***
Этим утром бакалавр предпочел бы не просыпаться. Когда он открыл глаза, из них тут же потекли соленые капли, что мучительно медленно стекали по лицу. Он был разбит. Опустошен. Голова после удара гудела. Отчаяние сдавило грудь и стало дышать тяжело. Почти невыносимо. Его «Танатики» больше нет, как и нет Многогранника. А что самое главное, всё это случилось из-за человека, которому он больше всех доверял в этом лживом до самого основания городе. Городе, где каждый думает, как наживиться на другом. Городе, что врал, глядя прямо в глаза. И смеялся. Безудержно смеялся над проигрышем Данковского. Нужно было снести его ещё в самый первый день прибытия армии. Оставить лишь угольки. Слушать, как трещит земля, как воет она от раскалённого жара, как ликует Многогранник, пошатываясь и трясясь, словно то был радостный ребенок, которому принесли сладости. Кровать скрипит, когда Данковский принимает сидячее положение. Слезы быстро кончаются, и на место обиды снова приходит пустота. И всё. Нет больше Данковского. Бумажкой со степенью бакалавра медицинских наук можно теперь разве что подтереться, да выкинуть. В Столице его ждёт та же участь, что и «Танатику». Объявят врагом народа, разберут по частям, а потом сожгут. Нет. В Столицу он больше никогда не вернётся. Но и здесь он чужой. Где же теперь его место? Наконец Даниил поднимает взгляд и смотрит вперёд. Настораживается. Это был не Омут, не холодный подвал Машины. Оставалось третье место - дом покойного Исидора Бураха. После эпидемии здесь все пропахло кровью. Сколько бы теперешний хозяин не открывал окна, проветривая помещение, все тщетно, смерть бесследно не уходит. Она оставляет кровавый отпечаток, глубоко вдавливая его, выжигая. Даниил поднимается и тут же ищет опору. Перед глазами всё ещё плывет, горло дерёт от сухости. Он преодолевает лестничный пролет и, спустя длинный коридор, добирается до кухни. Все последующие действия делает почти что машинально. Пьет так, прямо из-под крана. Благо, за чистоту воды теперь можно не волноваться. Вытирает мокрый подбородок и выходит в прихожую, замечая на вешалке свой до боли знакомый плащ. Натягивает змеиную шкуру, спешно обувается и буквально вылетает из дома. Не заперто. Возможно, Артемий вышел ненадолго? Осенний ветер закружился с желтыми листьями вокруг Данковского в безумном танце. Он нес в себе нотки приближающегося мороза. Руки потянулись в карман за портсигаром, и он достает последний свёрток. Нужно потом выменять ещё у местной пьяницы. А пока, его все ещё способен согреть этот маленький огонек, что как-то нерешительно вспыхивает и выглядит убого на фоне ярких огней кроваво-медовой осени. Даниил делает пару шагов, сходит с крыльца и тут же останавливается. Сигарета потухла. Он хмурится и крутит свёрток в руке. Что за чертовщина? Неужели успел промокнуть? Как вдруг что-то холодное мягко касается кончика носа. Он морщится, поднимает взгляд вверх. Снег. Первый снег осторожно падал на землю, будто боялся потревожить мать Бодхо, что отдыхала в свете последних событий. Детишки сбежались на улицу, подставляя языки, толкаясь и соревнуясь, кто поймает больше этого безвкусного сахара. Холодный ветер новой волной накатил, и Даниил сильнее закутался в змеиную кожу. Снежинки хлопьями полетели с хмурого неба, оставляя на коже пару холодных поцелуев. Лицо вдруг тронула улыбка. Вскоре снег усилился и так и повалил. Даниил стоял как вкопанный, полностью заворожённый. - Дядь-бакалавр, вы очнулись! Голос Спички с неким опозданием, но вытащил врача из транса. Даниил всё еще держал в руках потухшую сигарету, а потому поспешил