Часть 2
24 января 2023 г. в 15:00
На дворе май, дождь бьет и царапает стекла, все приходят в себя после битвы не на жизнь, а на смерть. Много людей погибло и не мало было пролито крови. Страшные события останутся в памяти у всех, кто сражался на поле битвы, у всех, кроме меня.
Я помню взрывы. Оглушающие взрывы, из-за которых содрогаются все внутренности и хочется выблевать каждый орган наружу. Помню вибрацию, проходящую по телу, когда очередная каменная глыба откалывалась от замка и падала в жалких двух метрах.
Помню адскую боль и раздирающий душу крики. Кажется, даже мои. Я не уверенна. Ни в чем не уверена, даже в собственном имени. К сожалению, сознание сохранило только негативные кусочки, ничего хорошего я не помню. От этого возле левого легкого начинает саднить.
Врач сказал, как можно чаще проговаривать какие-то очевидные вещи. Например, как меня зовут или какое сегодня число. Комично, ведь по пробуждению я и имени своего и не помнила.
— Гермиона Джин Грейнджер, — тихо шепчу я. Хочется нацарапать это где-то на коже, чтобы запомнить наверняка, но место на левом предплечье уже занято. Грязнокровка. Чтобы это не значило, звучит плохо. Кто мог мне это оставить и зачем? Я уже пыталась спрашивать у врача и медсестры о значении этого слова, но они ничего не отвечают. Меня это только сильнее злит.
— 13 мая 1998 год, — до 1998 вероятно шел 1997. Что я делала в прошлом году? До того, как потеряла все и оказалась здесь? Где была, чем жила? Так много вопросов. Часы тикают громко и бесконечно злят. Ненавижу каждый угол палаты, в которой нахожусь.
Я очнулась здесь пять дней назад. Сказали, что в меня запустили какое-то проклятье, которое поразило память. Так что теперь мое сознание скорее напоминает сито с заделанными дырочкам. Все старые воспоминания вытекли до того, как прорехи успели заполнить.
— Мне 18 лет, — под одеялом жарко, но и раскрываться я не хочу. Отвратительная розовая футболка, которую мне разрешили надеть вместо больничной накидки, открывала вид на некрасивый порез. Что значит это слово? Грязнокровка. Грязная кровь. Да, молодец, память потеряла, а разбирать слова не разучилась. Умничка, Гермиона Джин Грейнджер. Но почему кровь грязная? Я больна? Качаю головой пытаясь выбросить из головы желание расцарапать еле затянувшуюся рану и увидеть какого цвета там кровь. Тогда меня точно где-нибудь закроют.
— Я родилась 19 сентября 1979 года, — продолжаю напоминать себе кто я. На самом деле я испытываю страх. Врачи откровенно дали понять, что есть вероятность, что я ничего не вспомню. При этом запрещают видеться с родными и близкими. Если они у меня были конечно. Должны быть. Я бы хотела увидеть своих маму и папу. Хотелось бы взглянуть в лицо человеку, который наградил меня этими непослушными кудрями, которые мешают мне жить каждое утро.
— Мисс Грейнджер, можно? — легкий стук в дверь сбивает и вытягивает из мыслей. Приятно слышать чей-то голос кроме своего. Иногда тишина вынуждает меня слишком много думать. Я не знаю кем была до потери памяти, но явно кем-то кто очень много размышляет и рефлексирует. Врач проходит в палату и присаживается на стул возле моей койки. Я немного стягиваю одеяло, чтобы он мог взглянуть на состояние шрама. Моя обыденность с недавних пор выглядит именно так.
На часах 9:00, мистер Флинт уже на пороге. Обычно он заходит и первым делом открывает шторы пропуская в мои четыре стены больше света. Я ненавижу этот момент и всегда закрываю глаза руками. Я должна просыпаться за полчаса до прихода врача, чтобы успеть умыться и расчесать колтуны на голове. Каждое утро выдираю новый клочок спутанных ниток. Иначе свои волосы я назвать не могу. Хотя мне нравится, как они выглядят после двадцать минут интенсивного расчесывания и использования волшебного геля, который мне принесла Маргари, моя медсестра.
— Как самочувствие? — доктор изучает меня долгие минуты, прежде чем начать нашу ритуальную беседу. Я должна ответить что-то воодушевляющее. По типу "Все замечательно сэр!", "Чувствую себя так, будто никогда ничего не забывала". Но по факту мне плохо. Какое-то странное душевное опустошение. Я чувствую себя вазой, у которой где-то на стенке есть скол, который пропускает воду. И никто из врачей не может найти злополучную прореху. Они каждый день приходят ко мне и спрашивают: "Гермиона, ты уже нашла скол?", а я виновато прячу глаза и повторяю то, что мне известно.
