелые доспехи гусоку, отливающие на свету медной кровью и накопленной жестокостью, со знаковыми шлемами из драконьего изумрудного стекла. Руки в колючих, поржавевших перчатках-тэкко уже сжимали наточенные катаны, на лезвии которых хоухэновскими иероглифами было написано «За Инокотэ и Красоту!».  Из еле видных ноздрей угрожающе шел пар, пара тройка злых зрачков смотрела из-под шлемов. Они уже были готовы убить нас! — Ой, премного извиняемся, — Ливси сделал что-то наподобие женского реверанса и разочарованно выдохнул. А нас с Прис уже пробрал смертельный холодок… Блин, Ливси, дай чуточку спокойствия! — Запомнить ваши законы так сложно…  — Вы балтовеи, — прохрипел один из них низким, совершенно невыразительным голосом без единой толики интонации. — Значит, вы должны работать, а не стоять и разглядывать мирроров. Этого делать нельзя. — А дышать можно, я надеюсь? — хмыкнул вдруг Черрисен, выгибая бровь. На вспотевшем лбу вздулась одинокая венка. — Конечно, это ужасный людской грех, но что поделаешь…  — В преддверии ритуала мирроров и других эйзосекайцев нельзя отвлекать от поисков, — выдохнул раздраженно другой сенторай, самый высокий и, кажется, уставший от таких фразочек… Ох уж эти балтовеи! — Плод Уродства вскоре должен объявится по пророчеству Тэкеры-окко. И мы не имеем права упустить его из виду, спутав с обычными людьми. На кону судьба всей Вселенной.  — Да что у вас тут происходит? — фыркнула Присцилла, складывая руки на груди. — Шагу нельзя сделать, пискнуть нельзя! И какой в этом идеал… Какой ритуал, что за Плод…  — Рассказывать жалким балтовеям не велено, — отчеканил третий сенторай. — Вы тут лишь наемные уродливые работники. У вас нет веса и почета в Эйзосекае. Ливси едко усмехнулся и хотел что-то дерзко бросить, а Сцилла с нескрываемым отвращением и содроганием поморщилась, готовясь возмущаться. Я же почуяла неладное - гнев, исходящий от сентораев, и их мозоли на руках от сжатия катаны... Было понятно, что мы уже набивались на конфликт и жестокие пытки стеклами, выбивающимися в кожу, и решила взять на этот раз инициативу спасателя на себя. Я взяла Черрисена и Прис под руки и что-то невнятно протараторила стражам хоухэновского правопорядка:  — Очень хорошо, мы поняли и пошли относить посылки! Просим прощения! Друзья были очень тяжелыми, но я все-таки смогла их поволочь подальше от сентораев. Вскоре они оба среагировали и пошагали сами куда глаза глядят. Присцилла, с подозрением сложив губы в трубочку, промолвила:  — Нет, здесь точно что-то не так…  Ливси пустил истеричный смешок.  — Как и в Балтовой почте. Все начало вместе рушиться. Как будто кто-то годами продумывал этот план совместного дисбаланса и дальнейшего дистроя… Точно не Божий, хе-хе!  А я заметила, что черная рука точно успокоилась, перестав переливаться синими венами и дергаться. Словно вокруг Эйзосекая было все сухо и пусто, нечего есть… А вот желтая наоборот опять заиграла всеми оттенками золотистого, точно солнечные зайчики там поселились!  Странно.  В отличие от изящных мирроров, проследовали в глубины городских улиц мы бодро и энергично, не желая становится объектом наблюдений у напыщенных сентораев. Конечно, Хоухэн был несравненно прекрасен даже своими гармонично и логично выстроенными кварталами и проспектами. Повсюду цвели стеклянные клумбы с желтыми подсолнечниками, синими гортензиями и фиолетовыми космеями. Дрожали от ленивого ветра розовые лепестки шпинелевой сакуры. Каждая тэджинка, будь то торговая или жилая, была украшена ростками малахитового дерева бонсая и искусными икебанами. Звенели повсюду стеклянные колокольчики с разноцветными ленточками, сотрясали воздух веера и пестрили вазы с различными рисунками