ее вернуть в портсигар. - И сколько же я спал? Мальчик принял задумчивую позу, медля с ответом. От этого Данковский невольно напрягся, и память вытащила воспоминание об одном из кошмаров, что так часто снился во время эпидемии. Бесконечно долгий и невероятно реалистичный кошмар, о том как он слег с песчаной язвой, как его так же встретил Спичка и заявил, что бакалавр долгое время лежал в бреду. В нем Данковский боролся со смертью лицом к лицу и проигрывал. Каждый раз "погибая", ученый с учащенным дыханием просыпался. Это изводило итак уставший разум. Он словно правда умирал, только медленно и мучительно, когда раз за разом не проходил испытание Суок. А если песчаная язва всё еще бушует на улицах города? Может ли это быть очередным кошмаром? Скажи Даниилу сейчас это кто, ученый точно бы сошел с ума. - Вы спали год! Выпалил наконец Спичка, совсем не скрывая хитрые искры в глазах. - Не тому учишься у младшего Бураха. Даниил невольно поднял глаза к небу, но всё-таки ощутил, как сковывающий его страх отступает, и разум потихоньку возвращается к нему. Спи он целый год, обошелся ли только головной болью? Хотелось проучить сорванца и начать читать ему нотации. Следовало бы вообще заняться воспитанием местной шпаны. Может даже подумать об открытии школы. Вроде, Лара что-то о подобном упоминала. - А теперь давай посерьёзнее. Сколько я спал? Спичка покосился за спину врача. - Хмм, дня два? Дядь-Тема дал вам морфий, и наказал мне приглядывать за вами, и ни в коем случае не беспокоить. А вас, так-то, пол города искало! То ногу кто сломает, то приходит, кричит, что не вылечился от песчанки. Пришлось их к дядь-Теме отправлять. Мужчина сжал руку в кулак, да только та оказалась пуста. Он слегка растерялся, но виду не подал, лишь прищурился, глядя на пустую ладонь. Саквояж. - Где сейчас Артемий? Послышался смешок и что-то до ужаса холодное коснулось шеи Данковского. Quid heck?! Тот тут же стал убирать попавший в него снежок. Глаза убийственно блеснули в том направлении, откуда был нанесен удар. - Гаруспик.... Прошипел змей. - Это я. С самодовольной улыбкой откликнулся младший Бурах. Сейчас он был одет не в уже привычную зелёную форму служителя, а самый обычный синий свитер, да черные брюки. Он голыми руками брал снег и ловко крутил в больших ладонях, делая ещё один снаряд. - Вам бы только хихоньки да хаханьки. Холод все ещё обжигал кожу на шее, из-за чего Данковский плотнее натянул свою змеиную шкуру, скрывая открытые участки тела. Да только очередной удар прилетел теперь прямо в лицо. Спичка от испуга аж ахнул. - Простите, дядь-бакалавр! Я целился в дядю Тему! Честно-честно... - Ну держитесь, шпана дворовая... Данковский засучил рукава и с абсолютно серьезным лицом стал набирать в руки снега. Слой был ещё совсем тоненьким, а потому снежок вышел грязным, неопрятным. Даниил неумело его взял в одну руку и замахнулся. Спичка бросился наутёк. Точное попадание по затылку, и мальчик полетел лицом в грязь. Даниил довольно фыркнул, но снова был атакован в спину. - Тоже мне заслуга, мелкого пацана проучил. Выбирай равного себе по силе противника, ойнон. Младший Бурах тем временем уже слепил с десяток снежков. - Я принимаю ваш вызов. Давно надо было с вами поквитаться. Спичка наконец поднял лицо с грязи и его взору предстала картина: двое взрослых мужиков на полном серьёзе играли в снежки. Их одежда промокла и сделалась грязной. Удивительно, как абсолютно идеальный и ухоженный Даниил совсем не обратил на это внимание. Тот даже не пожалел свои излюбленные перчатки. Несмотря ни на что он продолжал лепить грязевые снежки, из-за чего порой Бурах тихо ругался. Тот в конце концов не выдержал, схватил Даниила за плечи и упал вместе с ним в слякоть. Они перекатились пару раз туда-сюда, пока абсолютно не выдохлись.***