Гермиона Джин Грейнджер. 1998 год. 18 лет.
— Терпимо, — это практически правда, я ведь терплю, значит не настолько плохо, чтобы об этом говорить. Не помню всегда ли я все держала в себе или была той еще любительницей всеобщего внимания. Нет. От одной мысли становится смешно. Внимание — это явно не то, чего я искала. Мне хочется как-то ему колко ответить, но я молчу.
— Сегодня важный день, — мистер Флинт почему-то улыбается. Я не верю этой улыбке. Однажды он так же кривил губы, а потом ко мне пришли две женщины. Одна брала кровь из вен, вторая обрабатывала шрам. Обе процедуры были мне противны. Тогда кровь в тюбиках не казалась мне какой-то грязной, она выглядела обычной, даже слишком. Шрам обрабатывали больно, женщине пришлось срезать застывшую корку, чтобы нанести специальную мазь. "Ты же не хочешь чтобы это уродство осталось с тобой навсегда", говорила вторая, когда я в очередной раз вскрикивала от боли. Для начала мне хотелось бы понять, что это значит, а потом уже принимать решения.
— Помню, — выдавливаю из себя что-то похожее на доброжелательную ухмылку, но выходит плохо. Это скорее оскал умалишенной. Только вот я не лишена ума, я лишена памяти и это бьет в разы сильнее.
— Доктор Чарминг будет ждать вас у себя в 12:00, Маргари зайдет за вами за пятнадцать минут, чтобы помочь собраться и провести, — я киваю на каждое слово. Сегодня первый прием у психолога, кто-то будет рыться в моей абсолютно пустой голове. Хоть какое-то разнообразие. До этого все было скучно и однообразно. После визита мистера Флинта приходила Маргари с завтраком, моя единственная отрада. Она рассказывала о том, как прошел ее вечер вне стен больницы. Я люблю слушать об этом, так становится проще воспринимать тот факт, что мир за этой проклятой палатой и больницей в целом, существует. Мы болтаем с ней пару часов, но сначала я должна поесть. Это ее главное правило. Она будет говорить, если я буду питаться. И я давлюсь отвратительной тыквенной кашей и зеленым чаем, который на дух не переношу, но так надо.
Я слушаю истории о ее младшем брате. Она всегда говорит о нем и никогда не упоминает родителей. Это мне кажется странным, но я молчу, не хочу бить под дых. После этого она уходит и оставляет меня на пару часов почитать. У меня в запасе немного странных романов, которые Маргари принесла мне с регистрационной. Она говорит, что там их много, но эти самые интересные. Не знаю почему она это сделала, потому что я не просила. Уже к середине первой книги я поняла, что мне нравится читать, так что теперь я жду, когда Маргари сможет мне принести чего-нибудь интереснее любовной истории двух потерянных.
К двум мне приносят обед. Делает это другая медсестра, не знаю почему. Маргари не объясняет это никак, но я сделала вывод, что ей надо быть где-то в другом месте. Обед дается сложнее, потому что медсестра, которая следит за каждой съеденной ложкой меня пугает. У нее такой взгляд, будто она войну пережила. Я ем из страха.
После обеда начинаются очередные осмотры. Мне перевязывают шрам и оставляют так до самого ужина. Мне ставят капельницы и проверяют зрение, слух, способность быстро отвечать на вопросы. Если я справляюсь, а я всегда справляюсь, на ужин мне дают пару карамелек. Вечером Маргари снова появляется, но на этот раз она ведет себя тише. Она не рассказывает много историй, ее взгляд не светится от упоминаний брата. По большей части мы обсуждаем прочитанное. Я стараюсь читать медленнее, потому что знаю, что у Маргари не получится таскать мне книги каждый вечер. Иногда, когда она спрашивает прочитала ли я все, отвечаю, что нет, хотя это лож. Тогда я начинаю перечитывать страницы, заново погружаясь в мир, где у главных героев не исчезла память.
Мистер Флинт развернулся, пожелал мне хорошего дня и ушел. Доктор Чарминг. Я запоминаю новую фамилию и улыбаюсь. Интересно, как будет выглядеть этот мужчина. Будет ли он так же красив, как твердит его фамилия.
Пока жду Маргари выстраиваю ассоциации. Наверное, он светловолосы с серыми глазами, как какой-нибудь принц или Дерек из романа "Любовь у каньона Фиш-Ривер". Скорее всего он будет тянуть гласные и вести себя слегка надменно. У него будут аристократические черты лица и вечно осуждающий взгляд. А еще губы все время будут изгибаться в такой ядовитой усмешке, словно змей искуситель. Нет. Матаю головой и понимаю, что человек, который считает себя психологом не может быть высокомерным. Этот образ нарисовался в голове сам собой. Плохая из меня провидица.