драконов и рыб. Ласкали уши плавные звуки сямизо и бивы-ищи и стрекот кузнечиков. Вид далеких гор, высоких багряных храмов и школ под ветвями аметистовой глицинии безумно радовал глаз. Но не скрою, что все это великолепие теперь меркло из-за напряженных, напуганных нашим появлением мирроров. Красота улиц казалась искусственной, словно представляла собой лишь фанеру, за которой скрывалось полное марево. Чувствовалось удушающее одиночество и ощущение растерянности в этих прелестных краях. Было несколько печально осознавать, что Эйзосекай оказался местом совсем чужим и одиноким  для людей. Прочувствовать всю глубину и очарование культуры этого мира оказалось для нас невозможным. Послушать интересные истории и застать что-то грандиозное запрещено, нужно делать все быстро. Нам были совсем не рады. Стеклянные украшенные улочки, милые мирроры и цепляющие виды не могли скрыть всю неполноту и скупость современного Эйзосекая. Словно нутро его уже съели и оставили только привлекательную оболочку, некую золотую фольгу, под которой была давным-давно несвежая конфета. Как вы уже поняли, поговорить дельно ни с кем из прохожих не удалось. От нас то вежливо убегали, то упорно игнорировали, как галлюцинации. Лишь спустя час попыток заговорить хоть с кем-то на наши просьбы отозвался всего один миррор — торговец карпами кои на окраине декоративного рынка. Правда, не дав даже поздороваться, он сразу наказал нам решать все вопросы в закрытом помещении со всезнающей местной услужливой уцуки. Ближайший чайный домик как раз находился неподалеку от рынка.                        *** Сейчас мы находились внутри этого самого недалекого чайного домика, в который уцуки пустила нас через черный вход. Дома эти славились аккуратным минимализмом: стены и пол из мягкого тростника и набитые рисовой соломой, очаг со слабым, но теплым огнем в конце комнаты и мелкий бежевый коврик в центре. На нем уцуки и творила волшебство чайной церемонии. Перед ней стояла небольшая чаша с голубым молотым чаем, черный чайник на подносе, деревянная ложка и специальный венчик с мягкими нитями риса. Затем уцуки с помощью этой ложечки рассыпала порционно порошок сразу по трем блюдцам, залила кипятком и венчиком принялась перемешивать в каждом блюдце. Кипяток и порошок смешивались, и в наших чашах образовывалась в меру густая бирюзовая гуща, отдающая ароматом кокоса и свежей мяты. Уцуки прекращала перемешивать только тогда, когда появлялась аппетитная нить пенки и кольцами завивался дымок. В Эйзосекае считалось, что у людей не было почетного гостя, который должен был отведать чай коконатси первым, поэтому уцуки сразу подала нам троим и тут же подготовила угощения в виде мягкого кити и палочек сахарного тростника. Обычно подавались они после того, как почетный гость отведает чай, но что есть - то есть.  По традиции мы несколько минут молчали и наслаждались видами изумрудно-стеклянного леса из задних окон, тихонько колышущегося на фоне гор и солнца, уже присаживающегося к ним. Мы смотрели на прекрасные стеклянные виды и пили коконатси маленькими глотками, смакуя пенкой на губах и моментом редкого спокойствия. Чай был просто восхитителен: нотки кокоса и мяты с небольшим привкусом приятной горечи слились в неописуемую симфонию вкуса и магии чайной церемонии. Коконатси успокаивал, улучшал иммунитет и работу нервной системы, предотвращал возникновение царапин у эйзосекайцев и раздражений у других существ. Именно поэтому он имел огромную популярность во Вселенной наравне с нашей японской матчей и русской травой иван-чай! Присцилла разносит обычно тридцать-пятьдесят пачек на дню. И это только она одна! Уцуки с мирной улыбкой и прикрытыми веками ждала, пока мы выпьем примерно половину чая. Затем она осторожно подвинула миску со сладостями ещё ближе, открыла глаза и тоненьким голосочком вопросила:  — Чем могу быть полезна балтовеям?   