Даниил сидел закутанный в десять одеял и время от времени то кашлял, то чихал. Спичка подал ему горячий чай. Врач сначала одернул руку, так как было горячо, но после всё-таки осторожно взял. Это был чай. Самый настоящий чай, а не тот кипяток, что Даниил пил в последние дни. Приятный травянистый запах расслаблял. Даниил отпил и поежился. Горло неприятно скребло. - Удивительно, как легко ты избежал песчанки и как легко слег с простудой, ойнон. А Бурах все насмехался, нарезая лимон тонкими ломтиками. Он поманил Даниила пальцем, на что тот с презрением сощурился, но всё-таки протянул чашку. Два ломтика лимона погрузились в чай. Данковский кивнул в знак благодарности и уже хотел отпить, как вдруг Бурах положил свою руку поверх руки Даниила. Последний от неожиданности дернулся, чуть не разлив содержимое на них обоих. - Ойнон, постой, кисло же. И положил пару ложек меда. Кажется, теперь Данковскому следовало наоборот, как можно скорее избавиться от тонны одеял и желательно броситься в снег. Его щеки горели, а на лбу появилась испарина. Бурах был таким по тёплому домашним, что внутри все скручивалось от противоречивых чувств. Человек, что ещё пару дней назад резал людей и готовил из их органов тинктуры, теперь нарезал лимон и клал мёд в чай Данковского. - Я не любитель сладкого... Кое как прохрипел Даниил, пытаясь вновь натянуть толстую кожу змея и прогнать странные мысли. И когда только эта тонкая грань между врагами и друзьями начала испаряться? - Давай чай обратно. Бурах устало вздохнул. Теперь, когда он стоял достаточно близко, можно было увидеть большие мешки под глазами. Скулы у Артемия запали, губы искусаны и бледны. Даниил оторвал взгляд и сжал чашку в руках крепче. Степняк изогнул бровь, но ничего больше не сказал. Лишь многозначительно посмотрел на Спичку, на что мальчик растерянно заморгал. - Ну что ж, дядь-Бакалавр, вы поправляйтесь. Оделся и выбежал, крича на ходу что-то вроде "Ещё раз простите за тот снежок!" Даниил хотел бы ответить, но как назло начал чихать, чуть не расплескав всё, что было в чашке. - Будь здоров, ойнон. С лёгкой улыбкой на лице и яблоком в руках Бурах уселся за стол. Он взял нож и стал ловкими движениями очищать фрукт от кожуры. На кухне царила какая-то странная атмосфера. Она не была давящей или неловкой. Все будто было само собой разумеющимся. С Даниилом в одеялах и с чаем, что так заботливо приготовил для него Бурах. И с самим Артемием, который чистил яблоко, каждую дольку рассматривал, а уж потом клал на блюдце. - Для чего это? Данковский первый разрывает эту идиллию. - Я все знаю, ойнон. И голубые глаза встречаются с карими. Заглядывают прямо в душу. Видят Даниила словно насквозь. От этого взгляда жутко, хочется спрятаться. Бакалавр натягивает плед сильнее. Бурах вскакивает, боится, что змей вернётся в свою шкуру, снова будет шипеть и кусаться. Но Данковский лишь вздыхает и кладет со стуком чашку на стол. - И как много?.. - Достаточно, ойнон, чтобы кое-что понять. Артемий делает паузу. Старается быть осторожным. Следит за Даниилом. - Ты колебался. Иначе, почему ты спас моих приближенных? Почему дал возможность явиться на совет? Зачем дал возможность высказаться? Знал же, что я с Инквизитором заодно. Знал, что Аглая водила тебя за нос. И все равно ты поступил так, как поступил. Это я должен спрашивать: для чего это? Артемий сделал пару шагов навстречу к Даниилу, тот по инерции