— Как моя любимая пациентка? — Маргари вкатывает тележку с едой, разрушая мою молчаливую идиллию. Когда она приходит с тележкой у нас меньше времени на разговоры.
— Привет, Маргари, — улыбаюсь ей и усаживаюсь поудобнее, ожидая своего подноса. В нос ударяет сладкий запах какао и я пугаюсь странного ощущения в груди. Сердце начинает биться чаще и внутри происходит какая-то вакханалия. Я уверена, что если бы помнила свою прошлую жизнь, до тотального обнуления, я бы сейчас улыбалась накатившимся моментам из того времени. Но я не помню, поэтому начинаю чаще дышать, пытаясь успокоить сердечный бит. — Что это там у тебя?
— Доктор сказал, что у тебя сегодня первый прием у психолога, наконец-то, — меня долго держали в неведении. Постоянно брали анализы, проверяли на различные раздражители и когда поняли, что с физическими данными все в полном порядке, решили приступить к делам головы. — Поэтому я выпросила для тебя сладкий завтрак, помимо твоей любимой каши, — я улыбаясь закатила глаза и приняла свой поднос. Кружка душистого какао, оранжевое месиво в тарелке и два небольших шоколадных печенья. Я благодарно смотрю в глаза Маргари.
— Спасибо, — это значит для меня слишком много. Я знаю, что врачи ругаются за излишнее потребление сладкого, потому что повышенный серотонин может неблагоприятно сказаться на показателях. Мне кажется, что это отговорки и они просто против того, чтобы в больнице было больше счастья. Маргари оставляет свою тележку и присаживается ко мне на койку. Недолго копошится в своем халате и из внутреннего кармана достает крохотную книжечку. Так она проносит мне новое чтиво. Быстро взмахивает своей палочкой и возвращает книге первозданный вид. Я засматриваюсь на палочку в руке девушки. Я не помню как выглядела моя, но почему-то кажется, что она витиеватая, словно фантомное ощущение на самых пальцах подсказывало мне это. — Это подарок, — я беру в руки свой сюрприз и пробегаюсь взглядом "Франкенштейн, или Современный Прометей" Мэри Шелли. Фамилия мне кажется отдаленно знакомой, может встречалась в одном их тех романов, которые уже пылились в моей тумбочке. Туда никто никогда не заглядывает, она — мое личное пространство.
— Мне нравится это произведение, — поясняет Маргари после длительного молчания. — Это не похоже на то, что ты уже читала, — я снова киваю и глажу обложку. Совсем новенький переплет, явно недавно купленный. От этого становится неловко, не хочется, чтобы она тратила на меня деньги.
— Спасибо тебе, — я обнимаю книгу и совершенно забываю о какао с печеньем.
— Я просто хотела сделать тебе приятное. После нескольких визитов к психологу тебе разрешат принимать гостей, так что потом у тебя будет больше книг, — Маргари тепло улыбается и мне хочется задать миллион вопросов о тех, кто хочет меня посетить, но я понимаю, что она скорее всего их не знает. Я закусываю губу и чувствую как хочу расплакаться, но это глупо и несвоевременно. Обычно я позволяю себе поплакать двадцать минут в полночь. Потом я еще столько же прихожу в себя и засыпаю. Маленькая вольность, которую я решила, что заслуживаю.
— Потом устроим с тобой обсуждения.
— Договорились, — она пожимает мое колено через покрывало и встает. Мне хочется расспросить ее о том как прошел ее вечер, но она уже говорит мне что-то на прощание. Упоминает, что за мной зайдет Зелинда, чтобы провести к психиатру и уходит. Меня передергивает от воспоминаний об этой страшной женщине, но я лишь киваю головой. Мы еще сможем увидеться с Маргари вечером. Я теплю себе душу этой мыслью.
Растягиваю время завтрака. Не хочу чтобы за мной приходила Зелинда, она очень неприятная. У нее каштановые, вечно убранные назад волосы. Она очень низкая и злобная. Она выглядит так словно в жизни за пределами больницы носит вещи исключительно в мерзко-розовом цвете и питает нечеловеческую любовь исключительно к своему миллиону кошек. Не знаю почему в голове рисуется такая картина, но я думаю, что это правда.
Я смакую последний глоток какао и облизываю подтаявший шоколад с большого пальца, как в палату влетает Зелинда. Меня сразу сковывает испуг и я замираю с пальцем во рту.