Ливси разом проглотил шумно один кити, облизал пенку коконатси с усов и промолвил: — Вы стали какими-то совсем нелюдимыми. Ритуала какого-то ждете, какой-то Плод Уродливости ищете. Скажите, это вы поехали кукухой или Тэкера-окко со своей религией-идеологией-сектой? Присцилла недовольно толкнула его в бок. В ее взгляде читалась явная фраза: «выбирай выражения». Но Черрисен проигнорировал ее, специально прищурившись и надув губы. Казалось, он посмотрел прямо в душу уцуки, пожирая каждый кусочек шелковой ткани голубого цветастого кимоно с длинными рукавами, каждую прядку синих, забранных в низкий пучок волос, и каждую микро-крошку на ее серебристом стекле. Но девушка совершенно на это не обратила внимание, вкрадчиво и с той же улыбкой отвечая:  — К сожалению, рассказывать о приближении Ритуала Очищения Чторисонукотэ запрещено. Это будет великое грандиозное событие, которое спасет наш мир от уничтожения. Мы все его очень ждём и никому не рассказываем, дабы не получить сглаз или весточку Хаоса, которая уже произошла на Балтовой почте.  — Нечестно как-то, — процедил Ливси. — Вы о наших проблемах все уж прознали, а мы о ваших ничего не знаем. Может вы у нас тоже в черном списке Острова комет, и рассказывать вам ничего не должны.  — Мы же знаем, что это неправда, — опровергла уцуки, не снимая улыбку с точеного личика. Затем она вздохнула и добавила: — И Ритуал Очищения — это помощь эволюционному балансу и Лорду Накомиссу. Это не только прерогатива Тэкеры-окко, как вы думаете. Вот все, что я могу сказать по этому поводу.  — А что вы скажете насчет стрелы из стекла ёдуриеда? — поинтересовалась Присцилла, чуть наклонив голову. Раскаленное золото вокруг ее зрачков заманчиво блеснуло от попавшего лучика солнца. — Кто у вас в Хоухэне этим промышляет?  И тут улыбка спала с лица уцуки. Она тревожно нахмурилась и принялась ерзать на одном месте, сжимая складки кимоно. Нахмуренные брови образовали рисунок человеческих «мерзких» морщинок, а  выкроенные чайные листья на ткани одежды неаккуратно сморщились. Такие жесты были непозволительны для уцуки, но раз она опустилась до них, значит, тема была не из приятных. И чай будто вмиг остыл, и солнце осуждающе принялось смотреть из-за гор, и перестал греть огонь очага. Вокруг начали плясать жуткие тени, заглушая своим фантомным смехом далекие напевы сямизо и шелест лесов. Точно дурной знак. Ну, по меркам Эйзосекая! — Ёдуриеда… — уцуки опасливо сглотнула, — очень древнее вредоносное стекло. Из-за него и случился ужасный грех, отравивший Тэкеру-окко и весь Эйзосекай. С ним нужно быть очень осторожными…  — Но у нас есть возможность его достать? — я нервно прикусила губу. Уцуки медленно подняла голову к потолку, задумавшись. Потом ответила: — Думаю, да. Такими сооружениями и товарами активно промышляют в Цумино — городе павших эйзосекайцев. Это город-грех, город беззакония и пороков, обитель изгнанных и соблазненных. Там есть все, что падшей душе угодно. Жуткое и омерзительное место, тщательное скрываемое от глаз милой Тэкеры-окко… Но, думаю, вы там будете хорошо себя чувствовать. Вас примут и точно все расскажут. — А где этот городишко находится? — с нескрываемым возбуждением облизнувшись, спросил Ливси. Он готов был прямо сейчас бежать в Цумино. — Гора Марюгумо, — указав изящной ладошкой в окно, ответила уцуки. — На самом конце света. От Хоухэна до нее на вото где-то часа два или три. Она совсем скрыта за туманами и лесами. Но будьте  осторожны. Сентораи и тамаси следят повсюду…