отшатнулся. Почти упал, но успел опереться о спинку стула. Одеяла чуть спали, обнажив белую кожу учёного. Даниил выглядел таким несчастным. Бледным и измученным временем и болезнью. Щеки горели то ли от жара, то ли от стыда. А может все сразу. Неожиданный порыв нахлынувших чувств заставили Бураха кинуться к Данковскому. Встав на колени, степняк обнял его за пояс и уткнулся в тугой живот. - Бурах, вы не в себе... Даниил слегка вздрогнул. Он запустил пальцы в волосы цвета степи и сжал их, ни отстраняя, но и не прижимая к себе. - Ойнон... Тихо позвал степняк. - Ойнон, откройся мне... - Никакие вы линии не знаете... а знали бы, задавали бы такие глупые вопросы? Вдруг, Бурах стал совсем близко. Запах трав и тинктур степняка смешался с запахом табака и твирина ученого. Между ними было ничтожно короткое расстояние, чтобы почувствовать горячее дыхание друг друга, но все ещё слишком длинное, чтобы коснуться губами. - Я вижу. Вижу, что твоя линия дрожит. Дёргается. Изгибается. Сопротивляется. Ты должен открыться, иначе она порвётся. - Но зачем вам это? Даниил горько усмехнулся и отвернулся в сторону. Под пристальным взглядом степняка все мысли путались, а жар накатывал всё новой и новой волной. - Возможно, я просто не успел на совет... Голубые глаза потемнели и в них сверкнуло что-то злое. Нотки раздражения. - Гордый. Этого у тебя не отнять. Меня ведёт сердце и чувство долга. Тебя - холодный и расчётливый разум. - Так значит, вы оплачиваете свой долг передо мной? Бураха толкнули в грудь, но тот, словно скала, стоит на месте. - И это тоже. - А что же ещё? - Аглая говорила о твоих гениальных дедуктивных способностях и светлом уме. Что же с тобой сталось, бакалавр медицинских наук? Бурах изогнул бровь в усмешке. Даниил не выдержал. Толкнул со всей силы, на этот раз степняк не сопротивлялся. Сделал пару шагов назад, давая учёному подняться. - Не знаю, Бурах, что вам говорила Аглая Лилич и знать не желаю! Да, я был наивен. Больше я подобной ошибки не допущу. А дети... Даниил посмотрел куда-то в окно, делая короткую паузу. В его глазах блеснуло что-то загадочное. Непостижимое. - В чём же они виноваты?.. - Это и есть то, что ты так глубоко скрываешь в себе - любовь к людям. Говоришь, что ради своей утопии готов жертвовать человеческими жизнями? Но как можно бороться со смертью, при этом не любя жизнь? Лицо ученого исказилось в безумной гримасе. Он улыбнулся, а через секунду уже разразился смехом с хрипотцой. Бурах положил руки на щеки обезумевшего и заглянул в глаза. Холодные губы коснулись раскалённого лба. Данковский впал в ступор. - Ты весь горишь. - И кто по-твоему в этом виноват? Черные брови нахмурились. - Это я-то что ли? Гаруспик невинно улыбнулся. На это Данковский закатил глаза и упал на стул обратно. Этот разговор отнял у него последние силы. Веки стали тяжёлыми и бакалавр начал проваливаться в сон. Последнее, что он видел - глаза Артемия. Бесконечно нежные. В груди потеплело и это окончательно сморило ученого.***
Бакалавр вскочил глубокой ночью. В груди всё сдавливало, словно в ней была груда камней. Воздуха не хватало, словно чьи-то крепкие руки душили его. Перед глазами все плыло, словно ударили чем-то тяжёлым. С самого начала песчанки его преследовали кошмары, не дающие спать по ночам и заставлявшие каждый раз просыпаться Даниила в полном ужасе. Такие реалистичные образы кровавых домов, мольбы умирающих и шепот Суок. Когда тревога ушла, усталость волной накатила на Данковского, но сухость во рту заставила его подняться и дойти до рабочего стола, где стояла бутылка воды. Прошло всего несколько дней, как Даниил вернулся в свой холодный и опустевший Омут. Ах, и почему Ева Ян не поселила свою душу в нем? Быть может, тогда Данковскому не было бы так одиноко и страшно? Смочив горло, Даниил перевел взгляд на кипу бумаг. Исследования песчанки и смерти. В сердце уже не осталось ни злости, ни грусти. Только какое-то горьковатое послевкусие. Даниил потихоньку поднимался на ноги. Правда признаться, не без чужой помощи. Он вдруг для себя осознал, как хорошо и тепло было в доме Бураха и как холодно было здесь. Может быть он совсем обезумел? Раз ради какого-то степняка поступился гордостью и отбросил цель всей своей жизни, дав тому победить. Он хотел бы обратить всю свою злость и гнев на одного человека, чтобы стало легче. Да только легче не становилось. В темном взгляде сверкнуло что-то безумное. Данковский схватился за револьвер, судорожно открыв барабан. Вытащил пули. Оставил лишь одну. Ночь была тихая. Мирная. Снег застелил дороги, укрыл крыши домов белым ковром, лежал маленькими сугробами на ветках, что время от времени осыпались из-за дуновения ветра. Черные птицы смотрели черными глазами, щелкали черными клювами. Выстрел. Десяток черных крыльев тучей взмыли вверх. Данковский смотрит в разбитое зеркало, где в ответ на него безумно пялятся сотня черных глаз. - Что же я творю...***
Под сапогами скрипит снег. Он не знает куда идёт. Ноги сами ведут. Одет небрежно. Даже красный шарф просто накинул на шею. Ветер сердито дует, развевает черный плащ. Снег царапает кожу. Метель. Но Данковский будто не замечает. У него самого на душе настоящая буря. Среди снега черная фигура словно растворяется. Норовит вот-вот исчезнуть. Быть унесённый зимой. И с первыми лучами весеннего солнца следов ученого уже не найдут. Быть может, даже и не вспомнят кто он. Пальцы под перчатками коченеют. Сорвавшийся с шеи шарф обречён быть поглощённым ночной темнотой. Сугробы не дают сделать шагу. Тянут вниз. К себе. Ноги не слушаются. Вязнут и падают. Данковский каждый раз поднимается. Но руки тоже уже не подчиняются. Упав в который раз, он больше не в силах подняться. А ведь он уже почти дошел. Вот старенький заборчик. За ним виднеется крыльцо и дверь. А за дверью море тепла. - Видимо не судьба... Из последних сил переворачивается на спину и смотрит в ночное небо. Белый снег миллионами звёзд падает вниз. Может, загадать желание? Глаза закрываются. Так наивно и наверно глупо. И когда он успел стать таким фаталистом? Дверь ворчит, тяжело открываясь, и теплый свет заливает дворик, дотягивается и слегка касается кожи Данковского. Снег скрипит под тяжёлыми шагами. Кто-то быстро приближается. - Даниил...! Лишь этой фразы достаточно, чтобы захотеть снова жить. Ресницы дрожат. Глаза судорожно раскрываются. Ищут того, кого так хотели увидеть. Все то же колючее лицо менху. Нос и щеки быстро краснеют. Красивый. Думает Данковский. Такой красивый и любимый. Учёный улыбается. В глазах Бураха же столько беспокойства, сколько и теплоты с заботой. Лишь этого взгляда достаточно, чтобы согреться. Бурах наклоняется, чтобы помочь учёному подняться, последний же хватается за одежды степняка и резким рывком заставляет свалиться на себя. Артемий быстро реагирует - опирается на обе руки. Их кончики носов слегка соприкасаются. Теплый пар клубками выходит из уст обоих, смешиваясь, переплетаясь и растворяясь. - Драться вздумал, ойнон? Спина степняка покрывается мурашками. Холодные пальцы проходятся по его шее, зарываются в пшеничные волосы и притягивают к себе. Тот не сопротивляется. - Если мы так продолжим, то точно заболеем. Шепчет в губы. Лукаво улыбается. Дразнит. - Помолчите хотя бы сейчас, Бурах. - Так заставь меня. Данковский тянет наглеца к себе. Слишком спешит, потому промахивается и целует в колючий подбородок. Чувствует, как скулы дрогнули, и степняк насмешливо улыбнулся. Даниил злится, оставляет дорожку поцелуев и наконец настигает губ. Оттягивает нижнюю и кусает. Артемий прерывисто вздыхает. Хватает Данковского за плечи и вжимает в снег сильнее. Грозно нависает и нетерпеливо целует. Горячий язык проскальзывает в сомкнутые губы учёного. Проходится по зубам, те послушно пускают и их языки переплетаются. Вкус табака и трав смешивается. Дурманит голову. Даниил обнимает за шею. Бурах же жмётся сильнее. Воздуха начинает не хватать и с тяжёлым дыханием они отстраняются. Черные волосы растрепались, намокли. А щеки горят, и от мороза, и от чувств. И Бурах мог бы поклясться, что отдал бы всё ради этого вида. Ради Данковского. - Караул! Убивают средь ночи! Двое мужчин аж вздрогнули и тут же подняли головы в сторону шума. Спичка стоял в дверях на пороге и панически размахивал фонариком. - Кого это убивают? Светлые брови тут же нахмуриваются. Бурах поспешно встаёт, отряхивается. - Ой, дядь-Тема... а чего это вы там? Пролез к нам кто? Мальчишка спешно спускается с крыльца к ним, освещает путь и выглядывает, кто это там в снегу лежит. Наконец поднимается и Данковский. Не без помощи, ибо все конечности окоченели. Старается принять презентабельный вид, да только делает хуже: челка выходит зализано, одежда все ещё помятая и мокрая. - А! Мертвец! Спичка светит прямо в лицо учёному и наконец понимает. - Ой, Дядь-бакалавр, так это вы... - Так это я. Даниил не знает куда деть взгляд. Куда деть такого себя. А Спичка всё разглядывает, фонариком машет и с каждой секундой узнает больше деталей. - Вы снова подрались? - С чего ты взял? Бурах тоже мнется. Неловко что ли? Спичка будто взрослый стоит, отчитывает провинившихся детей. - У тебя дядь-Тема, губа разбита. Да еще и в снегу валялись, ругались. Точно так когда-нибудь друг друга поубиваете… Данковский неловко откашливается. Бурах же воспринимает это по-своему. - Всё-таки простыл, ойнон? Ну-ка марш все в дом греться! Наконец Артемий берет роль главного на себя. Толкает обоих ко входу в дом. Данковский вдруг отстраняется. - Нет, нет, что вы. Столько раз беспокоить вас... - Дурак ты, дядя Даня. Мишка грозно смотрит на Данковского, выглядывая из-за двери. Чёрные глаза сверкают, а губы дрожат, словно вот-вот заплачет. - Прошу прощения? - ДУРАК ТЫ! НЕ УХОДИ БОЛЬШЕ! И девочка убегает. Спичка так и обомлел, но через мгновение бежит следом за той. - Мишка! Мишка! Постой! Сердце у Даниила сжалось от детского плача. Он тоже спешит за девочкой. Артемий молча идёт за ним. В этом доме, как и всегда, лишь тепло и уют. Правда, кажется с последнего посещения Данковского, здесь стало сильнее пахнуть травами и домашней выпечкой. Запах крови ушел. Мишка сидит, вжалась в угол на кухне. Даже когда та плакала, то грозно хмурилась и дула щеки. А слез много-много, а сами они большие-большие. Спичка их вытирает, как тут же появляются новые. Уже все рукава мокрые. Даниил осторожно заходит, будто боится спугнуть. Подходит ближе и заключает ребенка в крепкие объятия. Пытается успокоить. Бурах присаживается рядом, раскидывает широко руки и крепко обнимает всех и сразу. Объятия получились тесные и крепкие, от чего Данковский сразу же согревается. Учёный вдруг засмеялся. За ним следом Спичка. А там уже и Бурах. Мишка затихла. Странно смотрит на них. Показалось, будто даже улыбнулась. Но быстро прячет лицо в одежде Данковского. Сегодня будет тепло.